Текст книги "Разные жизни Грэма Грина"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Как известно, Филби не поддерживал контактов с антигитлеровской группировкой в Германии, так как мирные переговоры (с учетом послевоенной расстановки сил на Европейском континенте) противоречили интересам Советского Союза. Возможно, в это же время он передавал русским особо секретные разведданные, полученные через «Ультра» {{ Разведывательная система союзных держав во Второй мировой войне.}} и касавшиеся дешифровки кодов немецкого командования силами агентства СИГИНТ в Блетчли-Парк, что было совершенно недопустимо, поскольку таким образом нацисты могли догадаться о существовании системы «Ультра». Как убедительно показывает Моклер, помимо Филби в МИ-6 были и другие сотрудники, посчитавшие нецелесообразным лишать союзника жизненно важной информации, и по крайней мере еще один из них не подчинился общей установке. Насколько Грин был осведомлен о том, что происходит вокруг? И Шерри, и Шелден приходят к выводу, что его неожиданная отставка из разведслужбы в мае 1944 года означала, что он имел кое-какие основания подозревать в Филби двойного агента. Грин уволился в один из самых интригующих периодов деятельности британской секретной службы – как раз накануне открытия в Европе второго фронта и все более растущего сопротивления Гитлеру в Германии. Почему в столь ответственный момент Грин решился оставить разведку и подыскал себе пустяковую работенку (похожую на ту, что высмеял в рассказе «Дел по горло») в каком-то «Комитете политической борьбы»? (Первым из порученных ему дел был выпуск журналов, которые сбрасывались на парашюте на территорию оккупированной Франции и должны были просвещать местное население на предмет новинок мировой литературы.)

Сам Грин так объяснял свою отставку: зная, что Филби хлопочет о повышении, он ушел, чтобы не мешать более достойному занять освобождающийся пост – служебные интриги вызывали у него отвращение. Но здесь опять неувязка с датами. Ким Филби лишь через полгода получил вожделенную должность и возглавил отдел контрразведывательных операций против СССР. Таким образом, у Грина не было особых оснований увольняться столь заблаговременно. В этой связи и Шерри, и Шелден полагают, что Грин все-таки уверился в двурушничестве Филби и решил покинуть сцену до того, как ему, по слову Э. М. Форстера {{ Эдуард Морган Форстер (1879—1970) – английский писатель.}}, придется выбирать между изменой другу и изменой родине. Грин никогда не признавал открыто, что именно этим вызван его уход из МИ-6, однако на вопрос Шерри о том, что бы он сделал, узнав, что Филби – предатель, ответил: «Наверное, по-дружески дал бы ему возможность в двадцать четыре часа удариться в бега, а потом сразу донес бы на него».

Однако до полного разрыва с секретной службой и Кимом Филби было еще далеко. Впрочем, в то время Грин, похоже, захотел вернуться к мирной жизни и ее заботам. Довольно неожиданно он избрал издательское поприще и стал директором процветающей компании «Эр энд Споттизвуд». Возможно, он почувствовал, что как писатель отчасти потерял форму (за 1943 и 1944 годы он не написал ни строчки), и стал искать близкую по духу и финансово выгодную деятельность. Следует признать, что издатель из Грина вышел активный и предприимчивый. Благодаря ему редакционный портфель компании пополнился книгами его любимых зарубежных авторов, например Мориака и Нарайана, хотя в конце концов его неуемный темперамент стал приносить делу больше вреда, чем пользы. Коллегам начала приедаться его страсть к розыгрышам и мистификациям (так, выдумав дело о пропавшей рукописи, Грин стал донимать редакцию звонками и письмами от раздраженного сочинителя), однако, когда он упустил такого автора, как Энтони Пауэлл, непростительно затянув издание его книги о Джоне Обри {{ Джон Обри (1626*1697) – английский антиквар и фольклорист.}}, и заявил писателю, что книга у него «чертовски скучная», ему все-таки пришлось оставить директорский пост. О подробностях данного эпизода говорят по-разному, но английская литература от этого увольнения только выиграла, поскольку для Грина начался один из самых плодотворных периодов, давший миру такие романы, как «Суть дела» и «Конец одной любовной связи», сценарии фильмов «Третий человек» и «Поверженный идол», а также пьесу «Комната для живых».

