Текст книги "Снег на кедрах"

Автор книги: Дэвид Гутерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сидя в камере, обвиняемый в убийстве Карла Хайнэ, Кабуо думал, что наконец нашел то, к чему так стремился. Потому что страдал в этой камере от страха перед неотвратимо надвигающимся судом. Возможно, в этом теперь его судьба – заплатить за жизни, отнятые у других в приступе ярости. Такова природа причины и следствия, таково непостоянство всех вещей. Что за загадка эта жизнь! Все связано между собой непостижимым предначертанием; Кабуо размышлял об этом в темной камере, и сознание его прояснялось все больше и больше. Непостоянство, причина и следствие, страдание, стремление, ценность жизни. Каждое существо, пребывающее в сознании, стремится прорвать скорлупу индивидуальности и определенности. У него было достаточно времени, чтобы направить страдание по пути вверх, в сторону освобождения, к которому он будет идти еще много-много жизней. Ему необходимо сделать все, чтобы пройти как можно больше и смириться с тем, что вершина его грехов слишком высока, чтобы перевалить ее в срок, отпущенный этой жизнью. Он продолжит восхождение в следующем, даже последующем рождении, и страдания его будут только умножаться.

Глава 12

За окном дул, не переставая, северный ветер, заметая снегом здание суда. К полудню на город выпало три дюйма снега, но снег был такой мелкий, что едва ли про него можно было сказать, что он выпал; снежинки повисли ледяной взвесью, дыханием призраков, перемещаясь вверх-вниз по улицам Эмити-Харбор: бесовская пудра, заиндевевшие клочья облаков цвета слоновой кости, скрученные завитки белого дыма. К полудню запах с моря улетучился, оно подернулось туманом и как будто уменьшилось; видимость ухудшилась, повсюду мельтешил снег, и невозможно было ничего разглядеть; ноздри отважившихся выйти из дома жег сильный мороз. Снег взметывался у них из-под ног, когда они брели к зеленной лавке Петерсена, в резиновых сапогах и наклонив головы. Когда же они поднимали головы, щурясь на белизну, покрывшую все, ветер швырял в них снег, и они переставали видеть.

Исмаил вышел из суда и побрел без цели, восхищаясь падающим снегом, стараясь запомнить его красоту. Суд над Миямото Кабуо побудил его снова погрузиться в воспоминания.

…Почти четыре года они с Хацуэ приходили к тому кедру и обнимались, счастливые, – им, молодым влюбленным, этого хватало. Они расстилали поверх подушки мха пальто и долго оставались внутри, уходя уже после сумерек, а по выходным встречались у кедра днем. Кедр источал аромат, которым пропитывалась их одежда и они сами. Забираясь в дупло, они глубоко вдыхали; затем ложились и ласкали друг друга. Жар прикосновений, мягкое скольжение губ и языков, кедровый аромат, уединенность, шелестящий снаружи дождь – все это создавало у них иллюзию исчезнувшего мира; не было никого, только они вдвоем. Исмаил крепче прижимал к себе Хацуэ, и она отвечала ему, приподнимаясь со мха и разводя под юбкой ноги. Исмаил ощущал ее грудь, чувствовал резинку трусиков под одеждой, а она проводила рукой по его животу, груди, спине. Иногда по дороге домой Исмаил останавливался в глухом лесном уголке и, поскольку иного выхода у него не было, брал себя рукой. Прикасаясь к себе, он представлял Хацуэ. Закрывал глаза и прислонялся к дереву; после ему становилось и легче, и в то же время тяжелее.

Ночами Исмаил порой мечтал с закрытыми глазами, представляя их с Хацуэ свадьбу. Мечта не казалась ему несбыточной – можно уехать куда-нибудь, где она могла бы осуществиться. Исмаилу нравилось представлять себя и Хацуэ в Швейцарии, Италии, Франции… Он всем своим существом отдал любви, он поверил, что чувства его к Хацуэ предопределены. Им суждено было встретиться на пляже еще детьми и потом навсегда остаться вместе. Иначе и быть не могло.

