Текст книги "Проклятье Пифоса (ЛП)"

Автор книги: Дэвид Эннендейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

5
Приз/Хамартия/Совершенство

– Мы знали, что будут галлюцинации, – сказал Аттик собравшимся офицерам. Они находились в командном модуле базы, скудно обставленной комнате, служившей сугубо для тактических целей. Одну стену занимала вокс-система, в центре стоял большой гололитический стол. Вот и все. Аттик возвышался перед столом. Рядом с ним стояла Ридия Эрефрен. Гололитический проектор работал, но Аттик пока не включил дисплей. Сначала он решил избавиться от всего, что могло их отвлечь.

– Мы знали, что такое будет, – продолжил капитан, – и оно случилось. Эта система и эти планеты опасны для людей со слабым разумом.

– Он имеет в виду тебя, – шепнул Даррас Гальбе. Они расположились у внешней стены модуля.

Гальба не ответил. Он вспомнил изувеченный труп и выражение подавленного ужаса на лице Каншелла. Чудо, что серв все еще оставался в своем уме.

– Таковы риски и цена этой миссии, – сказал Аттик.– Пифос враждебен для плоти и рассудка. Таковы простые факты здешних земель. Местные формы жизни таят опасность, а варп близок к поверхности.

– Скольких сервов мы потеряли? – спросил Вект.

– Один погибший, – сказал Аттик апотекарию. – Четверо лишились рассудка, их прогноз неутешительный. Тот, который погиб, на момент самоубийства был один. Его товарищ добрался до него слишком поздно. Поэтому я распорядился, чтобы ни один серв больше не оставался один, неважно, как долго. Одиночество – благодатная почва для безумия.

Гальба нахмурился. От ответа Аттика веяло скорее целесообразностью, нежели убеждением. Действительно, мертвый серв какое-то время пробыл один. Но, судя по словам Каншелла, до тех пор, пока они оставались связными, прежде чем лишиться рассудка, жертва находилась в спальне, и вовсе не одна. Гальба до сих пор помнил то, что пережил он сам. Сержант понимал, что объяснение Аттика его состояния было верным. В Галактике исключительного видения Императора не было места для любых других вероятностей. Он знал это. Но Гальба ощущал нечто совершенно противоположное, и этот иррациональный инстинкт тревожил его. Ему не было места внутри легионера Железных Рук. Но инстинкт тот был достаточно силен, чтобы атаковать Гальбу вопросами, ответов на которые он найти не мог.

– У нас были жертвы, – сказал Аттик. – И будут еще. Но они не станут напрасными, – капитан повернулся к астропату. – Просветите нас, госпожа Эрефрен?

– Я увидела флот, – произнесла она. – Корабли принадлежат Детям Императора.

Выражением ненависти могла служить и мертвая тишина. Теперь Гальба это понял. Его сомнения испарились. Он окунулся в ярость. Ее чистота выжгла в сержанте всякую слабость. Она выковала неумолимый металл.

– Продолжайте, – сказал Аттик. В одном этом слове таилась не просто ненависть. В нем чувствовалось рвение. Капитан «Веритас феррум» поймал жертву в сокрушительную хватку.

– Небольшая эскадра отделилась от основной группы. В ее составе три корабля. Их пункт назначения – сектор Деметер. Система Хамартия.

– Назовите корабли, – попросил Аттик.

– Два корабля сопровождения – «Бесконечное великолепие» и «Золотая середина». Еще боевая баржа, «Каллидора».

Глаза Гальбы расширились. Даррас, стоявший рядом с ним, ошеломленно застыл. Откуда у Эрефрен такие подробные сведения? И все же она говорила с непоколебимой уверенностью. И «Каллидора»… Теперь он действительно понял тот огонь в настоящем глазу Аттика. «Веритас феррум» следовал за боевой баржей в совместных операциях III и Х легионов. Этот корабль был отлично известен всем собравшимся. Однажды он озарил вакуум космоса сверкающим сиянием братства.

