Текст книги "Проклятие Дейнов"

Автор книги: Дэшилл Хэммет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

18. Апельсин

– Все нелепо, – сказал я. – Полная галиматья. Когда мы схватим этого человека – мужчину или женщину, – окажется, что он ненормальный и ждет его не эшафот, а желтый дом.

– Очень характерно для вас, – ответил Оуэн Фицстивен. – Вы растеряны, ошеломлены, обескуражены. Признаете, что столкнулись с мастером, ищете преступника, который умнее вас? Да ни за что. Он вас перехитрил, следовательно, он идиот или сумасшедший. Ну, ей-богу же. Эта оценка и вам ведь не льстит.

– Но он должен быть ненормальным, – настаивал я. – Смотрите: Мейен женится...

– Вы что, – спросил он с отвращением, – снова будете декламировать вашу сагу?

– У вас непоседливый ум. В этом деле непоседливость мешает. Развлекая себя интересными мыслями, преступника не поймаешь. Надо сесть, разложить все собранные факты и крутить их, крутить, пока они не сцепятся.

– Ваша метода – вы и мучайтесь, – ответил он. – Но почему я должен страдать – убейте, не понимаю. Вчера вечером вы воспроизвели сказание о Мейене – Леггете – Коллинсоне раз пять во всех подробностях. И сегодня с завтрака ничем другим не занимались. С меня хватит. Нельзя превращать тайны в такое занудство.

– Черт возьми, после того как вы отправились на боковую, я просидел еще полночи и пересказывал всю историю самому себе. Надо крутить ее и крутить, мой милый, пока все не сцепится.

– Мне больше нравится школа Ника Картера? Неужели ни одна догадка не забрезжила у вас после этого кручения?

– Да, одна догадка появилась. Вернон и Фини напрасно решили, что Коттон помогал Уиддену в похищении, а потом его предал. По их мнению, Коттон составил план и убедил Уиддена выполнить черную работу, а сам прикрывал его, пользуясь своим официальным положением. Коллинсон помешал их затее и был убит. Тогда Коттон заставил жену написать записку – это и в самом деле липа, написано под диктовку, – убил жену и навел нас на Уиддена. Коттон первым выскочил на берег, когда мы подплыли к убежищу, – чтобы Уидден наверняка был убит при задержании и не успел заговорить.

Фицстивен провел длинными пальцами по рыжеватым волосам и спросил:

– Вы не считаете, что Коттоном могла двигать ревность?

– Могла. Но чего ради Уидден стал бы плясать под его дудку? Кроме того, как такой расклад согласуется с делами в Храме?

– А вы уверены, – спросил Фицстивен, – что не напрасно ищете между ними связь?

– Уверен. В течение нескольких недель убиты отец Габриэлы, мачеха, врач и муж – все самые близкие люди. Для меня этого достаточно, чтобы искать связь. Если вам нужны еще звенья, могу указать. Аптон и Рапперт, очевидные виновники первой трагедии, были убиты. Холдорн, виновник второй, был убит. Уидден – третьей, был убит. Миссис Леггет убила мужа; Коттон, по-видимому, убил жену; и Холдорн убил бы свою, если бы я не помешал. Габриэлу в детстве заставили убить мать; служанку Габриэлы заставили убить Риза и натравили на меня. Леггет оставил письмо, объяснявшее – не вполне удовлетворительно – все события, и был убит. То же самое произошло с миссис Коттон. Назовите любую из этих пар совпадением. Назовите любые две пары совпадениями. И все равно за этим виден человек, который действует по одной излюбленной схеме.

Фицстивен, задумчиво прищурясь, посмотрел на меня и согласился:

– Звучит убедительно. В самом деле, кажется, что действовал один ум.

– Свихнувшийся.

– Вам угодно настаивать на этом? – сказал он. – Но даже у вашего свихнувшегося должны быть мотивы.

– Почему?

– Ну что за гнусный способ рассуждений, – сказал он с добродушной досадой. – Если его мотивы не связаны с Габриэлой, почему преступления с ней связаны?

– А мы не знаем, все ли они с ней связаны, – возразил я. Мы знаем только о тех, которые связаны.

