Текст книги "Кукушонок (СИ)"

Автор книги: Дереликт Нихиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Нихиль Дереликт Симулякр
Кукушонок

Кукушонок.

Здравствуй, дорогой читатель, кем бы ты ни был. Так вышло, что однажды я решил описать все свои жизненные передряги: боюсь, что забуду детали уже через пару лет, и тогда повесть эта, безусловно поучительная, станет совершенно бесполезной и лживой из-за утраты важнейших деталей. Время терпит, неприятности не атакуют меня со всех сторон каждую секунду, и я могу уделить несколько часов своему старому дневнику. Вести его я начал незадолго до того, как оказался здесь, и это очень хорошо, иначе мне просто не хватило бы бумаги.

День П.

Некоторых героев одолевает нестерпимая тяга к неприятностям. Некоторые геройствуют, другие попадают в смертельные случайности, третьи просто делают шаг не туда. Это не считая всяческих любителей всевозможных контрактов с потусторонними силами во всех видах. Иногда высшие силы действуют в стиле похитителей, не спрашивая мнения несчастных попаданцев. Со мной всё было совершенно иначе.

Я не лез в порталы, туманы и воронки. Я шёл в плотной толпе распродажной очереди. Люди шли впереди и позади меня. Но попал я. Случайность. Меня никто не ждал. Не было чернокнижников с пентаграммами запретных обрядов, королей и королиц с ликами лживой радости, богов, или на худой конец зелёных горе-экспериментаторов в облегающих серебристых комбинезонах. Я просто рухнул в болото с высоты метров трёх. Удар выбил из меня весь воздух, а я сам с пугающей скоростью стал погружаться в топь.

В панике я хватался руками за всё, до чего мог дотянуться. Дорогие коллеги, знайте – пластиковые пакеты очень плохо тонут. Иногда – это огромный плюс. Сверху плавал мой рабочий рюкзак. Наверное, это выглядит по-детски, но я так и не смог отказаться от рюкзаков. Мне уже двадцать шесть лет, а я хожу на работу не с сумкой из кожзаменителя, не с портфелем, а с рюкзаком из дешёвой синтетики. Я – неудачник. И поэтому я жив. Пакеты я утопил, рюкзак же оказался отличным плотиком. Его как раз хватило для того, чтобы я смог дотянуться до хилой растительности на одной из кочек.

Через пять минут барахтанья в болоте я смог выбраться. Так страшно мне не было никогда до того момента. От страха меня вырвало несколько раз. На счастье, в рюкзаке у меня была маленькая бутылочка с водой. Мокрый, грязный и уставший я сидел на кочке и предавался философским рассуждениям. Я попал. Это было очевидно, у меня не было рефлексий из серии: да я просто сошёл с ума, заснул, умер и т.д. Не менее очевидны были и проблемы с возвратом. Мне очень повезло, что я упал с трёх метров в болото, а не с тридцати на скалы. Или не закопался на два метра под землю. Даже если я найду возможность возврата, не факт, что не умру воспользовавшись ею. И ещё кое-что.

Жизнь – одна. В обычных условиях мы даже не задумываемся об этом. Жизнь обычного человека защищена от внезапного прекращения массой барьеров: психологических, моральных, уголовных и физических. Стоит человеку выйти за пределы обжитой человечеством территории, и вероятность выживания падает катастрофически. Даже не важно где эта территория расположена: в глухой зимней тайге, или на крыше поезда. Там, где людей нет – там опасно. Это универсальное правило выживания. Запомнили?

Когда, или если я смогу выбраться из болота, нужно будет искать людей. Пока же у меня более примитивные проблемы. Хотелось есть, пить и жить. Кочка подо мной была очень удачной. На ней росло деревце вдвое выше меня. Минут за двадцать я смог его выдрать, сделав из него убогую слегу. Лезть в болото не хотелось, но впереди маячил островок побольше, и я пошёл к нему, прощупывая дно брёвнышком.

