Текст книги "Покинутая женщина"

Автор книги: Дениз Робинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

7

Накануне Рождества майору Джеффертону и его жене можно было только посочувствовать. Форбс был вынужден встречать это Рождество в одиночестве. Рано утром Ивонну забрали в Фэйдовскую больницу. Она была очень больна. Только два месяца назад она была в той же больнице и перенесла операцию, которая чуть не стоила ей жизни и чуть не лишила ее надежды вообще когда-нибудь стать матерью. Ивонна страстно желала иметь ребенка и верила в то, что это будет единственной серьезной целью в их с Форбсом жизни, которая сделает их ближе друг к другу и сотрет все ее сожаления о прошлом.

Форбс был внимателен, хотя и не хотел показывать, что волнуется. У них уже все было приготовлено для малыша. Но случилось несчастье – Ивонна не стала матерью. Она едва выжила и тяжело все пережила.

Ивонна выписалась из больницы совсем разбитой. Форбс получил отпуск и повез ее в Верхний Египет. Они провели десять дней в Луксоре, который Ивонна нашла неземным городом, красивым и романтичным, и умиротворяющим после суматохи огромного военного лагеря в пустыне.

Здесь Ивонна восстановила свои силы. Но после возвращения в лагерь она вновь почувствовала себя подавленной. Форбс делал все от него зависящее, но знал, что потерпел поражение в попытке вернуть ей уверенность в себе.

Ивонна уверовала, что ей не суждено иметь детей, что беременность всегда будет заканчиваться вот так – операцией. Это породило в ней комплекс неполноценности и отбило интерec к работе в Совете офицерских жен. Ее же успех у мужчин и вовсе стал ей невыносим.

Даже новая дружба и хорошие советы полковника Колдера не могли вернуть ей уверенность в себе. Она так и жила в состоянии подавленного смирения. Доктор посоветовал Форбсу не беспокоиться и объяснил состояние Ивонны последствиями операции и потери ребенка, которые со временем пройдут.

Но тут еще одно испытание.

У Ивонны случился третий приступ дизентерии и самый худший.

Форбс в Рождество не пошел ни на одну из вечеринок. Его жена была серьезно больна. В конце Дня Подарков, несмотря на соляные инъекции и все, что могли сделать доктора и медсестры, было опасение, что Ивонна умрет. Форбс, обычно спокойный и рассудительный, зная, что происходило в последние сорок восемь часов, с ненавистью смотрел на готовящихся к празднованию Рождества служащих и едва сдерживал проклятия. Он понимал, что может потерять свою жену. Он уже отправил телеграмму ее родителям и получил ответ, умоляющий не скрывать правду. Миссис Лэнг сообщала, что собирается вылететь к дочери.

В течение всех этих страшных дней доктор Колдер был источником силы не только для Форбса, которого он регулярно посещал, но и для самой Ивонны. Используя свое положение в больнице, Колдер мог сделать для нее очень много. Она лежала в отдельной палате, и самые критические часы Колдер проводил возле Ивонны, хотя и не был специалистом по ее болезни.

На Рождество, когда температура у Ивонны поднялась до критической отметки, она бредила и все время просила позвать Стивена.

Форбс сидел рядом с ней. Впервые за два года совместной жизни он вспомнил о дружбе Ивонны с художником Байстом и был сражен мыслью, что воспоминания о нем все еще владеют Ивонной.

Безмолвный и изнеможенный он присел на край ее кровати и, сложа руки, смотрел на жену. Ивонна была почти неузнаваема, мертвенно-бледная кожа туго вытягивалась над костями, ее лицо выглядело, как смертельная маска, губы потрескались и были бесцветными. Под ее большими, безумно горящими глазами зияли черные впадины. Ее взгляд непрерывно блуждал. Медсестра завязала сзади густые каштановые волосы Ивонны. Она мотала головой из стороны в сторону и стонала: «Стивен».

В это время полковник Колдер и Форбс были рядом с ней. Их взгляды встретились. И Колдер увидел глаза Форбса. Безнадежный, испуганный взгляд. Стивен пытался успокоить мужа Ивонны как только мог. Зная всю историю Ивонны, Колдер хорошо понимал, что испытывает в эти часы Форбс, когда Ивонна так близка к смерти и думает о другом.