Он улыбнулся и сказал:

– Хлебом не корми, дай поспорить, а?

Я ответил:

– С другой стороны, преступления этого ненормального могут быть связаны с Габриэлой потому, что он с ней связан.

Серые глаза Фицстивена снова сделались сонными, он поджал губы и поглядел на дверь, отделявшую мою комнату от комнаты Габриэлы.

– Хорошо, – сказал он, снова повернувшись ко мне. – Кто же этот маньяк, близкий Габриэле?

– Самый ненормальный и самый близкий Габриэле человек – это сама Габриэла.

Фицстивен встал, прошел через всю комнату – я сидел на кровати – и торжественно потряс мне руку.

– Вы несравненны, – сказал он. – Вы меня изумляете. Потеете по ночам? Высуньте язык и скажите: «А-а».

– Предположим, – начал я, но тут в мою дверь тихонько постучали из коридора.

Я поднялся и открыл дверь. В коридоре стоял человек в мятом черном костюме, худой, моих лет и роста. Он робко смотрел на меня карими глазами и тяжело дышал носом – нос был в красных прожилках.

– Вы меня знаете, – виновато начал он.

– Да. – Я представил его Фицстивену: – Это Том Финк, один из помощников Холдорна в Храме Святого Грааля.

Укоризненно взглянув на меня, Финк стащил с головы мятую шляпу, прошел в другой конец комнаты и пожал руку Фицстивену. После этого он вернулся ко мне и, понизив голос, сказал:

– Я пришел сообщить вам одну вещь.

– Да?

Он мялся и вертел в руках шляпу. Я моргнул Фицстивену и вышел с Финком в коридор. Затворив за собой дверь, я спросил:

– Ну, что у вас?

Финк провел по губам языком, потом тыльной стороной костлявой руки. И все так же полушепотом ответил:

– Я пришел сообщить вам одну вещь, вам надо знать это.

– Да?

– Это насчет Уиддена, которого убили.

– Да?

– Он был...

Дверь моей комнаты разлетелась. Пол, стены, потолок – все вздрогнуло. Грохот был настолько силен, что его не слышало ухо, – он воспринимался всем телом. Тома Финка отбросило от меня. Меня швырнуло в другую сторону, но я успел кинуться на пол и отделался ушибом – просто стукнулся плечом о стену. Полет Финка остановил дверной косяк, затылок его пришелся на острый угол. Он упал лицом вниз и затих, только кровь лилась из головы. Я встал и побрел в номер. Фицстивен лежал посреди комнаты кучей тряпья и растерзанного мяса. Постель моя горела. Ни стекла, ни сетки в окне не осталось. Я отметил все это механически, когда уже ковылял к комнате Габриэлы. Дверь туда была распахнута – наверное, взрывом.

Габриэла на четвереньках стояла на кровати, головой к изножью, коленями на подушке. Ночная рубашка была разорвана у нее на плече. Зелено-карие глаза блестели из-под свесившихся на лоб каштановых локонов – безумные глаза животного в западне. На остром подбородке блестела слюна. Больше никого в комнате не было.

– Где сиделка? – прохрипел я.

Она ничего не ответила. В глазах, устремленных на меня, стыл ужас.

– Лезьте под одеяло, – приказал я. – Хотите схватить воспаление легких?

Она не пошевелилась. Я подошел к кровати, поднял одной рукой край одеяла, а другой стал укладывать ее, приговаривая:

– Ну-ка, укройтесь.

Она издала горлом какой-то странный звук, опустила голову и острыми зубами впилась мне в руку. Было больно. Я накрыл ее одеялом и вернулся в свою комнату. Пока я выталкивал тлеющий матрац в окно, начали собираться люди.

– Вызовите врача, – велел я первому из них, – и не входите сюда.

Едва я избавился от матраца, как сквозь толпу, уже заполнившую коридор, протолкался Мики Лайнен. Мики мигая посмотрел на останки Фицстивена, на меня и спросил:

– Что за чертовщина?

Углы его вялых, толстых губ опустились, изобразив нечто вроде перевернутой улыбки.

Я лизнул обожженные пальцы и сварливо сказал:

– Сам не видишь, что за чертовщина?