Немного усилий, и я добрался до островка. На нём было сухо, темно и страшно. Меня одновременно тянуло к центру, и отпугивало. Притяжение победило, и я шёл как зомби к неизвестной мне цели. За очень колючими кустами была полянка с фиолетовым цветочком в центре. Все мои мысли оставили меня: мне хотелось этот цветочек. Я подбежал к нему и откусил, а проглотив, понял, что мне срочно надо поесть. Не важно что, или кого, цветочку нужны друзья. По какой-то причине я знал, что если поддамся, то уже никогда не очнусь. Я достал маркер и зажал его зубами. Через несколько секунд у меня заболело всё, что только могло. Я метался по земле, стонал и мучался, изредка теряя сознание. Сколько это длилось я не могу сказать. По ощущениям – вечность, но скорее всего меньше суток.

Очнулся я в липком поту, ощущая ужасный жар, но без боли. Во рту хрустели остатки разгрызенного маркера. Жажда была нестерпимой, от идеи напиться из болота меня сдерживал только проснувшийся здравый смысл. Тело ощущалось как-то странно: ни усталости, ни боли не было, только какой-то дискомфорт. Я нашёл свою слегу, выбрал направление и пошёл. Два, или три раза мне пришлось развернуться назад, чтобы не утонуть. Несколько раз делал привал, т. е. валился от усталости на кочку и дожидался того момента, пока дыхание и пульс хоть немного замедлятся. Было тяжело, долго и страшно, солнце успело направиться к закату, когда я добрёл до твёрдой земли. Помню, что из болот я выбрался совершенно измученным и обессилевшим. С трудом нашёл ручеёк и напился. Потом глаза сами закрылись без каких-бы то ни было мыслей. Абсолютно. Я выжил. И этого было достаточно.

Проснулся я в сумерках ближе к ночи. Конечно, гулять по лесу ночью – та ещё идея, но я замёрз и очень хотел есть. На моё счастье впереди был виден огонёк. Крошечная точка светилась между стволов. Чугунными ногами я двинулся к спасительной искорке, к людям. Я шёл и шёл, а точка росла и росла. К костерку я вышел уже совершенно счастливым. Вокруг него сидели косари, варили немудрёную похлёбку, точили косы и травили байки. Меня заметили, подхватили под руки и потащили к костру. Я перестал дрожать, и с надеждой уставился на котелок. Косари поняли меня без слов, я получил большой ломоть хлеба и миску с кашей. Ничего вкуснее я в жизни не ел. Запить мне дали разбавленного вина. Я поблагодарил своих спасителей, как мог, нашёл место для ночлега, крепко и спокойно заснул.

Разговор, о котором я узнал позже.

Косари сидели перед костром, разглядывая незнакомца.

– Это Замгри, лопнуть мне, если я вру.

– Да что ты такое болтаешь: Замгри неделю как сгинул. Был и не стало. Не похож он.

– Пестри, тебе говорю: Замгри пошёл топиться, да не утоп. А в болоте можно долго плутать, вот и вышел парень только сегодня. А то, что зашёл одним, а вышел другим, так это в болоте не раз, и не два бывало. Сам знаешь, что про Чёрную Топь болтают.

– Смешной ты человек, Саурди. Столько лет живёшь, а в Чёрную Топь веришь. Замгри ума лишился ещё когда мать померла, кузнец Фамзди его учеником взял, да без толку. А как Фамзди преставился, так Замгри совсем без ума стал. Не мог он из топи выбраться. Тем более, что из Чёрной. Там королевские егеря без следа пропадали. Ты бы ещё сказал, что он калин-цвет нашёл, вот бы я посмеялся.

– Спорщик ты большой, Пестри, да спорить с тобой смысла нет. На вещи его посмотри. Не здешние вещички то. Такие только в болоте у грязнух сменять можно. И все в болотной тине. И пахнет от него болотом, да что я с тобой говорю. Замгри это, хоть и стукнутый, а всё из нашей деревни. Не по людски это, мальчонку бросать. Двенадцать годов ему всего, у меня Малка его на два года старше, а всё одно – ребёнок.

– Завтра решим. Может он ещё оправится. Такой головастый парень был... Ты мне другое скажи: вот на что он мог вещички сменять?

