Текст книги "Черный вечер (сборник)"
Автор книги: Дэвид Моррелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Именно души. Повторяю, метеорит – всего лишь причина, вследствие которой раскрылась дверь в ад. Крошечные рыдающие рты – души проклятых. Теперь я тоже проклят. Пытаясь вырваться из тюрьмы, которую мы зовем адом, неистовый грешник нанес мне удар. Ужалив в глаз, он пронзил мой мозг и проник в душу. Душа гниет, а, создавая картины, я очищаю ее от гноя.
А еще я рассказываю, это тоже облегчает боль. Кларисса записывает, а ее подруга разминает мне плечи.
Мои картины – настоящие шедевры. Придет время, и меня будут считать гением.
Детские мечты сбылись, но какой ценой за них заплачено!
Головная боль усиливается, оранжевый становится все ярче, а синий – гуще и отчаяннее.
Нужно стараться, не опускать руки, как Майерс, агония которого продлилась всего несколько недель. Ван Дорн вон целый год протянул. Наверное, у нас, гениев, особая сила.
Мозг распухает, еще немного – череп расколется, и ненасытные рты вырвутся наружу.
Не могу больше... Больно, больно!!! Нет, нужно терпеть. Еще день, еще одна картина.
Острый конец кисти манит, притягивает магнитом. Что угодно, только бы вскрыть ужасный нарыв, выколоть глаза, чтобы больше не видеть и не чувствовать.
Терпеть, терпеть...
Слева от меня на столе ножницы.
Нет, только не сегодня и не завтра.
Сначала я превзойду Ван Дорна.
Прекрасные нестриженые волосы могил
«The Beautiful Uncut Hair of Graves» 1991
Смерть Мэта в июне 1987 года надломила меня. Нервная система не выдержала многодневного, многомесячного отчаяния, с которым я наблюдал, как угасает мой сын. С его кончиной жизнь потеряла всякий смысл. Зачем куда-то ходить, смотреть телевизор, звонить друзьям, зачем просыпаться по утрам, если Мэта больше нет? Бывало, я целыми сутками лежал и апатично смотрел в потолок.
Медленно, с помощью родственников и друзей я выбрался из черной ямы. Но трехгодичный перерыв между 1987-м, когда была написана «Лига тьмы и тумана», и 1990-м, когда вышла «Пятая исповедь», показывает, что топкая трясина отчаяния едва меня не засосала. Вернуться к рассказам оказалось еще труднее. Необычный стиль следующего текста олицетворяет сложное психологическое состояние, в котором я в то время находился. Из уроков литературы всем известно, что повествование можно вести либо от первого лица, либо от третьего. У каждого способа свои преимущества и недостатки. Однако есть и третий способ – повествование от второго лица, то есть автор рассказывает историю не как "я", «он» или «она», а как «ты». Довольно необычно и не слишком уклюже, но почему бы хоть раз не попробовать? Чтобы окончательно отойти от традиций, я решил использовать настоящее время. Не просто так, конечно, а с умыслом. В конце концов, способ, которым ведется повествование, всегда связан с сюжетом. В моем рассказе главный герой оглушен и раздавлен испытаниями, которые ему пришлось пройти. Он настолько потерян, что воспринимает себя как постороннее второе лицо. Ужасы прошлого гулким эхом отдаются в настоящем времени его больного сознания.
* * *
Несмотря на дождь, ты снова идешь на кладбище, не замечая сильных порывов холодного осеннего ветра, швыряющего в лицо мокрые листья.
Две могилы. Сквозь застилающие глаза слезы смотришь на еще не утрамбованную землю. Памятников пока нет, их только на следующий год поставят, но четко представляешь, что на них будет написано. Даты рождения, естественно, разные, а вот дата смерти одна. Саймон и Эстер Вайнберг, твои родители. Повторяешь про себя каддиш, заупокойную молитву, которую раввин Гольдштейн читал на похоронах. Сил больше нет, и, низко опустив голову, возвращаешься к усыпанной бусинками дождя машине, кладешь зонт на пассажирское сиденье и включаешь печку. Нужно как-то согреть руки, унять клокочущий гнев и разъедающую душу боль.