К началу 50-х годов Грин не без основания прослыл одним из самых почитаемых современных английских писателей – не только у себя в стране, но и за рубежом. В то же самое время для него начался новый, эмоционально насыщенный период личной жизни, главным событием которого стала его большая любовь к леди Кэтрин Уолстон. Как нам теперь известно, именно ей посвящен роман «Конец одной любовной связи», где она послужила прототипом героини. Однако все перипетии их подлинного романа (в изложении Шерри и Шелдена), попади они на страницы художественного произведения, могли бы показаться читателям совершенно неправдоподобными.

3

Когда Кэтрин Уолстон вошла в жизнь Грэма Грина – а случилось это в сентябре 1946 года, – у него все еще тянулся роман с Дороти Глоувер; при этом он иногда навещал и Вивьен с детьми в доме, который купил для них в Оксфорде. К тому времени жене Грина было уже известно о его связи с Дороти, равно как и о других, менее серьезных увлечениях, однако до поры до времени она скрывала свое негодование, вероятно ради спокойствия детей, а также в надежде, что их брак еще удастся спасти. Грин, судя по всему, тоже не находил в себе мужества порвать ни с одной из женщин. Душевные метания автора отразились в переживаниях героя романа «Суть дела» Скоби, испытывающего чувство вины от того, что он не может выбрать между своей несчастной женой Луизой и столь же горемычной молодой вдовой Элен, которая в конце концов становится его любовницей. Возможно, именно поэтому в последующие годы он не раз собирался, но так и не смог перечитать «Суть дела». С Кэтрин Уолстон Грэм Грин познакомился в ту пору, когда работа над романом близилась к концу.

По рождению она была наполовину англичанкой; воспитание и паспорт у нее были американские, а замуж она вышла за богатого английского землевладельца, впоследствии пэра и лейбориста Гарри Уолстона. Кэтрин была хороша собой, как голливудская звезда, и отличалась своенравным характером и эксцентричным поведением. Их с Гарри брак был «лишен предрассудков», и до связи с Грином у нее уже было несколько романов, на которые муж, похоже, смотрел сквозь пальцы. Писатель и не подозревал о существовании Кэтрин, когда получил от нее письмо с признанием, что под влиянием его книг она решила перейти в католичество. Вскоре после этого она позвонила Вивьен и пожелала у нее узнать, не сможет ли Грин выступить в роли ее крестного отца и присутствовать в церкви при обряде крещения. История нежных отношений, складывающихся между писателем и его почитательницей, пожалуй, не знает более оригинальной завязки. Грину это показалось забавным, и вместо себя он отправил в церковь на все согласную Вивьен.

Это событие отображено на весьма примечательной фотографии (она приводится в книге Шерри): довольно безвкусно одетая Вивьен искоса смотрит на привлекательную и невозмутимую Кэтрин и, судя по недоуменно-неприязненному выражению ее лица, словно прикидывает, каких еще неприятностей можно ожидать от этой женщины. Когда Грин узнал от жены, сколь необычна его новая крестная дочь, он сразу пригласил ее на обед в один из лондонских ресторанов. По окончании трапезы она стала настойчиво зазывать его в гости в свое роскошное имение в восточной Англии, и когда он возразил, что к вечеру ему надо быть в Оксфорде, не задумываясь предложила взять напрокат самолет и подбросить его домой – что и сделала. Перед женщиной, столь щедро наделенной красотой и богатством и обладающей таким бурным темпераментом, Грин устоять не мог. Он немедленно влюбился в Кэтрин Уолстон, и у них начался головокружительный роман, в котором высокие любовные восторги перемежались тяжелыми душевными муками. Много лет спустя Вивьен поделилась с Шерри своим взглядом на эти отношения: «Я думаю, она поставила себе цель заполучить его – и заполучила. Просто прибрала к рукам... Как если бы вы сели в поезд с добрыми знакомыми, которые купили вам билет и расположились рядом вроде бы почитать, но вдруг, вскочив и открыв дверь, вытолкали вас на ходу из вагона».