– А на ночь любви, грязнухи страсть как молоденьких любят.

– Ну ты сказал.

И оба засмеялись.

День второй.

Проснулся я перед рассветом, от холодного утреннего тумана. Я вспоминал случившееся и думал о будущем. Тот факт, что это не Земля, стал ясен мне ещё на болотах. Самым простым образом: многие растения были не зелёных оттенков, а ярко пурпурных. На Земле тоже было время, когда растения использовали не зелёный светочувствительный пигмент, а пурпурный. Но это времена настолько седой древности, что споры о том было ли, не было ли, до сих пор занимают умы учёных мужей.

Мир Нибл был во многом более счастливым миром, чем Земля. Из-за огромного разнообразия условий, несравнимого с Землёй и часто контрастного, когда за жарким летом одной равнины следует лютая стужа другой, многообразие жизни намного ярче, чем дома, без всяких глобальных катастроф. Может быть в древности они и терзали Нибл, но в мои времена только разумные были причиной всех бед. Кажется я отвлёкся, ну да не беда.

Второй день начался для меня с осознания простых истин: цветочек явно сделал что-то большее, чем просто отравил меня. Я уже не чувствовал того жара, что пылал во мне вчера, только естественную усталость. Дискомфорт усиливался от засохшей колом одежды. Она явно требовала стирки. Небольшая речка обнаружилась буквально в сотне шагов. Я нашёл место поудобнее, разделся, и занялся стиркой. Засохшая слизь никак не желала отстирываться, должно быть я потратил час, или больше, чтобы отскрести её с вещей. К этому моменту солнце давало достаточно света, чтобы я смог разглядеть своё отражение. Это был я, тут никаких сомнений, только в возрасте лет двенадцати-тринадцати.

Я выкупался, оттёр болотную гниль с себя, выжал воду из полоскавшихся вещей, и отправился к костру. Теперь перед костром сидело уже трое. Новый человек был пастухом, заглянувшим на огонёк после моего ухода. Мне дали несколько жердей, и я пристроил одежду рядом с костром. Говорить со мной пытались, но я ничего не понимал, и постоянно кивал в знак поддержания разговора. Раз за разом повторяли слово "Замгри". Знал бы я ещё, что оно значит.

Завтрак перемежался с обсуждением моих вещей. Одежда их, конечно, интересовала, как и рюкзак, но меньше, чем содержимое рюкзака. Самой большой ценностью оказалась толстая тетрадь дневника в герметичном пакете. Вещей было не много: несколько погибших папок с документами, промокший детектив в мягкой обложке, контейнеры из-под обеда, отвёртка, ряд других мелочей. Там же был полиуретановый коврик, и пакет со спортивной формой. В нашей фирме, какая-то дикая вошь из японских манг укусила хозяйку, и мы каждое утро занимались спортивной гимнастикой. Естественно, в нерабочее время, т. е. бесплатно, но по её приказу. Должен признать, что моё выживание на болоте целиком и полностью заслуга хозяйки фирмы, и пусть в аду, куда она точно попадёт, демоны назначат ей наказание в два раза меньшее, чем она заслуживает. Спасение моей жизни делает меня щедрым.

Коврик был признан вещью интересной. Я подарил его своим спасителям, они тут же обнаружили, что он непромокаемый, тёплый, лёгкий и удобный. Разговоры закончились вместе с завтраком, но теперь нужно было что-то решать со мной. Пастух давно убежал, так что меня взял за руку мужик по имени Пестри, и повёл за собой. На вид Пестри было лет тридцать, совершенно не богатырского роста, блондин в замызганных обтягивающих штанах-чулках и не менее замызганной куртке-рубахе. До деревеньки мы дошли меньше, чем за час. Процессия наша с самых окраин начала пополняться народом, и путь по деревне занял намного больше времени. Крохотные глинобитные домики с тростниковой крышей соседствовали с большими деревянными домами под деревянной же черепицей, первые этажи которых, были сложены из камня. Без учёта кучи хозяйственных построек непонятного предназначения и произвольной архитектуры.