Он открыл по ним огонь в пустотной войне над Исстваном-5.

– Вам известно, когда они достигнут пункта назначения? – спросил Даррас.

– Да.

– Мы будем там первыми, – произнес Аттик.

– Капитан, – начал Гальба. – Моя вера в «Веритас феррум» нерушима. Но он ранен. Нас одолеют числом…

– И какое же безумие толкнет нас атаковать боевую баржу? – закончил вместо него Аттик.

– Я бы не сказал «безумие», – хотя он об этом подумал, всем сердцем надеясь, что окажется неправ. Он пристально посмотрел на капитана. Сержант мог поклясться, что лишенное эмоций лицо Аттика улыбалось.

– Брат-сержант Гальба поступил верно, озвучив свои сомнения, – заявил Аттик присутствующим легионерам. – Без полученных госпожой Эрефрен сведений, то, что я предлагаю, было бы хуже безумия. Это было бы преступлением. Но враг нам известен. Мы знаем его состав. Знаем, где и когда он появится. Он же о нас не знает ничего. И он будет оставаться в неведении, пока не ощутит наш клинок в сердце.

Система Хамартия была словно создана для засад. Ее единственная обитаемая планета, к тому же ближайшая к центру, звалась Тидеем. Мир-кузница походила на крошечную, крепкую домну. Ее поверхность, будто грибок, покрывали куполообразные мануфактории. За Тидеем не было ничего, кроме череды газовых гигантов. Крупнейший из них, Полиник, также был наиболее удаленным от местного светила, а сила притяжения имела длинную хватку. Внешние тела переполненного рассеянного диска страдали под ее тиранией. Орбиты были крайне непредсказуемыми. Планетоиды и осколки замерзших веществ постоянно сталкивались. Зона представляла собой хаотичную сеть изменчивых траекторий. Для рулевых и навигаторов это было проклятое место.

И еще здесь находилась точка Мандевилля системы Хамартии.

Именно тут суда, странствующие по эмпиреям, переходят в систему. Точка выхода была не из легких. Многие неопытные пилоты и немало умелых ветеранов выходило из варпа только для того, чтобы врезаться в куски льда размером с город. Подобный инцидент не мог случиться с кораблем легионес астартес, но даже им придется действовать с предельной осторожностью. Все их внимание будет сосредоточено на известных естественных опасностях системы. Как сказал Аттик, они не будут ожидать и тем более не будут готовы к атаке. Только не здесь, так глубоко в собственном тылу.

Аттик стоял за командной кафедрой на мостике «Веритас феррум» и рассказывал своим легионерам о механике предстоящей войны. Переднее окно было закрыто непроницаемыми створами, ограждая их от токсичного зрелища эмпиреев, пока ударный крейсер шел по его течениям к Хамартии. В варпе разразилась буря. В такой близости от Мальстрима турбулентность и навигационные аномалии едва ли были чем-то необычным, но их мощь оказалась неожиданно большой. Также поступали тревожные новости насчет Астрономикана. Обнаружить его становилось все сложнее. Ориентироваться по нему и вовсе не представлялось возможным. Но Бхалиф Страссны нашел альтернативу и уверенно вел «Веритас феррум». Аномалия Пифоса была настолько сильной, что служила маяком для всего сектора Деметер, как Астрономикан для Галактики.

Знамения были мрачными. Аттик игнорировал их. Раздумья не помогут им в выполнении задания.

Капитан коснулся панели управления, и окно превратилось в огромный экран, на котором возникли проекции чертежей «Каллидоры», «Бесконечного великолепия» и «Золотой середины». Камн достал информацию из объемных хранилищ памяти когитаторов «Веритас». Добыча появилась перед Железными Руками, раскрыв все свои секреты. Камн и другие технодесантники проанализировали чертежи, и плоды их усилий позволили увидеть нечто более важное, чем секреты: слабость.