В дупле они болтали о чем угодно, споря с жаром и подолгу, как это водится у подростков; Исмаил узнал, что Хацуэ бывает в самом разном настроении. Временами она приходила холодная и неразговорчивая, и ему казалось немыслимым достучаться до нее. Даже когда он обнимал Хацуэ, в ее сердце оставался уголок, куда вход ему был заказан. Порой он отваживался заговорить с ней, давая понять, как это больно, когда она не открывается ему целиком. Хацуэ же объясняла, что от природы сдержанна и не в силах переделать себя, что так ее воспитали, отучив от чересчур бурного проявления чувств. Но это совсем не значит, что в сердце у нее пустота. Молчание, говорила она Исмаилу, наполнится для него смыслом, когда он научится прислушиваться к нему. И все же Исмаил думал, что любит Хацуэ сильнее, чем она его, и мысль эта постоянно тревожила его.

Еще он узнал, что в жизни Хацуэ есть место и религии; в детстве Исмаил об этом только догадывался. Как-то он заговорил с ней об этом, и она призналась, что старалась запомнить основные принципы своей веры. К примеру, что все в жизни преходяще – она размышляла об этом каждый день. Для человека важно взвешивать любой свой поступок, объясняла Хацуэ, потому что поступок влияет на будущее души. Она призналась, что испытывает угрызения совести оттого, что тайно встречается с ним, обманывая отца и мать. Она знала, что впереди ее ожидает наказание, что нельзя так долго обманывать и избежать потом расплаты. Исмаил не соглашался, доказывая, что Бог не считает их любовь чем-то дурным и греховным. Бог, отвечала ему Хацуэ, это нечто личное; только ей самой дано понять, что ждет от нее Бог. Важен мотив поступка – то, что побудило ее скрыть от родителей встречи с ним, Исмаилом. Вот о чем она все время думает – как определить для себя этот мотив.

В школе Исмаил делал вид, будто незнаком с ней, искусно имитируя безразличие; этому его научила Хацуэ. Она была мастером по части всяческих притворств – проходила в коридоре мимо, одетая в клетчатую блузку, аккуратно заправленную, с рукавами-фонариками и кружевным воротничком, с бантом в волосах, в плиссированной юбке, прижав учебники к груди, и совершенно не замечала его. Первое время Исмаил воспринимал это очень болезненно. Разве можно так умело притворяться безразличной, в то же время не испытывая его? Однако постепенно он вошел во вкус и начал получать удовольствие от такой игры, хотя у него притворство всегда выходило искусственным, он всегда пытался поймать ее взгляд, хотя и скрывал это. Иногда Исмаил даже бросал ей в конце занятий (и это тоже было частью игры):

– Привет! Ну и контрольная! Как написала?

– Даже не знаю – учила, но недоучила.

– А сочинение? Которое Спарлинг задавал?

– Написала где-то страницу.

– Я тоже. Ну, может, чуть больше.

После чего хватал учебники и выходил из класса с Шериданом Ноулзом, Доном Хойтом или Дэнни Хорбачом.

На фестивале клубники в 41-м Исмаил смотрел, как мэр Эмити-Харбор короновал принцессой Хацуэ. Он возложил ей на голову венок и перекинул через левое плечо перевязь. Хацуэ вместе с четырьмя другими девушками прошла сквозь толпу, разбрасывая конфеты с клубничной начинкой для детей. Отец Исмаила – владелец, издатель, редактор, главный журналист, фотограф и наборщик газеты «Сан-Пьедро ревью» – был особенно заинтересован в этом мероприятии. Из года в год на первой странице газеты публиковалась статья, завершавшаяся портретом коронованной красавицы и искренними признаниями выбравшихся на пикник семейств («Молтоны с Охранного мыса в восторге от фестиваля клубники, прошедшего в субботу»), а также редакционной статьей или стандартной по содержанию заметкой, выражавшей благодарность местным устроителям торжества («…Эду Бэйли, Луи Дункирку и Карлу Хайнэ-старшему, без которых не состоялся бы фестиваль и…»). Артур расхаживал среди празднующих в галстуке-бабочке и подтяжках, низко надвинув на лоб шляпу с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями; на шее его был толстый кожаный ремень с огромным фотоаппаратом. Пока отец фотографировал Хацуэ, Исмаил стоял рядом; улучив момент, когда тот посмотрел в объектив, Исмаил подмигнул Хацуэ, и она едва заметно улыбнулась.