Когда Пестри довёл меня до большого дома, я успел наглядеться на средневековье во всей его красе. Было любопытно и самую малость страшненько. Очевидно ведь, что эти милые люди были гордыми носителями всех социальных болячек исторического прошлого, без учёта передающихся воздушно-капельным, или иным путём. И если мне нужно будет тут жить, то прогресс – это не желательная тяга к комфорту, а жизненная потребность, сравнимая с жаждой и голодом. Если, конечно, вы не считаете, что местный погост достаточно живописен. Пестри подождал пока галдящая разновозрастная толпа выстроится вокруг, и сказал:

– Замгри вернулся.

И клянусь вам чем угодно, но слово "вернулся" я понял сам. Это было первое слово, которое я "вспомнил" на языке каалди.

После собрания перед домом старосты меня отвели в небольшой домик возле кузницы. Как я понял, Замгри был учеником местного кузнеца, но что-то пошло не так. Теперь же мне, как заправскому идиоту, требовалось не только выучить язык, но и понять устройство местной жизни вообще. Пестри убежал на покос, оставив меня на попечении кудахчущих тётушек. Я же пытался понять происходящее, требуемое и возможное. Что вообще в деревне нужно? Не считая колки дров и ношения воды? И что может двенадцатилетний пацан? Грустно всё это, господа.

Моих "сверстников" почти не было на улице. Все были заняты. Я внимательно изучил своё новое жильё, осмотрел что тут, да как. Из интересного была только переносная керамическая печь. Утраченный средневековыми варварами предмет древней цивилизации. Нижняя часть – топка, верхняя – поверхность для жарки. Дома нашлось немного муки, масла, мёда и соли. Добрые соседи дали мне каравай хлеба, кувшин молока, да десяток яиц. Не пропаду. В огороде нашлись разные овощи, что-то похожее на лук.

Какая-то неведомая сила постоянно подзуживала меня испечь блины. Растопив переносную печку, я принялся за блины. Выходило не слишком хорошо, но через два часа я закончил. Осталось только свернуть в трубочки. Блины с луком и блины с мёдом. Было около полудня, солнце пекло нещадно, и я позвал тётушек в дом. Они не видели чем я занимался, и несколько оторопели, узрев блины на столе. Одна из них провела ладонью над сердцем, а вторая расплакалась, и принялась что-то лепетать, прижав меня к себе и гладя по голове. Старшая из тёток цыкнула на них, и через пару минут в дом зашли ещё четыре женщины, одна несла какой-то кувшин, двое других – посуду, а последняя странный гибрид полотенца и скатерти. Стол застелили, расставили посуду и блюда, после чего в странном молчании мы съели блины.

Тётки разлили содержимое кувшинчика, и принялись петь, или скорее плакать. Плеснули и мне, я хлебнул – крепкая брага. В один момент закончив, все они ушли, только старшая осталась рядом со мной, что-то мне втолковывая. Я кивал, как индюк. На прощанье она поцеловала меня в лоб, а я начал думать: "Что же я такое сделал?"

Чуть после.

Ална уже не сомневалась, что это Замгри вернулся с того света. Но вот про состояние его ума она ничего сказать не могла. Её очень печалило то, что после смерти матери Замгри так и не провёл поминальную церемонию. Мал, но традиция велела. После смерти кузнеца Замгри совсем замкнулся, люди думали, что он сошёл с ума. Потом он пропал, а теперь вернулся без памяти, немой, изменённый Чёрным Болотом. И только когда Замгри позвал их на поминки, у неё отлегло от сердца. Не совсем ещё пропащий малец.

Парень сам испёк поминальные солнца, как и полагается – мужчине с острым вагжу, женщине со сладким варом. Хоть и запоздалые поминки, всё лучше, чем без них. Теперь обе души найдут путь в царство покоя: и умершая после тяжёлой болезни мать, и сгоревший за три дня кузнец. Посторонним проводить поминки традиция не велела, не их горе, не им и выпроваживать.

Одно плохо: тяжко будет выходить парня. Знахарка не справится, тут городской маг нужен. Ална глубоко задумалась, и решила действовать. Жалко парня, пропадёт иначе. Мысленно, она попросила прощения у матери Замгри за то, что нарушит данное ей слово.

