Текст книги "Любимая женщина Кэссиди. Медвежатник. Ночной патруль"

Автор книги: Дэвид Гудис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Он не имел представления, что и почему должно случиться. Но нисколько не меньше, чем в том, что стоит обеими ногами на земле, был уверен, что за ним идут и вот–вот набросятся.

Придя к этому убеждению, он сразу стал поворачивать голову, чтобы посмотреть назад. И тут на него напали. Он почувствовал оглушительный удар чего–то очень твердого по плечу, сообразив, что метили ему в голову и промахнулись на несколько дюймов. Споткнулся, обернулся, увидел троих.

Троих громадных портовых мужиков с бычьими шеями. Один очень высокий, абсолютно лысый, с гигантскими руками. Другой формами смахивал на гранитную глыбу, а физиономией с расплюснутым носом и перекрученными ушами – на мопса. Третий, очень низенький, очень широкий, держал длинный отрезок свинцовой трубы. Кэссиди знал только, что перед ним трое, которым кто–то заплатил, чтобы они его отделали.

Свинцовая труба снова свистнула над головой, и Кэссиди шарахнулся в сторону. Он думал не о свинцовой трубе, а о своей одежде на дне Делавэра, о грязной шутке, которую с ним сыграли, о том факте, что несколько минут назад ему хотелось поразмять кулаки. Увидев еще один взмах свинцовой трубы, он не стал уклоняться, взмахнул рукой, схватил, удержал, дернул, вырвал ее у маленького широкого мужчины и начал размахивать тяжелой трубой в воздухе.

Двое мужчин повыше надвигались с обеих сторон, но он не обращал на них внимания, шел на коренастого недомерка, нанося трубой рубящие удары, целя ему по ребрам. Другие приблизились, бросились, и лысый нанес Кэссиди сокрушительный удар в голову сбоку. Пошатнувшись назад, он выронил свинцовую трубу, а полная луна раздробилась в его глазах на множество лун разных цветов. Он сказал себе, что все не так плохо, что он еще не совсем готов отключиться. И как–то умудрился устоять на ногах.

Ухмыльнулся двум подходившим мужчинам, а когда они прибавили шаг, налетел на них. Левая рука, действуя словно поршень, заехала лысому в глаз. А потом еще раз. Он пытался поскорее расправиться с лысым, ибо главной проблемой оставался другой, мужчина с расплющенным носом и перекрученными ушами. Это был профессионал, выходивший на ринг, и не однажды, о чем свидетельствовало изуродованное лицо. Но он еще мог и умел работать. Он еще мог бить.

Лысый пробовал уворачиваться от ударов Кэссиди, который описывал круг, видя зловещее приближение мужчины с расплющенным носом. Кэссиди сделал финт правой, добавил левой, потом подошел совсем близко для сокрушительного удара правой, сильного и окончательного, в челюсть прямо под ухом. Лысый медленно поднял руки, растопырил пальцы и упал без сознания.

В этот самый момент мужчина с расплющенным носом нанес хук левой, пришедшийся прямо под сердце, и Кэссиди рухнул. Мужчина усмехнулся, вежливо предложил ему встать. Кэссиди начал вставать, мужчина наклонился, подхватил его под мышки, помог, а потом снова сбил с ног хуком правой в голову.

Поднялся коротенький крепыш, подобрал свинцовую трубу. Держась другой рукой за переломанные, огнем горевшие ребра, подошел и сказал:

– Ну, давай я его прикончу.

– Нет, – ответил здоровяк с лицом мопса, – он мой.

– Ты с ним просто играешь, – упрекнул коренастый.

– Играю? – Мопс наклонился, чтобы поднять Кэссиди с земли. – Я бы так не сказал. – Он держал Кэссиди в вертикальном положении и даже не смотрел на него. – По–моему, я работаю честно.

Это было слишком неосторожно. Мопс был чересчур самонадеянным. Кэссиди снизу вверх нанес ему целенаправленный удар правой ниже пояса. Рот мопса широко открылся, из него вырвался вопль.