Стивен Колдер взял жалкую тонкую руку Ивонны и пожал ее.

– Я здесь, Ивонна, моя дорогая, – сказал он мягко, – не беспокойся. Я сделаю все, что поможет тебе.

Затем с великолепной беззаботностью он улыбнулся Форбсу и добавил:

– Я должен извиниться, мой друг, за то, что она зовет меня, а не вас, но ей кажется, что я могу спасти ее. Вы знаете, у нее какая-то вера в меня.

Форбс пристально посмотрел на Колдера и, запинаясь, произнес:

– Зовет вас?

– Да, ведь меня зовут Стивен. Вы знаете это!

Форбс покраснел. Он выглядел растерянным и очень несчастным. Колдер видел, как сильно он страдал. Но в то же время Колдер почувствовал, что его объяснение было для Форбса большим облегчением, и подумал:

– Бедный малый! Она для него – все! А она все еще любит того, другого. Это сущий ад для них обоих!

Ивонна была очень молода, и, казалось, у нее не было сил, чтобы выдержать этот острый приступ. Это были, конечно, последствия другого несчастья. Бедная маленькая Ивонна, думал доктор. Если бы только она могла пройти через это и иметь ребенка, как многие другие девушки, все было бы по-другому. Это было ужасное зрелище. Выживет она или нет, она будет инвалидом на несколько месяцев, и это еще долгое время будет мешать ей завести ребенка. Ивонна сильно потеряла в весе за эти дни. Если все-таки этот кризис, который был послан ей Богом, минует, она будет должна… Стивен Колдер задумался. Форбс должен будет сразу же отправить ее домой. Колдер, который был близким другом Ивонны и хранил все ее тайны, знал, насколько выросла ее ненависть к Фэйду. Фэйд навсегда останется для нее местом, где она потеряла ребенка, и где подвергалась постоянным приступам дизентерии.

Колдер надеялся. На мгновение у него появилось сомнение в способности Форбса все понять в этой печальной истории правильно.

Форбс был хорошим парнем. Но он был лишен обаяния творческой личности и слишком склонен воспринимать посланный ему судьбой подарок – Ивонну и ее любовь – как обыденное, само собой разумеющееся дело. Он никогда не сомневался до сего момента, когда Ивонна начала звать Стивена, и это ввергло его в подозрения. Внешне Ивонна выглядела привязанной к мужу и любящей женой, и он принял ее любовь, не вникая глубоко в то, что происходит. Это было вполне в стиле Форбса.

Полковник Колдер понимал, что творится в душе Ивонны, знал, как она страдает в течение двух последних месяцев болезни, чувствовал ее депрессию. Ивонна уже начала немного рисовать, чтобы порадовать его, но скоро она оставила это занятие и убрала холсты и кисти в саквояж. Однажды она получила письмо, которое ее сильно огорчило. Колдер тихо проклинал его автора. Письмо было от бывшей подруги Марджори Шо. После долгого молчания Марджори написала, что помолвлена со студентом-медиком на год или два моложе ее. Они надеются пожениться, как только он получит свою степень. Марджори думала, что Ивонна обрадуется, узнав, как она счастлива. В то же время она писала Ивонне, что почти совсем не видит Стивена Байста, которому сейчас во всем сопутствует успех. Чтобы «развлечь» Ивонну, Марджори сообщила, что имя Стивена часто упоминается с именем одной светской дамы, портрет которой он сейчас рисует и что, судя по слухам, он привязан к этой даме так же крепко, как когда-то к Ивонне.

Это письмо показалось Колдеру очень тупым и довольно злобным. Конечно же, Марджори добилась желаемого. Письмо пришло к Ивонне сразу же после того, как она выписалась из больницы после операции. В ее тяжелом состоянии и мрачном состоянии духа вряд ли нужны были новости подобного плана. Казалось, это дошло до самого ее сердца – и сломало ту философию, которую Ивонна уже выработала, и жить с которой ей было проще. Она все рассказала об этом Стивену Колдеру.