– Вот где мы нанесем удар, – говорил Аттик. – Эскорты должны быть уничтожены в самом начале операции. Когда мы избавимся от них, «Каллидора» почитай что наша, – он говорил уверенным тоном. Капитан не сомневался в исходе сражения. Он не стал лгать себе, будто подходит к вопросу с безразличием. Хотя его голос оставался спокойным, в груди горел обжигающий жар, и имя ему было месть. Он хотел оказаться по колено в крови Детей Императора. Хотел услышать под ботинками хруст черепов этих эстетов. Не будет ничего, кроме ярости войны, которую он нес предателям. Но он разрабатывал план с холодной, трезвой головой. Он требовал от себя такой же дисциплинированности, как и от людей под своим началом.

Аттик знал, что идеальных планов не бывает.

Он знал, что его примарх потерпел поражение из-за всепоглощающей жажды мести.

Еще он знал, что победит. Сведения, предоставленные ему Эрефрен, были такими подробными, такими точными, что только полный глупец мог бы с ними проиграть. А Аттик знал, что он не глупец.

Капитан сменил изображение на карту района вокруг точки Мандевилля Хамартии.

– И вот так, – произнес Аттик, – мы ударим по ним.

Он уже чуял кровь.

Эскадра Детей Императора вышла из варпа спустя двадцать четыре часа после того, как «Веритас феррум» достиг точки Мандевилля. Паузы между прибытием сил предателей и началом атаки Железных Рук не было. С визгом раковых цветов, кровоточащего излучения из имматериума, где прежде была лишь пустота, возникло три корабля. Внезапное появление гигантских масс активировало дожидавшееся их минное поле. Ловушка была примитивной в своей простоте. Обычно минное поле рассеивали по широкой площади в надежде, что кто-то случайно натолкнется на него. Но Аттик знал, где ждать врага. Его мины были не барьером. Они были его крепко сжатым кулаком. Пассивный ауспик каждой мины среагировал на корабли, и подрывные заряды понеслись к возникшим прямо посреди них монументам из железа и стали. Они обрушились на суда, будто рои огромных насекомых. Их уколы осветили пустоту космоса десятками сполохов. Вдоль корабельных корпусов расцвели огненные шары.

«Бесконечное великолепие» вошло в самую гущу мин. Один взрыв следовал за другим. Пустотные щиты упали, их энергия заискрилась вокруг корабля, словно заря. Удары продолжались, они пробили плиты правого борта и, достигнув сердца корабля, сломали ему хребет. Склады боеприпасов «Бесконечного великолепия» ощутили поцелуй огня и взорвались. Эскорт треснул напополам. На какое-то мгновение он будто завис, его очертания разделились, но еще были различимыми, гордость его шпилей и задиристость носа оставались нетронутыми, словно память веков могла срастить корабль обратно. А затем его поглотила смерть – ярящееся, визжащее новорожденное солнце вырвалось из нутра двигателей. Горящая плазма захлестнула вечную ночь стылого пограничья Хамартии и омыла оставшиеся суда эскадры.

За волной давления последовало пламя, сокрушив ослабевшую защиту «Золотой середины». Второй корабль сопровождения начал разворачиваться сразу, как только взорвались первые мины. Ему досталось почти так же, как «Бесконечному великолепию», но попадания были менее сконцентрированными, и борта суда, словно волдыри, покрыли раны. Когда разнесся смертный крик «Бесконечного великолепия», «Золотая середина» вздрогнула, и свечение его двигателей угасло. Корабль продолжал разворот, но двигался теперь неуклюже и медленно, будто раненый зверь.

Тем самым он угодил под бортовой залп ждавшего «Веритас феррум». Ударный крейсер заявил о своем присутствии. Лэнс-турели и батареи одновременно открыли огонь. Энергетические лучи прошили пустоту и обрушили слабеющие щиты «Золотой середины». Они разрезали бронированные плиты и вскрыли корабль. Затем его настигли снаряды с разрушительными зарядами взрывчатки. Артобстрел был непрерывным. Это было запоздалое правосудие, ответ на Исстванское унижение.