– Ох нет! – визжал мопс, отступая и зажимая ушибленное место руками. – Ох нет, Иисусе!

Потом сел в сточную канаву, вопя, всхлипывая и сообщая, что он умирает. Коротышка опасливо шагнул к Кэссиди, но, увидев, что тот окончательно пришел в себя и готов им заняться, решил не рисковать. Бросил свинцовую трубу, попятился и бросился бежать.

Визг мопса в канаве прекратился. Всхлипывания постепенно утихли. Кэссиди подошел к нему и спросил:

– Кто тебе заплатил?

– Не могу говорить. Очень больно, – простонал тот.

– Просто скажи его имя.

– Не могу.

– Слушай, Джон…

– Ой, оставь меня в покое, – всхлипнул мужчина.

– Ты скажешь, Джон. Скажешь мне его имя, или мы повидаемся с полицией.

– С полицией? – Мужчина забыл всхлипнуть. – Эй, слушай, дай мне передышку.

– Ладно. Просто скажи его имя.

Мопс отнял от паха руки. Глубоко вздохнул, голова его запрокинулась, и он сказал:

– Его зовут Хейни. Хейни Кенрик.

Кэссиди пошел прочь, быстро шагая по Док–стрит к «Заведению Ланди».

Войдя, увидел Полин, Спана, Шили за их столиком в дальнем углу. Пробравшись к столику, заметил, что они уставились на его лицо. Вытер с губ кровь и уселся.

– Кто это тебя? – спросил Спан.

– Не имеет значения, – сказал Кэссиди и посмотрел на Шили. – Окажи мне любезность. Мне нужна какая–то одежда. У тебя в магазине есть что–нибудь моего размера?

Шили встал:

– Сюда принести?

Кэссиди кивнул:

– Если вернешься, а меня тут не будет, оставь все у Ланди. Захвати несколько рубашек, штаны, комплект белья. Расплачусь в пятницу.

Шили заложил руки за спину, посмотрел сверху вниз на стол:

– Я сэкономил бы время, если бы сразу занес вещи к Дорис.

– Держись подальше от Дорис, – предупредил Кэссиди и перевел взгляд на Полин и Спана. – Все держитесь от Дорис подальше.

– Что это тут происходит? – спросила Полин.

– Преображение, – пробормотал Шили.

– Ну–ка, слушай, – сказал ему Кэссиди. – Я тороплюсь, не хочу никаких дискуссий. Принесешь одежду или нет?

Шили кивнул, грустно улыбнулся Кэссиди и вышел из «Заведения Ланди».

Кэссиди наклонил голову к Спану:

– Скажи мне одну вещь. Только одну. Где живет Хейни?

Спан начал было открывать рот, но Полин схватила его за руку и выпалила:

– Не говори. Посмотри ему в глаза. Он вляпается в кучу неприятностей.

Спан взглянул на Полин и приказал:

– Вали отсюда.

– Да в глаза ему посмотри…

– Я сказал, вали отсюда. – И Спан сделал короткий, очень быстрый жест указательным пальцем.

Полин встала из–за стола, попятилась через зал, наткнулась на свободный столик, уселась за него и вытаращила глаза на Спана и Кэссиди.

– Она права, – признал Спан. – Вид у тебя нехороший.

– Где живет Хейни?

– У тебя очень плохой вид, Джим. Могу точно сказать, ты ни черта не соображаешь. Ты в плохом, ненормальном расположении духа. – Спан плеснул выпить и пододвинул стакан к Кэссиди.

Тот взглянул на выпивку, начал было отодвигать стакан, а потом очень быстро, словно чтобы разделаться с этим процессом, поднял, опрокинул спиртное в рот, поставил стакан, посмотрел на Спана и спросил:

– Скажешь?

– Я уверен, тебе не хочется в тюрьму. Спиртное подействовало эффективно. Кэссиди слегка расслабился и объявил:

– Мне хочется только немножко потолковать с Хейни.

Спан закурил сигарету, очень глубоко затянулся и, заговорив, выпускал маленькие облачка дыма.

