Текст книги "Лунная миля"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 11

Тем же утром, пока я опрашивал школьниц, Энджи созвонилась со своей подругой Пэ-Эр и уговорила ее несколько вечеров посидеть с Габби. Потому и получилось, что моя жена присоединилась к расследованию – впервые за почти пять лет. Мы направились к северу от города, в Рединг, чтобы встретиться с отцом Софи Корлисс.

Дом Брайана Корлисса располагался на усаженной кленами улице с широкими белыми тротуарами и газонами, которые выглядели так, будто их даже не стригли, а брили – минимум пару раз в день. Настоящий пригород для среднего класса – возможно, тяготеющего к классу высшему, но не до такой степени, чтобы страдать ярко выраженным элитизмом. Гаражи у каждого дома были рассчитаны на две машины, а не на четыре, да и припаркованы там были «ауди» и ограниченного тиража «тойоты», а не «лексусы» или БМВ-740. Все дома казались вполне ухоженными, и на каждом фасаде красовались рождественские украшения и гирлянды. В этом плане дом Корлиссов – белый, колониального стиля, с черными жалюзи, наличниками и дверью – ничем не отличался от соседских. Перемигивавшиеся фонарики-сосульки свисали с водосточного желоба, крыльца и перил. Над дверью гаража висел венок, огромный, как само солнце. Перед кустами на газоне расположились ясли, а вокруг них – три волхва, Мария, Иосиф и стадо разных домашних животных, сгруппировавшихся вокруг пустой колыбели. Справа от них толпились малоуместные здесь снеговики, эльфы, олень, Санта с супругой и косо взирающий на эту картину Гринч. На крыше, рядом с трубой, были припаркованы сани и гирляндами выложено «СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА». Столбик, на котором крепился почтовый ящик, был оформлен под полосатый леденец.

Когда мы подъехали к дому, Брайан как раз находился в гараже – выгружал покупки из своего внедорожника «инфинити». Он поприветствовал нас взмахом руки и улыбкой, широкой, как прерия. Подтянутый и стройный, одет он был в джинсовую рубашку, белую футболку, заправленную в безупречно отглаженные светлые брюки, и темного красно-бурого цвета куртку с кожаным воротником. Сорока с небольшим лет, он был в превосходной форме. Вполне логично, ведь последние десять лет он зарабатывал сначала как тренер по фитнесу, а потом – как фитнес-гуру. Он ездил по Новой Англии и общался с руководителями небольших фирм, убеждая их, что лучший способ повысить производительность труда в компании – это приучить сотрудников к занятиям спортом. Он даже книгу написал «Как похудеть и добиться успехов во всем» – на несколько недель она стала местным бестселлером. Беглое изучение его веб-сайтов (их он имел три) и его автобиографии указывало на то, что до пика карьеры ему еще далеко. Мы обменялись рукопожатиями – в отличие от большинства качков, он не сдавливал наши ладони, как в тисках, – и он поблагодарил нас за то, что мы приехали. Затем извинился, что не смог встретиться с нами где-нибудь на полпути.

– Просто движение в городе такое… После двух на дороги лучше и не соваться. Я так Донне и сказал, а она мне: «А детективам как обратно добираться?»

– Донна – это ваша жена?

Он кивнул и продолжил:

– Об этом-то я и не подумал. Так что простите меня.

– Ну, мы же сами напросились, – сказал я.

Он отмахнулся:

– Да нет, ничего страшного. Если вы поможете мне вернуть дочь, то напрашивайтесь сколько угодно.

Он поднял с пола гаража сумку. Всего их было шесть, я протянул руки за двумя. Энджи взяла две другие.

– Нет-нет, не надо, – запротестовал он. – Я сам.

– Ну, глупости-то не говорите, – сказала Энджи. – Это меньшее, что мы можем для вас сделать.