В коридорах эскорта разверзся ад. По ним прокатились стены очищающего огня, без разбору пожирая легионеров, илотов и сервиторов. Все они обратились в пепел. «Золотая середина» не успела сделать ни единого выстрела. Железный кулак ее оглушил, заткнул и уничтожил. Корабль закончил свои дни не в огненном взрыве. Он превратился в развалины. В считанные минуты корабль освещало лишь гаснущее пламя. Изрешеченный корпус погрузился в вечную ночь. Он неспешно и неуклюже вращался, сыпля обломками, и очередной мертвый мусор вошел на блуждающую орбиту далекой Хамартии.

Осталась только «Каллидора». Боевая баржа была настоящим левиафаном. Она так ощетинилась орудиями, что напоминала покрытое шипами существо из океанических глубин. Но еще она была сверкающим хрустальным городом. Она была фиолетовым драгоценным камнем, зловещим, озаряющим пустоту космоса высокомерием света. Она была восхвалением излишества. Многочисленность орудий могла сравниться с богатством украшений в стиле барокко. Грань между оружием и искусством стерлась. Статуи тянули к звездам руками, что были пушками. Лэнсы были встроены в бесформенные скульптуры, что напоминали застывшие взрывы или воплощали концепции исступления, крайности либо чувственности.

Мины попали в «Каллидору», но боевая баржа пережила атаку. Ее титанический силуэт стряхивал с себя урон. Корабль был вчетверо крупнее эскортов, вдвое больше «Веритас феррум» и какие-то мины не могли поставить его на колени. Судно Железных Рук обстреляло его, но этого также было недостаточно. «Каллидоре» можно было нанести повреждения, но оружием, доступным «Веритас феррум», уничтожить было невозможно. Только не до того, как ответный огонь превратит ударный крейсер в кучу обломков.

Аттик не ждал, что мины и лэнс-огонь сумеют уничтожить добычу. Он не ждал, что боевая баржа будет выведена из строя. Он даже не надеялся нанести серьезный урон. Он планировал лишь на мгновение ослепить, отвлечь ее. Для ослабевшего, меньшего и израненного «Веритас феррум» был только один способ расправиться с «Каллидорой».

Обезглавить ее.

В момент перехода эскадры в реальное пространство «Веритас» дал еще один залп. Но эти снаряды летели медленнее остальных. Они еще находились далеко от цели, когда отголоски смерти «Бесконечного великолепия» омыли «Каллидору». Они приближались с правого борта боевой баржи, ближе к носу, пока громадный корабль содрогался под испепеляющей волной. Взрыв захлестнул ощетинившийся шипами левый борт судна. По корпусу прокатилась энергия. Драгоценный камень засиял ярче, затем померк, скрытый затмением. Пустотные щиты не умерли, но дрогнули, открыв брешь для удара Аттика.

Рой снарядов приблизился к «Каллидоре». Это были абордажные торпеды. Десятки торпед. Они промчались сквозь пустоту, словно металлические акулы. Они были темной, невзыскательной, прямолинейной жестокостью на фоне сверкающей, цветистой славы Детей Императора. Они были посланием Аттика для предателей, которые некогда были ближайшими братьями Железных Рук. Они были правосудием, и они были местью, но также и уроком. Капитан собирался отплатить унижением за унижение, и делал он это с изобретательностью. Предатели победили на Исстване благодаря подлой неожиданности и численному превосходству. Аттик покажет им фатальную правду о том, каков на самом деле способ ведения войны Железных Рук. В нем не было хвастовства, которым славились Дети Императора. Он не был представлением, но это не делало его менее отточенным или менее творческим произведением искусства.

Орудия дальнего радиуса действия «Каллидоры» взревели в ответ. Ударный крейсер получил урон, но он уже начал отступать. Корабль продолжал атаковать, чтобы отвлечь на себя гнев «Каллидоры». Боевая баржа бросилась в погоню, подходя все ближе к граду абордажных торпед.