Утирая слезы, едешь в родительский дом. Особняк на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго неожиданно кажется чужим и пустынным. По огромному вестибюлю проходишь в обшитый дубовыми панелями кабинет. На одной стене от пола до потолка книжные полки, на другой – фотографии. Твой отец пожимает руки высокопоставленным чиновникам и даже самому президенту. Устроившись за массивным письменным столом, разбираешь документы отца, когда в дверях кабинета с чашкой кофе в руках появляется твоя жена. Облокотившись о стену, она снова хмурится, как и в минуту, когда, поддавшись порыву, ты снова – уже в который раз! – поехал на кладбище.
– Зачем? – устало спрашивает она.
– Ну, это же очевидно, – оторвав глаза от документов, отвечаешь ты, – захотел повидать родителей.
– Да я не об этом, – вздыхает Ребекка. Твоей жене недавно исполнилось сорок девять. Высокая, с длинными темными волосами и печальными глазами, она с полным правом может называться красавицей. – Зачем так изводить себя? Все эти встречи, звонки, разбор документов... Нужно отдохнуть, ты ужасно выглядишь!
– Как я, по-твоему, должен выглядеть? Отцу переломали все ребра. Маме... А пьяный ублюдок, который в них врезался, отделался легким испугом.
– Ты снова не понял! – качает головой Ребекка и осторожно пробует горячий кофе. – Разумеется, у тебя есть все основания плохо выглядеть. Терять родителей всегда тяжело, да еще обоих сразу и при таких обстоятельствах! Просто меня пугает твое желание загнать себя... – Она пытается подобрать нужное слово. – ...до смерти. Не надо так мучиться! Твой отец назначил душеприказчика, вполне компетентного юриста со своей фирмы. Ты хороший адвокат, Джекоб, но сейчас пусть о делах позаботятся другие. Ради господа и ради меня, отдохни немного!
Ты вздыхаешь – жена желает тебе только хорошего. Тем не менее она не понимает: тебе нужно чем-то заниматься, забивать голову всякими мелочами, чтобы не хватало сил вспоминать о страшном... Папа! Мама! Нет, ты не будешь о них думать, только не сейчас, иначе с ума сойдешь!
– Почти закончил, – говоришь ты. – Осталось всего несколько документов из сейфа. Потом отдохну, обещаю! Приму горячую ванну... М-м-м, звучит неплохо! Знаешь, налей мне, пожалуйста, виски!
– Пожалуй, я тоже выпью.
Ребекка отходит к бару, а ты рассматриваешь очередной документ. Надо же, твое свидетельство о рождении! Бумага хрупкая, чернила почти выцвели.
– Папа ничего не выбрасывал! Каков аккуратист! – с нежностью восклицаешь ты, чувствуя, как горло сводит судорога. – Поэтому его бумаги так трудно разбирать: не поймешь, что нужно, что не нужно...
Просматриваешь следующий документ, откладываешь в сторону, берешь снова, читаешь внимательнее и... Кровь стынет в твоих жилах.
– Боже!
– Джекоб! – Забыв о виски, жена бросается к тебе. – Что случилось? У тебя такое лицо, будто...
Тупо смотришь на документ. Из легких словно выкачали весь воздух, и ты не можешь дышать. Упав на колени, Ребекка щупает пульс.
– Я...
– Что такое, Джекоб? Скажи мне, пожалуйста!
– Должно быть, какая-то ошибка! – бормочешь ты, показывая на документ.
Ребекка пробегает глазами строчки.
– Ничего не понимаю! Столько юридических терминов! Женщина отказывается от двоих детей, правильно я поняла?
– Да, – хрипло каркаешь ты, – посмотри на дату!
– Пятнадцатое августа тысяча девятьсот тридцать восьмого года.
– За неделю до моего дня рождения, тот же год!
– И что? Простое совпадение! Твой отец чем только не занимался, усыновлением в том числе.
– Тогда зачем держать деловой документ в одном сейфе с личными бумагами? И еще вот, посмотри, где он был заверен нотариально.
– Редвуд-Пойнт, штат Калифорния.
– Вот именно. А теперь взгляни на мое свидетельство о рождении. Место рождения...
– Редвуд-Пойнт, штат Калифорния. – У Ребекки срывается голос.
– По-прежнему считаешь это совпадением?
– Не думаю, а уверена! Джекоб, у нас что, мало проблем? Зачем создавать лишние? Ты же знаешь, что тебя не усыновляли!