Самым удивительным в этом романе было то, что в религии, которую исповедовали возлюбленные и которая соединила их, прелюбодеяние почиталось тяжким грехом. Однако и Грин, и Кэтрин, похоже, вполне мирились с таким противоречием и даже испытывали по этому поводу какой-то странный духовный подъем. В письмах к Кэтрин Грин часто пишет о том, что после встречи с ней стал куда более ревностным католиком, чем раньше, и теперь гораздо чаще наведывается в церковь. «Теперь я истинный католик, несмотря на смертный грех, или, по крайней мере, намного лучше осознаю его как таковой». Душевное равновесие достигалось за счет детской веры в безграничную силу церковной исповеди и достаточно вольного истолкования идеи «исправления и искупления греха» – необходимого условия истинного покаяния в моральной теологии.

Яркой иллюстрацией к сказанному может служить история, поведанная Вивьен Норману Шерри (а также, с некоторыми вариациями, и Шелдену). Однажды вечером в апреле 1947 года она вернулась домой в Оксфорд и обнаружила там Грина и Кэтрин. Они возвращались в Лондон после совместного визита в летнюю резиденцию Кэтрин на острове Акилл, расположенном у западного побережья Ирландии. Вивьен окончательно утвердилась в мысли, что у ее мужа любовная связь с этой женщиной. Грин объяснил, что у Кэтрин разболелась спина и он пригласил ее переночевать в Оксфорде.

Поскольку мне надо было хоть что-то сказать, я обратилась к Кэтрин: «Кажется, завтра у вас именины. Я все равно собиралась идти на службу – церковь в двух шагах, – так что если хотите...» «О, непременно пойду с вами», – сказала она и действительно пошла со мной в церковь, где причастилась сразу после меня. Спустя какое-то время я сказала об этом Грину, и он ответил: «А до того, как мы приехали в Оксфорд, мы тоже причастились». Но потом они сразу отправились в Лондон и там жили как муж и жена, и, по-моему, это отвратительно.

Шерри отмечает, что по поводу последней подробности Вивьен заблуждается: в то время, так сказать, по рабочим дням, Грин продолжал сожительствовать с Дороти Глоувер.

Прочтя любовное письмо Грина к Кэтрин, неверно адресованное и переправленное по оксфордскому адресу, Вивьен наконец потеряла терпение. Возможно, письмо вызвало у нее в памяти те две тысячи посланий, которые она получила от Грина в минувшие годы. Между ними состоялось объяснение, после которого Грин окончательно покинул ее. Она запомнила дату, поскольку то был день бракосочетания будущей королевы Англии Елизаветы II.

Тем временем Грину предстояло завершить роман с Дороти. Словно желая извлечь максимум страдания из предстоящего, он надумал поехать с ней в Марокко и там в городе Марракеш вручить письмо с признанием, что он полюбил другую женщину и им необходимо расстаться (правда, остается неясным, намеревался ли он наблюдать за тем, как она читает письмо, или же скрыться от нее на просторах африканской пустыни). Однако весной 1948 года Дороти сама прознала о новом увлечении Грина – как раз накануне предполагаемой поездки в Марокко. Как ни странно, они все-таки отправились в путешествие, хотя оно, надо полагать, ни ему, ни ей не доставило никакой радости. И лишь затем в мае 1948 года Грин окончательно съехал из квартиры на Гордон-сквер, которую снимал вместе с Дороти. В том же месяце увидел свет его новый роман «Суть дела» с эпиграфом из Шарля Пеги: «Le pecheur est au coeur meme de chretiente... Nul n'est aussi competent que le pecheur en matiere de chretiente. Nul, si ce n'est le saint» {{«Грешник постигает самую душу христианства... Никто так не понимает христианства, как грешник. Разве что святой» (перев. с франц. Е. Голышевой и Б. Изакова).}}, – и Грин проснулся знаменитым.

