Текст книги "Любимая женщина Кэссиди"

Автор книги: Дэвид Гудис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 5

Ночью ветер резко переменился, отогнал тучи от города, утром улицы были сухими. Кэссиди был обязан явиться в депо к девяти и быстро проглатывал на завтрак кофе с тостом, жалуясь Дорис на ужасное обращение компании с водителями, которых заставляют приходить за два часа до первого рейса. Компания, сообщил он, зарабатывает себе на хлеб, рассчитывая, что водители будут ремонтировать автобусы, убирать в депо, выполнять всю дурацкую работу, не имеющую никакого отношения к вождению автобусов. Но жалобы были несерьезными. Типичное понедельничное ворчанье. Он все высказал, Дорис кивнула, соглашаясь с его точкой зрения, и Кэссиди напрочь это позабыл, приготовившись к дневной работе.

В дверях перед самым уходом спросил о ее планах на день. Она замешкалась с ответом, и он заявил, что его не волнуют ее занятия, пока она держится в стороне от бутылки и от “Заведения Ланди”. Она обещала слушаться его приказов, заметив, что, может быть, стоит пройтись по Маркет-стрит, вдруг ей подвернется место за прилавком какого-нибудь универмага. С этого момента, сказал он, ей нечего беспокоиться о работе. Отныне, сказал он, ей вообще не о чем беспокоиться. Поцеловал ее, а в дверях обернулся и послал воздушный поцелуй.

По дороге к остановке трамвайчика на Арч-стрит Кэссиди проходил мимо лавочки, где работал Шили. Заметив мелькнувшую в витрине седую голову, решил заглянуть, пожелать Шили доброго утра. По какой-то неизвестной причине ему очень хотелось поболтать с Шили, хоть он не имел ни малейшего представления, о чем пойдет речь.

Шили хлопотал над новой партией моряцких свитеров и рабочих брюк, стоял высоко на лестнице, раскладывал товар на верхней полке. Услыхав голос Кэссиди, немедленно стал спускаться, не глядя на него. Вышел из-за прилавка, озабоченно положил руки ему на плечи и сказал:

– Господи Боже мой, где ты был? Я вчера целый день ждал у Ланди. Думал, хоть забежишь рассказать, что стряслось.

Кэссиди пожал плечами:

– Ничего не стряслось.

Шили отодвинулся, чтобы получше его разглядеть:

– Мы знаем, что ты не вернулся домой. Спросили Милдред, она сказала, ты не появлялся.

Кэссиди отвернулся, пошел к боковому прилавку и стал разглядывать разложенные в витрине солнечные очки. Положил на прилавок руки, низко нагнулся и объявил:

– Я был с Дорис.

И принялся ждать, а через какое-то время услышал слова Шили:

– Теперь все складывается. Мне следовало бы знать, что выйдет в итоге.

Кэссиди оглянулся, посмотрел на Шили и спокойно спросил:

– Ну и что тут такого?

Шили не отвечал, пристально глядя в глаза Кэссиди, словно желая проникнуть в сердцевину его души.

– Ладно, – сказал Кэссиди, – послушаем скорбную песню.

Седовласый мужчина скрестил на груди руки, уставился вдаль за плечо Кэссиди и произнес:

– Оставь ее в покое, Джим.

– Это еще почему?

– Она беспомощная, больная девушка.

– Знаю, – заявил Кэссиди, – и потому не оставлю. Как раз поэтому останусь с ней. – Он не собирался полностью излагать свои планы, но сейчас, когда Шили бросал ему вызов, принял его и отважно провозгласил: – Не хочу возвращаться к Милдред. Больше не буду жить с Милдред. Я остаюсь с Дорис.

Шили шагнул к лестнице, оглядел верхнюю полку, где лежали рубашки и рабочие брюки. Взгляд его был оценивающим, раскладка в конце концов удовлетворила его. Все еще глядя вверх на товар, он спросил:

– Почему бы тебе не пойти еще дальше? Если собираешься помогать всем несчастным созданиям на свете, почему не открыть миссию?

– Иди к черту, – бросил Кэссиди и пошел к дверям.

– Подожди, Джим.

– Нечего ждать. Я пришел пожелать тебе доброго утра, а ты мне шпильки суешь.