– Соседка наша, – похвалился тогда отец. – Южному пляжу есть чем гордиться.

В тот день Исмаил был с отцом: сначала они перетягивали канат, потом играли в «трехногий забег». <sup>[28]28
  Бег парами (игра, в которой нога одного бегуна связана с ногой другого).


[Закрыть]</sup> Платформы, убранные к фестивалю папоротником, цинниями и незабудками, с принцессой и королевским двором, увитые вишневыми и еловыми ветками на опорах, проплывали как корабли перед оценивающими взглядами членов судейского комитета, включавшего мэра, председателя торговой палаты, начальника пожарной службы и Артура Чэмберса. И снова Исмаил стоял рядом с отцом, а Хацуэ проплывала мимо и, величественно поводя скипетром из гофрированной бумаги, приветствовала зрителей. Исмаил помахал ей и засмеялся.

Наступил сентябрь; они перешли в последний, выпускной класс. Все вокруг замерло, окрасилось в серые тона. Отдыхающие, приезжавшие на лето, снова вернулись в город; низко нависали облака, по ночам опускался туман, во впадинах между холмами тянулась легкая дымка, дороги развезло. Пляжи опустели, среди скал остались лежать пустые раковины, в безлюдных магазинах воцарилась тягостная тишина. К октябрю Сан-Пьедро сбросил маску разбитного гуляки и предстал оцепенелым, вгоняющим в сон лежебокой, чья зимняя постель застелена влажным зеленым мхом. Машины месили грязь вперемешку с гравием, двигаясь со скоростью двадцать-тридцать миль в час, похожие на медлительных жуков под нависавшими ветвями деревьев. От приезжих из Сиэтла остались лишь воспоминания и суммы на сберегательных счетах. Огонь в очагах был разведен, топливо запасено, книги с чердаков принесены, а одеяла заштопаны. Сточные канавы заполнились ржавыми сосновыми иглами и ольховыми листьями, источавшими резкий запах; в водосточные трубы устремились зимние дожди.

Одним осенним днем Хацуэ рассказала Исмаилу об уроках госпожи Сигэмура, о тех наставлениях, которые японка дала ей, тринадцатилетней девочке, – выйти замуж за молодого человека своего крута, за японца из хорошей семьи. Хацуэ снова призналась, что ей мучительно сознавать свой обман. Эта тайная жизнь, которую она скрывает от родителей и сестер, наводит на мысли о предательстве, ужасном предательстве, другого слова и не подобрать. Снаружи капли дождя просачивались через шатер кедровых ветвей и падали на заросли плюща, покрывавшего землю. Хацуэ сидела, прижавшись щекой к коленкам, и выглядывала в щель дупла; ее волосы были заплетены в косу, спускавшуюся по спине.

– В этом нет ничего ужасного, – убеждал ее Исмаил. – Глупости какие! С чего ты взяла? Это мир ужасен, Хацуэ, – прибавил он. – Не стоит забивать себе голову.

– Все не так просто, Исмаил, – возразила Хацуэ. – Я каждый день лгу своим. Иногда мне кажется, что еще немного и я сойду с ума. Иногда мне кажется, что так не может больше продолжаться.

Потом они лежали рядом на мхе, заведя руки за голову, глядя вверх на потемневшую древесину кедра.

– Так не может больше продолжаться, – прошептала Хацуэ. – Неужели ты никогда не задумывался об этом?

– Да, ты права, – согласился Исмаил.

– Как же нам быть?

– Не знаю, – ответил Исмаил. – Похоже, ответа нет.

– Ходят слухи, – сказала Хацуэ, – что один рыбак видел немецкую подлодку совсем рядом с островом. Подлодку с перископом; он шел за ней с полмили. Как думаешь, это правда?

– Нет, – успокоил ее Исмаил. – Байки, да и только. Люди боятся, вот и верят всяким россказням. Это всего лишь страх, ничего больше. Просто всем страшно.

– Мне тоже страшно, – призналась Хацуэ. – Сейчас всем страшно.

– Меня призывают, – сказал Исмаил. – Ничего не поделаешь, придется идти.