– Хочешь разделаться с Хейни? Хочешь, чтобы он убрался отсюда? Давай я это сделаю. Могу это устроить.

– Нет, не так. Не таким макаром.

Как раз когда Кэссиди это произносил, Спан разглядывал длинное тонкое лезвие ножа, который как будто приплыл откуда–то ему в руку.

– Ничего серьезного, – заверил Спан. – Просто немножко пощекочу. Просто чтобы усвоил общую идею.

– Нет, – сказал Кэссиди.

Спан любовно смотрел на лезвие:

– Тебе это не будет стоить и пяти центов. – Он играючи высовывал нож из–под стола на несколько дюймов и прятал обратно. – Я ему только на вкус дам попробовать, вот и все. После этого он не доставит никаких проблем. Гарантирую, что он будет держаться подальше от Милдред.

Кэссиди нахмурился:

– Кто сказал, будто мне этого хочется?

– Разве дело не в этом?

– Ничего похожего. Дело во мне. Сегодня он дважды пытался отправить меня в больницу. Может быть, даже в морг. Мне просто надо узнать почему.

Спан слегка приподнял брови:

– Почему? Это легко понять. Он знает, что ты жутко бесишься после этих дел с Милдред. Считает, что собираешься до него добраться. И думает добраться до тебя первым.

Кэссиди покачал головой:

– Нет, Спан. Совсем не так. Он знает, что я покончил с Милдред. Мне плевать, пусть он имеет ее днем и ночью. Пусть ее кто угодно имеет.

– Ты серьезно?

– Хочешь, чтоб я объявление напечатал? Конечно, серьезно.

– Ну? Правда?

– Богом клянусь. – Кэссиди налил порцию, проглотил. – Слушай, Спан. Я нашел себе новую женщину…

– Ага, – сказал Спан. – Я все слышал. Нам Шили рассказывал. – Он улыбнулся Кэссиди. – Мне тоже такие нравятся. Худые. По–настоящему тощие. Как тростинки. Как вон та. – Он ткнул пальцем назад, указывая на Полин. – Не знал, что тебе они по душе. Ну и как она?

Кэссиди не ответил. Смотрел на бутылку, стоявшую на столе. По его оценке, там оставалось три порции. Он испытывал желание выпить все три одним долгим глотком.

– По–настоящему худенькие, – продолжал Спан, – похожи на змей. Вроде как бы сворачиваются в кольцо, правда? Тоненькие, как змейки, и изгибаются. Вот что мне нравится. Когда они изгибаются. Сворачиваются в кольцо. – Он немножко придвинулся к Кэссиди. – Дорис так делает?

Кэссиди все смотрел на бутылку.

– Я тебе расскажу, как Полин это делает, – предложил Спан. – Выгибает спину, хватается за спинку кровати, а потом…

– Ох, заткнись. Я тебя спрашиваю, где живет Хейни.

– А, да, – спохватился Спан, рисуя в мыслях свернувшуюся змею с лицом Полин. – Ну конечно. – Он быстро назвал адрес Хейни Кенрика и стал рассказывать дальше: – А потом она делает вот что. Она…

Кэссиди уже встал, отошел от стола, прошагал через зал и вышел на улицу.

* * *

Меблированные комнаты, где жил Хейни, располагались в четырехэтажном доме на Черри–стрит, в одном из тех домов, которые в случае пожара превращаются в ловушки. Хозяйка тупо смотрела на стоявшего в дверях Кэссиди. Женщина была очень старой, курила опиум, и Кэссиди представал в ее глазах лишь бессмысленным туманным пятном.

– Да, – сказала она, – мистер Кенрик платит за квартиру.

– Я вас не об этом спрашиваю. В какой комнате он живет?

– Он платит за квартиру, никого не беспокоит. Я знаю, что он платит, потому что я домовладелица. Он платит, и лучше пусть платит, или сразу же вылетит. Это всех касается. Я их всех вышвырну.

Кэссиди прошел мимо хозяйки, миновал узкий коридор, ведущий в холл. В холле сидели двое пожилых мужчин. Один читал греческую газету, другой спал. Кэссиди обратился к старику с газетой:

– В какой комнате живет мистер Кенрик?