– Ты пришел не желать доброго утра. – Шили догнал его у дверей и не позволил открыть. – Ты пришел потому, что нуждаешься в одобрении. Ты хотел от меня услышать, что правильно поступил.

– От тебя? Я хотел от тебяуслышать? – Кэссиди попытался саркастически улыбнуться, но только оскалился. – Почему это ты стал такой важной персоной?

– Потому что стою в стороне от всего, – объяснил Шили. – Совсем не участвую в шоу. Просто единственный зритель, сижу на балконе. Поэтому вижу полную картину. Могу рассмотреть под любым углом.

Кэссиди нетерпеливо скривился:

– Не разводи тягомотину. Скажи прямо.

– Хорошо, Джим. Скажу со всей прямотой, на какую способен. Я всего лишь медленно догнивающий, потрепанный придурок. Но одно во мне живет, работает, держит меня в строю. Это мои мозги. Мои мозги, и только мозги, советуют тебе держаться подальше от Дорис.

“Начинается”, – мысленно сказал Кэссиди, обращаясь к стенке.

– Теперь начнешь проповедовать.

– Проповедовать? Я? – рассмеялся Шили. – Только не я, Джим. Кто угодно, только не я. Я давно растерял понятия о моральных ценностях. Нынешнее мое кредо опирается на простую арифметику, ни на что больше. Все мы можем выжить и отлично справиться, умея прибавить один к одному и получить два.

– Какое отношение это имеет ко мне и к Дорис?

– Если ты не оставишь ее в покое, – сказал Шили, – она не выживет.

Кэссиди отступил на шаг, прищурился:

– Слушай, Шили, спустись на землю. Сойди с небес.

Шили снова скрестил на груди руки, прислонился к прилавку.

– Джим, – продолжал он, – до вчерашнего вечера я никогда не встречал этой девушки. Только, сидя за столиком, наблюдал, как она выпила первую порцию. И мне все стало ясно. Дорис требуется одно – виски.

Кэссиди глубоко вздохнул, топнул и объявил:

– Тебе надо снять офис. И вывесить табличку: меня зовут доктор Шили, за пять баксов я вас научу, как испоганить себе жизнь.

– Я никого ничему не могу научить, – возразил Шили. – Могу только показать то, что у тебя перед глазами.

Он взял Кэссиди под руку и подвел к витринному окну. За окном была булыжная мостовая, узкая, пыльная, кривая, замкнутая покосившимися ветхими стенами многоквартирных домов. Воздух был серым от бензиновой копоти портового района.

– Вот, – сказал Шили. – Это твоя жизнь. Моя жизнь. Никто нас сюда не затаскивал. Мы сами сюда притащились. По собственному желанию. Надо только знать, что именно этого мы желали, и нам будет вполне уютно. Как свиньям, которые лезут в грязь, потому что там нету кочек, мягко...

– Гнусно, – подхватил Кэссиди, – и мерзко. С меня хватит. Я вылезаю.

Шили вздохнул, опечаленно покачал головой:

– Снова мечты. Я здесь уже восемнадцать лет и слышал тысячи всякий мечтаний. И все одинаковые. Я вылезаю. Я выкарабкиваюсь. Беру ее за руку, и мы вместе найдем дорогу. Сияющую дорогу ввысь.

Кэссиди устало махнул рукой и сказал:

– Что толку? Бесполезно с тобой разговаривать.

Повернулся спиной к Шили, пошел к дверям, открыл и вышел. Он был сердит на себя за то, что зашел в лавку и позволил этому алкоголику выступить в роли советчика. Но был в равной мере доволен сознанием, что полностью отверг его точку зрения. Он объявил себе, что и в дальнейшем будет отвергать подобные рассуждения, преодолевать их, бежать от них и держаться подальше. Может быть, в этой связи разумно держаться подальше от Шили. И, безусловно, он будет держаться подальше от “Заведения Ланди”.