– Ой, – сказал он, – спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

Он закрыл багажник «инфинити» – меня слегка удивила красовавшаяся на заднем стекле идиотская наклейка «Владелец лицензии на отстрел террористов». Вероятно, я должен был облегченно вздохнуть, зная: если бен Ладену вдруг приспичит одолжить сахарку, Брайан Корлисс будет готов от имени всех американских граждан засветить ему по морде. На самом деле меня просто бесило, что тысячи погибших 11 сентября превратились в очередной повод для продажи очередной дебильной наклейки. Однако, прежде чем я успел раскрыть рот и испортить всем настроение, мы уже направились прочь из гаража – к черной парадной двери двухсотлетнего здания.

Пока Брайан выгружал покупки, мы стояли у гранитной кухонной стойки. Первый этаж дома был отремонтирован совсем недавно, так что в воздухе еще витал едва уловимый запах древесной стружки. Не думаю, что первоначальным планом предусматривались заниженные полы в гостиной, или обшитые гравированной медью потолки в столовой, или расположившийся на кухне холодильник «Саб-Зиро». Оконные рамы по всему дому тоже были заменены, но, несмотря на то что все они были одного и того же бледного, яичной скорлупы цвета, дом все равно казался составленным из нескольких не сочетающихся друг с другом частей. В гостиной царила белизна – белый диван, белые коврики, молочного цвета каминная доска, пепельно-белые дрова в металлической корзине цвета слоновой кости и возвышавшаяся над всем этим огромная белоснежная рождественская елка в углу. Кухня была выдержана в темных тонах – шкафчики вишневого дерева, серая гранитная стойка и черный кафель за раковиной. Даже холодильник и вытяжка над плитой были черного цвета. Столовая была выполнена в духе датского модерна – чистый, светлый стол с четкими гранями, окруженный стульями с высокими спинками. В целом дом производил такое впечатление, что при его оформлении хозяева чересчур увлеклись слишком большим количеством разных каталогов.

И на каминной полке, и на полках шкафов, и на холодильнике стояли в рамках фотографии Брайана, блондинки и светловолосого мальчика. Их же фотографии висели на стенах. Изучая их, можно было проследить жизнь мальчика – от рождения и лет до четырех. Блондинкой на фото была, судя по всему, Донна. Довольно привлекательная – она обладала внешностью, свойственной официанткам в спортбарах и представителям фармакологических компаний: густые волосы цвета рома, ослепительно-белые зубы. Судя по всему, к пластическому хирургу она ходила как на работу. Груди ее, заметные почти на каждом снимке, были похожи на пару идеальных мячиков для софтболла, вылепленных из живой плоти. Лишенный морщин лоб наводил на мысли о свежезабальзамированных покойниках, а улыбка – об электрошоковой терапии. На паре фотографий – не более – можно было видеть черноволосую девочку с потухшим взглядом и пухлым подбородком: Софи.

– Когда вы в последний раз ее видели? – спросил я.

– Несколько месяцев тому назад.

Энджи и я уставились на него поверх стойки.

Он поднял ладони:

– Знаю, знаю. Но обстоятельства сложились так, что… – Он скривился, затем неловко улыбнулся. – Скажем так, родителем быть нелегко. У вас дети есть?

– Есть, – сказал я. – Дочка.

– И сколько ей?

– Четыре.

– Маленькая еще, – сказал он. – И проблемы маленькие. А чем старше они становятся, тем с ними сложнее. – Он перевел взгляд на Энджи: – А у вас, мисс?

– Я за ним замужем. – Энджи кивнула в мою сторону. – Дочка наша общая.

Похоже, этот ответ его обрадовал – он снова улыбнулся и промычал что-то себе под нос, продолжая укладывать в холодильник дюжину яиц и полгаллона обезжиренного молока.

– Она была таким счастливым ребенком. – Он закончил выгружать продукты и аккуратно сложил сумку, чтобы затем убрать ее под стойку. – С ней каждый день был как праздник. И я честно признаюсь, что был совершенно не готов, когда она превратилась в такую… Мрачную Мэри.

– И что ее заставило превратиться в… нее? – спросила Энджи.