Роман Грина с Кэтрин превратился в густую декадентскую смесь духовности и секса. Как-то он написал ей, что хотел бы лежать с ней в постели и читать Хуана де ла Крус {{ Хуан де ла Крус (1542—1591) – испанский писатель-мистик, сподвижник Терезы Авильской, причислен к лику святых.}}. В другом его письме содержатся неприкрытые намеки на желание заняться с ней анальным сексом, а еще в одном – свидетельства садомазохистских экспериментов: «Любовь моя, тот самый след от сигаретного ожога уже не виден. Надо бы его возобновить». Отношения между возлюбленными вдохновили писателя на роман «Конец одной любовной связи» (1951) – откровенно эротический и вместе с тем предельно насыщенный религиозными мотивами (и не менее безупречный в смысле формы). В переписке с Кэтрин Грин дает ему «домашнее» название – «великий роман о сексе». Похоже, что в ранних редакциях текст был еще более откровенен: «Изъятые пассажи насчет «узких чресел» совсем меняют дело», – писал он Кэтрин в ноябре 1959 года. (Эта не распознанная Шерри аллюзия отсылает нас к считавшейся предосудительной цитате из романа Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед»: «А теперь, на разбушевавшемся океане <...> я вступал во владение ее узкими чреслами...» {{Перев. с англ. И. Бернштейн.}})

Появившись в печати, роман «Конец одной любовной связи» оказал заметное влияние на роман реальный. До того времени Гарри Уолстон, похоже, оставался снисходительным мужем и ничего не имел против частых отлучек Кэтрин. Однако ознакомившись с романом, не без горечи узнал себя в том самом государственном чиновнике, которому наставляет рога жена и которому Грин с присущей ему игривостью дарит свое первое крестное имя – Генри. Уолстон стал требовать, чтобы связи Кэтрин и Грина был положен конец. Последовали бурные выяснения отношений, разговоры в повышенном тоне, ссоры, примирения и новые ссоры. Однажды Гарри всю ночь горько рыдал в своей комнате. В письмах к Кэтрин Грин тоже часто признается, что, разлучившись с ней, пролил много слез, – хотя они продолжали изредка встречаться в разных точках земного шара. Он настойчиво уговаривал Кэтрин оставить мужа, пытаясь найти квадратуру теологического круга, в который они попали как в ловушку: исповедуя католичество, они не только не имели права на развод и новый брак, но и не могли сожительствовать, так как не были женаты. Вот образчик его аргументации:

Если бы мы на какое-то время поселились вместе, то у каждого была бы собственная комната, так что в любой момент, не прерывая нашей совместной жизни и любви, ты могла бы ходить к причастию (мы то и дело будем отступать от правил, но какое кому дело).

Когда Кэтрин в ответ предложила перейти на платонические отношения (ироническая реприза эпизода ухаживания за Вивьен), Грин ответил отказом, приведя цитату из своего любимого поэта Браунинга: «Грешить так грешить, раз под Богом мы ходим» {{ Из стихотворения Р. Браунинга «Прежде».}}.

Все письма Кэтрин Грин уничтожил, так что у нас складывается несколько односторонний взгляд на их отношения, однако ее письмо к сестре (которое приводит в своей книге Шерри) дает представление о том, что она сама думала о Грине:

Грин так несчастен, что это похоже на болезнь... У него нет ни работы, ни семьи, ни друзей, по отношению к которым он имел бы хоть какие-то обязательства, и ему незачем планировать свою жизнь и не с кем считаться, кроме как с самим собой. Для него, от природы подверженного депрессиям, все это очень опасная почва, а я, вместо того чтобы помочь ему, в конечном счете делаю его еще несчастней тем, что никак не могу расстаться с ним.

Постепенно в начале 60-х годов роман этот скорее сошел на нет, чем получил какое-то драматическое разрешение: Грин понял, что Кэтрин никогда не оставит семью и не посвятит себя исключительно ему. К 1966 году у него уже появится новая любовница – Ивон Клоетта, которая и останется с ним до самой его смерти. Кэтрин же завершила свой жизненный путь довольно печально. Алкоголь и болезни лишили ее былой красоты, и она даже отказалась принять Грина, когда в 1978 году он пришел проведать умирающую от рака бывшую любовницу. После ее смерти Грин и Гарри Уолстон снова стали друзьями – подобный ход событий странным образом предвосхищен в романе «Конец одной любовной связи».