И угодила прямиком на следующий этап урока Аттика.

Расчет орбит мусорных обломков рассеянного диска представлял настоящую науку смертельных шансов и непредсказуемых пересечений. Путь от точки Мандевилля был полон опасностей для любого корабля, пока он не доберется до пограничья, расчищенного от мусора благодаря невероятной силе притяжения Полиника. Там было слишком много тел, слишком много траекторий, которые могли изменяться в результате случайных столкновений. Риск катастрофы оставался всегда.

Но временами риск можно превратить в определенность.

По полю боя странствовал осколок льда размером с гору. Неровной формы, в пару километров шириной, он был достаточно крупным, чтобы представлять угрозу для судов, но он был слишком видимым, даже в столь темном закутке, сияющим тусклым синевато-белым отблеском в холодном свете солнца. Кроме того, он покидал участок, где бушевала пустотная война. «Каллидора» проходила мимо него с правого борта, преследуя «Веритас феррум».

Аттик, находившийся в одной из передовых торпед, вглядывался в фронтальный обзорный иллюминатор. Он увидел, как ослепительный аметист «Каллидоры» посрамил блеклый перламутр льда. «Сейчас», – подумал капитан.

Словно подчиняясь приказу, установленные на осколке льда термоядерные заряды взорвались. Тьму озарил ослепительный свет. Взрыв расколол космическое тело надвое. Один кусок, вращаясь, улетел во мрак. Второй же понесся в боевую баржу. Обледеневший кулак был размером с треть «Каллидоры». Двигатели корабля вспыхнули от неотложного маневра. Его нос задрался, пока судно пыталось уйти с курса угрозы. Орудия левого борта открыли огонь, жаля приближающуюся гору из лэнсов, пушек и торпед. Ярость обстрела вырывала в толще льда воронки и кипятила поверхность. За осколком шлейфом следовали мусор и пар. Такая канонада могла бы разрушить корабль и испепелить его команду. Вот только на нем не было команды, и он представлял собою единую цельную массу. Его курс оставался неизменным. «Каллидора» не сумела сделать ничего, кроме как превратить лед в комету.

Комета ударила в нос. Попадание было не прямым, а корабль отличался прочностью. Но все равно лед смял фронтальные плиты брони, словно пергамент. Он расплющил нос и разрушил златокрылый символ. Умирающие орудийные системы изрыгнули плазменные ореолы. Многокилометровый корпус корабля утонул во взрывах. Сотня шпилей развалилась. Несколько секунд боевая баржа напоминала факел, пронзающий собственное пламя.

«Каллидора» вошла в форсированный разворот. Вспышка двигателей заставила его только еще больше выйти из-под управления. Замигали огни. За промежуток времени, что потребовался для полного разворота, сияющее высокомерие Детей Императора померкло.

Абордажные торпеды приблизились к цели вплотную. Аттик уже видел медленное вращение «Каллидоры». Корабль был таким громадным, что его беспомощность казалась невозможной. Он словно смотрел на континент, отправленный в свободное плавание. Он упивался зрелищем врага, временно превращенного в мертвый металл и окруженного сиянием боли. Один полный разворот без энергии и управления. Затем энергия вернулась. Пустоту снова озарила гордость «Каллидоры». Корабль остановил вращение. Он начал ложиться обратно на курс погони. Корабль был ранен. Его все еще сотрясали вторичные взрывы. Но еще он был зол, и искал цель, чтобы выместить на ней свою ярость.

Торпеды миновали разбитый, дымящийся нос. Они пролетели вдоль всей боевой баржей. Под ними высился ювелирный город из башен, подобный инструментам разрушения творца. Впереди выступал командный остров – массивная, увенчанная колонной структура, надстроенная над кормой. И теперь, только теперь, пелена спала с глаз Детей Императора, и они поняли природу настоящей угрозы. Турели начали спешно разворачиваться. Пушки перевели огонь на абордажные торпеды. Некоторые удалось сбить. Аттик, едва заметив огненные шары, понял, что это погребальные костры для его легионеров. Но их не было много. Железные Руки прорвались сквозь жалкую оборонительную сеть.