После ухода гостей.

Ближе к вечеру, ко мне пришла знахарка. Дремучая тётка, просто поражающая своим опытом в использовании помёта летучих мышей для лечения головной боли. Она оставила мне какие-то травки, и я сразу понял, что пить такое точно не стану. Здоровье дороже. Долго-долго мне объясняли про настойки и запаривание, я кивал и прикидывался веником. После её ухода, я аккуратно убрал адские травы. Я здоров, а лечить здорового – зло.

Мне надо погулять, выбрать себе занятие на ближайшее время, и о языке забывать не стоит. Язык даже на первом месте. Я выбрал двор, где было больше всего детей, и пошёл искать для себя учителя. Признаюсь сразу – это была моя лучшая идея на тот момент. Минут за двадцать я даже смог объяснить чего хочу. Несомненный успех.

Я указывал на разные вещи, мне говорили их названия, а я запоминал. Нет, не пытался запомнить, а запоминал. Часа через два младшая часть детей устала от такой игры и разбежалась. Троица самых упорных добилась того, что я стал понимать примерно каждое десятое слово, мог понять самые простые фразы, или сказать их.

Начали возвращаться взрослые, и я решил изучить быт деревни. Прогулка обогатила меня ещё несколькими словами, я посмотрел не только на бедную часть крестьян-землепашцев, но и на людей побогаче. Мельник, забойщик, скорняк. В деревне было довольно сложное хозяйство, но с потерей кузнеца, деревня неизбежно потеряет статус. Заняться кузнечным делом? Ковать – дело не хитрое, но вот расплавить что-то уже проблема. Большую часть сложных изделий крестьяне покупали, остальное – делали самостоятельно.

Уже позже я узнал, что денег в деревне было мало: серебра не водилось вовсе, медные деньги оставались редкостью, чаще пользовались глиняными (керамическими) монетами города Хегль. Натуральное хозяйство в собственном соку. Местного феодала звали граф Орёл, и жил он в замке в двадцати верстах от деревни Заболотной, враждовал с городом Хегль из-за налогов, а больше про него никто ничего не знал. Заболотная периодически становилась то очень богатой, то разорялась: сказывалось соседство с топью. Сейчас период упадка деревни приблизился к середине цикла. Лет через пять граф вспомнит о Заболотной, начнёт отправлять егерей и солдат, те в свою очередь начнут тратить деньги в местном тупичке, и т. д. Пока же топь дремала, не угрожая набегом диких тварей, и желающих лезть в неё было мало.

Приболотье – холодный край. Зерно здесь росло плохо, сажали его мало. Хорошо росли местные корнеплоды, да сено на корм скоту. В периоды расцвета, когда войска графства, или даже герцогства, брали под охрану большую часть приболотья, именно скотоводство было основным делом местных жителей. Травы в низинах было много, и если солдаты отлавливали тварей покрупнее белого медведя, то стадам почти ничего не угрожало. Пять лет назад в деревне был даже собственный сыровар, но после холодной зимы позапрошлого года он разорился, и уехал.

Ничего из этого я пока не знал, и во время прогулки заметил лишь частокол вокруг деревни, да общую бедность. Треть домов пустовала. Даже у лучших строений были поломки, в хорошем состоянии была лишь пятая часть построек. Это наводило на грустные мысли: местным и без меня тяжело прокормиться, так что моё (Замгри) возвращение обрадует далеко не всех.

Большая часть местных косилась явно не добрым взглядом. Уж не знаю, что Замгри им успел сделать, но разгребать эти авгиевы конюшни мне. Погода сменилась с солнечной на пасмурную, задул ветер, и я поспешил домой. Хорошо, что блуждать особо негде было.

До позднего вечера я черкался на подсохших бумагах, вспоминая услышанные слова. Тогда же решил вести дневник каждый день. Думал о жизни, пока у меня совсем не кончились лучины. Искать место для ночлега пришлось в темноте.

День третий.