Старик ответил по–гречески. Но тут вниз по лестнице сошла девушка лет двадцати, улыбнулась Кэссиди и спросила:

– Вы кого–то ищете?

– Хейни Кенрика.

Девушка замерла, в глазах ее появилась враждебность.

– Вы его приятель?

– Не совсем.

– Что ж, – сказала девушка, – мне подходит, лишь бы вы не были ему приятелем. Я его ненавижу. Ненавижу этого типа. Сигарета найдется?

Кэссиди протянул пачку, дал прикурить, и она сообщила, что комната Кенрика на третьем этаже, последняя.

Он взобрался по лестнице на третий этаж, пошел по коридору. В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем–нибудь вооружиться.

Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.

И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.

Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.

– Порядок, – проговорил Хейни. – Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.

Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.

– Мне плевать, – рыдал Хейни. – Плевать, будь что будет.

Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:

– Ты прямо как баба.

– Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.

– Почему, Хейни?

– Будь я бабой, меня это не мучило бы.

– Не мучило бы? Что тебя мучит?

– О Боже, – всхлипнул Хейни. – Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.

Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое–то время тихо заметил:

– Как бы там ни было, дело, по–моему, плохо.

– Невыносимо, – прохрипел Хейни.

– Ну, – заключил Кэссиди, – как бы там ни было, не хочу, чтобы ты вымещал злобу на мне.

– Знаю, знаю…

– Я хочу наверняка убедиться, что знаешь. Затем и пришел. Сегодня утром мне в голову швырнули кирпич. Сегодня вечером на меня напали на Док–стрит. Ты заплатил им за это.

Хейни сел на кровати. Вытащил из кармана носовой платок, вытер глаза, высморкался.

– Поверь мне, – вымолвил он, – клянусь, я на тебя зла не держу. Просто прошедшая пара дней была сущим адом, вот и все. – Он слез с кровати, попытался поправить галстук, но пальцы дрожали и ничего не вышло. Он безжизненно уронил руки, вздохнул и повесил голову.

– Приятель, – сказал Кэссиди, – случай безусловно прискорбный.

– Я скажу тебе кое–что, – начал Хейни бесцветным от эмоционального напряжения тоном. – Последние сорок восемь часов я ни крошки не ел. Пробую, и каждый раз еда в горло не лезет.

– Попробуй закурить, – посоветовал Кэссиди и дал Хейни сигарету. Она лихорадочно затряслась у того в губах, и пришлось трижды зажигать спички, прежде чем он сумел прикурить.

– Так мне и надо, – объявил Хейни, конвульсивно затягиваясь сигаретой. – Что хотел, то и получил. Получил сполна. И еще получаю. – Он попытался улыбнуться, но физиономия вместо этого перекосилась в гримасу готового заплакать ребенка. Ему удалось взять себя в руки, и он спросил: – Можно с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?

Кэссиди кивнул.

– А с другой стороны, – рассуждал Хейни, – может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.

– Нет, – сказал Кэссиди. – Вполне можешь со мной говорить.

– Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права…

– Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.

– Так ты с ней правда порвал?

– Да, – громко провозгласил Кэссиди. – Да, да. Порвал. Развязался.

– А она знает?

– Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.

Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.

– Не знаю, – сказал он. – Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой – никогда. Ничего похожего.

Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.

– Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?

– Получил? – вскричал Хейни. – Что получил? – Он широко взмахнул руками. – Получил дикую боль в желудке. Получил раны. Я тебе говорю, Джим, она меня дразнит. Доводит меня.

– Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?

– Вот что я получил, – объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко–красные царапины от ногтей.

– Лучше смажь чем–нибудь, – пробормотал Кэссиди. – Глубокие царапины.

– Это не больно, – отмахнулся Хейни. – Вот где больно. Вот здесь. – Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого–то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. – Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.

Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.

– Джим, скажи, что мне делать?

Кэссиди снова пожал плечами:

– Держись от нее подальше.

– Не могу. Просто не могу.

– Ну, дело твое. – Кэссиди встал со стула и пошел к двери. – Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.

– Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.

– Ладно, забудем.

Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким–то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая–то бесформенная, злобная сила.

Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис.

* * *

Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Ее открыла Дорис. Он вошел в комнату, заключил Дорис в объятия. Наклонился поцеловать и в тот же миг учуял в ее дыхании запах спиртного. А в следующий момент увидел на полу большой пакет, завернутый в бумагу. Прищурился, тяжело задышал. Оттолкнул Дорис. И уставился на пакет.

Она проследила за его взглядом:

– В чем дело, Джим? Что случилось?

Он указал на пакет:

– Это Шили принес?

Дорис кивнула:

– Он сказал, тебе нужна одежда.

– Я велел Шили сюда не ходить. – Он шагнул к пакету, пнул, перевернул, снова пнул, обернулся к Дорис, сердито глядя на нее.

Она медленно покачала головой:

– Что стряслось? Чего ты сердишься?

– Я велел этому седому идиоту держаться отсюда подальше.

– Но почему? Не понимаю.

Кэссиди не ответил. Повернул голову, заглянул в кухню, вошел. На столе стояла наполовину пустая бутылка и пара стаканов.

– Иди сюда! – крикнул он Дорис. – Смотри. И поймешь.

Она вошла на кухню, увидела, что он указывает на бутылку и стаканы. Указующий перст описал круг и теперь грозно показывал на нее.

– Не надолго же тебя хватило.

Она неправильно поняла. Широко открыла глаза в лихорадочной попытке оправдаться и проговорила:

– Ох, Джим, пожалуйста, не подумай ничего плохого. Мы с Шили просто выпили, вот и все.

Глаза его вспыхнули.

– Чья это была идея?

– Какая?

– Выпить, выпить. Кто открыл бутылку?

– Я. – Глаза ее были по–прежнему широко распахнуты, она еще не имела понятия, почему он злится.

– Ты, – повторил он. – Просто из вежливости? – Кэссиди протянул руку, схватил бутылку и сунул Дорис. – Когда я утром уходил, ее здесь не было. Ее принес Шили, правда?

Она кивнула.

Кэссиди поставил бутылку на стол, вышел из кухни, оказался у входной двери, взялся за ручку, распахнул дверь и собрался выйти, но почувствовал, как ее пальцы вцепились в рукав.

– Пусти!

– Джим, не надо, не надо, пожалуйста. Остановись. Шили не хотел ничего плохого. Он знает, что мне нужно, поэтому и принес бутылку.

– Ни черта он не знает, – рявкнул Кэссиди. – Только думает, будто знает. Думает, будто оказывает одолжение, таща тебя назад и толкая в грязь. Одурманивая тебя виски. Пойду сейчас взгрею его, если он не будет держаться отсюда подальше…

Дорис по–прежнему держала его за рукав. Он толкнул ее, не рассчитав силу, и она, пошатнувшись, упала на пол. И сидела на полу, потирая плечо, с дрожащими губами.

Кэссиди крепко прикусил губу. Он видел, что она не намерена плакать. Он хотел, чтобы она заплакала, издала хоть какой–нибудь звук. Хотел, чтобы она обругала его, швырнула в него чем–нибудь. Тишина в комнате была ужасающей и, казалось, усиливала в нем чувство ненависти к себе.

– Я не хотел, – тихо вымолвил он.

– Знаю, – улыбнулась она. – Все в порядке.

Он шагнул к ней, поднял с пола:

– Я очень виноват. Как я мог это сделать?

Она прислонилась к нему головой:

– По–моему, я заслужила.

– Нет, зачем ты так говоришь?

– Это правда. Ты велел мне не пить.

– Только ради тебя самой.

– Да, я знаю. Знаю. – И теперь она заплакала.

Дорис плакала тихо, почти беззвучно, но Кэссиди слышал плач, тупой бритвой медленно врезающийся ему в душу. Он чувствовал себя подвешенным над бездной безнадежности, над пропастью бесконечного разочарования. А режущая боль была напоминанием, что все бесполезно, не стоит даже стараться. Но потом Дорис сказала:

– Джим, я постараюсь. Изо всех сил.