– Вижу. Опять неприятности. – Улыбка на его красном лице приняла нормальное положение. – Как же: где ты, там и они.

Вошел Бен Ролли.

– Тц, тц, тц, – произнес он, озирая комнату. – Как по-вашему, что тут произошло?

– Апельсин, – сказал я.

– Тц, тц, тц.

Вошел доктор Джордж и стал на колени перед телом Фицстивена. Джордж наблюдал за Габриэлой со вчерашнего дня, когда мы привезли ее из пещеры. Это был коротенький, средних лет мужчина, весь, кроме губ, щек, подбородка и переносицы, заросший черными волосами. Волосатыми руками он ощупывал Фицстивена.

– Что делал Финк? – спросил я у Мики.

– Ничего интересного. Я пристроился за ним вчера днем, как только его выпустили на солнышко. Из тюрьмы пошел в гостиницу на Герни-стрит и снял номер. Весь конец дня просидел в публичной библиотеке, читал в подшивках про неприятности нашей девицы – со вчерашнего дня и дальше, дальше назад. Потом поел, вернулся в гостиницу. Мог улизнуть от меня через черный ход. Если не улизнул, то ночевал в номере. Свет у него погас, и я ушел в двенадцать ночи, чтобы к шести часам быть обратно. Он появился в восьмом часу, позавтракал, на поезде приехал в Постои, там пересел на местный автобус – и в гостиницу, спросил тебя. Вот и все дела.

– Будь я проклят! – раздался голос врача. – Он не умер.

Я ему не поверил. У Фицстивена оторвало правую руку и почти всю правую ногу. Тело было исковеркано так, что даже не поймешь, много ли от него осталось; но от лица осталась только половина. Я сказал:

– Там в коридоре еще один, с разбитой головой.

– А, там ничего страшного, – пробормотал врач, не поднимая головы. – Но этот... нет, будь я проклят!

Он вскочил на ноги и стал отдавать распоряжения. Он был взволнован. Из коридора вошли двое. К ним присоединилась сиделка Габриэлы миссис Херман и еще один человек с одеялом. Они унесли Фицстивена.

– Который в коридоре, это Финк? – спросил Ролли.

– Да. – Я повторил ему то, что сказал мне Финк. – Он не успел закончить, помешал взрыв.

– А может быть, бомба была для него, именно чтобы он не успел кончить?

Мики сказал:

– Из Сан-Франциско за ним никто не ехал, кроме меня.

– Может быть, – сказал я. – Мик, пойди посмотри, что там с ним делают.

Мики вышел.

– Это окно было закрыто, – объяснил я Ролли. – Такого звука, как если бы что-то бросили в стекло, перед взрывом не было; и осколков стекла в комнате нет. Кроме того, на окне была сетка, значит, можно утверждать, что бомба попала сюда не через окно.

Ролли вяло кивнул, глядя на дверь в комнату Габриэлы. Я продолжал:

– Мы с Финком разговаривали в коридоре. Я побежал сюда и сразу в ее комнату. Если бы кто-то выскочил после взрыва из ее комнаты, я непременно бы увидел или услышал. Я видел ее дверь почти все время – сперва снаружи, из коридора, потом изнутри; перерыв был такой, что вы бы чихнуть не успели. Сетка на ее окне цела.

– Миссис Херман с ней не было? – спросил Ролли.

– Не было, хотя полагалось быть. Это мы выясним. Предполагать, что бомбу бросила миссис Коллинсон, бессмысленно. Со вчерашнего дня, с тех пор как мы привезли ее с Тупого мыса, она лежит в постели. Устроить так, чтобы бомбу оставили заранее, она тоже не могла: она не знала, что займет эту комнату. Кроме вас, Фини, Вернона, доктора, сиделки и меня, никто туда не заходил.

– Да разве я говорю, что это ее рук дело? – вяло возразил помощник шерифа. – А что она говорит?

– Пока ничего. Сейчас попробуем, но вряд ли мы много от нее услышим.

Мы и не услышали. Габриэла лежала на кровати, подтянув одеяло к самому подбородку, словно готова была нырнуть под него при малейшей опасности, и в ответ на все наши вопросы впопад и невпопад мотала головой.