– Правда? Откуда?
– Ну...
Ты нетерпеливо отмахиваешься.
– Кое-что нужно принимать без доказательств.
– Почему?
– Потому что родители так сказали.
– И что? Думаешь, они не попытались бы меня пощадить? Наверняка считали, что лгут во спасение!
– По-моему, у тебя воображение разыгралось!
– Может быть. – Ты встаешь, подходишь к бару и наливаешь себе щедрую порцию виски. – Может быть. – Огненная лава обжигает пищевод. – Но ведь стопроцентной гарантии нет, верно? И не будет, пока я не пойму, почему среди личных бумаг папа держал этот отказ. И как случилось, что в том же городе через неделю родился я.
– И что? – потерла лоб Ребекка. – Какая разница? Родители любили тебя, а ты – их! Допустим, хотя шанс один из тысячи, что твои подозрения верны. Что изменится? Будешь меньше горевать по родителям? Перестанешь их любить?
– Многое изменится...
– Слушай, допивай скорее виски! Сегодня пятница, еще в синагогу успеем. Благословение божье тебе явно не помешает!
– Подожди-ка, в отказе говорится о двух детях. Если один из них я, значит, у меня есть брат или сестра. Близнец!
– Абсолютно чужой тебе человек. Джекоб, чтобы стать братом или сестрой, нужно нечто большее, чем биологическое родство.
– Знаешь, как звали ту женщину? Мэри Дункан.
– И что?
– Фамилия шотландская... По-прежнему хочешь идти со мной в синагогу? Может, я даже и не еврей!
* * *
Обычно вальяжный и самодовольный дядя моментально вскидывается:
– Усыновлен? Что, ради всего святого...
Присев на диванчик в его гостиной, показываешь ему документы.
– Совпадение, – качает лысой головой дядя.
– Жена говорит то же самое.
– Тогда послушай ее. И меня тоже. Джекоб, мы с твоим отцом были так близки, как только могут быть братья. Ничего друг от друга не скрывали! Когда Саймон, мир его праху, решил жениться на твоей матери, первым об этом узнал я. Уверяю, если бы они с Эстер решили усыновить ребенка, мне бы точно сказали!
Страшно хочешь в это верить, но в душе столько сомнений...
– Тогда почему... – начинаешь ты и осекаешься.
– Джекоб, выкладывай!
– Ну, хорошо! Допустим, это совпадение, и отказ случайно оказался в сейфе. Однако, насколько я знаю, папа всю жизнь прожил в Чикаго. Так почему я родился не здесь, а в Калифорнии?
Дядя хмурит морщинистый лоб и устало пожимает плечами.
– Это было так давно... В тысяча девятьсот... – Он косится на твое свидетельство о рождении. – ...тридцать восьмом году. Столько лет прошло, что и вспомнить трудно... – Дыхание сбилось, и дядя выдерживает паузу. – Зато я помню, как твои родители хотели детей. Чего только не испробовали! Поначалу ничего не получалось, бедняжка Эстер страшно переживала. А однажды вечером ко мне в офис пришел сияющий Саймон. Я отложил все дела, и мы отправились в ресторан. Лучшего повода для радости не придумаешь: твоя мама забеременела!
Папа... Мама... Как их тебе не хватает! На глаза наворачиваются слезы.
– И все же как это объясняет то, что я родился в Калифорнии?
– Подожди, не торопись. – Дядя потирает сморщенный подбородок. – Сейчас дойду... Тысяча девятьсот тридцать восьмой... Худший период Депрессии миновал, но времена стояли трудные. Заявив, что с рождением ребенка понадобится больше денег, твой отец решил перебраться в Лос-Анджелес. Там, дескать, уникальные возможности! Я отговаривал, как мог: «Потерпите годок, и в Чикаго все наладится». Кроме того, в Калифорнии на юридическую практику нужна дополнительная лицензия. Но разве Саймона переубедишь? А я, как всегда, не ошибся: Чикаго от Депрессии оправлялся намного быстрее других городов. В довершение всего ни Саймону, ни Эстер в Лос-Анджелесе не понравилось; вскоре после твоего рождения они вернулись в Иллинойс.
– И все-таки не пойму...
– Чего еще?