Кэссиди словно укладывал свои планы на краю трамплина, давал чуть-чуть покачаться, сгребал в охапку и выпускал из рук. Планы хорошие, он это знает, и они парили у него в душе. Он видел, как они вместе с Дорис укладывают чемоданы и уезжают от застоявшейся серой воды. Перебираются куда-нибудь в верхнюю часть города в один из новых кварталов с недорогим жильем, где перед каждым маленьким домиком есть крошечная зеленая лужайка. Он попросит у автобусного начальства прибавки. Ему наверняка не откажут. Он определенно заслуживает прибавки, а как раз сейчас более или менее припер начальство к стене. Водители то и дело злятся и увольняются, недавно компания потеряла двух хороших шоферов. Он остался единственным, на кого можно по-настоящему положиться. Дело может дойти до шестидесяти в неделю, это уже довольно приличная сумма, так что все в полном порядке.

Единственное, что беспокоило Кэссиди, – это возможный скандал с Милдред. Однако есть шанс откупиться от нее, расплачиваться по частям, пока он не получит развод и не покончит с этим. А если подумать, то есть вероятность совсем избежать финансовых затрат, при условии что по счетам заплатит Хейни Кенрик. А все шансы за то, что Хейни возьмется за это с большой охотой.

Он дошел до конца узкой боковой улочки, свернул на Франт-стрит и направился к Арч. Впереди через несколько кварталов улица была забита ранними утренними грузовиками, но здесь, вдоль рваной шеренги убогих заброшенных строений и пустых домов, еще было пусто и тихо. Из-под сломанного забора выскочил кот в погоне за крысой, и Кэссиди остановился на миг, следя за охотой. Крыса была почти такой же крупной, как ее преследователь. Она очень старалась не попасться, но на другой стороне улицы несколько растерялась, забилась меж грудами кирпичей. Кот метнулся туда, припал к земле у стены, готовясь прыгнуть на крысу.

Больше Кэссиди ничего не увидел, ибо в этот момент почувствовал, как что-то летит на него, почти услышал, словно воздух вокруг его головы вдруг уплотнился и загустел. Он автоматически чуть шевельнул головой, слыша свист и шипение, и увидел пронесшийся мимо прямоугольный предмет. Увидел, как кирпич разбивается о стену заброшенного склада, и немедленно пожелал узнать, кто его бросил.

И заметил Хейни Кенрика, шмыгнувшего в переулок. Первым побуждением Кэссиди было погнаться за Кенриком и закончить битву. События субботнего вечера должны были положить конец спору, но Хейни явно чувствовал необходимость продолжить разборку. Кэссиди сделал несколько шагов по направлению к переулку, потом остановился, пожал плечами и решил, что не стоит терять время. Хейни в любом случае должен знать, что был замечен, и, можно поставить сто к одному, больше не совершит подобных попыток.

Кэссиди продолжил путь к Арч-стрит. Выйдя на Арч, перешел дорогу и направился на восток к Второй улице, где на углу люди ждали трамвай. Солнце высоко стояло и жарко светило, днем наверняка будет пекло. Уже чувствовалась сила солнца, ослепительно бившего в витрины магазинов вдоль Арч-стрит. Кэссиди сообщил себе, что было бы чертовски разумно осмотреть задние покрышки автобуса. На прошлой неделе другой шофер выехал в жаркий день, еле-еле тащился по раскаленной дороге и получил прокол. Почти несчастный случай, а если в автобус перевернулся, было бы совсем плохо. Кэссиди торжественно повторил про себя: в такой жаркий день очень важно проверить покрышки. Он пересек Первую улицу, думая о покрышках, и тут кто-то окликнул его по имени.

Это был голос Милдред. Он увидел ее. Она стояла подбоченившись на другой стороне Арч, в юбке с блузкой и в туфлях на высоком каблуке. Некоторые из проходивших мимо мужчин оглядывались украдкой. Другие, похрабрее, останавливались на минутку, чтобы как следует посмотреть. Милдред представляла собой крупное пышное декоративное украшение на углу Арч и Первой улицы.

– Кэссиди! – прокричала она в полный голос, который, как реактивный снаряд, рассек спокойный монотонный шум раннего утра. – Иди сюда! Мне надо с тобой поговорить.

Он не шевельнулся, сказав себе, что поговорит с ней, когда будет хорошо себя чувствовать и подготовится.

– Ты меня слышишь? – кричала Милдред. – Иди сюда.