На секунду он застыл, уставившись на извлеченный из следующей сумки баклажан.

– Ее мать, – сказал он наконец. – Мир ее праху. Дело в том, что она… – Он поднял глаза, как будто не ожидал увидеть нас здесь. – Она ушла.

– И сколько лет было Софи, когда она ее бросила?

– Да нет, она забрала Софи с собой.

– А, значит, она ушла от вас, а не от Софи. – Энджи взглянула на меня. – Брайан, я не совсем вас понимаю.

Брайан убрал баклажан в холодильник.

– Мне вернули родительские права, когда Софи было десять. Она… Господи, как же тяжело об этом говорить… Мать Софи… Она начала злоупотреблять лекарствами. Всякими такими препаратами… Сначала викодин, потом оксиконтин. Перестала вести себя как ответственный взрослый человек. А затем оставила меня и ушла к другому. Можете мне поверить, ребенку в таких условиях жить было нельзя.

Он посмотрел на нас, словно ожидая, что мы согласимся с его словами.

Я постарался как можно более сочувственно кивнуть, надеясь, что в моих глазах читается необходимая доза сострадания.

– Я попытался отсудить у нее права на ребенка, – сказал он. – И в конечном итоге выиграл дело.

– Сколько лет к тому моменту Софи прожила со своей матерью? – спросила Энджи.

– Три.

– Три года?

– И все это время мать Софи торчала на колесах? – спросил я.

– Ну, в какой-то момент она перестала – во всяком случае, по ее словам. Бросила на целых три года.

– Тогда из-за чего там были такие жуткие условия?

Он тепло улыбнулся:

– Вот об этом я бы сейчас говорить не хотел.

– О’кей, – сказал я.

Энджи спросила:

– Значит, Софи вы вернули, когда ей было десять лет?

Он кивнул:

– Поначалу было очень странно – я ведь шесть лет вообще с ней практически не общался. Но знаете? Потом мы с этим разобрались. Нашли свой ритм.

– Шесть лет? – переспросила Энджи. – Вы же вроде сказали – три.

– Нет-нет. Мы с ее матерью разошлись, когда Софи только-только исполнилось семь, а потом мне пришлось три года добиваться родительских прав. Те шесть лет, которые я имел в виду, – первые шесть лет ее жизни. Большую часть этого времени я провел за рубежом. А Софи с матерью оставались здесь.

– То есть, по сути, – произнесла Энджи тоном, который был мне сильно не по душе, – вы всю ее жизнь упустили.

– А? – Его открытое лицо помрачнело.

– За рубежом, Брайан? – сказал я. – Вроде как в армии?

– Так точно.

– И чем вы занимались?

– Защищал эту страну.

– Не сомневаюсь, – сказал я. – И спасибо вам за это. Честное слово, спасибо. Мне просто интересно, где вы служили.

Он захлопнул дверцу холодильника, сложил и убрал последние бумажные пакеты. Улыбнулся этой своей теплой улыбкой:

– Чтобы вы могли сами оценить, насколько значительный долг я отдал стране?

– Нет, конечно, – сказал я. – Это просто вопрос.

Через несколько секунд неловкого молчания он поднял руку и еще шире улыбнулся:

– Конечно, конечно. Извините меня. Я был инженером-строителем, работал на «Бектэл» в Дубай.

Энджи негромко поинтересовалась:

– Вы же вроде сказали, что служили в армии?

– Нет, – ответил он, глядя в пустоту. – Я согласился с вашим партнером, когда он сказал, что это «вроде как в армии». Работать в Эмиратах, на дружественное нашему правительство – все равно что служить в армии. Для террористов ты точно такая же цель, и они с радостью превратят тебя в кровавую кашу, поскольку ты для них – символ западного разложения. Я не хотел, чтобы моя дочь росла в такой атмосфере.

– Зачем тогда вообще было браться за эту работу?