В последние секунды перед столкновением Аттик обратился по воксу ко всем торпедам.

– Дети Императора преклоняются перед совершенством. Пусть же они узрят наш подарок, братья. Мы несем этим предателям совершенство войны.

6
Философия на бойне / Обезглавливание / Креон

Абордажные торпеды врезались в командный остров и пробили себе дорогу внутрь, словно многочисленные удары гладием, оставляя колотые раны в горле «Каллидоры». Обезглавливающая стратегия Аттика требовала одновременного проникновения всех легионеров в верхнюю четверть структуры – так они могли сокрушить оборону Детей Императора, атакуя по множеству направлений. При этом Железные Руки будут оставаться достаточно близко друг к другу, чтобы отделения могли быстро объединиться. Капитана не интересовал захват инжинариума или ангаров. Он хотел заполучить мостик, и цели миссии были воплощением простоты, своеобразной формой совершенства: убить всех, уничтожить всё.

Торпеда Гальбы прогрызла дорогу через броню «Каллидоры» уровнем ниже большинства остальных. С шипением открылся люк, и легионеры бросились наружу, минуя по пути головную часть, почти добела раскаленную учиненным ею насилием. С Железными Руками бежали Кхи’дем и Птеро – Аттик снизошел до позволения Саламандрам и Гвардейцам Ворона немного восстановить свою честь. Но не более того, и на поле отмщения было допущено только по одному представителю каждого из легионов.

Антон вел бойцов по палубе, оказавшейся галереей. Как и корпус снаружи, внутреннее пространство корабля освещалось уже знакомым аметистовым сиянием – хотя теперь, когда свет окружал Гальбу, ему казалось, что оттенок больше напоминает не драгоценный камень, а кровоподтёк. Мраморный пол скрывался под ковром, материал которого странно ощущался при ходьбе. Что-то было не так с его поверхностью.

Галерея, двадцать метров в ширину и больше тысячи в длину, вела к левому борту. Её спланировали для принятия сотен посетителей, чтобы представленными здесь чудесами могло насладиться как можно больше глаз. В дальнем конце галереи виднелись громадные двустворчатые двери из бронзы, вчетверо выше космического десантника. Отделение продвигалось к ним, проходя под свисающими с потолка знаменами и минуя настенные гобелены, но Антон, сосредоточенный на дверях и ожидающий возможных угроз, уделял произведениям искусства лишь малую толику внимания. Он отмечал их присутствие, и ничего более.

Маниакальная тяга Детей Императора к картинам, скульптурам, музыке, театру и литературе не интересовала Гальбу. Во времена братства с III Легионом – как давно это было? Несколько недель назад? Вечность? – Антон провел какое-то время с воинами Фулгрима и всегда находил пышность их кораблей удушающей. Везде, куда ни повернись, оказывался какой-нибудь шедевр, требующий его внимания. Излишняя нагрузка, какофония ощущений, угрожающая ясности мышления. Именно в такие моменты Гальба ближе всего подходил к пониманию действий Аттика, систематически отбрасывавшего всё, что делало капитана человеком. В машине была чистота, и она укрепляла, ожесточала Железных Рук там, где Дети Императора давали себе послабления.

В те дни Антон думал об этих отличиях всего лишь как об эстетических разногласиях, но теперь сержант ощущал инстинктивное отвращение к искусству вокруг себя и отказывался замечать его.

И всё же, в ковре было что-то неправильное.

– Брат-сержант, – обратился к нему Вект. – Видите, что сотворили предатели?