Утро добрым не бывает. Слышали такое? Пробуждение в сухом и тёплом доме было несомненно более приятным, чем в предыдущие дни. По утрам я всегда хожу букой до завтрака. Сегодня я решил усугубить положение зарядкой, и пробежкой вокруг деревни. Здешняя природа была сказочно красива, но представить её человеку будет не просто. Как я уже говорил, пурпурные, фиолетовые и оранжевые растения здесь встречались не менее часто, чем зелёные. Когда-то давно я видел фотографии долины цветов в Индии. Так вот, здесь поярче будет, даже без цветов. Всё бы ничего, но такое буйство красок – ещё и отличная маскировка. Местные хищники, как я узнал позже, были очень пёстрой раскраски, как и всяческие дикари-кочевники.

В этот раз вроде обошлось, я вернулся с пробежки даже довольным. В планах на сегодня была муштра языковая, с робкой попыткой понять чего там с кузницей. Металлургический процесс – это не тайна за семью печатями, другое дело умение, но умение – дело наживное. Кузнец в такой деревне – это не только сытая жизнь, но и носитель тайных знаний, авторитет. Прогрессор, короче. Поймите, я не с жиру бешусь, а с голодухи. Как надо топить печь? Правильно: берёшь топор, колешь дрова и всего делов. Реальность средневековья немного грустнее. Берёшь что? Не дошло пока?

Половина из увиденных мной инструментов была каменной. Пятая часть – костяной, и другая пятая часть – керамической. Поверьте, керамический серп – это не смешно, а очень грустно. На металл приходилась десятая часть, и металл дрянной. Человечество уже переживало подобное, не надо удивляться тому, что в битве при Гастингсе английские ополченцы размахивали каменными топорами, надеясь прибить французских рыцарей. Да и в двадцатом веке хватало случаев, когда народ доходил до обработки полей деревянными мотыгами. Теперь к моей проблеме.

Топор – драгоценность, пила – драгоценность, любой нормальный инструмент – цены великой. В Заболотной дела обстояли ещё не так плохо, как могли. Уж я повидал глухих мест и деревень после прохода регулярных армий. С каменным топором у меня как-то сразу не заладилось. Он вроде бы раз в тридцать хуже металлического. Но я не стал проверять. Просить чужой инструмент сейчас норма, пусть я буду выглядеть изнеженным. Ещё успеется поиграть в древность. Так что судьба кузнечная моя, если не желаю махать отточенным булыжником.

Погрустив о взаимосвязи цивилизации и чёрной металлургии, я позавтракал, и пошёл искать общительную малышню для продолжения обучения. Сегодня общение шло намного лучше, тем более, что я смог совместить необходимое с неизбежным. Учиться мы пошли в кузницу. Там я смог о многом поговорить и многое узнать. Я был единственным учеником кузнеца Фамзди, подмастерья у него не было, и теперь кузница перешла ко мне. Святая простота хозяйственных отношений средневековья. Это уже было хорошо. Я смог разобраться с печью, инструментами. Кузнец был весьма крутым парнем, поскольку самолично варил кричный металл. Это когда руда, смешанная с углём не до конца расплавлялась, а спекалась в здоровый комок, из которого при помощи молота и какой-то там матери надо было выбить шлаки. Долго выбивать, многократно разогревая железную жвачку.

Можно было пойти и другим путём, но этим ходили все. Скорее всего и моя судьба такова. Пока же мне надо было сильно давить на жалость. И думать, как выкручиваться. Не осилю я ни высокую печь, ни что-то более серьёзное. А от постоянной работы с металлургическими газами портится цвет лица – вплоть до посинения. Я немного погрустил, и решил сосредоточиться на идее давления на жалость. Тем более, что есть хотелось всё сильнее, а нечего.

Доверчивых деревенских не встречалось, и я пошёл общаться со старшей из тёток. Кажется, её звали Алной. Тётка оказалась гостеприимной, и разговорчивой. Она была очень довольна, что я вспоминаю каалди. Через пень-колоду я смог объяснить ей, что не помню ничего, из прежней жизни. Моя новая жизнь начиналась с того, что я очнулся на краю болота. Так было правдоподобнее, и надёжнее. Я стал спрашивать о самых простых вещах, стараясь произвести впечатление нормального, но лишённого простейших знаний человека. На самом деле мне и нужны были простейшие знания, было бы странно, если бы я понимал, как работает человеческое общество, но не знал из кого оно состоит.