Они сидели внутри кедра и думали о войне, но она все же казалась слишком далекой. Здесь, в дупле дерева, она не тревожила их; им казалось, что они невероятно счастливы, живя тайной жизнью. Поглощенные друг другом, жаром тел, смешением запахов, сплетением рук и ног, они были защищены от правды жизни. И все же по ночам Исмаил иногда не мог заснуть, потому что в мире шла война. Тогда он в мыслях устремлялся к Хацуэ и думал о ней до тех пор, пока не начинал дремать; тогда война отступала, чтобы потом разлиться ужасом в его снах.

Глава 13

В буддийском храме закончилась служба, и Хацуэ стояла, застегивая пальто. В это время миссис Катанака, мать Джорджии, рассказывала о Пёрл-Харборе.

– Плохо, очень плохо, – говорила она. – Воздушная бомбардировка. Японские самолеты все разбомбили. Для нас это плохо, просто ужасно. По радио только об этом и говорят. Все время Пёрл-Харбор.

Хацуэ плотнее застегнула ворот и посмотрела на родителей. Отец, помогавший матери одеться, стоял и растерянно моргал, глядя на миссис Катанака.

– Не может быть, – произнес было он, но тут же поправился: – Хотя… может.

– Да, – подтвердила миссис Катанака. – Послушайте радио. Разбомбили Гавайи. Утром.

В кухоньке рядом с приемной они стояли вместе с семьями Катанака, Итихара, Сасаки и Хаясида и слушали радио. Никто ничего не говорил, просто стояли и слушали. Так продолжалось минут десять – никто не шелохнулся, все стояли, опустив головы, прислушиваясь к голосу диктора. В конце концов отец Хацуэ принялся ходить взад-вперед, почесывая голову и потирая подбородок.

– Пожалуй, мы пойдем, – сказал он.

Дома они снова слушали радио, – пятеро сестер и родители. Радиоприемник оставался включенным весь день, до позднего вечера. То и дело звонил телефон, и отец, говоря на японском, обсуждал случившееся с господином Осиро или господином Ниси. И сам звонил. Позвонит, почешет голову и снова слушает радио.

Господин Осиро позвонил еще раз и рассказал отцу Хацуэ, что в Эмити-Харбор один рыбак, Отто Виллец, поставил у входа в кинотеатр Итияма Сигэру лестницу и выкрутил лампочки под шатром. Пока он выкручивал, двое других помогали ему, поддерживая лестницу, и изрыгали проклятия в адрес семьи Итияма. Выяснив, что их нет, Отто Виллец с дружками отправился на улицу Лундгрена, остановил пикап перед домом Итияма и жал на сигнал до тех пор, пока Сигэру не вышел на крыльцо. Виллец обозвал Сигэру грязным япошкой и грозил перебить все лампочки в его кинотеатре – он что, не знает, что объявили затемнение? Сигеру ответил, что нет, не знает, спасибо, что сообщили; он поблагодарил их за то, что они выкрутили лампочки. На оскорбления Отто Виллеца он не обращал внимания.

В десять часов господин Осиро позвонил снова и рассказал, что вокруг всего городка расставлены вооруженные посты на случай нападения японцев. Мужчины с ружьями укрылись за бревнами вдоль пляжа с южной и северной стороны. Организована оборона острова, и прямо сейчас у охотничьего домика Мейсонов собираются люди. В восемь там проезжали Оцуба и видели не меньше сорока легковых машин и пикапов, припаркованных вдоль дороги. Говорят, три-четыре рыбачьих шхуны патрулируют воды Сан-Пьедро. Господин Осиро видел, как прямо рядом с его домом у бухты Полумесяца на приливной волне покачивалась шхуна с заглушённым двигателем и выключенными ходовыми огнями; ее силуэт едва виднелся в темноте. Отец Хацуэ, говоря по-японски, спросил у господина Осиро – правда ли, что пришли подводные лодки, и действительно ли японцы вторглись в Орегон и Калифорнию?

– Все может быть, – ответил господин Осиро. – Будь готов ко всему, Хисао.