– Знаете, Энджела, я и сам себя об этом спрашивал, тысячу раз, наверное. И ответ не нравится мне самому. – Он беспомощно пожал плечами, словно очаровательный ребенок. – Деньги были слишком хорошие, чтобы отказаться. Вот так вот. Признался вам. Да и налоговые льготы были нелишними. Я точно знал, что, если пять лет буду вкалывать как проклятый, домой вернусь богачом и смогу потратить эти деньги на свою семью и на свой фитнес-бизнес.

– Вам это явно удалось, – подытожил я. – На сто процентов. – Сегодня я был «хорошим полицейским». Может даже, откровенным подлизой. Главное, чтобы сработало, так я считал.

Он взглянул поверх кухонной стойки на гостиную – словно современный Александр Македонский, которому больше нечего осталось завоевывать.

– Да, согласен, это не самая лучшая идея – думать, будто можно сохранить семью, когда сам находишься от нее за шесть тысяч миль. Я знаю, что сам виноват. Но, когда я вернулся домой, оказалось, что меня ждет жена-наркоманка, чью систему ценностей я… – он скривился, его передернуло, – не разделял. Мы постоянно спорили, но, как бы я ни старался, Шерил в упор не желала видеть, что вредит Софи. И чем больше я пытался ей это доказать, тем активнее она закапывала голову в песок. В конце концов я однажды пришел домой, а там – никого. – Еще одна гримаса, его снова передернуло. – Следующие три года я потратил на то, что отбивал свои права на ребенка и в конечном итоге победил. Я победил.

– Теперь вы единственный ее опекун?

Он провел нас в гостиную. Брайан и я уселись на диване, Энджи – в кресле напротив нас. Между нами стоял кофейный столик, а на нем – белое медное ведерко с бутылочками воды. Брайан предложил нам по бутылке, мы не стали отказываться. Этикетки на них рекламировали книгу Брайана с советами по похуданию.

– После того как Шерил скончалась, да.

– О, – сказала Энджи: широко раскрытые глаза и чуть скошенная в сторону челюсть выдавали ее разочарование, – так ваша жена скончалась. И послеэтого вы получили право воспитывать Софи?

– Именно. Шерил заработала себе рак желудка. И я до последнего своего дня буду уверен, что виноваты в этом наркотики. Нельзя так обращаться с собственным телом и ожидать, что оно продолжит восстанавливаться как ни в чем не бывало.

Я заметил, что кожа у него вокруг глаз – там, где обычно располагаются морщины, – была бледнее и натянута туже, чем на всем остальном лице. Значит, к пластическому хирургу заглядывает не только его жена, но и он сам. Видимо, его тело тоже не желало себя восстанавливать как ни в чем не бывало.

– И теперь вы единственный ее опекун? – повторила свой вопрос Энджи.

Он кивнул:

– Слава богу, что они жили в Нью-Гемпшире, а не в Вермонте или здесь, а то бы мне, наверное, еще три года пришлось по судам протаскаться.

Энджи посмотрела на меня. Я ответил максимально нейтральным взглядом – таким, какой я резервирую для ситуаций, от которых у меня волосы на загривке встают дыбом.

– Брайан, вы уж извините, если я делаю слишком поспешные выводы, – сказала она. – Но вы имеете в виду, что Шерил была замужем за женщиной?

– Не замужем. – Он ткнул пальцем в кофейный столик и надавил так, что кожа приобрела оттенок розового лимонада. – Не замужем. В Нью-Гемпшире такое не разрешено. Но да, подобного характера союз – и на глазах моей дочери. Если б им можно было вступать в брак, то кто знает, сколько времени у меня заняли бы судебные тяжбы?

– Почему? – спросил я.

– Прошу прощения?

Энджи сказала:

– А сожительница вашей бывшей жены?..

– Элейн. Элейн Мерроу.

– Элейн, ясно, спасибо. Так Элейн по закону имела права опеки над Софи?

– Нет.

– А пыталась их получить?