Кэссиди пожал плечами, решил, что вполне можно поговорить и сейчас, покончив с этим. Посоветовал себе отнестись ко всему как можно легче, не обращать внимания, не выходить из себя, что бы она ни сказала, как бы его ни обозвала. Будь похолоднее, велел он себе. Прямо как лед. Перешел улицу, приблизился и спросил:

– Что ты затеяла?

– Жду тебя.

– Ну?

Она выставила бедро, опершись на одну ногу:

– Хочу знать, где ты был.

– Позвони в справочную.

Она выпятила нижнюю губу и сказала:

– Ну-ка, слушай, ублюдок...

– Кругом люди, – напомнил он.

– Пошли они в задницу.

– Ну ладно, – согласился он. – Тогда скажем так: еще слишком рано.

– Не для меня, – объявила Милдред. – Для меня никогда не рано.

Она покрутила головой, оглядываясь вокруг, как он понял, в поисках молочной или какой-то другой бутылки, какого-нибудь тяжелого орудия.

– С этим покончено, – предупредил он. Она захлопала глазами:

– С чем покончено?

– С драками. С адскими побоищами. Со всем.

Милдред уставилась на него. На лице его было определенно написано, что все кончено, но она не поверила и, скривив губы, проговорила:

– Посмотрите-ка на него, сплошное спокойствие и порядочность. Кто водил тебя в церковь?

– Дело не в церкви.

– А в чем?

Он ничего не ответил.

Милдред шагнула к нему:

– Считаешь себя умником, да? Думаешь, будто чего-то добился? Так позволь мне сказать тебе пару вещей. Меня не так легко одурачить. У меня хорошее зрение, и я знаю, что происходит.

Она ткнула пальцем ему в грудь, потом толкнула обеими ладонями, принялась толкать снова, но он схватил ее за запястья и сказал:

– Перестань. Предупреждаю тебя, перестань.

– Пусти руки.

– Чтобы ты на меня бросилась?

– Я сказала – пусти. – Она попыталась освободиться. – Я тебе глаза выцарапаю. Физиономию разорву...

– Нет, не выйдет. – Непоколебимое смертельное спокойствие Кэссиди заставило Милдред прекратить борьбу, и, когда он выпустил ее руки, она не пошевелилась. – Я один раз сказал, – продолжал он, – ты услышала, вот и все. Разбегаемся.

– Слушай, Кэссиди...

– Нет. Говорить буду я. Слышишь? Я сказал: разбегаемся.

– Ты что, переезжаешь?

– В общем, да. Сегодня отработаю, приду на квартиру и соберу вещи.

– Вот так просто? – прищелкнула она пальцами.

– Вот так, – кивнул он.

Милдред долго не произносила ни слова. Только смотрела на него. Потом спокойно сказала:

– Ты вернешься.

– Думаешь? Сиди жди.

Она пропустила это мимо ушей:

– Чего ты хочешь, Кэссиди? Хочешь увидеть спектакль? Я должна разразиться слезами? Умолять тебя остаться? Упасть на колени? Чего тебе... – Она занесла кулак, секунду подержала его перед ним и уронила руку.

Он отвернулся, пошел было прочь, она метнулась за ним, схватила, повернула к себе.

– Прекрати, – сказал он. – Я сказал: это конец. Уже не починишь.

– Будь ты проклят, – прошипела она. – Разве я говорю, что хочу починить? Я хочу только...

– Чего? Чего?

– Я хочу, чтобы ты все выложил. Кто она?

– Дело не в этом.

– Врешь. – Милдред взмахнула рукой и в полную силу хлестнула его по лицу. – Врешь, погань. – Ударила еще раз, другой рукой вцепилась в рубашку, придержала, ударила в третий раз и провизжала: – Ублюдок поганый!

Он потер щеку и пробормотал:

– Люди смотрят.

– Пускай смотрят! – завопила она. – Пускай хорошенько посмотрят. – Бросила горящий взгляд на стоявших вокруг зевак и крикнула им: – Черт с вами!

Дородная женщина средних лет проговорила:

– Какой стыд! И позор.

– На себя посмотри, – ответила Милдред женщине, потом повернулась к Кэссиди. – Дело, конечно, во мне. Я бездельничаю. У меня дурные манеры, у меня дурное происхождение. Я просто хамка, юбка. Но у меня все равно есть права. Я знаю, что у меня есть свои права. – Она налетела на Кэссиди, вцепилась обеими руками в волосы, оттянула назад голову и прокричала: – Я имею право знать! И ты мне скажешь. Кто эта женщина?