– Обещай.

– Обещаю. Клянусь. – Она подняла голову, и он по глазам увидел, что Дорис говорит серьезно. – Клянусь, я тебя не подведу.

Он заставил себя в это поверить. Целуя ее, верил, лелеял эту веру. Боль ушла, и он ощутил нежную сладость ее присутствия.

Глава 7

На следующее утро Кэссиди прибыл в депо и увидел, что над автобусом трудится механик. Механик был из расположенной неподалеку авторемонтной мастерской и, должно быть, получал почасовую оплату. Кэссиди какое–то время понаблюдал за механиком, а потом велел ему отойти.

Дело было в карбюраторе. Механик только осложнил и ухудшил проблему, теперь она стала серьезной. Кэссиди сыпал проклятиями и потел почти сорок минут, а когда перешел к заключительной подгонке, увидел приближающегося вместе с механиком инспектора и приготовился к спору.

Инспектор сказал, что Кэссиди не имеет права вмешиваться в работу нанятого механика. Кэссиди сказал, что механику следует изучить свое дело, прежде чем наниматься на работу. Инспектор спросил, не хочет ли Кэссиди поскандалить. Кэссиди отвечал, что не хочет, но его дело – водить автобус, а водить его он не сможет, если автобус не будет двигаться. Механик что–то проворчал и ушел. Инспектор пожал плечами и решил замять дело. Повернулся к ожидающим пассажирам и сообщил, что автобус готов.

Автобусу предстояла полная загрузка, и Кэссиди это радовало, ибо они с автобусом были готовы доставить всех этих прекрасных людей в Истон. Пассажирами в основном оказались пожилые женщины, которые уже успели сплотиться в лишенный особого смысла, однако приятно беседующий кружок. Все они говорили о том, какое чудесное выдалось утро, о том, что надеются вовремя приехать в Истон и пообедать там–то и там–то. И о том, какой славный городок Истон. И о том, с каким облегчением уезжают для разнообразия из Филадельфии.

Были еще несколько пожилых мужчин, которые, кажется, ехали без особой цели. Некоторые прихватили с собой внуков, и дети носились вокруг, словно маленькие зверьки. Один вопил, выпрашивая конфетку, а получив отказ, взбунтовался, не желая садиться в автобус. Какая–то пожилая леди указала дедушке, что ему должно быть стыдно, конфетка безусловно не повредит милой крошке. Старик посоветовал ей заниматься своими делами. Дискутируя насчет конфет, они загородили дверцу автобуса, и Кэссиди попросил их доспорить в салоне.

Очередь пассажиров медленно двигалась мимо собиравшего билеты Кэссиди. Автобус заполнялся, наконец все места были заняты, кроме одного. Стоя у дверцы, Кэссиди увидел, как через турникет прошел последний пассажир. Это был Хейни Кенрик.

На Хейни была широкополая темно–коричневая шляпа с заткнутым за ленту ярким оранжевым пером. Он был одет в двубортный темно–коричневый костюм, казавшийся почти новым. Розовая физиономия лоснилась – последние полчаса он явно провел в парикмахерской. Хейни широко улыбался, подходя к Кэссиди и предъявляя билет.

Кэссиди проанализировал его улыбку. Она выражала преувеличенное веселье мужчины, проведшего ранние утренние часы за бутылкой виски. Похоже, Хейни принял достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

Кэссиди покачал головой:

– Нечего тебе тут делать, Хейни.

– Да смотри, вот билет. Еду в Истон.

– Зачем тебе в Истон?

– Да вот, думаю обработать сегодня городок.

– Для торговли вразнос нужен автомобиль, – возразил Кэссиди. – Где твой автомобиль? Где товар?

Хейни призадумался на секунду. Потом сказал:

– Ну и что? Осмотрюсь, изучу спрос.

Кэссиди заметил, что наблюдавший инспектор подходит послушать, в чем дело. Понял, что против билета Хейни не поспоришь, велел себе смириться и сказал:

– Ладно, садись.

