Текст книги "Проклятье Пифоса (ЛП)"

Автор книги: Дэвид Эннендейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

В считанные секунды, последовавшие после предупреждения, приближающийся враг оказался достаточно близко, чтобы услышать его. Рычание эхом разнеслось в зеленой мгле. Под тяжелыми телами трещали ветки. Построение начало продвигаться по открытой местности в сторону рощи.

– Даррас, – произнес Аттик. – Статус?

– Жду приказа.

– Исполняй.

Череда взрывов разорвала основания стволов. Деревья пошатнулись, а затем с оглушительным треском высвободились из объятий друг друга и рухнули на землю. Они упали, словно аппарели громадной десантной капсулы. Со своей позиции на правом фланге Гальба следил за их падением, не беспокоясь насчет того, что они могут задеть построение. Даррас был мастером в физике подрывания. Земля содрогнулась от падения громадных стволов по обе стороны легионеров.

Деревья скрывали за собой колонну из черного камня. Цвет был насыщенным, как будто у обсидиана, но не давал ни отблеска, ни отражения. Казалось, она поглощала свет, излучая взамен ореол теней. Колонна была изогнутой, свиваясь ввысь, будто змея, готовая нанести удар. Ее верхушка расходилась тремя шипами, похожими на когти. Поверхность исчерчивали трещинки и линии, и Гальбе почудилось, что в них есть закономерность. Вот только его взор никак не мог уловить ее. Он не мог сосредоточиться ни на одной точке на колонне. На первый взгляд она казалась искусственной, но в камне была некая текучесть, как будто он вырвался из земли расплавленным потоком, а потом застыл в этой форме. Чутье подсказывало сержанту, что оба предположения верны и неверны одновременно.

Железные Руки были всего в паре метров от колонны, когда появились охотники. Они вышли из джунглей со всех сторон. Мгновение звери колебались, принюхиваясь и приглядываясь к своей добыче, выбирая, откуда лучше атаковать.

– Брат Птеро, – провоксировал Гальба, – думаю, насчет биологических особенностей этих животных у тебя нет сомнений.

– Нет, – согласился Птеро. – Они – плотоядные. Это точно.

Железные Руки сражаются с монстрами Пифоса

Это были двуногие ящеры, высотою с восемь метров. Для существ таких размеров строение их тела было удивительно гибким. Передние конечности зверей были длинными и заканчивались пятипалыми лапами, большие пальцы на которых представляли собою острейшие когти размером с цепной меч. Их шеи были удлиненными и гибкими, занимая почти треть от общего роста. Челюсти животных, наполненные зубами размером с гладий, были распахнуты, и из них вырывалось тяжелое дыхание. Казалось, они улыбаются.

Гальба насчитал двадцать существ. В джунглях за передними линиями слышались крики других. Отдельные рыки сливались в единый коллективный рев, что резонировал в груди сержанта. Это была хищная песнь, хор звериной ненависти и стремления. Ящеры перешли в наступление.

– Огонь, – приказал Аттик. Его хрип прозвучал по воксу столь же хищно.

Первые пару секунд трансчеловеческие охотники контролировали поле боя. Их оружие разрывало первых ящеров на куски, взрывая головы, отрывая конечности и шеи, решетя тела. Затем, со смертоносной ловкостью, рептилии отомстили. Они могли прыгать. Из полога леса вырвалась вторая линия, пронесшись над дергающими трупами павших сородичей. Вдруг выстрелы Гальбы оказались слишком низкими, когда существо взмыло на два метра над землей и ринулось прямо на него. Оно приземлилось напротив сержанта, врезавшись в землю с такой силой, что встряска едва не сбила его с ног.

Зверь махнул когтями-лезвиями. Гальба парировал удар болтером. Ящер выгнул шею над его блоком и сомкнул челюсти у него на голове. Воин услышал, как ломаются зубы о керамит, и ощутил, как другие клыки впились в горжет и колют шею. Он выстрелил вслепую. Попадания снарядов отбросили монстра, заставив его отступить на шаг. Взревев от боли и ярости, с виднеющимися сквозь дыры в теле ребрами, он снова кинулся на него. Гальба пригнулся, открыв огонь по челюсти ящера, и снес ему макушку.