Мне объяснили, что дети моего возраста чаще всего работают на подхвате у родителей, или отдаются в ученики. Со смертью Фамзди в деревне не осталось никого с вакансией ученика, или подмастерья. Ална похвалила меня за желание заняться кузницей, подтвердив, однако, что выбить шлаки из крицы у меня не выйдет – это работа для крепкого взрослого организма, а не для такого сопляка, как я. С другой стороны, если я смогу ковать, то железо деревенская община купит. Кроме того, Ална убедила меня в том, что раз я вышел из болота живым, то больше оно меня не тронет. Странный предрассудок. Это открывало передо мной возможность брать у болота всё, что ему без надобности.

Дальше она рассказывала историю похожую на сказку.

– За Чёрным Болотом лежат земли грязнух. Хоть и прозвали их грязнухами, сами они вида чарующего. Раз глянешь – кочка в цветах, два глянешь – нагая девица красоты невиданной, а три глянешь – вроде и нет никого. Грязнухи – не чета людям, все насквозь волшебники. Не нужны им ни дома, ни одёжи. Коли захочет грязнуха есть, щёлкнет пальцами – перед ней резной стол синего дерева с нарядной скатертью, да со всеми разносолами, как поест – щёлкнет второй раз, и утопнет стол в трясине, будто его и не было. Захочет грязнуха к людям выйти, хлопнет в ладоши – и выходит из болота принцесса, али королевна. Одарит какого дурочка за то, что на дудочке красиво играл, так станет он красным молодцем со взором светлым, лицом чистым, в красном кафтане, да с зачарованной саблей на поясе. А уж если прогневается... Архимаги, как дети малые плачут, если гнев грязнухи вызовут.

Ална остановилась, хлебнула травяного настоя, и продолжила:

– Но грязнухам до людей чаще всего и дела нет. Бывает, сбежит у них из зверинца зверюшка, так окрестные деревни и целые графства слезами обливаются, да покойников хоронят. Охотники, что вглубь болота ходят, никогда не знают, что домой принесут: или два черепка, или мешок золота, или смерть для всей деревни. Рядом с Чёрной Топью твари живут. Твари к грязнухам привычные, повадки их знают, прячутся. Тоже крошки со стола грязнух собирают, и как наберут силы, так и прут на Заболотную. Тут уж граф наш Орёл просыпается, да посылает солдат тварей назад в болота загнать и перебить. Тысячи солдат в болото зайдут, а сколько выйдет – то никому не известно. Бывает, все выйдут, всех побьют, клад в топи найдут. А бывает, что из тысячи сотня, или не сотня, а десяток убогих, без света разума в глазах выйдет. Не раз, и не два проглатывала Топь целые армии.

Тётка внимательно посмотрела на меня, поправила платок на голове, и перешла к самому важному для меня:

– Вот охотники и ходят железо с павших воинов из топи таскать. Редко кто вглубь ходит, да вещи грязнух ищет. А уж к самим грязнухам, так то лишь самые рисковые охотники, да егеря могут осмелиться. Сдаётся мне, не топиться ты ходил, Замгри, а за железом болотным. Что нашёл на болоте, то мне неведомо. Думаю, глянулся ты грязнухам. Стёрли они твою жизнь старую, горестную, а уж какой новая будет – то от тебя зависит. Болото тебя теперь не тронет. Для тварей ты грязнухами меченый, но и к самим грязнухам не ходи. Они тебе уже один подарок дали – новую жизнь; за глупость, да за жадность накажут. В новую охоту не торопись, сил наберись, с кузницей разберись. И в первый раз далеко не ходи, железа на болоте много, только искать надо научиться. И не бойся голодным остаться, я со старостой поговорю: каждый кусок хлеба даст.