Пришла сиделка, грудастая, рыжая женщина на пятом десятке; ее некрасивое веснушчатое лицо и голубые глаза производили впечатление честности. Она поклялась на гостиничной Библии, что покинула больную не больше чем на пять минут – только спустилась за конвертами и бумагой, чтобы написать письмо племяннику в Вальехо; больная в это время спала, а так она от нее ни разу не отходила. В коридоре ей никто не встретился, сказала она.

– Дверь вы оставили незапертой? – спросил я.

– Да, чтобы не будить ее, когда вернусь.

– Где бумага и конверты, которые вы купили?

– Я услышала взрыв и побежала обратно. – На лице ее выразился страх, и даже веснушки побледнели. – Вы что, думаете...

– Займитесь-ка лучше больной, – сказал я грубо.

19. Выродок

Мы с Ролли перешли в мою комнату и прикрыли смежную дверь. Он сказал:

– Тц, тц, тц. В ком, в ком, а в миссис Херман я не сомневался.

– А надо бы, раз сами ее порекомендовали, – заворчал я. – Кто она такая?

– Жена Тода Хермана. У него гараж. До замужества была медсестрой. Я считал ее надежной.

– У нее есть племянник в Вальехо?

– Ага. Шульц. Парнишка работает на Кобыльем острове. Как же она умудрилась впутаться в...

– Скорее всего, никуда она не впутывалась, иначе показала бы нам почтовую бумагу, за которой пошла. Сюда нужно поставить сторожа, чтобы никого не пускал, пока не приедет из Сан-Франциско эксперт по бомбам.

Помощник шерифа вызвал из коридора какого-то человека, и тот с важным видом занял свой пост. Спустившись в холл, мы нашли там Мики Лайнена.

– У Финка проломлен череп, – сообщил он. – Обоих раненых повезли в окружную больницу.

– Фицстивен еще жив? – спросил я.

– Да, и доктор думает, что, если больница у них хорошо оборудована, его спасут. Только зачем? В таком виде все равно не жизнь. Но нашему коновалу – сплошное развлечение.

– Аронию Холдорн тоже выпустили? – спросил я.

– Да. Ее пасет Ал Мейсон.

– Позвони Старику и справься, нет ли от Ала донесений. Расскажи ему, что здесь произошло, и узнай, нашли ли Эндрюса.

– Эндрюса? – спросил Ролли, когда Мики отправился к телефону. – А с ним что?

– Насколько мне известно – ничего. Просто не можем найти. Надо ему сообщить, что миссис Коллинсон вызволили. В конторе его не видели со вчерашнего утра, и никто не говорит, где он.

– Тц, тц, тц. А нет ли особой причины искать его?

– Не хочу нянчиться с девицей до конца жизни, – сказал я. – Он ведет ее дела, отвечает за нее, вот и передам с рук на руки.

Ролли неопределенно кивнул.

Мы вышли на улицу и принялись задавать всем людям подряд все вопросы, приходившие нам в голову. Ответы лишь подтвердили, что оттуда бомбу никто не кидал. Нашлось шесть человек, которые стояли неподалеку от окон во время взрыва или за секунду до него, и ни один не заметил ничего даже отдаленно похожего на попытку бросить бомбу.

После телефонных переговоров Мики передал, что из городской тюрьмы Арония Холдорн сразу уехала в Сан-Матео к семье Джеффризов и до сих пор гостит у них, а Дик Фоли надеется отыскать Эндрюса в Сосалито.

Из округа прибыли прокурор Вернон и шериф Фини со свитой репортеров и фотографов. Они развили бурную исследовательскую деятельность, но в результате добились лишь места на первых страницах всех газет Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, чего, собственно, и добивались.

Габриэлу Леггет я перевел в другой номер, посадил в смежной комнате Мики Лайнена и оставил дверь незапертой. Она теперь могла отвечать Вернону, Финн, Ролли и мне. Узнать у нее удалось немного. Она спала, проснулась от грохота и от того, что кровать заходила ходуном, а потом появился я. Вот и все.