Проследовал за Хейни в автобус и приказал себе позабыть про него. Представить Хейни просто одним из пассажиров. Уселся на место водителя, толкнул рычаг, закрыв дверь. Потом повернул ключ зажигания и запустил мотор.

Тут позади послышалась какая–то возня, и он, глянув через плечо, увидел, что Хейни теснит пожилую леди. Она гневно на него смотрела и тыкала двумя пальцами назад, указывая на единственное свободное место сзади. Хейни ее игнорировал и неуклюже, но достаточно быстро двигался, чтобы сесть прямо позади водителя. Леди, негодующе качая головой, направилась в заднюю часть автобуса.

Кэссиди вывел автобус со станции, проехал на запад по Арч к Брод–стрит, свернул направо, направляя машину в густой утренний поток автомобилей. Когда автобус остановился на красный сигнал светофора, заметил проплывшую мимо струйку дыма. Оглянулся, увидел во рту Хейни длинную толстую сигару.

– Ну–ка, давай гаси.

– Курить запрещается?

Кэссиди указал на печатную табличку над ветровым стеклом. Проследил, как Хейни тычет сигару зажженным концом в пол, стряхивает пепел и осторожно сует сигару в нагрудный карман.

– Почему курить запрещается? – полюбопытствовал Хейни.

– Такое правило у компании, – объяснил Кэссиди. – Есть и другое: во время движения автобуса с водителем разговаривать запрещается.

– А теперь слушай, Джим, я кое–что надумал…

– Потом поделишься.

– Это нельзя откладывать.

– Придется отложить.

Загорелся зеленый, перед автобусом вывернул «остин», и Кэссиди нажал на тормоза.

– Джим…

– Иди к черту!

– Джим, чего ты злишься? Я думал, мы все уладили вчера вечером.

– Я тоже так думал. А теперь ты начал день с новой дискуссии. Я на работе, Хейни. Не хочу, чтобы меня отвлекали во время работы.

– Я только хотел сказать…

– Заткнись, – приказал Кэссиди. – Просто сиди и заткнись.

Автобус вилял из стороны в сторону в плотном и беспорядочном параде автомобилей и грузовиков, которые двигались к северу по Брод–стрит. Маневрирование было трудным и тонким делом, требовавшим от Кэссиди полной сосредоточенности и постоянных манипуляций пневматическим тормозом. У машин, особенно у маленьких, была привычка выскакивать перед автобусом, обогнав его справа, внезапно останавливаться перед ним, без конца его беспокоя, как акулы–убийцы, шныряющие по бокам неуклюжего огромного кита. Этот участок пути был головной болью всех водителей истонских рейсов. Тащиться на север вверх по Брод–стрит – все равно что вдевать разлохмаченную нитку в игольное ушко: такое же нервное занятие.

Автомобили всегда осложняли Кэссиди жизнь. В иные моменты он испытывал искушение долбануть какого–нибудь паразита, помяв одно–другое крыло. Единственным приятным местом на Брод–стрит ранним утром оставался перекресток с бульваром Рузвельта, где оживленное движение прекращалось.

Кэссиди миновал бульвар, провел автобус через «зеленую улицу» светофоров, повернул на Йорк–роуд, пересек городскую границу. Теперь ехать было легко. Он пустил автобус на сорока, и тот гладко катился по широкому белому бетонному хайвею по направлению к Дженкинтауну. Сквозь шум мотора слышалась болтовня пожилых леди, смешки, восклицания, а время от времени нытье детей.

Сзади донесся гудок, Кэссиди взял чуть–чуть правее. Услышав еще гудок, глянул в зеркало заднего обзора и увидел, как вывернулся автомобиль, обгоняя автобус слева. Машина проехала, но Кэссиди задержал взгляд в зеркале, потому что отчасти там был виден Хейни, а в руке у него была фляжка. Он увидел, как Хейни отвинтил пробку, поднял фляжку, сделал длинный глоток.

Он слегка повернул голову и сказал:

– Спрячь фляжку.

– Выпивать запрещается?