Кэссиди схватил ее за руки, высвободился, отступил назад и сказал:

– Хорошо. Ее зовут Дорис.

– Дорис? – Она посмотрела по сторонам, потом перевела взгляд на Кэссиди. – Это ничтожество? Костлявая пьянчужка? – Глаза ее затуманились. – Господи Иисусе, так вот это кто. Это моя соперница?

Кэссиди умолял себя не ударить ее. Он знал: если ударить ее сейчас, можно все испортить. Крепко закусил губу и сказал:

– Я понял, что хочу жениться на Дорис. Дашь развод?

Милдред по-прежнему смотрела на него во все глаза.

– Дашь развод? – повторил он. – Отвечай.

И она ответила. Рванулась к нему и плюнула в лицо. Пока слюна стекала по щеке, он увидел, как Милдред поворачивается и уходит. Услышал, как люди переговариваются, кое-кто смеется, а один мужчина сказал:

– Ну и ну!

Глава 6

В трамвае, катившем по раскаленной колее вниз к автобусной станции, он сидел, глядя в пол, чувствовал себя озадаченным и гадал, почему озадачен. Дело с Милдред улажено, причем все вышло так, как и следовало ожидать. Безусловно, не стоило рассчитывать, что она примет это с любезной улыбкой, дружески хлопнет его по плечу, пожелает удачи и скажет, как было приятно с ним познакомиться. Реакция была типичной для Милдред, в тот момент Кэссиди не удивился и не понимал, почему удивлен сейчас.

Может быть, это не удивление? Если нет, тогда что? Может, просто хандра, спросил он себя. Не может у него быть хандры, тут нет смысла. Он должен быть счастлив. У него есть все причины для счастья. Положение сильно поправилось. Он открыл в себе что-то здоровое и достойное, решил сохранить и развивать это в себе и создать таким образом лучшую жизнь для себя и для Дорис.

Для себя и для Дорис. Не совсем правильно. Надо перевернуть. Для Дорис и для себя. Так лучше. Правильнее. Хорошее слово: правильно. Ему понравился вкус слова, и он повторил его про себя. Большими буквами “правильно” и подчеркнуть. Правильно, что он встретил Дорис. Правильно, что увидел в ней не просто алкоголичку, разглядел хорошую основу, почувствовал к ней влечение, не похоть и не соблазн, а медленное и неуклонное влечение благочестивого к святыне. И это правильно. Все его мысли, все планы, касающиеся Дорис и его самого, целиком и полностью правильные. Трамвайчик приближался к остановке, и он выбросил из головы инцидент с Милдред на углу улицы. Думал о Дорис и о себе, о правильности всего этого и чувствовал себя просто прекрасно.

Хорошее настроение усилилось, когда он вошел в депо и увидел автобус. Пошел в маленькую раздевалку, надел джемпер и провел почти час, осматривая покрышки, налаживая карбюратор, проверяя контакты. Поднял автобус домкратом, смазал трансмиссию, подтянул сцепление. Ползая на спине под автобусом, увидел, что нужны новые рессоры. Поговорил об этом с инспектором, инспектор похвалил его за усердие. Кэссиди отыскал в заднем чулане новые рессоры, поставил и вылез из-под автобуса с перепачканной маслом физиономией, со спокойным счастливым взглядом.

Умылся, надел чистую униформу. В зале ожидания клерк объявил пассажирам об отправлении утреннего рейса в Истон. Они торопливо пошли к автобусу, а Кэссиди стоял у двери и помогал им войти. Он им улыбался, они улыбались в ответ. Перед дамами старшего возраста он дотрагивался до фуражки и услышал, как одна из них сказала: “Какой вежливый. До чего же приятно, когда они любезны”.

Он устроил своим пассажирам идеальную поездку в Истон. Не слишком быстро, не слишком медленно, просто идеально рассчитав скорость. Выигрывал время на широком хайвее, когда движение было не слишком оживленным, осторожно вел автобус по узкой извилистой дороге, граничившей с верхним течением Делавэра. Там были участки, где требовался опытный водитель: дорога резко шла вверх и внезапно ныряла вниз. И он продемонстрировал своим пассажирам что значит быть по-настоящему опытным водителем. По прибытии в Истон мужчина средних лет улыбнулся ему и сказал:

– Вы безусловно знаете, как надо водить автобус. Я в первый раз чувствовал себя в безопасности всю дорогу.