Едва сержант выпрямился, скользящий удар слева заставил его пошатнуться. Еще одна рептилия всей массой приземлилась на стоявшего рядом с ним брата. Зверь раздавил легионера, тонны костей и мяса расплющили его доспехи, будто яичную скорлупу. Гальба перевел огонь зверя и полоснул очередью по шее. Ярость не позволила ему умереть сразу. Прежде чем упасть, монстр погрузил когти в тело жертвы и разорвал его.

Ящеры уничтожали и других Железных Рук, поэтому построение адаптировалось, став непрерывно сжимающимся кольцом. Воины изменили траекторию огня. Поняв, что звери умеют прыгать, они начали истреблять их издалека. Но животных не становилось меньше. Витавшая в воздухе кровь привлекала все новые стаи охотников, и их количество неуклонно росло.

Построение достигло колонны.

– Госпожа Эрефрен, – сказал Аттик. – Делайте, что нужно. Братья, не расходуйте зря боеприпасы. Мы одолели только половину пути.

Гальба переключился на цепной меч. Битва превратилась в рукопашную схватку. Ящеры сбились в кучу, сражаясь и терзая сородичей ради жажды поживиться. Железные Руки были окружены стеной шкур, клыков и когтей. Цепной меч Гальбы выл, каждым взмахом разрывая мышцы и кости. Промахнуться было невозможно, но и ответной атаки избежать также было нельзя. Удары сыпались с массивной животной яростью.

Теперь он стоял спиной к колонне. Гальба не был псайкером, но он чувствовал, как нечто исходит от камня и просачивается в его сознание. Это была дрожь, это было тепло, это был шепот. На мгновение ему почудился смех, но затем взор заполонила истекающая слюной пасть, его оглушил рев, и он ответил собственным воинственным рыком и воем цепного клинка.

По воксу раздался вздох Эрефрен. Сжимая обеими руками цепной меч, омываемый кровью рептилий, Гальба смотрел только вперед, выживая одну секунду за другой. Но он догадался, что астропат коснулась колонны. Сержант ощутил ее шок рваным порезом в жуткой ауре камня. Он услышал удивленное бормотание по воксу и понял, что момент эхом отдался по всему построению.

– Госпожа Эрефрен? – произнес Аттик, напряжение боя ощущалось даже в его механическом голосе.

– Да, капитан, – напряжение Эрефрен было совершенного иного рода и порядка. Гальба поразился тому, что женщина вообще могла говорить. Ее голос был ломким, словно древняя бумага, слабым, как тень надежды, он был актом сверхъестественной силы воли. – Мы можем идти, – просипела она. – Мы должны идти.

– Болтеры, – приказал Аттик. – Беглый огонь.

Гальба опустил цепной меч по смертоносной дуге, выпотрошив ящера перед собой. Затем одним плавным движением он магнитно закрепил цепной меч на поясе и выхватил болтер. Сержант нажал спусковой крючок в тот же миг, что и остальные боевые братья. Залп массореактивными снарядами в упор обрушился на ящеров, словно артиллерийский удар. Звери завопили, но в следующую секунду высокий булькающий звук оборвался. Их тела разворотило и откинуло на наступающих сзади сородичей.

– Идем на прорыв, – сказал Аттик.

Построение перестроилось клином. Железные Руки и Саламандры с капитаном во главе ринулись на хищников, и тупое острие наконечника прорвалось сквозь барьер беснующейся плоти. Гвардия Ворона набрасывались на стаи сзади, не давая им полностью окружить более крупную формацию. Теперь они сосредоточили усилия на рептилиях, наступавших со склона. Ящеры оказались между двумя группами легионеров, и их атака захлебнулась. Клин набирал скорость. Огонь не стихал и, наконец, численность ящеров начала снижаться. Новые стаи больше не присоединялись к сородичам, и выжившие стали отступать.

К тому времени как легионеры достигли вершины плато, рептилии окончательно прекратили погоню. Вместо этого они занялись трупами, что окружали колонну. Гальба слышал, как они ревут и дерутся над добычей. Он знал, что рептилиям было кем пировать. Сержант постарался не думать о телах, которых им пришлось бросить позади. Но затем он услышал тихую ругань Векта. Апотекарий стоял через двух воинов от Гальбы.