– Мне ни к чему об этом беспокоиться, – сказала она и ухмыльнулась, – но мне обидно, что Стивен ведет такую жизнь. Я думаю, что эта женщина преследовала его. Он чертовски привлекателен.

Это было все, что она сказала. Затем она развернула письмо Марджори и добавила:

– Я не удивлена, что Марджори выходит замуж за парня, который моложе ее. Она любит командовать людьми. Я рада, что она нашла счастье. Я знаю, что она была в отчаянии, когда я покинула Лондон. Она тоже была влюблена в Стивена.

Полковник Колдер тихо воскликнул:

– О, чертов Стивен!

Он почувствовал яростную антипатию к молодому художнику, которого он не знал и не хотел бы с ним знаться. А что если все эти желания и страсти прекратятся, прекратятся смертью бедной маленькой Ивонны. Она выглядела очень плохо, когда они сидели возле нее с Форбсом.

Полковник Колдер не мог не думать о Ивонне и за Рождественским ужином, который он разделил с несчастным Форбсом. Колдер удивительно сильно привязался к этой молодой несчастной семье. И, стоя возле умирающей Ивонны, он все время думал о своей Лоре. Неужели и это бедное милое дитя уйдет вслед за ней и растворится в страшной тишине, назад из которой никто не возвращается.

Форбс впервые за время службы не встретился в этот торжественный день со своими друзьями. Друзья все поняли правильно и от души сочувствовали майору. Супруги Кинтелы взяли его под свою опеку. Брауни играла роль матери, суетилась вокруг него. Новость о плохом состоянии Ивонны омрачила души всех, кто знал ее. Ничего нельзя было сделать, кроме как успокаивать несчастного мужа, пытаться облегчить его страдания.

Был момент, когда Форбсу казалось, что все уже кончено. И вызови он сейчас мать Ивонны, она уже не застанет дочь живой. Ивонна была в полусознании и совсем затихшей. Медицина сделала все, что могла: переливание крови, кислородная подушка. Но ничего не помогало.

Форбс был в полном отчаянии, и ему предложили уйти. Ивонна, если к ней вернется сознание, не должна видеть его обезумевшее от несчастья лицо. Стивен Колдер остался.

Даже, когда он потерял женщину, которую любил, он не чувствовал себя таким взволнованным, как сейчас, в этой маленькой больничной палате. Ставни были закрыты и защищали комнату от безжалостно ярких солнечных лучей. В тусклом свете лицо Ивонны казалось серым. Ее глаза глубоко впали. Она уже не принимала со вчерашнего дня никакого питания и даже воду. Пульс едва прослушивался.

Стивен Колдер держал руку Ивонны в своих сильных и теплых руках, его взволнованные глаза смотрели из-за роговой оправы.

Недавно он проконсультировался с двумя самыми толковыми врачами больницы. Они были уверены, что больше ничего нельзя сделать. Вопрос был только в том, когда именно остановится ее сердце.

Вдруг Ивонна открыла глаза. Она что-то прошептала. Колдер нагнулся над ней.

– Да, что случилось, дорогая?

Потрескавшиеся губы с болезненно голубоватым оттенком прошептали имя: «Стивен».

Колдер благодарил Бога за то, что рядом не было Форбса. Затем он взял инициативу в свои руки. Он приподнял каштановую голову Ивонны и очень осторожно дотронулся губами до ее лба. Он заговорил так, как будто бы говорил с Лорой, своей единственной любимой женщиной. Колдер сказал:

– Да, моя дорогая… моя дорогая… Я здесь. Ты слышишь меня, Ивонна? Это Стивен говорит с тобой. Я здесь.

В ее глазах не было никакой жизни. Ее дыхание стало тяжелым, прерывистым, как будто что-то мешало ей дышать.

– Стивен, я хочу тебя видеть, – вновь сказала она.

Колдер еще ближе прижался к Ивонне.