Этот человек как будто пришпилил ему на грудь яркую наградную ленту, и Кэссиди просиял от удовольствия. Он чувствовал, что держится прямее, грудь у него расширилась, плечи распрямились. Стоя и глядя, как его пассажиры выходят, он переживал нечто подобное давно прошедшим минутам, когда стоял рядом с большим четырехмоторным самолетом, уверенно и спокойно перелетев на нем океан и совершив образцовую посадку, стоял и смотрел, как выходят его пассажиры. Хорошее, надежное ощущение сделанной – и хорошо сделанной – работы.

Входя в здание истонского автовокзала, он обернулся и посмотрел на свой автобус. Он управляет прекрасным автобусом, компактным механизмом из передач, втулок, колес, который обеспечивает его работой, предоставляет возможность ежедневно трудиться и по-настоящему жить в этом мире. Он улыбнулся автобусу, окинув его благодарным любовным взглядом.

Днем было страшно жарко, слишком жарко для апреля и почти невыносимо душно. Но он не обращал на это внимания, уверяя себя, что день просто прекрасный. Из Истона в Филадельфию, круговой рейс, потом снова в Истон, часы текли быстро и гладко. Он солидно сидел за рулем, мысленно нежно беседовал со своим автобусом.

“Ну, давай-ка возьмем эту горку, давай-ка на сорока... Так, просто замечательно, а теперь поворот – легче – идеально... А теперь еще раз поворот. Здорово, парень, отлично справляешься, ты чертовски хороший автобус, великолепнейшая вещица на четырех колесах...”

Через ветровое стекло Кэссиди видел весеннюю зелень полей и холмов, яркую, желто-зеленую под солнцем. Один за другим до него долетали чудесные луговые ароматы, он различал запах жимолости, фиалок, терпкую свежесть листьев мяты. Восхитительные ароматы весны в долине Делавэра. Он смотрел на серебристое сияние сверкающей под солнцем реки на фоне ярко-зеленых склонов берега Джерси. Такие пейзажи всегда стараются изобразить на полотнах или заснять камерой. Но никто не способен видеть все это так, как он видит. Он видит все это так, что чувствует во рту вкус нектара. Ощущает все это с возвышенным и волнующим, полным, уверенным осознанием, что в конце концов и помимо всего прочего жить действительно стоит.

Это как бы вступало в благородное противостояние со всем отрицательным, грязным, испорченным, составляя самую суть надежды и тихой силы, спокойно отвергающей грязь и гниль на стенах многоквартирных домов, на булыжных мостовых портового района Филадельфии. Здесь, высоко на холмах и в долинах, смысл всего, чистый, светлый и безмятежный, заключался в стремлении вперед и ввысь, в тихом, но решительном утверждении, что на этой земле поистине есть сокровища, за которые не требуется платить, нужно лишь видеть, чувствовать, знать, что они означают.

Кэссиди смотрел на поля, на реку, на спокойный Делавэр. Тот же самый Делавэр, что течет через портовый район Филадельфии. У торговых причалов он грязный, издает вонь, которую называют “вшивым речным запахом”. Казалось почти невозможным, что это тот же Делавэр. Словно эта река текла не только в другом месте, но в другом времени. Словно этот пейзаж в верхнем течении Делавэра отражал ход времени. Словно Делавэр между Филадельфией и Кэмденом принадлежал далекому, давным-давно умершему прошлому.

Все действительно умерло, сообщил себе Кэссиди. Для него лично это старая история, недостойная воспоминания. Это уже не улицы, а ряды булыжных могил, где похоронены они все, где заглохли все крики, ругань, стук ударов кулаками, звон бьющегося стекла. С этим покончено, это прошло, будет быстро забыто. Так бывает, когда проезжаешь мимо дохлой собаки на мостовой с вылезшими наружу кишками, на миг чувствуешь жалость, потом едешь дальше и все забываешь.