Ближе к вечеру подъехал Макгрог – эксперт полицейского управления в Сан-Франциско. Исползав паркет и изучив осколки того и обломки сего, он вынес предварительное заключение: бомба была маленькая, из алюминия, с нитроглицерином и фрикционным детонатором – устройство несложное.

– Сработано профессионалом или каким-нибудь любителем? – спросил я.

Макгрог сплюнул табак – он принадлежал к той породе людей, которые жуют сигареты, – и сказал:

– Думаю, что в апельсинах он разбирается, но хорошего материала под рукой не оказалось. Скажу точнее, когда изучу весь этот хлам в лаборатории.

– Часового механизма не было?

– Вроде бы нет.

Из окружного центра вернулся доктор Джордж с новостью – останки Фицстивена все еще дышат. Он так и светился от восторга. Мне пришлось заорать, чтобы до него дошли мои вопросы о Финке и Габриэле. Финк, сказал доктор, вне опасности, а у девушки простуда уже проходит, так что с постели ей можно встать. Я справился об ее нервах, но ему было не до того – не терпелось назад к Фицстивену.

– Хм, да, конечно, – бормотнул он, проскользнув мимо меня к машине. – Покой, отдых, поменьше волнений. – И испарился.

Вечером я ужинал в гостиничном кафе с Верноном и Фини. Оба подозревали, что я рассказал им про бомбу далеко не все, и целый вечер допрашивали, хотя прямо в сокрытии фактов не обвиняли.

После ужина я поднялся в свою новую комнату. Мики лежал с газетой на кровати.

– Пойди поешь, – сказал я. – Что наша детка?

– Встала. Как ты думаешь, у нее все шарики на месте?

– Она что-нибудь выкинула?

– Да нет. Просто в голову лезут мысли.

– Это от голода. Пойди перекуси.

– Слушаюсь, ваше детективное величество, – сказал он и ушел.

В соседней комнате было тихо. Я постоял у дверей, затем постучал.

– Войдите, – раздался голос миссис Херман.

Она сидела у кровати с пяльцами и вышивала на желтоватой тряпке каких-то ярких бабочек. Габриэла Леггет ссутулилась в качалке в другой стороне комнаты, хмуро разглядывая сжатые на коленях руки – сжатые так крепко, что побелели костяшки пальцев и расплющились подушечки. На ней был твидовый костюм, в котором ее похитили, уже очищенный от грязи, но все еще мятый. При моем появлении она даже не подняла головы. У миссис Херман от вымученной улыбки на щеках сдвинулись веснушки.

– Добрый вечер. – Я старался говорить повеселее. – Инвалидов, похоже, у нас поубавилось.

Габриэла не ответила, но сиделка тут же оживилась.

– И правда, – воскликнула она с наигранным воодушевлением. – Миссис Коллинсон, раз она встала с постели, больной уже не назовешь... даже немного жаль... хе-хе-хе... такой приятной пациентки у меня никогда не было... наши девушки, когда я стажировалась при клинике, часто говорили: чем приятнее пациентка, тем быстрее она уходит от нас, а всякие зануды живут... я хочу сказать, остаются на наших руках... чуть ли не до скончания века. Помню еще...

Я скорчил физиономию и показал головой на дверь. Слова застряли у нее в горле. Лицо покраснело, потом побледнело. Она бросила вышивку, поднялась и дурацки забормотала:

– Да, да, именно так. Мне надо проверить... ну вы знаете что... Извините, на несколько минут отлучусь.

Она быстро засеменила к двери, боком, словно боялась, что я подкрадусь и наподдам ей коленом.

Когда дверь закрылась, Габриэла подняла глаза и сказала:

– Он умер.

Она не спрашивала, а скорей утверждала, но по сути это был вопрос.

– Нет. – Я сел на стул миссис Херман и вытащил сигареты. – Жив.

– Не умрет? – Голос у нее был все еще хриплым от простуды.

– Врачи считают, выживет, – преувеличил я.

– Но останется... – Вопроса она не докончила. Ее хриплый голос показался мне довольно равнодушным.

– Да, останется полным калекой.

– Еще лучше, – сказала она, обращаясь скорее к самой себе, чем ко мне.

Я улыбнулся. Если я не переоцениваю свои актерские таланты, в моей улыбке было лишь веселое добродушие.