Тогда Гальба посмотрел и увидел. Антон предположил, что знамена вывешивались в память о триумфах на поле боя – на них имелись какие-то эмблемы, но не было ни стягов, ни гербовых щитов, вообще никакой узнаваемой символики. Зато повсюду встречались руны, угловатые очертания которых выглядели чужеродными, а смысл ускользал от понимания – но продолжал извиваться под тонким льдом отрицания и рассудка. Постоянно повторялись два сочетания – первое из них напоминало пучок копий, пересеченных в виде восьмиконечной звезды, второе же выглядело как маятник, увенчанный серповидными клинками. Последний заставил сержанта скривиться в отвращении – Гальба не мог отвязаться от чувства, что символ улыбается ему, причем с самым омерзительным желанием. Любая плоть, на которую падала изогнутая ухмылка этой абстракции извращения, оказывалась загрязненной, и Антона охватило стремление очиститься от всех органических частей, остававшихся в нём. Лишь так он сможет избавиться от порчи, пытавшейся проникнуть вглубь его сущности.

Сержант оторвал взгляд от полотнищ. Продолжая бежать, он осознал истинную суть остальных произведений искусства – Железные Руки двигались вдоль галереи, посвященной болезненной остроте ощущений, картинам разложения, бреда и пыток. Гобелены живописали резню в виде услады для чувств – создания, некогда, быть может, имевшие в себе нечто человеческое, погружали пальцы в органы жертв и в свои собственные. Они пожирали живые черепа, купались в крови, словно та воплощала любовь. Худшим оказалось то, что гобелены были тем, что они изображали. Созданные из кожи, переплетенной с шелком, картины были преступлениями, которые восхваляли. Сотни жертв превратились в иллюстрации собственных смертей.

И тогда Гальба понял, что казалось ему неправильным в ковре. Покрытие пола оказалось воплощением тех же зверств, что и гобелены – плоть, мышцы, связки и сухожилия, превращенные в ткань существами столь же даровитыми, сколь и чудовищными. Ноги утопали в ковре, и то, что должно было ощущаться как дубленая кожа, обрело, благодаря добавлению волос, изящную мягкую податливость хлопка, сохранив при этом гладкость живых тканей, подобную мокрому шелку. Рисунок покрытия был абстрактным, в его образах и переходах слышалась музыка, порождавшая всё крики в мире. Над созданием ковра трудилось множество рук, и Антон не сомневался, что их обладатели один за другим стали частью своего творения. Их тела обратились подписями художников, возведенными в абсолют, и ткачам навсегда было суждено остаться внутри своего шедевра.

Конечно, мертвые не могли чувствовать боли, так почему Железным Рукам, увесисто топающим по галерее, казалось, что ковер извивается под ногами? Всё дело в материале, сказал себе Гальба, в ужасной гениальности его сотворения. Невозможно было найти иного объяснения, если только не позволить бреду запятнать разум, и Антон не мог позволить предателям и их кораблю одержать над ним такую победу.

Вместо этого сержант приготовил врагу абсолютное уничтожение. Он и его братья сокрушат это насилие иным, ясным и очищающим насилием машины. Бионическая рука превратилась в крепостную стену, сдерживающую чумные волны безумия. Болтер стал чем-то большим, нежели простым продолжением тела – Антона влекло вслед за оружием, словно стрелку магнита к железной горе. В конце этого пути Гальбе предстояло стать идеальнейшей машиной войны.

Каждое деяние сержанта на борту этого корабля, совершенное во имя Императора и примарха, приближало космодесантника к обещанному совершенству, чистому, не запятнанному безумием окружающей его плоти. Совершенству, которое должно было уничтожить иллюзию, обожествляемую Детьми Императора.

– Что случилось с этим Легионом? – задался вопросом Вект.

– Пока ничего, по сравнению с тем, что мы с ними сделаем, – ответил Гальба.

– Такое нельзя не заметить, – вмешался Кхи’дем. – Я никогда не видел подобного безумия, здесь кроется нечто большее, чем обычное предательство.

– В предательстве нет ничего «обычного», – огрызнулся Антон. – И нет преступления тяжелее.

– Я хотел сказать, – пояснил Саламандр, – что в увиденном нами скрывается ужасный смысл. Твой брат совершенно верно спрашивает, что случилось. Нечто и в самом деле произошло, и мы отворачиваемся от этого вопроса на свой страх и риск.