– Редвуд-Пойнт не Лос-Анджелес, – поясняешь ты. – Я вообще впервые слышу об этом городе. Какими судьбами туда попали родители?
– Вполне прозаичными, – хмурит седые брови дядя. – Редвуд-Пойнт – небольшой курорт на самом побережье. В августе в Лос-Анджелесе настоящее пекло. Роды приближались, и Саймон решил перевезти Эстер поближе к морю. Он взял отпуск, во время которого ты и родился.
– Да, – задумчиво говоришь ты, – ничего удивительного, все вполне логично. Только вот... – показываешь на лежащий на кофейном столике документ, – зачем папа хранил этот отказ?
– Ну и зануда ты, Джекоб! – сердится дядя. – Насколько мне известно, в Редвуд-Пойнте Саймон нашел какую-то временную работу. Нужно же было платить за больницу, акушеру, гинекологу, педиатру... Вполне возможно, по возвращении в Чикаго этот документ попал в личный архив. Когда в доме грудной ребенок, чего только не случается!
– А папа с тех самых пор ничего не заметил? Что-то не верится...
– Джекоб, Джекоб! Представляешь, в прошлом месяце я разбирал свой собственный сейф и нашел облигации, которые не то что, когда в сейф положил, даже когда покупал, не помню! Всякое бывает!
– Папа был самым аккуратным человеком на свете!
– Я любил Саймона и страшно по нему скучаю, – кусает губы дядя. – Только человеку свойственно ошибаться, и твоему отцу тоже. Вероятно, мы никогда не узнаем, как этот документ попал в личный архив. Одно могу сказать точно: ты биологический сын Саймона и Эстер и усыновлен не был.
Не в силах поднять глаз, ты киваешь.
– Спасибо...
– Не за что! Иди домой, как следует выспись и не забивай себе голову всякой ерундой. Гибель Саймона и Эстер стала трагедией для всех нас. Мы не скоро их забудем...
– Никогда, – шепчешь ты.
– Как Ребекка?
– Так же, как я, не может поверить, что они погибли.
Костлявые, усеянные коричневыми веснушками пальцы хватают тебя за рукав.
– Я вас обоих с самых похорон не видел! Родственники должны держаться вместе. Почему бы вам не прийти ко мне на Рошга-Шана с большим медовым пирогом?
– Я бы с удовольствием, дядя, но придется уехать.
– Ради всего святого, куда?
– В Редвуд-Пойнт.
* * *
Ближайший к Редвуд-Пойнту аэропорт находится в Сан-Франциско. Берешь напрокат машину и едешь в южном направлении, через Кармел и Биг-Сур. Погруженный в раздумья, едва замечаешь изумительной красоты пейзаж: раскачивающиеся на ветру сосны, высокие, бьющиеся о зазубренные скалы волны.
В который раз спрашиваешь себя: почему просто не позвонил в мэрию Редвуд-Пойнта? Представившись адвокатом из Чикаго, сказал бы, что разыскиваешь наследников Мэри Дункан. Зачем было сначала лететь, а теперь ехать в городишко, такой маленький, что почти ни на одной карте не обозначен? Что за сила заставила сорваться с места? Ведь и дядя, и жена в один голос твердят: тебя не усыновляли. А даже если усыновляли, какая разница?
Ответить на эти вопросы не так-то легко. Во-первых, возможно, у тебя есть брат или сестра, а потеряв родителей, хочется заполнить образовавшийся вакуум нежданно обретенным членом семьи. Во-вторых, дает о себе знать затянувшийся кризис среднего возраста. Полжизни прожил, и понятия не имеешь, чей ты сын... Нет, родителей ты любил, но нарушенное горем душевное равновесие требует правды: либо раз и навсегда отделаться о мысли об усыновлении, либо смириться. Неопределенность страшнее всего. В-третьих, и в главных, под вопрос поставлено самоопределение. Кто ты? Жизнь шла своим чередом: обрезание, уроки иврита, Бар Мицва, пятничные службы в синагоге, ревностное соблюдение всех обычаев, верность семье... Неужели ты не еврей? Убеждаешь себя, что еврей – это не национальность или определенный набор генов, а состояние души. Однако ты всегда гордился тем, что ты еврей до последней капли крови. Получается, напрасно? «Кто я? Кто?»