– Хорошо вам смеяться, – сказала она печально. – Но от этого не отшутишься. Не выйдет. Оно существует. И будет всегда. – Она посмотрела себе на руки и прошептала: – Проклятие.

С другой интонацией это слово могло бы показаться мелодраматическим, до смешного манерным. Но она произнесла его как-то машинально, без всяких эмоций, словно по привычке. Я представил, как она лежит в темноте под одеялом и часами шепчет себе это слово, шепчет его своему отражению в зеркале, когда одевается, – и так изо дня в день.

Я поежился и проворчал:

– Бросьте вы. Оттого, что стервозная баба выплеснула на вас свою злобу и ненависть, вовсе не следует...

– Нет, нет. Мачеха выразила словами то, что я чувствовала всегда. Я, правда, не знала, что это в крови у Дейнов, но что у меня в крови – знала. И как не знать? Вон сколько у меня следов вырождения. – Она подошла, приподняла обеими руками кудряшки со лба и висков и повернулась в профиль. – Посмотрите на уши – без мочек, кверху заостряются. У зверей такие уши, а не у людей. – Не опуская волосы, она снова повернулась ко мне лицом. – Теперь посмотрите на лоб – узенький, звериный. А зубы? – Она обнажила белые, острые зубки. – А лицо? – Ее пальцы скользнули вниз по щекам и сошлись под странно узким подбородком.

– Все? – спросил я. – Или раздвоенные копыта тоже покажете? Пусть вы правы, и все это не совсем обычно. Ну и что? В жилах вашей мачехи текла кровь Дейнов, и она была чудовищем, но где вы видели у нее следы вырождения? Нормальная, здоровая женщина – здоровее некуда.

– Это не довод, – досадливо помотала она головой. – Пусть внешне у нее было все в порядке. А я ненормальная и внешне и внутренне... умственно. Я... – Она присела рядом со мной на край кровати и, упершись локтями в колени, обхватила бледное, измученное лицо ладонями. – В отличие от других людей, я не умею ясно думать о самых простых вещах. В голове одна каша. О чем ни подумаешь, все тут же заволакивается туманом, налезают другие мысли, отвлекают, путаются... я теряю ниточку, ловлю ее в тумане, а только поймаю – все начинается сначала. Понимаете, как ужасно? Жить так годами и знать, что ничего не изменится, если не станет хуже.

– Нет, не понимаю, – сказал я. – По мне, это нормально. Никто не умеет ясно мыслить, разве что притворяется. Думать вообще чертовски трудно: всегда приходится ловить какие-то мельтешащие туманные обрывки и по возможности составлять из них целое. Потому-то люди и цепляются за свои мнения и взгляды – они им так тяжко достаются, что даже самые дурацкие, но готовые убеждения начинают казаться ясными, здравыми и не требующими доказательств. А стоит их растерять – и снова ныряй в туманную неразбериху, чтобы выудить новые.

Габриэла отняла ладони от лица и застенчиво улыбнулась:

– Странно, что раньше вы мне не нравились. – Она снова стала серьезной. – Однако...

– Никаких «однако», – сказал я. – Вы уже не маленькая, должны знать, что все люди, кроме совсем помешанных и совсем тупых, время от времени находят в себе признаки ненормальности. Чем больше в себе копаешься, тем больше на руках доказательств. А уж как вы в себе копались – такое мало кто выдержит. Ходить и твердить: я – сумасшедшая! Удивительно еще, что вы на самом деле не свихнулись.

– А может быть, свихнулась.

– Нет, вы – нормальный человек, можете мне поверить. Впрочем, не хотите – не верьте. Просто пошевелите мозгами. Ваша жизнь началась чертовски неудачно. С раннего возраста вы попали в плохие руки. Мачеха была чудовищем и сделала все, чтобы сгубить вас, а в конце даже убедила, что над вами тяготеет особое семейное проклятие. Я знаком с вами всего месяца два. За это время на вашу голову свалились все известные людям беды, к тому же, из-за веры в проклятие, вы считали себя виноватой в них. Так? Ну, и как это на вас сказалось? Почти все время вы находились в трансе, часто – в истерике, а когда был убит муж, решили покончить с собой... но оказались достаточно разумной, чтобы представить, как пуля будет раздирать тело.