Отец Хацуэ достал из кладовки ружье и поставил незаряженным в углу гостиной. Еще он достал коробку зарядов для охоты на белок и сунул три пули в карман рубашки. Затем выключил свет повсюду, кроме одной комнаты, и завесил окна простынями. Слушая радио, он то и дело вставал, подходил к окну и, отогнув край простыни, вглядывался в клубничные поля. Потом выходил на крыльцо, прислушивался и поднимал голову кверху, высматривая самолеты. Самолетов не было, однако из-за туч они вполне могли подлететь незаметно.

Все легли, но никто не заснул. Утром в школьном автобусе Хацуэ, проходя к своему месту мимо Исмаила, посмотрела прямо на него. Исмаил обернулся и кивнул. У водителя автобуса, Рона Ламберсона, из-под сиденья торчала газета из Анакортеса; на каждой остановке он широким жестом распахивал дверцу автобуса и, пока дети молча садились, прочитывал колонку.

– Вот так дела, – бросил он через плечо, когда автобус ехал по Мельничному ручью. – Японцы атакуют по всему фронту, не только в Пёрл-Харборе. Воздушные налеты по всему Тихому океану. Рузвельт, конечно, объявляет войну, а вот как быть с налетами? Весь флот уничтожен, такие дела. На Гавайях и в других местах ребята из ФБР арестовывают японцев-предателей. И свозят в Сиэтл, так-то. Арестовывают шпионов и все такое. Правительство заморозило банковские счета японцев. Да, а вот и главное – на сегодня по всему побережью объявлено затемнение. Военно-морское командование считает, что есть угроза нападения с воздуха. Не хочу вас пугать, ребятишки, но очень даже может быть – у нас же передающая станция, та, что на Агатовом мысе, причем военно-морская. Радиоприемники отключат с семи вечера и до утра, чтобы японцы не засекли сигнал. Всех просят не впадать в панику, а завесить окна чем-нибудь черным и оставаться дома.

В школе уроков не было – все слушали радио. Убито две тысячи человек. Голоса дикторов звучали сурово и безрадостно; они говорили с едва сдерживаемым напряжением. Старшеклассники сидели с закрытыми учебниками и слушали: объяснения военного моряка о том, как тушить зажигательные снаряды; сообщения об очередных японских налетах; речь Рузвельта перед Конгрессом; заявление министра юстиции и генерального прокурора об аресте японских корреспондентов в штатах Вашингтон, Орегон и Калифорния. Мистер Спарлинг, школьный преподаватель, мрачный и не находящий себе места, уныло вещал об одиннадцати месяцах, проведенных им во Франции во время Первой мировой. Он выразил надежду на то, что молодые люди из его класса отнесутся к своему военному долгу со всей серьезностью и сочтут за честь сразиться с этими японцами, отплатить им.

– Война – грязное дело, – сказал он. – Но это они развязали ее. Они сбросили бомбы на Гавайи воскресным утром. Подумать только, воскресным утром!

Преподаватель покачал головой, включил радио и с мрачным видом оперся о классную доску, скрестив руки на узкой груди.

К трем часам дня отец Исмаила напечатал и разослал первое в истории Сан-Пьедро военное приложение на одной странице с заголовком: «Остров к обороне готов!»

«Вчера поздно вечером, всего через несколько часов после внезапно начавшейся войны между Японией и Соединенными Штатами, на острове Сан-Пьедро были проведены мероприятия с целью противостояния, по крайней мере на начальном этапе, возможным бомбардировкам с воздуха или другим чрезвычайным действиям.

Вчера днем особый уполномоченный Ричард А. Блэкингтон созвал заседание комитета сил местной обороны. Заседание проходило в охотничьем домике Мейсонов; присутствовали заместители всех отделений. Было вынесено следующее решение: ввести систему оповещения о возможных налетах с воздуха (подробно об этом далее). Оповещение будет происходить с помощью церковных колоколов, заводских гудков и автомобильных сигналов.

Руководители сил местной обороны, полагая, что „ожидать можно всякое“, призвали жителей острова быть готовыми по первому же требованию погасить свет.

Бригада перехватчиков, сформированная из островитян, будет нести дежурство круглосуточно. Члены японской общины Сан-Пьедро присягнули на верность Соединенным Штатам.