Нажимая на педаль акселератора, вспоминаешь, как даже не стал слушать Ребекку, рвавшуюся поехать с тобой? Почему отказался от ее компании?
Потому что на поиски собственного "я" лучше отправляться в одиночку.
* * *
Шоссе серпантином вьется среди скал. Кое-где в расселинах растут, вернее, пытаются расти кривые сосенки. «Редвуд-Пойнт» – неожиданно объявляет выцветший на солнце указатель. Сам город не менее внезапно появляется справа: даже на расстоянии в глаза бросаются утлые покосившиеся домишки и полуразмытый пирс. Похоже, главная достопримечательность города – океан.
Сердце болезненно сжимается: и это курорт? Может, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году городок и имел право так именоваться, но сейчас... Свернув с автострады на ухабистую дорогу, ты не чувствуешь ничего. А ведь, если верить свидетельству о рождении, это твой родной город. Полуразвалившийся отель с заколоченными окнами, на нависающем над городом хребте – пепелище. Да, дядя и жена правы, а долгое утомительное путешествие – бессмысленно. Столько лет прошло... От Редвуд-Пойнта осталась жалкая тень. Разве здесь найдешь ответы на свои вопросы?
А вот и пирс, вернее, то, во что он превратился. Останавливаешь машину возле какой-то лачуги и подставляешь лицо свежему океанскому бризу. На полусгнивших мостках в пластиковом кресле сгорбился старик.
– Простите! – окликаешь его ты.
Никакой реакции. Старик безразлично смотрит на океан.
Ничего себе, свежесть, да тут тухлой рыбой пахнет!
– Извините!
Старик медленно оборачивается. Вид у него не слишком дружелюбный.
– В округе должны расти мамонтовые деревья, где они? – спрашиваешь ты, вспоминая статью в энциклопедии.
– Прямо перед тобой, сынок.
– Что?
Старик показывает на полусгнившие мостки.
– Доски из мамонтового дерева. Когда-то здесь было так красиво: причал, ресторанчики...
– А больница есть?
– Ты что, болен?
– Да нет, просто спрашиваю.
– Ближайшая больница в сорока милях по побережью.
– А доктор-то есть?
– Когда-то был. Слушай, ты не слишком ли много вопросов задаешь?
– Говорю же, просто любопытно. А мэрия или здание суда...
– Ишь, чего захотел! Это тебе не Нью-Йорк! Когда-то здесь был настоящий курорт, а теперь так, догниваем потихоньку.
– Ну, ясно. Полиция-то есть?
– Это – да! С шерифом Китриком во главе. Шериф как шериф, ни одного заместителя! Да и зачем? Все равно ничего не происходит.
– Как мне его найти?
– В это время он всегда в «Редвуд-баре».
– А где...
– Прямо за твоей спиной, сынок. Единственное приличное место в городе!
...Похоже, «Редвуд-бар» действительно единственное приличное место в городе. В контрасте с его яркой вывеской и свежей обшивкой из мамонтового дерева соседние здания кажутся еще более облезлыми. Переступив порог бара, будто на сейнере или траулере оказываешься. На стенах сети, по углам секстаны, компасы и другие неведомые навигационные инструменты. Все они кажутся древними, хоть и начищены до блеска. За стойкой – отполированный бесчисленными ладонями штурвал. Грубоватые прямоугольные столы, высокие псевдокапитанские кресла, салфетки с якорями.
В дальнем правом углу пятеро режутся в карты. Накурено так, что глаза щиплет. Один из игроков, рыжеватый крепыш лет пятидесяти, – в полицейской форме.
– Рей, мне еще пива! – кричит сосед шерифа Китрика. – Хэнк, а ты будешь?
– До конца дежурства десять минут, – объявляет шериф и раскрывает карты. – «Полный дом»!
– Во даешь!
Китрик сгребает двадцатипятицентовики.
– Я сдаю! – говорит он и, тасуя колоду, косится на тебя.
Бармен приносит пиво, а потом подходит к твоему столику.
– Что пожелаете?
– Ну... Содовую. Вообще-то я пришел поговорить с шерифом Китриком.
– Что-то срочное? – интересуется прекрасно все слышавший Китрик.
– Не совсем, – пожимаешь плечами ты. – Разговор пойдет о прошлом, так что я могу и подождать.