Нет, милочка! Я всего лишь наемный сыщик, и ваши беды касаются меня постольку-поскольку, но кое-что из случившегося даже меня выбило из колеи. Кто, как не я, пытался укусить привидение в этом чертовом Храме? А я ведь не молод и ко всему притерпелся. Мало того, сегодня утром чуть ли не у вашей кровати взрывают бомбу с нитроглицерином. И что? Вечером вы уже на ногах, одеты и спорите со мной о своем здоровье.

Если вас и можно назвать ненормальной, то лишь в том смысле, что вы выносливее, здоровее и уравновешеннее обычных людей. И бросьте думать о наследственности Дейнов, подумайте о Мейене. Откуда у вас такая выносливость, как не от него? Почему он выжил на Чертовом острове, в Центральной Америке, в Мексике и не согнулся до самого конца? Вы похожи на него больше, чем на любого из знакомых мне Дейнов. И если есть у вас следы вырождения – хотя Бог знает, что это такое, – они тоже от него.

Моя речь пришлась Габриэле по душе. Глаза ее сделались почти счастливыми. Но пока я, выдохшись и спрятавшись за табачным дымом, искал другие слова, они опять потускнели.

– Я рада... и признательна, если, конечно, вы говорили искренне. – Она снова прижала ладони к щекам, а в ее голосе появилась безнадежность. – Не знаю, на кого я похожа, но мачеха все же права. И ничего тут не поделаешь. Вы же не станете отрицать, что над моей жизнью и жизнью всех, кто связан со мной, висит черное проклятие?

– А надо мной? Последнее время я только тем и занимаюсь, что торчу около вас, влез во все ваши дела, и ничего не случилось, во всяком случае, ничего серьезного.

– Вы – иное дело, – медленно произнесла она, морща лобик. – Мы с вами в других отношениях. Для вас это только работа.

Я засмеялся:

– Такой аргумент не пройдет. А Фицстивен? Он, конечно, знал вашу семью раньше, но здесь, в гостинице, оказался благодаря мне и поэтому был от вас еще дальше, чем я. Так почему не я пострадал первым? Может быть, бомба предназначалась мне? Вполне вероятно. Но тогда тут замешано не ваше неотвратимое проклятие, а люди, которые могут допустить промах.

– Вы ошибаетесь, – сказала она, уставившись в коленки, – Оуэн любил меня.

Я решил не выказывать удивления.

– Неужто вы... – начал я.

– Пожалуйста, не надо. Не заставляйте меня рассказывать. Особенно после того, что случилось утром. – Она выпрямилась, вздернула плечи и решительно продолжала: – Вы тут заговорили о неотвратимости. То ли вы не поняли, то ли притворяетесь и делаете из меня дурочку. Я вовсе не верю в неотвратимое проклятие, идущее от дьявола или от Бога, как в случае с Иовом, например. – Она теперь говорила с жаром и уже не хотела менять тему. – И не может ли быть... разве не существуют люди, которые... до мозга костей порочны и отравляют... могут вызывать самое плохое во всех, кто с ними общается?

– Существуют, – почти согласился я. – И могут, когда хотят.

– Нет, нет! Не важно, хотят или не хотят. Вызывают даже тогда, когда отчаянно не хотят. Именно так. Я любила Эрика, он был хороший, чистый. Вы сами это прекрасно знаете. Вы разбираетесь в людях, а с ним были хорошо знакомы. Я его любила, хотела, чтобы он был... Но когда мы поженились...

Она вздрогнула и протянула мне руки. Руки у нее были сухие, горячие, а кончики пальцев – словно лед. Мне пришлось крепко сжать их, чтобы ногти не вонзились мне в ладони.

– До замужества вы были девушкой?

– Да. Была. Я и сейчас...

– Тут не из-за чего волноваться. Как и у многих, у вас на этот счет идиотские понятия. К тому же вы привыкли к наркотикам. Правильно?

Она кивнула.