Втрое усилена охрана военно-морской передающей станции на Агатовом мысе, а также охрана компании железнодорожных и морских путей сообщения. Представители Тихоокеанской телефонно-телеграфной компании и энергетической компании на Пьюджет-Саунд заявили, что будут приняты меры по защите средств связи и производственных мощностей, расположенных на острове.

Предполагается переправить на остров противопожарное оборудование, отправленное на зимнее хранение в Анакортес.

На заседании комитета сил местной обороны выступил лейтенант Р. Б. Клосон, заместитель начальника передающей станции на Агатовом мысе Л. Н. Чэннинга. Заместитель сообщил, что военно-разведывательные части контролируют ситуацию и принимают все необходимые меры против шпионов и диверсантов. „Сразу же после поступления информации о нападении на Пёрл-Харбор передающая станция перешла на работу в режиме военного времени, – сказал лейтенант Клосон. – Однако, несмотря на помощь со стороны военных сил, гражданское население острова, со своей стороны, обязано принимать меры для предотвращения актов диверсии или бомбовых ударов, нацеленных на жилые и рабочие помещения“.

На вчерашнем заседании комитета местной обороны присутствовали следующие заместители отделений:

Билл Ингрэм, ответственный за средства связи; Эрнст Тингстад, ответственный за средства передвижения; миссис Томас Маккиббен, ответственная за медицинские средства; миссис Кларенс Вукстич, ответственная за продовольственные запасы; Джим Миллерен, представитель вспомогательного отряда полиции; Эйнар Петерсен, ответственный за пути сообщения и инженерные устройства; Ларри Филлипс, представитель вспомогательного отряда пожарных, и Артур Чэмберс, ответственный за связи с общественностью.

Также присутствовали майор О. В. Хочкинс, председатель отдельного совета местной обороны; Барт Юхансон, помощник майора Хочкинса и С. Остин Кони, ответственный за организацию группы перехвата».

Внизу страницы, крупным, жирным шрифтом было напечатано обращение комитета местной обороны:

«По сигналу продолжительного колокольного звона, автомобильных сигналов и гудков компании железнодорожных и морских путей сообщения гражданам предписывается немедленно выключить свет. Выключению подлежит постоянное ночное освещение, например витрин магазинов, находящееся в зоне досягаемости. Электричество должно оставаться отключенным до сигнала отбоя, полностью повторяющего сигнал о воздушном налете».

В приложении также приводилось обращение Ричарда Блэкингтона использовать колокольный звон и автомобильные гудки исключительно в соответствии с системой оповещения воздушных атак. Миссис Томас Маккиббен, ответственная за медицинские средства, призвала островитян с многоместными легковыми автомобилями, пригодными для использования в качестве машин «скорой помощи», обращаться к ней по адресу Эмити-Харбор, 172-Р; она же занималась регистрацией медсестер и тех, кто прошел курс оказания первой медицинской помощи. И, наконец, шериф острова, Джеральд Лундквист, обратился к островитянам с просьбой немедленно сообщать о любой подозрительной либо диверсионной деятельности прямо в его управление.

В своем военном приложении Артур также напечатал статью «Главы японской общины присягают на верность Америке», в которой фермеры Нагаиси Масато, Уэда Macao и Миямото Дзэнъити сделали заявление о том, что все японцы на острове готовы встать на защиту американского флага. Они выступили от имени японской Торговой палаты, Союза японо-американских граждан и Центра японской общины; в статье говорилось, что они присягнули «немедленно и без всяких оговорок», а мистер Уэда заявил, что «если они заметят признаки диверсии или шпионажа, то первыми сообщат властям».

Артур также подготовил материал для постоянной редакционной колонки «Поговорим начистоту»; статью он закончил к двум ночи, усталый, примостив рядом с пишущей машинкой свечу.

«В понедельник утром, восьмого декабря 1941 года, жители острова Сан-Пьедро столкнулись с чрезвычайной ситуацией, явившейся отголоском того, над чем они, эти жители, не имели никакого контроля.

И в самом деле, настало время поговорить начистоту о том, что представляется важным каждому из нас.

На нашем острове живут около 800 человек, то есть 150 семей, чьи кровные узы связывают их с нацией, предпринявшей действия, идущие вразрез со всеми принципами гуманности. Эта нация объявила нам войну и тем самым вызвала быстрые и уверенные ответные действия. Америка объединится, чтобы дать отпор силам, угрожающим нам на Тихом океане. И когда пыль сражений осядет, Америка окажется победительницей.