По вполне понятным причинам биографы писателей всегда стремятся отыскать параллели между жизнью и сочинениями своих героев, но порою именно разного рода несовпадения оказываются более интересными и информативными. Например, в романе «Тихий американец» герой не может расстаться с женой, которая хоть и стала ему чужой, но как примерная прихожанка англиканской церкви отказывается разводиться, из-за чего он не может жениться на любовнице-вьетнамке. Однако в реальной жизни Грин не согласился разводиться с ревностной католичкой Вивьен даже после того, как роман с Кэтрин Уолстон положил конец их двадцатилетнему браку, и так и не узаконил факт их с женой раздельного проживания. В чем причина? Возможно, в том, что, несмотря на неустанные призывы к Кэтрин оставить мужа, он в глубине души опасался новых обременительных связей и сохранял свой несчастливый, но законный брак в качестве прикрытия.

Даже во время романа с Кэтрин у Грина бывали амуры с другими женщинами, например с Джоселин Рикардс, привлекательной молодой австралийкой, которая охотилась за литературными знаменитостями послевоенной Англии – в число ее любовников входили А. Aйер и Дж. Осборн {{ Альфред Айер, лорд (1910—1989) * британский философ и лингвист; Джон Осборн (1929—1994) – британский драматург.}}. Шерри лишь кратко и глухо упоминает об этом увлечении Грина, зато Шелден сообщает нам по этому поводу массу любопытных подробностей. По словам самой Джоселин, роман у них был недолгий, но бурный и страстный, и Грин отвел душу, занимаясь с ней любовью в общественных местах (в парках, поездах и так далее). Судя по всему, страх быть застигнутым на месте преступления вызывал у него особое возбуждение. Приводит Шелден и слова одного из друзей о том, что в Италии Грин с Кэтрин предавались любви за каждым достаточно высоким церковным алтарем, однако это уже следует отнести к разряду сказанного ради красного словца.

4

Настало время поговорить о чрезвычайно недоброжелательном отношении Шелдена к герою своей книги. (На обложке ее английского издания воспроизведен портрет Грина, смахивающего на кого-то из его собственных персонажей – скажем, на ведущего дознание следователя-садиста.) Вместе с тем из четырех рецензируемых биографий Грина книгу Шелдена следует признать лучшей: она отличается энергичным и ясным стилем, четкой структурой и увлекательностью повествования, а кроме того, изобилует интересными выводами и открытиями, равно как и сомнительными предположениями. Тогда как труд Нормана Шерри станет по завершении своеобразной биографией-протоколом, что и само по себе есть замечательное и героическое свершение. Однако порою под пером Шерри жизнь Грэма Грина (это особенно заметно во втором томе) начинает терять и ритм, и очертания из-за избытка информации, к тому же подаваемой по тематическому, а не хронологическому принципу. Шелден же, которому не было разрешено приводить цитаты из писем и других личных бумаг, вынужден прибегать к их пересказу, что позволяет ему уложить жизнь Грина в одну книгу, и это более удобно для читателя.

Из всей этой команды (а может, лучше сказать своры?) биографов Шелдена можно считать лучшим литературным критиком, легко распознающим в книгах Грина аллюзии и заимствования из Дж. Конрада, Э. Паунда и Т. С. Элиота. Из всех известных мне исследователей лишь он один догадался, каким образом банда Пинки убивает Хейла в самом начале романа «Брайтонский леденец» (бандиты заставляют героя подавиться конфетой, которая потом тает, не оставляя следа). Он проводит удивительные параллели между домом сэра Уильяма Грина – дяди будущего писателя – в Кембриджшире, куда Грэм в детстве иногда приезжал на летние каникулы (странно, что в первом томе книги Шерри этот факт не упоминается), и довольно загадочным рассказом Грина о его взрослой жизни «Под сенью сада».

И тем не менее книга Шелдена пропитана злобной ненавистью автора к своему герою, что заставляет задуматься о том, каковы истоки этого чувства в его собственной жизни. В предисловии к американскому изданию Шелден заявляет, что поначалу взялся за труд, будучи искренним почитателем английского писателя, однако в результате проведенных изысканий изменил свое мнение о нем (что сразу вызывает в памяти слова О. Уайльда: «У всякого выдающегося человека теперь есть ученики, однако биографии всегда пишут иуды» {{ Оскар Уайльд. Критик как художник. Перев. с англ А. Зверева. В кн.: Избранные произведения в 2 т. М., Республика, 1993.}}).