– Тогда, если не возражаете, я доиграю партию?
– Да, конечно.
Пригубив содовую, замечаешь, что стена напротив барной стойки вся оклеена фотографиями. Снимки черно-белые, старые; нет никакого сомнения в том, что на них изображено. И все-таки ты решаешь посмотреть поближе.
Редвуд-Пойнт в свои лучшие годы. Наверное, этим фотографиям лет пятьдесят-шестьдесят. Архаичные автомобили. Отдыхающие в старомодных купальных костюмах. Рыбаки, сидящие на мостках у пристани. Магазины, маленькие лавочки, кафе. Отпускники с безмятежно-счастливыми лицами. Ничего себе Депрессия!.. Впрочем, бедствовали не все; те, кто посостоятельнее, спасались от летнего зноя в уютном маленьком Редвуд-Пойнте. Фешенебельный отель: гости пьют шампанское, не выходя из бассейна. От него остались руины, которые ты видел на въезде в город, а от элегантного палаццо в викторианском стиле – пепелище. Большинство изображенных на снимках людей давно умерли и унесли с собой золотую эпоху процветания Редвуд-Пойнта. Интересно, что случилось? Почему время так безжалостно к этому городку?
– Да, когда-то здесь было очень недурно, – раздается за твоей спиной.
Обернувшись, ты видишь шерифа Китрика со стаканом пива в руках.
– Шестой час. Дежурство кончилось, – объявляет он. – Спасибо, что позволили доиграть. Так в чем дело? Речь пойдет о прошлом?
– Да, об этих временах. – Ты киваешь в сторону фотографий.
– Интересно...
– Можно поговорить в другом месте? Вопрос довольно деликатный.
– Мой офис рядом.
* * *
В приемной пахнет какой-то кислятиной, по углам паутина. Сам кабинет встречает гулкой пустотой. Три стола, на двух из них сантиметровый слой пыли. Телефон, картотека, сейф, портрет президента на стене. Похоже, в лучшие времена работа здесь кипела...
– Итак? – Шериф Китрик показывает на деревянный стул.
– Меня интересует тысяча девятьсот тридцать девятый год.
– Да, прошлое так прошлое.
– Я родился в этом городе, – неуверенно начинаешь ты. – Три недели назад умерли родители, вот я...
– Соболезную, я сам потерял отца в прошлом году.
Киваешь и делаешь глубокий вдох, пытаясь привести в порядок мысли.
– Разбирая папин архив, я нашел... В общем, может оказаться, что меня усыновили.
Китрик подозрительно прищуривается.
– Полной уверенности нет, но если меня усыновили, то биологическую мать, скорее всего, звали Мэри Дункан. Вот я и приехал... в надежде получить какую-нибудь информацию.
– Какую, например?
– В свидетельстве, которое дали отцу, указан Редвуд-Пойнт как место рождения и имена моих родителей: Саймон и Эстер Вайнберг.
– Евреи, что ли?
– Какая разница?
– Вообще-то никакой.
Ты не знаешь, стоит ли продолжать, но все-таки решаешься:
– Родителям ведь выдают сокращенную версию свидетельства о рождении, а полная хранится в окружном суде...
– Значит, вам нужно в Кейп-Верде, он в сорока милях отсюда.
– Разве здесь нет больницы или роддома? У них в архивах наверняка найдутся...
– Больницы у нас нет и никогда не было.
– Уже слышал. Просто странно, что курорт, каким в тридцатые был Редвуд-Пойнт, не имел медицинского учреждения.
– По словам отца, клиника была, но в сороковые закрылась.
– А что стало с архивом?
– Куда-то увезли, – пожал плечами Китрик. – В Редвуд-Пойнте его точно нет, я каждый камень здесь знаю. Да и чем помог бы архив?
– В моей карточке было бы указано имя матери. Видите ли, я адвокат...
Китрик нахмурился.
– ...поэтому знаю, что при усыновлении в свидетельство о рождении ребенка вносится поправка: в качестве родителей указываются усыновители. Однако первое свидетельство не уничтожают, оно просто хранится в специальном архиве.
– Похоже, вам стоит отправиться в Кейп-Верде и все проверить.
– Проблема в том, что такие архивы, как правило, закрыты, и никакую информацию мне, скорее всего, не предоставят. А вот с медицинскими архивами легче. Достаточно договориться с кем-нибудь из докторов и... Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто раньше работал в клинике? Может, они согласились бы мне помочь?