– Ни одного, – говорил Вект. – Ни одного не изъял.

Он был в ярости.

Гальба нахмурился. Больше потерь, которых Железные Руки не могли позволить. Больше генетического семени, которое исчезло навсегда, так что будущее легиона придется обеспечивать тем, что осталось. Больше братьев, которые лишилось самого простого достоинства в смерти.

И теперь он невольно думал о том, что сейчас пожиралось в тени колонны.

4
Плацдарм/Нечего бояться/Синестезия

Базу основали на месте высадки. По земле к ней можно было подойти только с востока, но Аттик все равно велел возвести стены по всему периметру возвышенности. С «Веритас феррум» на лихтере спустили модульные укрепления и здания, а также строительные бригады из числа сервов легиона. Еще к ним выслали подкрепления. К приходу ночи на Пифосе выросла крепость. Она стала железным ответным ударом на необузданность планеты. Если джунгли пытались очистить поверхность Пифоса от Железных Рук, им это не удалось. Легионеры пробудут тут столько, сколько решат сами.

Эрефрен осознавала, что вокруг нее вырастает твердыня. Хотя астропат не видела самой стройки, она ощущала ее тяжеловесность. Она была в ответе за появление стен, командного пункта, спален, склада боеприпасов и прочего. В немалой степени база была ее творением. Именно ее поиск заставил легионеров отправиться в джунгли, и за это они дорого заплатили. Именно по решению Ридии базу решили заложить здесь, а не рядом с колонной, и она была благодарна за то, что окончательный выбор предоставили ей.

– Вы уверены? – спросил ее Аттик, когда они возвратились к месту высадки. – Мы могли бы занять местность вокруг колонны, если вам необходима близость с ней.

– Капитан, – ответила она, – та территория непригодна для обороны.

Астропат до сих пор ужасалась мысли о том, сколько потребовалось жизней, чтобы захватить и удержать тот низинный участок джунглей. Перспектива оставаться вблизи от колонны вселяла в нее настоящий страх.

– Нет такой территории, которую нельзя было бы удержать, – произнес Аттик. – Если нужно, мы сделаем это.

– Нет, первичного контакта было достаточно, капитан. Этой близости вполне хватит. То, что необходимо, я смогу сделать и отсюда.

В командном блоке находилась небольшая лишенная окон комнатушка, в которой едва хватало места для трона астропата. На нем и восседала Эрефрен, и пока снаружи шло строительство, она внутренним взором изучала колонну в нескольких километрах от них.

Женщина не стала рассказывать Аттику, что ощутила во время прикосновения к колонне. В тот миг варп раскрылся перед ней, словно внезапно распустившийся бутон. В сознание хлынули откровения, видения безумия и безграничности невероятного слились воедино. И прежде чем убрать руку, она мимолетно заметила нечто за горизонтом новоприобретенных познаний. Дворец, крепость, лабиринт и сад. Нелепые образы, она понимала это. То были всего лишь ее интерпретации бесформенного, необходимостью разума придать осмысленность тому, чего не существовало в реальности, словно видеть в облаках некие фигуры. Не более того. Ничем другим они быть не могли. И все же ужас от появления тех образов заставил ее отдернуть руку от колонны.

Ей не хотелось думать о том, свидетелем чему она стала, но иного выбора не было. Это была сингулярность, угнездившаяся в центре ее разума, и теперь все мысли астропата крутились вокруг нее. Она не могла избежать ее притяжения, но боялась разрушить свое «Я», сдавшись перед ее свитым в спирали очарованием. Этот страх, надеялась Эрефрен, а также физическое расстояние придадут ей таких нужных сил, чтобы читать варп и при этом не сгинуть в его пучинах. А ей требовалось читать его, ибо в миг контакта она узрела проблеск чего-то другого.

Она увидела флот.

На Пифос опустилась ночь, и она походила на очередного хищного зверя. Облака сгустились сплошным покровом, сквозь который не могли пробиться ни звезды, ни луна, поэтому тьма была кромешной. Она была удушающим мраком. Йерун Каншелл понял, что ему трудно дышать. Слишком богатые ароматы джунглей, разносимые влажностью, которой он почти мог коснуться, обволакивали и сдавливали голову. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы не начать задыхаться. Если он станет дергаться, тщетно пытаясь вдохнуть более чистый воздух, то не сможет остановиться. Каншелл видел, как некоторые из высадившихся вместе с ним слуг прерывисто и отчаянно хрипели. Они не могли найти облегчения, и он видел в их глазах растущую панику. Поэтому он продолжал дышать размеренно и спокойно.