Ему не понадобится много времени, чтоб забыть “Заведение Ланди”. Полин, Спана, Шили. И всех остальных. Он велел себе включить в этот список Милдред. Ладно, это очень просто. Всех, включая Милдред. Конечно, включая. Почему нет? Почему, черт возьми, нет? Включение Милдред доставило чистое удовольствие. Забыть Милдред – все равно что вырваться из шума, рева, ослепляющей жары бойлерной и очутиться в тихом месте на чистом, свежем воздухе.

Ибо Милдред принадлежит промежуточному периоду, вот и все. Промежуточному периоду падения, когда он сознательно опускался, яростно вышвыривая из своего существа все благородное. Он наказывал себя, глуша спиртное, и точно так же женился на Милдред в буйном безумном желании осквернить свою душу женитьбой на сквернословящей портовой шлюхе. Сам этот брак был издевкой, причудливым эпизодом, как на маскараде. Брачная церемония, тот самый момент, когда он назвал кольцо на палец Милдред, вспоминались как живо расцвеченная карикатурная обложка журнальчика ужасов. Сцену обрамляет пылающий балдахин, вместо пола – горящие угли. Там были подружки невесты в облегающих ярко-красных атласных нарядах, с рогами. Невесту отдавало замуж тощее ухмыляющееся чудовище, которое тыкало в жениха огромной трехзубой вилкой. Жених улыбался и просил чудовище продолжать, испытывая большое удовольствие.

Дорога впереди за ветровым стеклом поворачивала, выплыл склон холма и заслонил Кэссиди вид на реку. Холм усыпали одуванчики и маргаритки. Это был прелестный холм, и тут, подняв глаза вверх по склону, он увидел огромный рекламный щит с обращенным ко всем призывом пить виски определенного сорта.

В восемь сорок, когда Кэссиди завершил последний рейс из Истона, небо потемнело, взошла полная яркая луна. Выходя из трамвайчика на углу Первой и Арч, он ощутил мягкость вечера, почуял бриз, освежающий и очищающий воздух от удушливой жары, и решил, что неплохо было бы прогуляться с До-рис в парке.

Он направился к ее дому, думая, как они замечательно пообедают вместе. Вполне возможно, она приготовила ему еще один превосходный обед, а если нет, он ее поведет в хороший ресторан, а потом они пойдут в парк Фэрмаунт, пройдутся вокруг фонтана рядом с музеем Парквей. Погуляют, а когда устанут, сядут на скамеечку, наслаждаясь вечерним ветерком.

Но сперва, до обеда, он нальет в ванну воды, влезет и хорошенько намылится. Ему безусловно нужна ванна. Тело под шоферской униформой спеклось от пота и грязи. Он с наслаждением предвкушал ванну, потом бритье, потом чистую рубашку...

И прищелкнул пальцами, вспомнив, что вся его одежда и вещи находятся в спальне квартиры на втором этаже. Стал гадать, там ли в данный момент Милдред. Объявил себе, что не имеет значения, там она или нет. Он вправе, черт побери, забрать свою одежду. Только, может, она опять начнет драться, а ему этого определенно не хочется. Он сжал губы. В ее интересах не затевать очередную бузу. Черт возьми, лучше ей с ним не связываться. Есть предел его терпению по отношению к этой дрянной шлюхе. По правде сказать, он и так уже чересчур много вытерпел на углу улицы нынче утром. Если вечером она снова начнет, ей придется ходить в бинтах. Ладно, пускай начнет. Пусть будет дома и поджидает его. Пускай только начнет.

Он пошел быстрее, не сознавая, что правда надеется застать ее там затевающей что-то. Вошел в многоквартирный дом, сжав кулаки. Пронесся по темной лестнице, распахнул дверь, ворвался в квартиру.

Гостиная пребывала все в том же разгромленном состоянии. Либо Милдред устроила еще одну вечеринку, либо пальцем не шевельнула, чтобы убрать хлам трехдневной давности. Кэссиди пинком отшвырнул стул, прошел в спальню, направился к шкафу. И сразу остановился, глядя на пепельницу.

Пепельница стояла на столике у кровати. Он посмотрел на окурок сигары, лежавший в пепельнице. Потом взглянул на скомканные простыни, на валявшуюся на полу подушку.