– Нет, докторов у нас нет. Если заболеешь, приходится ехать в Кейп-Верде. Не хочу расстраивать вас, мистер...
– Вайнберг.
– Ага, Вайнберг, боюсь, вы напрасно теряете время. Столько времени прошло... Те доктора уже дряхлые старики! Да и архив неизвестно куда увезли.
– Значит, придется ехать в Кейп-Верде. – Ты встаешь. – Спасибо за помощь.
– Да разве я помог? Вот только, мистер Вайнберг...
– Да?
– Не лучше ли оставить прошлое в покое?
– К сожалению, не могу.
* * *
Кейп-Верде оказывается милым городком с двадцатью тысячами жителей. Архитектура преимущественно испанская: черепичные крыши, арки, стены из необожженного кирпича. После уныния Редвуд-Пойнта – просто рай, даже неплохой отель имеется! По иронии судьбы, в соседнем номере живет пара с грудным младенцем, так что выспаться не удается. Утром звонишь Ребекке и уверяешь, что с тобой все в порядке. На ее слезные просьбы вернуться внимания лучше не обращать. Расспросив администратора, отправляешься в здание окружного суда.
Архив на втором этаже, из-за конторки улыбается молодой рыжеволосый парень.
– Свидетельства о рождении за тридцать восьмой год? Без проблем, они открыты для широкого доступа.
Минут через десять он возвращается с пыльной папкой. Столов для посетителей нет, искать приходится, стоя у конторки.
Данные сгруппированы по районам округа. Так, тебе нужен Редвуд-Пойнт, август месяц. Теперь внимательнее, ищи не только свою фамилию, но и любое упоминание о Мэри Дункан.
В августе родились двадцать детей. Довольно много для такого небольшого города... Хотя в августе на курортах бархатный сезон, наверняка нашлись женщины, решившие рожать на берегу океана, а не в душном Сан-Франциско.
Похоже, немало еврейских пар стали здесь родителями: Мириам и Дэвид Майер, Рут и Генри Бегельман, Гейл и Джеффри Маргулис. А вот и твое свидетельство, родители – Эстер и Саймон Вайнберг. Но это еще ничего не доказывает! Что написано в конце страницы? Медицинское учреждение – клиника Редвуд-Пойнта.
Свидетельство заверил доктор Джонатан Адамс в присутствии дипломированной медсестры Джун Энгл. Значит, этот Адамс и наблюдал маму!.. Пролистав еще несколько свидетельств, убеждаешься, это Адамс с Энгл подписывали все документы, выданные в Редвуд-Пойнте.
О Мэри Дункан ни слова. А что, если она переходила? Листаешь сентябрьские свидетельства. Ничего. Может, она подписала отказ на раннем сроке беременности? Еще раз просматриваешь все свидетельства за весь 1938 год. Снова ничего.
Наверное, стоит попросить папку за 1939 год... Молодой администратор приносит без лишних вопросов. С января по апрель никаких упоминаний о Мэри Дункан. Дальше, наверное, и смотреть не стоит. Даже если она с самого первого месяца знала о беременности и носила ребенка не девять месяцев, а десять, в этих папках должна быть какая-то информация. Что случилось? Неужели она передумала? Сбежала из города, решив оставить детей? Или какой-нибудь ловкий адвокат подсказал, что в принципе любому заявлению можно дать задний ход? Или...
– Можно свидетельства о смерти за тысяча девятьсот тридцать восьмой и тридцать девятый год?
Да, в глазах администратора ты явно упал: парень хмурится и смотрит недобро. Похоже, зря ты его гонял: в пыльных папках ни слова о том, что Мэри Дункан умерла во время родов.
– Большое спасибо! – благодаришь ты, возвращая папки. – Вы очень любезны.
Парень кивает, явно радуясь, что больше не придется ничего нести.
– Еще кое-что...
Горестный вздох срывается с уст молодого администратора.
– В свидетельстве о рождении Джекоба Вайнберга, – ты показываешь на заложенную страницу, – родителями указаны Эстер и Саймон Вайнберг. Тем не менее есть вероятность, что Джекоба усыновили. Если так, то должно существовать первое свидетельство, где указано имя биологической матери. Хотелось бы взглянуть...