Шелден обвиняет Грина в том, что движущими мотивами его творчества являются ненависть, злоба и другие скверные качества, которых не замечают или не признают обожающие его читатели. «Они не видят – или не желают видеть, – что он антисемит, враг католицизма и женоненавистник и что он часто позволяет себе издевательские шуточки в их адрес». При этом Шелден подчеркивает, что этим он отнюдь не стремится умалить литературный талант Грэма Грина: «Человеческие слабости не могут заслонить его достоинств как художника»; «Писательский дар Грина изрядно подпорчен злобой, <...> но это еще не причина отвергать его романы как произведения искусства». Но тогда непонятно, как можно продолжать восхищаться романами Грэма Грина, коль скоро в них он просто освобождается от гнусных качеств, которые биограф обнаруживает в его характере. Вот, например, как Шелден отзывается о романе «Брайтонский леденец»:

Неприятность заключается в том, что автор рассматривает читателя как жертву собственной глупости <...> Мы хотим, чтобы нас любили, и мы тоже хотим любить. Мы хотим верить Грину, мы хотим посочувствовать Пинки, мы хотим думать, что наш мир вовсе не так плох. И в то время как с улыбкой на лице мы заняты поисками добродетели, и мудрости, и высшей цели, Пинки вместе с Грином проклинают нас за то, что мы евреи, или католики, или калеки, или слишком толстые, или родились женщинами.

Безусловно, роман «Брайтонский леденец» подвергает сомнению общепринятые понятия о добре и зле и о том, кто прав, а кто виноват, но, к счастью, соотношение между «абстрактным автором» романа и его главным героем гораздо более тонкое и сложное, чем просто знак равенства, который ставит между ними Шелден. При этом, чтобы мы по-прежнему могли восхищаться романами Грэма Грина, биограф советует нам либо иначе истолковывать их, либо научиться получать мазохистское (и очищающее душу) удовольствие, лицезрея представленную писателем инфернальную картину мира.

Самого Шелдена, судя по всему, вполне удовлетворяет вторая из предлагаемых возможностей – очевидно, по той причине, что он претендует на некое извращенное сродство между собою и своим героем. Что особенно явно проступает в английском издании его книги. Например, изложив обстоятельства судебного дела, последовавшего за рецензией Грина на фильм с участием Шерли Темпл (октябрь 1937 года) {{ Фильм «Бедная маленькая богачка» (1936).}} – рецензией, квалифицированной судом как «необоснованная непристойность» (Грин в ней дал понять, что девятилетнюю кинозвезду не без успеха используют в качестве возбуждающего средства для пресытившейся сексом публики), Шелден легкомысленно признается, что и сам, бывало, «позволял себе рискованные домыслы и «необоснованные непристойности». Он замечает, что Грин всегда с большой готовностью и без зазрения совести использовал своих друзей и близких в качестве литературного материала, и добавляет: «...поэтому неудивительно, что ему так часто хотелось обратиться к биографическому жанру, ведь искусство жизнеописания предполагает наличие у автора непреодолимой тяги к вуайеризму». Воспользовавшись далее метафорой Грина о его собственном писательском темпераменте, он пишет: «Именно эта самая «льдинка в сердце» позволяет романисту или биографу беззастенчиво заимствовать чужие жизни для своих писательских нужд». И когда Шелден с насмешкой размышляет о том, какого рода биографию Грина написал бы его собственный персонаж журналист Паркинсон, гнусная личность из романа «Ценой потери» («он уж точно вывернет всю грязь наружу и похоронит под ней даже лучшие его вещи» {{ Перев. с англ. Н. Волжиной.}}), – он явно предвидит критические выпады в адрес своего собственного труда, но отнюдь не пытается застраховать себя от них.

Несомненно, во многих предъявляемых им Грину обвинениях есть доля правды, однако все они либо раздуты, либо тенденциозно сформулированы, либо содержат откровенные домыслы. Нельзя отрицать, например, что ранние романы Грина выдают некоторую предубежденность автора по отношению к евреям, совершенно не приемлемую в наши дни, – но тем же грешили и многие другие писатели его поколения. Едва ли допустимо судить за это писателя с позиций сегодняшнего дня, после того как человечество пережило холокост Второй мировой войны. К тому же еврейские персонажи Грина отнюдь не антисемитские карикатуры. Например, Майетт в «Стамбульском экспрессе» обрисован с достаточной тонкостью, сочувствием и пониманием. И хотя его поведение морально небезупречно, в нем много больше человечности, чем в других героях романа. Обвинение Грина в женоненавистничестве – еще одна запоздалая дань политкорректности, которая тоже не помогает понять предвзятость Грина в трактовке женских образов. Что же касается того, что Шелден несколько странно определяет как «антикатолицизм» Грина, то за этим стоит не что иное, как отказ писателя пропагандировать святую церковь в литературе – именно поэтому его «религиозные» романы интересны сами по себе и имеют общечеловеческую значимость.