Ну? – спросил он себя. Ну и что? В чем дело? Об этом и думать не стоит. Разумеется, он ни капли не сердится. Нет, конечно. Чего злиться? При нынешнем положении дел она имеет полное право делать все, что заблагорассудится, черт побери. Если ей хочется пригласить сюда Хейни Кенрика и прыгнуть в постель с этой жирной грязной свиньей, все в порядке. Если хочет, пускай занимается этим с Хейни каждый вечер. Пускай Хейни ей дарит подарки, дает деньги, всю белиберду, за которую пожелает платить.

Кэссиди отвернулся от постели, пошел к шкафу, велев себе поторапливаться, собрать вещи и выметаться к чертям.

Он открыл дверцу шкафа. Тот был пуст. Он стоял и хлопал глазами. В шкафу должны были быть три костюма, несколько брюк и несколько пар обуви. На верхней полке должны были лежать, как минимум, дюжина рубашек, столько же трусов, носки, носовые платки.

Ничего этого не было. Просто пустой шкаф.

Потом он увидел клочок бумаги, прицепленный к вешалке. Сорвал бумажку, уставился на написанные от руки строчки, прочел сообщение вслух: “Если хочешь забрать одежду, ищи в реке”.

Кэссиди скомкал бумажку в кулаке, высоко поднял руку, швырнул комок об пол. Прицелился в дверцу шкафа, ударил, пробил, полетели щепки.

Круто повернулся и увидел дверцу другого шкафа, где хранилась ее одежда. Мрачно ухмыльнулся, пошел через комнату, обещая себе замечательно позабавиться, разорвав в клочья голыми руками все платья до единого.

Рывком открыл дверцу, но и этот шкаф был пуст. Зиял пустотой, смахивая на ухмыляющуюся над Кэссиди физиономию. И тут он заметил другой клочок бумаги, тоже прицепленный к вешалке, схватил его, прочел свистящим шепотом. Там стояли всего три слова с ее излюбленным глаголом посередине.

Листок вылетел у него из рук. По какой-то безотчетной причине гнев улетучился, осталась какая-то непонятная грусть, в которой присутствовала доля жалости к себе. Он заметил про себя, что каким-нибудь дуракам это могло бы показаться забавным. Но не было ничего забавного в мужчине, потерявшем последнюю рубашку.

Он уставился в пол и медленно покачал головой. Что за дешевый трюк. Какой гнусный, дрянной и постыдный поступок. Господи Иисусе, если ей хочется его вернуть, можно ведь было попробовать как-нибудь по-другому, правда? По крайней мере, могла бы оставить ему хоть рубашку прикрыть спину, всего одну рубашку.

Ярость снова вскипела, он резко огляделся, увидел туалетный столик. Подумал о бутылочках с туалетной водой, о баночках с кремом, о белье, о чем угодно. Обо всем, что может попасть ему в руки.

Ящики туалетного столика были пусты. Последний пустой ящик – это было уже чересчур, он выдернул его и швырнул в другой конец комнаты. Ящик вылетел через дверь в гостиную и ударился в стол.

Она переехала, сообщил он себе. Бросила всю его одежду в Делавэр, потом собрала свои вещи и переехала. В данный момент, говорил он себе, ей лучше всего сидеть в поезде, который мчится из города. Если она, оказав ему подобную услугу, находится где-то поблизости и он до нее доберется...

Когда он вышел из квартиры и спускался по лестнице, беспомощная злоба почти душила его. Когда вышел из дома, оказавшись на вечернем воздухе, кулаки просто зудели от необходимости нанести удар. Завернув за угол, он себе посоветовал связаться с Шили. Попросить Шили открыть лавочку и продать ему какую-нибудь одежду. Ему было известно, что Шили должен сидеть в “Заведении Ланди”, потому что Шили всегда сидел в “Заведении Ланди” по окончании рабочего дня.

Кэссиди зашагал вниз по Док-стрит по направлению к Ланди. Он знал, что торопится, и не мог понять, почему не ускоряет шаг, полностью сознавая, что идет медленно, почти осторожно. А потом остро почувствовал темноту на улице. И тишина на улице была плотной, он ощущал ее почти физически у себя за спиной. Это чувство росло, постепенно превращаясь в смутное предвидение приближающейся опасности.