Кэссиди ждал, когда Хейни уберет фляжку.

– Не вижу никаких табличек, – объявил Хейни.

– Убери эту чертову фляжку, или я остановлю автобус.

– Ладно, Джим. Никаких возражений.

Хейни сунул фляжку во внутренний карман пиджака. Автобус добрался до вершины холма и начал спускаться вниз по извилистой, бегущей меж ярко–зелеными склонами дороге. Солнце окрашивало асфальт в белый, а поля в желтовато–зеленый цвет. Ведущая вниз дорога была гладкой и хорошо огороженной. Сделав очередной поворот, автобус продолжал путь по ровному хайвею.

– Джим, мы вполне можем поговорить.

– Я сказал, не сейчас. Не здесь.

– Это важно. Я целую ночь не спал, думал об этом.

– Чего тебе надо, Хейни? Какого черта ты хочешь?

– По–моему, мы с тобой можем друг другу помочь.

– Слушай, – сказал Кэссиди, – ты мне только одним можешь помочь. Не забивай мне уши.

В зеркале заднего обзора можно было увидеть жирное, розовое от массажа лицо Хейни. Он потел, воротничок рубашки промок. Во рту торчала незажженная сигара, которую он жевал.

– Ну, все в твоих руках, – продолжал Хейни. – Можешь уладить так или иначе.

– Что уладить?

– Ситуацию.

– Нет никакой ситуации, – сказал Кэссиди. – Нет вопроса. По крайней мере, с моей стороны.

– Ошибаешься. Ты даже не представляешь, как ошибаешься. Я тебе говорю, ты вляпался в кучу неприятностей.

Это просто разговор, не имеющий никакого значения, сказал себе Кэссиди. Но опасения охватили его, не отступали, и он услыхал свой собственный вопрос:

– Каких неприятностей?

– Самых что ни на есть паршивых, – заявил Хейни. – Когда женщина начинает тебя ненавидеть. Когда у нее на тебя настоящий зуб. Вот я сижу в одной комнате с Милдред. Она сидит на кровати. Разговаривает вслух, как будто одна в комнате и рассуждает сама с собой. Начинает по–всякому тебя обзывать…

– Это не важно, – оборвал его Кэссиди и ухмыльнулся. – Я выслушал от нее все прозвища, какие есть в словаре.

– Ты не слышал того, что я слышал, – возразил Хейни серьезным, почти торжественным тоном. – Говорю тебе, Джим, она серьезно намерена испортить тебе жизнь. По–настоящему испортить.

Кэссиди все еще ухмылялся, отбрасывая опасения. Это удалось, и он беззаботно полюбопытствовал:

– Что она замышляет?

– Не знаю. Она своих планов не разглашает. Но очень много говорит о тебе и о той маленькой костлявой девчушке Дорис.

С лица Кэссиди пропала ухмылка.

– О Дорис? – Руки стиснули руль. – Я одно знаю наверняка. Милдред лучше дважды подумать, прежде чем попробовать обидеть Дорис.

– Милдред не из тех, кто думает дважды. Это дикая, злобная…

– Нечего мне рассказывать, – оборвал его Кэссиди. – Знаю, что она собой представляет.

– Знаешь? А может, и нет. Может, я ее знаю получше тебя. – Хейни вытащил изо рта сигару, отвел ее в сторону и осмотрел. – Милдред бьет сильно. Это настоящий кулачный боец. Может много вреда причинить.

– И это знаю. Расскажи что–нибудь новенькое.

– Она рвется размазать тебя, заставить ползать на брюхе. Вот чего она хочет. Увидеть, как ты ползаешь. Она добьет тебя до конца. А что сделает с Дорис, мне страшно подумать. Кэссиди неотрывно смотрел на бегущую широкую белую бетонную дорогу.

– Пожалуй, на это я не куплюсь. Если ты ведешь игру в покер, Хейни, я не играю.

– Это не покер. Я все карты перед тобой открываю. Знаешь ведь, как я хочу Милдред. Умираю медленной смертью, потому что не могу ее получить. По–моему, у меня есть единственный способ ее завоевать.