– А наркотики, – продолжал я, – подавляют половые потребности, притупляют желание, поэтому естественные, нормальные желания других людей начинают казаться ненормальными. Эрик же слишком сильно любил вас, был молод, видимо, неопытен, а значит – неловок. К чему выдумывать что-то ужасное?

– Дело не только в Эрике, – объяснила она. – Это касается всех мужчин. Не подумайте, что я хвастаюсь, будто много о себе понимаю. Я знаю, что некрасива. Но я не хочу быть порочной. Не хочу. Почему мужчины... Почему все, с кем я...

– Вы случаем не обо мне говорите? – спросил я.

– Нет. Вы же знаете, что нет. Зачем надо мной смеяться?

– Видите, есть исключения. Кто еще? Мадисон Эндрюс, например?

– Вы с ним мало знакомы или мало про него слышали, иначе бы не говорили.

– И то правда, – согласился я. – Но при чем тут проклятие? Значит, у него такая натура. Он что, был очень настойчив?

– Скорее смешон, – сказала она с горечью.

– Давно это было?

– Года полтора. Отцу и мачехе я ничего не сказала. Мне... мне было стыдно, что мужчины так ведут себя со мной, и...

– А откуда вам известно, – проворчал я, – что с другими женщинами они ведут себя по-другому? Откуда вы взяли, что вы такая уж особенная? Если бы у вас был необычайно острый слух, вы бы сейчас услышали, как тысячи женщин в Сан-Франциско жалуются на то же самое, и Бог знает, может, половина из них – даже искренне.

Она отняла у меня свои руки и выпрямилась. Щеки у нее порозовели.

– Сейчас я и на самом деле чувствую себя глупой.

– Не глупее, чем я. Я вроде бы считаюсь сыщиком. С самого начала я верчусь, как на карусели, вдогонку за вашим проклятием, прикидываю, как оно будет выглядеть, когда мы встретимся лицом к лицу, – и все не могу догнать. Но скоро догоню. Потерпите недельку-другую.

– Вы хотите сказать...

– Я докажу, что ваше проклятие – сплошная чушь, но только на это потребуется несколько дней, может быть, недель.

Глаза у нее стали круглыми, она дрожала, боясь мне поверить, хотя ей очень хотелось.

– Значит, договорились, – сказал я. – Как вы собираетесь жить?

– Я... я не знаю. Вы мне правду говорите? Неужели все это кончится? И я буду... Вы действительно...

– Да. Вам не трудно вернуться на некоторое время в дом над бухтой? Там вы будете в достаточной безопасности, а делу это поможет. Мы бы прихватили миссис Херман и одного-двух из наших людей.

– Хорошо, – согласилась она.

Я посмотрел на часы и встал:

– А сейчас ложитесь спать. Мы переберемся завтра. Спокойной ночи.

Она прикусила нижнюю губу, собираясь что-то сказать и одновременно стыдясь говорить, но наконец выдавила:

– Мне понадобится морфий.

– Само собой. Какая у вас дневная норма?

– Пять... десять гран.

– Совсем немного, – сказал я и как бы мимоходом спросил: – Он доставляет вам удовольствие?

– Боюсь, я слишком далеко зашла, чтобы об этом думать.

– Начитались газет Херста, – сказал я. – У нас там будет несколько свободных дней, так что, если хотите вылечиться, – я к вашим услугам. Дело несложное.

Она неуверенно рассмеялась, странно кривя губы.

– Уходите, – выкрикнула она. – С меня достаточно обещаний и уверений. Больше я сегодня не выдержу. И так будто пьяная. Пожалуйста, уходите.

– Хорошо. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи... и спасибо.

Я прошел в свою комнату и закрыл дверь. Мики свинчивал с бутылки крышку. Колени у него были в пыли. Он придурковато улыбнулся и сказал:

– Обольститель! Чего ты добиваешься? Захотелось обзавестись семьей?

– Тише. Что нового?

– Окружные умники убрались восвояси. Когда я возвращался из кафе, рыжая сиделка торчала у замочной скважины. Я отогнал.

– И занял ее место? – спросил я, кивнув на его грязные колени.

Но Мики трудно смутить.

– Черт, нет, конечно, – ответил он. – Она торчала у другой двери, в коридоре.