Мы ещё долго говорили с Алной, и я стал понимать каалди намного лучше. Она рассказывала мне о местных достопримечательностях, людях, легендах и обычаях, а я слушал и думал. История о болотах была красивой сказкой. Твари были реальностью. Ни с какими грязнухами я не встречался, и это грозит мне повышенным интересом со стороны тварей. Даже если грязнухи и существуют, мне они ничего не давали, всё своё ношу с собой. Да и вообще, пока не увижу магию, не готов поверить в её существование. Человечество тысячелетиями верило в колдовство, не имея совершенно никаких свидетельств его существования. Хотя и сегодня на Земле можно встретить искренне верующих в сверхъестественное, я – реалист и прагматик. Попал – это да, цветочек был странный, а больше ничего такого я не видел.

На самом деле это проблема. Мистическое сознание местных может материализовать всё, что угодно. Покушают хлебушка со спорыньёй, перережут друг-друга, а запишут, что из болота напали оборотни. Стрёмно. И не ясно как уберечься. Архаичное сознание – это реально лютая штука. В Индии, например, очень много народу умирает от укусов змей. Проломит муж жене голову в пьяной драке, тело на погребальный костёр, а в протокол причина смерти: "укус змеи". Или другой случай. Нарушит технолог литейного цеха технологию, выльется лужа шлака, сожжёт с десяток человек, и что? Повздыхает хозяин завода, повздыхает начальник полицейского участка: на всё воля Всевышнего. Нет, это не пример коррупции и беспредела, это пример дремучей отсталости. У нас на Земле семь миллиардов человек, новейшие технологии, прорва знаний и гора ресурсов, Индия – не самое бедное государство, но подобное продолжает происходить. А ведь есть уголки и похуже. Мне же, как чужаку, который не слишком хорошо разбирается в местных раскладах, всё это грозит большими неприятностями. Вот зачем Ална мне рассказывала о болоте? Чтобы я побыстрее побежал туда и утопился, или чтобы меня там твари схарчили? Может быть. А может и для того, чтобы неуёмного мальца, который уже один раз едва жизни не лишился, чудом выжил, остановить от попытки номер два хотя бы на время.

Мысли о том, что я крепко не понимаю эту действительность, разозлили меня до крайности. Я возился в кузнице до самого вечера. Ална не обманула, и дома меня ждал небольшой запас продуктов. Я поел, попил, нашёл постель, и завалился спать. Устал я от всей этой непонятности.

День четвёртый.

На четвёртый день произошло то, что должно было произойти обязательно. Я заболел. Средневековье – не время для людей с хлипким иммунитетом. Не стану торопиться, и расскажу обо всём по порядку. Встал я вполне бодрым и в хорошем настроении. Я пробежался вокруг деревни, сделал гимнастику, и приготовил себе простенький завтрак. Вот после еды меня и скрутило. Я не знал, как развивается эта хворь у местных, мне было очень худо и страшно. Меня бросало в жар, и в холод, накатывала волнами слабость.

Я не настолько стар, чтобы уметь рассказывать о своих болячках с таким же вдохновением, как это делают шестидесятилетние молодящиеся дедки и бабки, когда одновременно просто умирают во время скорбного рассказа, и хвастаются героическими даже для двадцатилетнего здоровья подвигами. Скажу только, что никакой грипп с этой болезнью сравниться не мог. Минуту я мог ощущать себя совершенно здоровым, а следующую – умирающим. Сердце билось в неровном темпе, кровь сдавливала голову, меня сильно лихорадило.

А ещё в голове ворочались всякие нехорошие мысли. Известно, что европейцы стали одними из самых страшных разносчиков заболеваний на планете. Из-за большой плотности населения, эпидемии и новые штаммы возникали чаще, чем где-либо. Европа бурлила заразой. Сегодня всё человечество болеет, как по расписанию. Но если какие-нибудь удалённые племена и поселения сталкиваются с нами, то очень часто мы приносим им ту же смерть, что и раньше. Семья Лыковых прожила в уединении менее пятидесяти лет. И когда советское человечество распахнуло объятья, трое из пяти умерло. Я боялся стать той самой песчинкой, которая добьёт нищающую Заболотную.