– Нет. Но если бы они нашли подходящего судью-энтузиаста? В здешних краях это не так уж и сложно. Может, тогда они вообще превратили бы мой иск в пробный шар – посмотреть, вдруг получится создать прецедент, мол, биологическое родство вообще ничего не значит?

Энджи снова бросила в мою сторону осторожный взгляд.

– Брайан, мне кажется, вы слишком сгущаете краски.

– Неужели? – Он открутил пробку со своей бутылки, сделал большой глоток. – А по мне, так ни капли. И я через это прошел.

– Вам виднее, – согласился я. – Но после того как Софи переехала к вам и вы сгладили все неровности, отношения у вас сложились нормальные?

– Вполне. Года три все было просто отлично. Конечно, смерть матери и переезд из Нью-Гемпшира для нее бесследно не прошли, но в целом… Полный порядок. Уважала старших, каждое утро застилала свою постель, с Донной не конфликтовала, училась хорошо.

Я улыбнулся, чувствуя тепло его воспоминаний:

– А о чем вы разговаривали?

– В смысле?

– Ну к примеру, – заговорил я. – Мы с дочкой любим фотографировать. У меня есть такая черная зеркалка, а у нее – розовая детская мыльница, и мы…

– Я хочу сказать, – он чуть поменял позу, – мы не столько разговаривали, сколько делаличто-нибудь вместе. Ну, например, я убедил ее вместе с Донной заняться бегом и пилатес-йогой, это очень их сблизило. И она постоянно навещала меня в фитнес-центре, которым я управляю, в Воберне. Том самом, с которого началась моя компания. Мы там снимаем выпуски для утреннего воскресного шоу, оформляем почтовые заказы там же. Она здорово нам помогала. Действительно здорово.

– А потом?

– А потом она будто войну нам объявила, – сказал он. – Безо всякого повода, на ровном месте. Я говорю «черное», она скажет «белое». Если на ужин цыпленок, то она теперь вегетарианка. По дому если что-то и делала, то спустя рукава – хотя, если честно, вообще почти ничего не делала. А после того как Бэ-Эм родился, она окончательно от рук отбилась.

– Бэ-Эм?

Он указал на фотографии мальчика:

– Брайан-младший.

– А, – сказал я. – Бэ-Эм.

Он повернулся ко мне, держа руки на коленях.

– Я ведь не надсмотрщик. В этом доме есть всего несколько правил, но их соблюдают все. Понимаете меня?

– Конечно, – сказал я. – С детьми без правил нельзя.

– Так вот. – Он начал перечислять по пальцам. – Никакой ругани, никаких сигарет, не водить мальчиков к себе, если меня нет дома, никаких наркотиков и алкоголя, и я должен знать, на какие сайты она заходит.

– Вполне разумно, – кивнул я.

– Плюс никакой яркой помады, никаких ажурных чулок, никаких друзей с татуировками или кольцом в носу, никакого фастфуда, полуфабрикатов, газировки.

– О, – не удержался я.

– Именно, – промолвил он так, будто я только что продемонстрировал ему свое полнейшее одобрение. Он наклонился ко мне: – От фастфуда у нее прыщи появились. Я ей так и сказал, но она меня и слушать не захотела. А ее гиперактивность и неспособность концентрироваться на уроках – от сахара. Из-за этого оценки у нее поползли вниз, а вес – вверх. Отвратительный пример для Бэ-Эм.

– Ему же года три всего, разве нет? – спросила Энджи.

Широко раскрытые глаза, энергичные кивки.

– Он очень впечатлительный. Вы не думаете, что эпидемия ожирения начинается в самом раннем возрасте? И кстати, кризис образования тоже надо учитывать. Энджела, все это взаимосвязано. А Софи со своими постоянными истериками и полным отсутствием самоконтроля подавала нашему сыну отвратительный пример.

– Переходный возраст, – сказала Энджи. – И школа. Две вещи, от которых у любой девчонки крыша бы поехала.

– Я это понимаю, – кивнул он. – Но недавние исследования показали, что излишняя опека – главная причина, по которой у наших школьников наблюдаются задержки в развитии.