Тьма обладала и иным оружием. Доносившиеся из джунглей звуки, казалось, стали громче. Еще днем Каншелл видел не далее чем на несколько метров за линией деревьев. Стены возвели до наступления сумерек. Работа не требовала от него присутствия на укреплениях, поэтому он не видел джунглей вот уже несколько часов. Но когда в небе померкли последние огни, зовы и крики разом выросли в интенсивности и частоте. В этом он не сомневался. Каншелл с ужасом вслушивался в то, как вторящие друг другу рыки безостановочной войны принимают устрашающее подобие хора. Пифос пел, и песней его было смертоубийство.

Спальня сервов представляла собой большое прямоугольное строение у северной стены. После окончания строительной смены Каншелл прошел по внутреннему двору, где в резком освещении прожекторов его тень походила на зазубренное угловатое существо. Подходя к двери, он замедлился. Рядом с ней на земле сидела Агнес Танаура. Женщина всматривалась в пустоту неба. Этой ночью в ее лице не было ничего красивого. Она выглядела встревоженной.

Танаура опустила глаза и посмотрела на Каншелла. Должно быть, она заметила его неохотную походку, потому что сказала:

– Сегодня я не стану поучать тебя Йерун. Не здесь.

– Боишься, что тебя поймают? – он был не в самом добром расположении духа. Но тяжесть ночи давила на него, крики из джунглей походили на укусы по его психике. Насмешки над Танаурой были не более чем пустой бравадой.

– Нет, – ответила она, не клюнув на приманку. Либо женщина разгадала ее, либо же она ее не заботила. – Этой ночью мне потребуется вся моя вера, – сказала она. – Мне жаль.

Ей было искренне стыдно.

– Не стоит, – произнес Йерун, ощутив прилив собственного стыда. – Будь сильной, – добавил он, не вполне уверенный, зачем это сказал, но ответив на нужду женщины в солидарности. Смущенный, нервничающий, он избегал смотреть на Танауру, пока входил в казармы. Внутри была единственная комната с рядами кроватей высотою в пять коек. Каншелл пошел между ними, следуя за тусклыми люмополосами на полу, чтоб добраться до своего места в самом конце зала. Большинство других коек были заняты. В спальне царила гробовая тишина, и от этого безмолвия у него мурашки бежали по коже. Никто не храпел. Каждый серв, мимо которого он проходил, лежал неподвижно, не смыкая глаз. Дыхание, которое слышал Каншелл, было слабым, нерешительным. Его окружали люди, которые наблюдали, ждали, пытались расслышать. Их попытки были заразительными. Когда он взобрался по лесенке на верхнюю койку и лег, то также начал прислушиваться.

Он прислушивался к тому, чего на самом деле слышать не хотел. Каншелл не хотел знать, чем оно окажется. Это было нечто отличное от звериного рычания. Это было нечто, свивающееся за вуалью ночи. Реальность была всего лишь мембраной. Она была слишком тонкой и становилась все тоньше, словно пытаясь удержать то, что давило на нее.

Йерун прижал ладони к глазам. Откуда у него такие мысли? Бессмыслица какая-то. Реликты темной, суеверной эпохи. Им не место в просвещенном Империуме. Танаура и ее приспешники могли молиться своему божеству, но он знал Имперскую Истину, и поэтому знал, что в ней говорилось касательно этих иррациональных кошмаров.

– Довольно, – прошептал он так тихо, что сам едва услышал свои слова. – Довольно, довольно, довольно.

Слова были хрупкими. Они рассыпались, будто обугленная бумага, расслаиваясь в пепел. Когда они стихли, ложное безмолвие во мраке подкралось ближе. Каншелл лежал, натянутый как струна, с напряженными до треска жилами. Он попытался зашептать снова. Попытался сказать: «Здесь ничего нет». Слова умерли до того, как серв выговорил их. Что, если они не давали ему услышать то, чего он так боялся услышать? Что, если он не догадывался, что оно уже совсем близко?