Пока же на наших плечах лежит тяжкое бремя, и это вызывает сильные эмоции. Однако редакция газеты считает своим долгом напомнить, что не следует поддаваться слепой, истеричной ненависти к лицам японского происхождения. Эти люди – а среди них есть и американские граждане – на самом деле преданы нашей стране и не имеют ничего общего с бывшей родиной. Они не отвечают за трагедию Пёрл-Харбора. И об этом надо помнить. Эти люди присягнули на верность Соединенным Штатам, они давно уже живут на острове и успели показать себя с лучшей стороны. Шестеро из них, молодые японцы, отправились служить в армию США. И эти люди – наши соседи. Они нам не враги, не больше, чем другие жители острова, в чьих жилах течет кровь немцев или итальянцев. И мы должны помнить об этом.

Редакция газеты призывает всех жителей острова, независимо от происхождения, сохранять в это непростое время спокойствие. Давайте жить так, чтобы потом, после войны мы могли посмотреть друг другу в глаза с полным осознанием того, что вели себя достойно. Давайте помнить о том, что так легко забыть в безумстве военного времени, – ненависть и предрассудки неприемлемы в обществе, основанном на справедливости».

Исмаил сидел в дупле и читал статью отца. Он как раз перечитывал ее, когда в расщелину заглянула Хацуэ, в пальто и с шарфом. Забравшись внутрь, она села на мох рядом с Исмаилом.

– Отец все ночь не спал – выпускал это приложение, – сказал Исмаил.

– А моему деньги в банке не выдают – отец ведь не имеет американского гражданства, – ответила Хацуэ. – У нас наличными совсем немного осталось.

– Что же вы будете делать?

– Не знаю.

– У меня осталось двадцать долларов – из того, что заработал на клубнике, – сказал Исмаил. – Завтра я принесу в школу. Возьми их, отдавать не нужно.

– Нет, не стоит. Отец что-нибудь придумает. Я бы никогда не взяла у тебя деньги.

Исмаил повернулся к Хацуэ; он лежал на боку, опираясь о локоть.

– Такое творится… даже не верится!

– Да, в голове не укладывается, – согласилась Хацуэ. – Это несправедливо, просто-напросто несправедливо. Как они могли? И как только мы оказались втянуты во все это?

– Только не мы, – возразил Исмаил. – Это все японцы. Сбросили бомбы, да еще в воскресенье утром – никто ни о чем и не подозревал. По-моему, так это просто подло. Они…

– Посмотри на меня, – перебила его Хацуэ. – Посмотри на мои глаза, Исмаил. Мое лицо такое же, как и лица тех, кто сделал это. Понимаешь, о чем я? Мое лицо – японское. Родители приехали на Сан-Пьедро из Японии. Они до сих пор плохо говорят по-английски. Наша семья попала в беду. Понимаешь? Нас ждут большие неприятности.

– Погоди, – возразил Исмаил. – Ты же не японка. Ты…

– Слышал новости? Идут аресты. Многих хватают как шпионов. Вчера вечером кто-то остановился напротив дома Итияма и выкрикивал проклятия. Сидели в машине и сигналили. Как такое могло случиться? Как вообще до такого дошло?

– Кто выкрикивал? – спросил Исмаил. – О ком ты говоришь?

– Виллец. Отто Виллец. Дядя Джины Виллец. И с ним были другие. Их взбесил свет, горевший в кинотеатре. Итияма оставил освещение включенным.

– Бред какой-то, – возмутился Исмаил. – Все – сплошной бред.

– Они выкрутили лампочки и подкатили к его дому. Кричали ему «грязный япошка».

На это Исмаил не нашелся что ответить. Он только покачал головой.

– После школы я пошла домой, – рассказывала Хацуэ. – Отец говорил по телефону. Все беспокоятся за передающую станцию, ту самую, на Агатовом мысе. Боятся, что сегодня вечером ее будут бомбить. Мужчины с оружием собираются идти туда, устраивать засады в лесу вдоль всего пляжа. У Сирасаки на Агатовом мысе ферма; к нему приходили солдаты со станции. Забрали радиоприемник, фотоаппарат, телефон, а самого арестовали. И семье запретили покидать дом.