– До сих пор не верится, что его отменили, – добавил я. – Гениальный был сериал.

– Что?

– Пардон, – извинился я. – О другом задумался.

Думаю, не будь в комнате свидетелей, Энджи меня прямо там и пристрелила бы.

– Так что, говорите, случилось дальше?

– Переходный возраст, я это понимаю. Честное слово, понимаю прекрасно. Но правила есть правила, и нарушать их нельзя. А она? Отказалась. В конечном итоге я поставил ей ультиматум – или она сбросит десять фунтов за сорок дней, или может убираться из дома.

Под полом что-то завыло – что-то механическое, – а затем мы услышали, как горячий воздух с шипением начал сочиться сквозь половицы.

– Извините, – сказала Энджи. – Я, видимо, не расслышала. Вы поставили ее перед выбором: или диета, или вы лишаете ее крыши над головой?

– Вы слишком все упрощаете, ситуация была гораздо сложнее.

– А, значит, я чего-то не понимаю? – кивнула Энджи. – Так объясните мне, Брайан, что же я поняла не так?

– Дело не в том, что я собирался лишить ее некоторых вещей…

– Пищи и крова, – сказал я.

– Да, – кивнул он. – Дело не в том, что я чего-то ее лишил, а в том, что я пригрозилей, что сделаю это. И только в том случае, если она не проявит наконец уважения и к себе, и к нам. Я хотел превратить ее в сильную, гордую американскую женщину, обладающую моральными ценностями и чувством собственного достоинства.

– И какие же моральные ценности она усвоит, сбежав из дома? – спросила Энджи.

– Ну, я вообще не думал, что до этого дойдет. Как видите, я ошибался.

Энджи окинула взглядом кухню, затем прихожую. Моргнула несколько раз. Закинула лямку сумочки обратно на плечо и поднялась из кресла. Беспомощно улыбнулась мне:

– Слушай, я больше не могу. Просто не могу тут сидеть. Выйду, подожду тебя на крыльце, хорошо?

– Ладно, – сказал я.

Она протянула руку растерявшемуся Брайану Корлиссу:

– Была рада знакомству, Брайан. Если увидите дым за окном, пожарных можете не вызывать – это просто я там курю.

Она ушла. Брайан и я остались сидеть на диване, окруженные тихим шипением просачивающегося в дом тепла.

– Так она курит? – спросил он.

Я кивнул.

– И от чизбургера с колой тоже не отказывается.

– И при этом таквыглядит?

– Как выглядит?

– Так хорошо? Ей сколько, тридцать с мелочью?

– Сорок два. —Не буду врать, выражение его лица меня здорово повеселило.

– Пластику делала, да?

– Господи, нет, – сказал я. – Хорошая наследственность плюс куча нервной энергии. Ну и к тому же она часто ездит на велосипеде, хотя и без фанатизма.

– Хотите сказать, что это я фанатик?

– Вовсе нет, – сказал я. – У вас работа такая, и такой образ жизни вы для себя выбрали сами. Ради бога, собственно. Надеюсь, вы до ста лет доживете. Просто я заметил, что люди иногда думают, будто их образ жизни как-то связан с моральным обликом.

Какое-то время мы оба молчали. Сделали по глотку каждый из своей бутылки.

– Я все думал, что она вернется, – тихо сказал он. – Софи.

Брайан сидел опустив взгляд на ладони.

– Знаете, после нескольких лет ее постоянных выкрутасов – и это притом что у нас новорожденный на руках… Так вот, я подумал, что, может, есть смысл вернуться к воспитанию по старинке. Раньше ведь у детей не было ни синдрома дефицита внимания, ни булимии с анорексией, они не хамили старшим и не слушали музыку, в которой сплошной секс и насилие.

Я против воли скривился:

– Да нет, раньше все было точно так же. Послушайте Элвиса или там братьев Эверли и скажите мне потом, о чем они, по-вашему, поют. А насчет гиперактивности и булимии – вы вспомните себя классе этак в восьмом. Все там было – только тогда никто не считал эти вещи болезнью.