Со всех сторон его окружали ряды за рядами таких же неподвижных мужчин и женщин, таких же запуганных, как он сам. Ожидание становилось безумием. За несколько минут лежания Каншелл перестал пытаться словами отогнать страх. Он поглотил его без остатка. И все равно серв ничего не слышал и не видел.

Ничего не слышно. Ничего не видно. Нечего бояться. Нечего, нечего, нечего. Но это «нечего» было хрупким. Малейшее усилие, и оно разлетится на мелкие осколки. И когда это произойдет, что дальше? От этой мысли его воображение сходило с ума. Оно не могло представить ответ, поэтому изображало его как лавину ужасов, отвратительных смертей и крадущейся страшной неосязаемости. Каншелл задыхался. Пальцы скрючились в когти. Ему хотелось рвать воздух, только чтобы вновь начать дышать. Грудь задрожала от слабых вдохов. Рот широко открылся. Крик был неслышимым. Звук был запрещен из-за того, что он мог в себе таить. И все равно здесь ничего не было.

Пока, словно насекомое на границе зрения, там что-то не появилось.

Даррас заметил идущего в сторону укреплений Кхи'дема. Он двинулся на перехват.

– Ты ищешь что-то, сын Вулкана? – спросил он, поздравив себя с тем, что сумел сказать это вежливым, но твердым тоном. Сержант не поддался инстинктивному желанию начать беседу с открытой недоброжелательности. Он обогнал космического десантника на пару шагов, а затем остановился и встал к нему лицом.

Кхи'дем не стал торопить события. Он также остановился.

– Я собирался пройтись к стене, – сказал он.

– Думаешь, мы могли быть небрежными в организации обороны?

– Вовсе нет.

– Тогда я не понимаю цели твоей прогулки.

– Ты запрещаешь мне ходить туда? – спросил Кхи'дем.

Даррас был невольно впечатлен. Саламандра имел полное право впасть в слепую ярость, но он оставался спокоен. Вопрос прозвучал скорее как искреннее любопытство, чем вызов.

– Нет, – ответил он. – Но я советую тебе прогуляться в другое место.

– Почему?

– Там наш капитан. Вместе с братом-сержантом Гальбой.

– Ясно.

– В самом деле? Ты хоть понимаешь, как сильно вредишь Гальбе в глазах нашего капитана всякий раз, как тебя видят возле сержанта?

– Ах, – произнес Кхи'дем. – Полагаю, теперь понимаю. Спасибо, что поговорил со мной, сержант Даррас. Я сделаю, как ты предлагаешь.

Даррас подождал, пока Кхи'дем не уйдет.

«Иди, – подумал он. – Займись чем-то полезным и не путайся под ногами».

Он видел логику в миротворческих потугах Гальбы, но не понимал, что они могли от них выиграть. Железные Руки не могли полагаться на Саламандр и Гвардию Ворона. Гальба потакал своим желаниям, считая иначе, и это могло поставить под угрозу его собственную надежность на поле боя.

Даррас надеялся, что сможет переубедить его.

Ночь пахла неправильно.

Гальба стоял на восточном укреплении базы, наблюдая за джунглями. Он стоял здесь вот уже полчаса, пытаясь понять, что его так тревожило. Это была не просто тьма, скрывавшая хищников Пифоса. Он осознал, что это, как раз когда заметил справа от себя вырисовывающуюся фигуру. Обернувшись, сержант увидел, что к нему шагает капитан. Всем своим видом Аттик воплощал рациональность. То, что не было генетически усилено, заменили бионикой. Само его существование было триумфом науки. При приближении капитана нелогичная мысль раскололась вдребезги. Аттик требовал не только дисциплины рассудка, но также стратегии, и он получит и то, и другое.

И все равно, ночь пахла неправильно.

– Брат-сержант, – поприветствовал его Аттик.

– Капитан.

– Ты что-то высматриваешь. Что именно?

Гальба тщательно подобрал следующие слова, но только из-за чувства долга, а не чтобы избежать правды. Он никогда бы не стал скрывать что-либо от капитана. Но также он не хотел быть неточным в формулировках, и постарался избавиться от раздражающей неопределенности.