– Там был мистер Тиммонс, – сказал Исмаил. – Я видел его, он садился в машину. Сказал, что сначала заедет к Мейсонам, у которых организовали штаб. Они распределяют, кому за какими пляжами наблюдать. Мама сейчас красит щиты для затемнения. И целый день слушает радио.

– Все слушают радио. Моя мама от него не отходит. Сидит и слушает, а потом говорит по телефону.

Исмаил вздохнул:

– Война… Даже не верится, что война.

– Пора, – ответила Хацуэ. – Уже темнеет.

Они перешли ручеек, бежавший недалеко от дерева, и по тропинке спустились со склона. Смеркалось, в лицо дул морской ветер. Остановившись, они обнялись и поцеловались. Потом снова поцеловались, еще крепче.

– Ты только не унывай, – успокаивал ее Исмаил. – Плевать мне на то, что творится в мире. Мы не должны падать духом.

– Конечно, – ответила Хацуэ. – Обещаю – не буду.

Во вторник Исмаил помогал отцу. Отвечал на телефонные звонки в офисе на улице Андреасона, записывал сообщения. Отец попросил сына позвонить кое-кому и составил список вопросов.

– Поможешь? – попросил он Исмаила. – А то столько всего навалилось.

Исмаил позвонил на передающую станцию. Лейтенант Клосон рассказал ему, что пилот, каждый день вылетающий на разведку, заметил то, что раньше не замечал, – оказывается, грядки клубничных полей японских фермеров расположены таким образом, что указывают прямо на радиопередатчик в оконечной части Агатового мыса. И эти грядки могут запросто навести японских агрессоров прямо на цель.

– Но ведь поля появились еще тридцать лет назад, – возразил Исмаил.

– Не все, – заметил ему лейтенант Клосон.

Позвонил шериф округа. Он предположил, что у очень многих японцев в сараях и амбарах хранятся динамитные шашки, которые могут быть использованы в диверсионных целях. А у некоторых, как он слышал, имеются коротковолновые приемники. Шериф сказал, что хотел бы разместить в газете обращение – призвать фермеров по доброй воле сдать эти опасные предметы в участок. И поблагодарил Исмаила за помощь.

Артур Чэмберс напечатал обращение шерифа. Напечатал и предписание комитета сил местной обороны, в котором говорилось, что с четырнадцатого декабря жителям японского происхождения запрещается пользоваться паромной переправой. В разделе новостей Артур Чэмберс поместил заметку о том, что Ларри Филлипс принял во вспомогательный отряд пожарных двадцать четыре гражданских лица, и среди них Джорджа Татибана, Фреда Ясуи и Эдварда Вакаяма.

– Да, я специально выделил этих троих, – ответил он на вопрос Исмаила. – Не каждый факт является просто фактом. Все дело в том, как его подать. Игра смысловыми оттенками, причем самыми разными, – вот что такое журналистика.

– Это не журналистика, – возразил Исмаил. – Журналистика – только лишь факты.

Он знал о журналистике из школьного учебника, и ему показалось, что отец нарушил основное правило этой профессии.

– Какие же? – спросил его отец. – Какие же факты мы тогда публикуем, Исмаил?

В следующем выпуске Артур Чэмберс напечатал предписание, обязывающее предпринимателей тушить по вечерам свет в помещениях, – было Рождество, и всем хотелось осветить витрины поярче. Газета сообщала, что в канун Нового года будут устроены танцы под лозунгом «Помни о Пёрл-Харборе – это могло случиться и здесь!»; приглашаются все жители острова, а для военнослужащих вход бесплатный. В статье говорилось, что миссис Ларс Хайнеман, председатель фонда помощи Общества Красного Креста на Сан-Пьедро, предложила собрать 500 долларов и что община японо-американских граждан сразу же перечислила 55 долларов – самое крупное пожертвование на данный момент. В другой статье рассказывалось о приеме в честь Роберта Сакамура, которого призывали в армию. В зале Центра японской общины были произнесены речи и устроен банкет, а в завершение мероприятия исполнен государственный гимн США «Усеянное звездами знамя».