– Ладно, – отозвался он. – А что насчет культуры? Тогда не было всех этих журналов и реалити-шоу, превозносящихидиотов и дегенератов. Никакого Интернета, никакой порнографии и всех этих технических приблуд, которые только забивают подросткам голову тупейшими из идей. И никто не внушал детям, что они не только способны стать звездами, но и что им это полагается. Не важно, что ты понятия не имеешь ни о чем, плевать, что у тебя нет ни капли таланта, – ты заслуживаешьуспеха просто потому, что существуешь. – Он печально взглянул на меня. – У вас дочь есть, говорите? Вот что я вам скажу – с этим всем нам тягаться не по силам.

– С чем?

– С этим. – Он указал за окно. – С внешним миром.

Я проследил за его взглядом. Хотел было заметить, что на улицу ее выкинул не внешний мир, а вполне себе внутренний, но промолчал.

– Не по силам, и все тут. – Он снова глубоко вздохнул и полез в карман. Вытащил бумажник. Порылся в нем, затем выудил оттуда визитку. Протянул ее мне.

Андре Стайлз

Служба социальной защиты

Отдел по вопросам семьи

– Это социальный работник, который занимался Софи. Вроде он только недавно перестал с ней работать – когда ей семнадцать исполнилось, кажется. Не знаю, поддерживает он с ней контакт или нет, но есть смысл поинтересоваться.

– Брайан, как вы считаете, где она сейчас?

– Не знаю.

– Ну хотя бы предположение у вас какое-нибудь есть?

Он задумался. Засунул бумажник обратно в карман.

– Там же, где и всегда. С этой своей подружкой, которую вы ищете.

– С Амандой?

Он кивнул.

– Я поначалу думал, что она положительно повлияет на Софи, придаст ей жизненной устойчивости. А потом узнал, какое у нее прошлое. Довольно-таки мерзкое.

– Да, – сказал я. – Так и было.

– Мне такое не по душе. В нормальной жизни этим вещам места нет.

Я обвел взглядом его белоснежную гостиную и его белую рождественскую елку.

– Имя Зиппо вам о чем-нибудь говорит?

Он пару раз моргнул.

– Софи по-прежнему с ним встречается?

– Не знаю. Я просто собираю факты, пока картина не начнет проясняться.

– А, часть вашей работы, да?

– Это и есть моя работа.

– Зиппо на самом деле зовут Джеймс Лайтер [2]2
  От англ.lighter – зажигалка.


[Закрыть] – отсюда и прозвище. Больше я о нем ничего не знаю, я и видел-то его один раз. От него тогда несло травой, и выглядел он как шпана. В точности такой тип, какого я в жизни своей дочери видеть не хотел, – татуированный весь, штаны мешковатые, кольца в бровях и бороденка жиденькая такая. – Его перекорежило. – Совсем, совсем не подходящий тип.

– А где ваша дочь с Амандой и Зиппо обычно тусовалась, не знаете?

Он задумался – надолго, так что и мне, и ему хватило времени не торопясь допить воду. Наконец он произнес:

– Нет, не знаю, честно говоря.

Я открыл свой блокнот, нашел страницу, заполненную сегодняшним утром:

– Одна из одноклассниц Аманды и Софи сказала мне, что Софи и еще четверо зашли в комнату. Двое в этой комнате умерли, но…

– О господи.

– …но вышли из нее четверо. Ничего на ум не приходит?

– Что? Нет. Бредятина какая-то.

Он встал с дивана, и ключи у него в кармане забренчали, пока он раскачивался с пятки на носок.

– Софи умерла?

Где-то с полсекунды я удерживал его отчаявшийся взгляд:

– Не знаю. Ни малейшей идеи.

Он покосился в сторону, затем снова посмотрел на меня:

– Вот в этом-то вся проблема с детьми, а? У нас нет ни малейшей идеи. Ни у кого из нас.