– Я не уверен, – признался сержант. – В воздухе чувствуется привкус, который я не могу распознать.

– Мы в джунглях, сержант Гальба. Учитывая большое количество жизненных форм, определенное смешение запахов и привкусов едва ли удивительно, даже с нашими чувствами.

Он не упоминал о запахах.

– Вы ощущаете нечто схожее, капитан?

– Ничего, что я бы не ожидал, – без колебаний сказал Аттик, как будто это он уже для себя решил.

Гальба колебался, затем решил, что не может принять это объяснение.

– В воздухе чувствуется кровь, – сказал он.

– Конечно. Мы видели жестокую сущность этой планеты.

– Но под этим привкусом есть нечто еще, – настаивал Гальба, – и прежде я с таким не сталкивался.

Секунду Аттик молчал.

– Опиши, – наконец сказал он.

– Если бы это было так легко, – Гальба закрыл глаза и глубоко вдохнул зловонную ночь. Он сосредоточился на работе своего нейроглоттиса, пока тот анализировал ароматы почти на молекулярном уровне. – Привкус лишен смысла, – произнес сержант, – он не похож ни на что, – легионер остановился. Это было неправильно. То, что было под кровью, за кровью, но все же связанной с нею, имело привкус. Это…

Гальба пошатнулся. Он прорвал чувственный камуфляж и нырнул в бездну невозможности.

– Это привкус тени, – выдохнул он, и тени наполнили его горло. Он закашлялся, пытаясь избавиться от них. Теперь они были ему известны, и он не выговорить это знание.

– Брат-сержант? – спросил Аттик.

Гальба едва слышал его.

– Я чую шепоты, – сказал он. Гальба не знал, произнес ли это вслух. Тени и шепоты стали для него всем миром. Они были адом синестезии. Захлебываясь влажным, цепким дымом теней, он не видел, что отбрасывало их и придавало им форму. Из-за того, что он не видел тени, он не мог понять их. Гальба ощущал очертания слов и недобрую вонь языка, которого никогда не должно было бы понимать здравомыслящее существо. Смысл парил где-то вне пределов его сознания. У него была форма, форма, звучавшая как смех добычи и крик звезды.

Аттик поймал сержанта за руку, когда его колени начали подгибаться. Вокруг него зажужжал, разносясь эхом, странный звук. Казалось, он исходит от самого капитана. Он не прекращался. Спустя, казалось бы, целый век, Гальба понял, что слышит собственное имя. Он ухватился за эту опору рациональности, логичности. Реальность вновь обрела явственность. Его ощущения вернулись в норму. Гальба выпрямился.

– Не понимаю, что случилось, – сказал он. – Я ведь не псайкер.

Его самому не понравился свой защитный тон.

Оставшийся органический глаз Аттик приковал его проницательным взором.

– Не забывай, где мы находимся, – сказал он. – Барьер между реальностью и варпом здесь тонок. Не стоит удивляться эффектам, вызванным воздействием эмпиреев. Было бы странно, если бы мы не испытывали подобного рода галлюцинаций.

– Это были не просто галлюцинации. Шепоты…

Аттик оборвал его на полуслове.

– Это были не шепоты. Так ты интерпретировал то, что переживал. Я ничего не слышал.

«Потому что вы решили не слушать», – подумал Гальба, но тут же отогнал мысль. Аттик был прав. Он вел себя так, будто никогда раньше не слышал об Имперской Истине. Никаких шепотов не было. Под языком не скапливались тени. И, что важнее всего, к нему не прикасался ничей злобный разум.

– Как и я, – произнес он, соглашаясь с капитаном, и понял, что сказанное им только что – правда. Он ничего не слышал.

А затем кто-то закричал.

Какое-то мгновение Каншеллу казалось, что крики его собственные. Его рот все еще был широко открыт. Его руки все еще были прижаты к закрытым глазам, чтобы не видеть движущейся тьмы. Но он все равно продолжал ощущать шелестящий поток миллиона насекомых. Он чувствовал дыхание безгубых ртов, произносящих богохульные слова. Поэтому, конечно, крик был.