Английское издание книги Шелдена содержит обширный именной и предметный указатель, и туда (статья «Грин, секс») помещен длинный список смачных тем: «анальный секс, флагелляция, инцест, интерес к мужскому полу, возможная гомосексуальность, мазохизм, педофилия, проститутки и бордели». Аргументы в пользу педофилии, наиболее одиозного из всех приписываемых Грину сексуальных извращений, основываются исключительно на слухах и совершенно произвольных умозаключениях. Например, Грин с излишней и, по мнению Шелдена, вызывающей подозрение эмоциональностью отреагировал на появление крайне недоброжелательной биографии его соседа по Капри Нормана Дугласа {{ Норман Дуглас (1868—1952) – английский писатель.}} (несомненно педераста), написанной Ричардом Олдингтоном. Однако Грин всегда с яростной готовностью вступался за тех, кого хорошо знал и кому симпатизировал. Далее, некто Скоппа, доставлявший телеграммы на виллу Грина в Анакапри, с удивлением обнаружил, что в доме проживают итальянские мальчики, а потом узнал от кого-то в городе, что их там держат в сексуальных целях. Но этот эпизод относится к началу пребывания Грина в Анакапри, то есть ко времени, когда к нему еще приезжала Кэтрин, порой привозившая с собой сыновей. Не этих ли мальчиков видел любопытный Скоппа? И в любом случае, неужели можно поверить в то, что Грин в самый разгар своего пылкого романа с женщиной мог заинтересоваться любовью подобного рода?

«Тема однополой любви пронизывает все произведения Грэма Грина – от первого до последнего, – заявляет Шелден. – Его герои-мужчины неизменно ищут каких-то непонятных отношений с себе подобными». Однако между двумя этими предложениями нет логической связи. Шелден смешивает гомосексуальное влечение (а мы не имеем никаких свидетельств того, что Грин испытывал либо практиковал нечто подобное) с тесными дружескими отношениями, связывающими мальчиков, а затем и взрослых мужчин, что было неизбежным следствием раздельного обучения, типичного для английских частных закрытых школ и университетских колледжей в молодые годы Грэма Грина. Преследуя свои «порочащие» цели, Шелден не может не разделить идиотическую реакцию Д. Селзника {{ Дэвид Оливер Селзник (1902—1965) – американский кинопродюсер, выпустивший такие фильмы, как «Кинг-Конг», «Унесенные ветром», «Дэвид Копперфилд» и др.}} на сценарий фильма «Третий», предложенный ему Грином и режиссером Кэролом Ридом. Об этом эпизоде Грин с иронией вспоминает в «Путях спасения»:

– Так дело не пойдет, ребята, – сказал он, – так дело не пойдет. Зачем у вас там гомосеки?

– Гомосеки?

– Вы думаете, раз их в ваших английских школах полным-полно...

– Я не понимаю...

– Этот малый приезжает в Вену и ищет друга. Так? Узнает, что он умер. Так? Почему же он не возвращается домой?

Месяца работы над сценарием как не бывало. Я молчал, подавленный его сокрушительной логикой. Селзник покачал седой головой.

– Ребята, он гомосек.

Я принялся слабо возражать:

– Но этот персонаж... у него есть повод для мести. Его избил военный полицейский. И через сутки, – я выложил последнюю карту, – он влюбляется в девушку Гарри Лайма.

Селзник печально покачал головой.

– Тогда почему он не уехал до того, как это случилось? {{ Перев. с англ. А. Бураковской.}}

К счастью, Селзник либо изменил свое мнение о сценарии, либо позабыл о своих претензиях, а снимавшая фильм группа молча их проигнорировала. Остальное —уже история кинематографа.