– Первые свидетельства о рождении усыновленных детей закрыты для широкого доступа.
– Но я адвокат и...
– Для адвокатов они тоже закрыты, и вы, как юрист, должны это понимать.
– И все-таки...
– Обратитесь в департамент по связям с общественностью. Если принесете разрешение, я с радостью вам помогу. В противном случае... Закон есть закон: информация конфиденциальная, я не хочу потерять работу.
– Ясно.
* * *
Окружной департамент по связям с общественностью находится в том же здании этажом выше. Приходится ждать, пока начальник, вернее начальница, не вернется с заседания. Зовут ее, судя по табличке, Бекки Хьюз.
А вот и она! Пожимает тебе руку и приглашает в кабинет. Довольно миловидная, со вкусом одетая блондинка возрастом чуть за тридцать. Наверняка старательная, раз успела стать начальницей департамента.
– Администратор поступил совершенно правильно, – заявляет Бекки.
Тебя ее слова явно не убедили.
– Из всех законов и правил существуют исключения, мисс Хьюз, особенно в случаях крайней важности.
– Крайней важности? – переспрашивает Бекки. – При усыновлении нет ничего важнее, чем сохранить анонимность биологической матери. – Она берет стоящий на окне кофейник. – Хотите кофе?
– Нет, спасибо, – качаешь головой ты. – Нервы и без того на пределе.
– Без кофеина!
– Тогда почему бы и нет! Мне черный.
Разлив горячий напиток в чашечки, Бекки усаживается в кресло напротив.
– Отдав ребенка на усыновление, женщины испытывают чувство вины. Иногда это совсем молодые девушки без средств, иногда незамужние женщины, иногда многодетные матери... Как бы то ни было, если вместо аборта женщина решает родить ребенка и отдать на усыновление, она переживает колоссальный стресс. Чтобы с ним справиться, необходимо абстрагироваться от прошлого: с ребенком все хорошо, но он далеко, на другой планете... Лично я считаю, просто бесчеловечно по прошествии многих лет разыскивать несчастную мать и напоминать ей о содеянном.
– В данном случае мать, скорее всего, уже мертва...
– Продолжайте, мистер Вайнберг.
– А я представляю не интересы клиента, а...
– Свои собственные?
– Да...
Неожиданно для себя ты рассказываешь о трагической гибели двух самых дорогих людей на свете.
– И вы хотите знать, являются ли они вашими биологическими родителями?
– И есть ли у меня брат или сестра и... – Ты едва сдерживаешься, чтобы не добавить «настоящий ли я еврей».
– Извините, мистер Вайнберг, но вы поступаете неразумно.
– Именно так считают мои дядя и жена, а также и шериф из Редвуд-Пойнта.
– Из Редвуд-Пойнта?
– Да, это городишко в сорока милях к югу.
– Сорок или сорок тысяч миль... Какая разница? Разве Эстер с Саймоном вас не любили?
– Обожали, – шепчешь ты, на глаза наворачиваются слезы.
– Значит, они и есть ваши настоящие родители! Мистер Вайнберг, меня удочерили, а когда я подросла, стали бить и издеваться. Поэтому я и работаю здесь, чтобы с другими детьми ничего подобного не случилось. Но тем несчастным женщинам желаю только добра. Раз они решили, что не смогут вырастить ребенка должным образом, то, по-моему, заслуживают если не уважения, то хотя бы понимания.
– Совершенно верно, однако я не хочу встречаться с матерью. Она, скорее всего, мертва. Мне бы только узнать, усыновили меня или нет.
Бекки разочарованно качает головой, берет трубку и набирает какой-то номер.
– Это архив? Привет, Чарли, как жизнь? Я тоже в порядке. Слушай, к тебе тут приходил адвокат, хотел закрытые файлы посмотреть. Да, ты все правильно сделал. У меня просьба... Просто посмотри, есть там его свидетельство или нет, больше ничего. – Бекки передает дату, место рождения и фамилию усыновителей. – Да, подожду... – Кажется, минута тянется бесконечно. – Да, Чарли? Угу, спасибо огромное. – Она кладет трубку. – Мистер Вайнберг, ваших данных там нет. Вас не усыновили. Возвращайтесь к своей семье.