– Как только мы убьем их всех, у тебя будет сколько угодно времени на изыскания, – отозвался сержант, но ему самому ответ показался пустым и необоснованным.

До бронзовых дверей оставалось лишь несколько сотен метров, и рельефные изображения на них стали различимыми. Даже с такого расстояния стало ясно, что орнамент выполнен из тел, покрытых расплавленным металлом. С другой стороны дверей доносились звуки боя – низкое громыхание болтеров, рычание и визг впивающихся в кость цепных мечей, яростные крики сражающихся легионеров. Над белым шумом возносился могучий, менторский голос, хотя слова говорящего оставались неразборчивыми. Затем громкость рева взмыла, словно приливная волна, и двери распахнулись с оглушительным грохотом. В проём ринулись Дети Императора, готовые дать отпор тем, кто вторгся в их владения.

Несясь сломя голову, они встретили горячий прием от Гальбы.

Сержант атаковал во главе Железных Рук, построившихся «наконечником стрелы» – галерея оказалась достаточно широкой, чтобы всё отделение смогло рассредоточиться, и каждый боевой брат получил чистый сектор огня. Лоялисты открыли огонь ещё до того, как двери открылись полностью, и оттуда хлынули Дети Императора. Предатели не носили шлемов, то ли из высокомерия, то ли не успели надеть их, захваченные врасплох – Гальба не знал, да его это и не волновало. От попаданий масс-реактивных зарядов черепа бегущих впереди врагов лопались, словно перезрелые фрукты, но бойцы из задних рядов уже открывали ответный огонь. Наступление Железных Рук замедлилось.

– Уклоняемся, но продолжаем сближение, – скомандовал Антон по воксу.

В галерее не было укрытий, и они могли избежать уничтожения, только добравшись до врага и сокрушив его в ближнем бою.

Построение лоялистов утратило чистую симметрию, и легионеры начали двигаться случайными зигзагами. Продолжая бежать вперед, они метались влево-вправо, лишая врага возможности прицелиться, и вели огонь на подавление. Хоть сколько-нибудь точно стрелять в таких условиях было невозможно, но поток зарядов оставался смертоносным. На глазах Гальбы один из предателей упал, задыхаясь с разорванной глоткой.

Огонь Железных Рук подарил им несколько драгоценных секунд и ещё немного метров, и воины оказались намного ближе к противнику, когда ответная стрельба началась по-настоящему. Впрочем, Дети Императора как будто столь же неистово жаждали ближнего боя. Не останавливаясь для прицеливания, предатели бросились в атаку, и в их голосах равно звучали крики наслаждения и вопли ярости.

Две силы сошлись вплотную, и Антон сумел лучше разглядеть лица предателей. Трансформации, которым подверглись его бывшие братья, оказались, самое меньшее, столь же отталкивающими, как и почитаемое ими искусство. Дети Императора терзали собственную плоть – Гальба видел руны, складывающиеся из ран, скальпы, разрезанные в лоскуты и поднятые над черепами на металлических каркасах. Шипы, витки колючей проволоки, искаженные фрагменты скульптур и прочие болезненные порождения извращенного воображения уродовали легионеров, смеющихся над собственной болью.

К сержанту неслись воплощенные мрачные насмешки над единением органического с неорганическим, принятым в его легионе. Там, где Железные Руки заменяли слабость плоти силой металла, Дети Императора использовали одно, чтобы разрушить другое, и наоборот. Десятый легион искал чистоты. Порождения Третьего утопали в адских наслаждениях. Там не было места разуму, только лишь ощущениям, всё новым, и новым, и новым. То, что предатели прибегали к самоистязанию, радовались причиняемым себе мукам, означало лишь одно – их терзал неутолимый голод. Ныне Дети Императора поклонялись ощущениям, и состояние абсолюта чувств пытало их, оставаясь близким и вечно недоступным.