Но он принадлежал не ему. Его горло крепко сжимал ужас почти увиденного. Серв ощутил, как над ним что-то проскользнуло. Оно было не более овеществленным, чем мысль. Возможно, ею оно и было. Но идея могла таить в себе опасность. Именно мысли и ничего больше парализовали его тело. Мысль когтем проходила по его телу. Она сковала сердце Каншелла льдом. И мысль была не его. Подобная мысль не могла принадлежать человеку, но исходила от чего-то, ведавшего страхи мужчин и женщин, знавшего каждую их форму, нюанс и запах, знавшего их, словно само было создано из этих самых страхов.

Дыхание вырывалось из напряженного горла Каншелла тонким, пронзительным воем. Мгновение идея парила над ним, а затем двинулась дальше. Йерун не знал, куда она направилась, только то, что больше мысль не пыталась соблазнить его открыть глаза и позволить себя охватить безумию.

Но кто-то посмотрел, ибо этот кто-то кричал. Кто-то посмотрел на существо, что не существовало вне пределов концепции, но этого оказалось достаточно. Голос принадлежал мужчине. Он казался скорее звериным, нежели человеческим. Человек орал, даже не останавливаясь, чтобы сделать вдох. Затем Каншелл услышал топот ног.

Мысль поблекла. Вместе с нею ушел и страх. Ему на смену пришел стыд, который был почти желанным. Йерун опустил руки и открыл глаза. У потолка ничего не таилось. Спальня была такой же, что и раньше, только теперь с кроватей слышалось шевеление. Крик отбивался от стен, терзая Каншелла своей болью и ужасом. Стыд заставил серва действовать. Он соскочил с койки, неуклюже приземлился и, шатаясь, вышел в проход между кроватями. Крики доносились из столовой, прилегавшей к спальной комнате. Он выбежал в дверь, обгоняя несущийся следом стыд. Ужас перед ничем заставил Каншелла подвергнуть сомнению свою веру в Имперскую Истину, и он искупит себя, принеся успокоение и рациональность страдающему человеку.

Едва он добрался до столовой, как крики изменились. Они стали прерывистыми. На секунду их заглушила ужасная влажная рвота, а затем они возобновились, став еще более резкими. Теперь Каншеллу казалось, что голоса два, и их крики переплетались в хоровую спираль отчаяния.

Он ворвался в комнату, плечом высадив пласталевую дверь. В центре помещения, спиной к Каншеллу, стоял Георг Паерт. Он был один. Его плечи содрогались, руки были подняты, локтями наружу, словно он прижимал ладони к лицу. Оба крика исходили от него.

Каншелл стал пробираться между металлических столов к серву инжинариума.

– Георг? – окликнул он его, стараясь говорить ровно и спокойно, но достаточно громко, чтобы Георг услышал его сквозь свои вопли. Приблизившись, Йерун увидел, что Паерт стоит в расширяющейся луже собственной крови. – Георг? – повторил он. Спокойствие и решимость стали покидать его. Ужас возвращался.

Паерт обернулся. Каншелл отпрянул. Серв разорвал себе горло. Плоть и мышцы свисали, словно изодранные занавески. Кровь пропитала куртку и руки Паерта. Его рот был широко раскрыт, но из него больше не доносилось ни звука.

Но крик все равно был слышим, два голоса все равно исходили от одного человека, и теперь крики формировали контрапунктные слоги: МАААААА, ДАААААИИИЛ. Они создавали единое слово, и слово то было кровью, и было безумием, и было отчаянием. И было молитвой.

Паерт рухнул на колени, жизнь постепенно вытекала из его тела. Он поднес руки к глазам и погрузил в них пальцы. Серв глубоко вдохнул и потянул, словно вырывая кусок мяса из туши. С руками, полными желеобразной массы, он повалился на пол.

Каншелл отступил назад, перед глазами все еще стоял наихудший ужас, который не был самоубийством Паерта. Наихудший ужас вцепился в его рассудок, словно опухоль.

Йерун услышал за спиной тяжелую поступь керамитовых ботинок, и, обернувшись, увидел Гальбу и Аттика. Боги здравомыслия прибыли слишком поздно. Теперь он уже не познает покоя. Трепет, который он всегда испытывал в их присутствии, утонул в том наихудшем кошмаре. Каншелл уставился на Железных Рук, и облек свой наихудший ужас в слова.

– Его глаза, – просипел он. – Его глаза кричали.