– Я здесь, моя дорогая Ивонна. Я здесь. Тебе нужно отдохнуть. Попробуй уснуть. О, моя дорогая, попробуй. Не отчаивайся! Держись! Пожалуйста, мое дорогое дитя, держись.

Колдеру показалось, что его слова дошли до ее сознания. Ивонна сделала длинный вдох. Она расслабилась в его руках.

– О, Стивен, дорогой. Я так хотела тебя видеть.

Сострадание Колдера вызвало ответную реакцию. Ивонна отозвалась на его сочувствие к ней. С бесконечным желанием спасти ее, помочь ей, вырвать ее из самих челюстей смерти, он продолжал делать то, что наметил. Но это было очень сложно.

– Я тоже хотел увидеть тебя, моя дорогая, – сказал Стивен над самым ухом Ивонны, молясь про себя о том, чтобы сейчас никто не вошел в комнату, а то они могут неправильно понять действия старого офицера-медика.

Слова Колдера, казалось, дошли до сознания Ивонны и успокоили ее. Жалкое тонкое тело стало совершенно влажным. Полковник положил ее голову на подушку и увидел, как на ее щеках появляется оттенок цвета. Даже ее губы неожиданно стали набирать красноту. И она улыбнулась. Это была душераздирающая улыбка, которую Стивен Колдер никогда не забудет. Ивонна сделала еще один глубокий вдох и прошептала:

– О, дорогой, дорогой Стивен, останься со мной.

– Я останусь, – сказал Колдер. – Поспи. Обещай мне, что ты заснешь. Спи… Спи, Ивонна…

Колдер все повторял и повторял эти слова, успокаивал Ивонну, гладил ее волосы. Ее пальцы слабо обхватили его руку. Она опять заговорила.

– Как… чудесно! – прошептала Ивонна. Больше она ничего не сказала. Закрыла глаза.

Стивен смотрел на ее веки в голубых прожилках вен, на черные шелковистые ресницы, покоившиеся на впалых щеках. Им овладел внезапный страх, и он решил проверить ее пульс. И вдруг его сердце забилось от огромного облегчения. Пульс стал сильнее, определенно сильнее, чем минуту назад. Ивонна уснула. Бедное, несчастное дитя, подумал полковник. Его обман удался. Она приняла его за того, другого Стивена. Ивонна спала, держась за его руку.

Тогда Стивен Колдер понял, что она будет жить. Открылась дверь, в комнату вошла сиделка. Колдер знаком руки подозвал ее поближе. Сиделка посмотрела на Ивонну и тоже приложила пальцы к ее тонкому запястью. И вдруг удивленно и вместе с тем радостно прошептала:

– Ей лучше. А, полковник, какое чудо… ей лучше…

В ту ночь Форбс Джеффертон тоже поверил, что Ивонна будет жить. Однако, она все еще была в критическом состоянии и только спустя неделю Форбс окончательно уверился в том, что Ивонна не покинет его навсегда.

Весь Фэйд был взбудоражен этой новостью. Все поздравляли майора Джеффертона. Подробностей, судя по всему, никто не знал, но все говорили только о том, что маленькая миссис Джеффертон выкарабкалась из кризиса. Как считала одна из дам, супруга генерала Борна, Бог услышал их молитвы. Кэтрин Борн, женщина глубоко религиозная, все тревожные дни Рождества, когда жизнь ее юной подруги Ивонны висела на волоске, проводила в церкви – брала своих друзей молиться вместе с ней. Все радовались доброму известию. К концу рождественских каникул Форбс снова приступил к выполнению своих обязанностей по службе. Он чувствовал большой подъем, с него спало то ужасное напряжение и тревога, которые изводили его с той самой ночи, когда Ивонна попала в больницу. Но во всем Фэйде только двое знали всю правду об этом кризисе, когда душа Ивонны находилась между жизнью и смертью. Стивен Колдер молчал до тех пор, пока Ивонна сама не завела разговор на эту тему.

Это произошло десять дней спустя. После того, как кризис был преодолен, состояние больной быстро улучшалось. Она уже могла сидеть и есть нормальную пищу. Ивонна была еще совсем прозрачной, с ввалившимися глазами, но начала проявлять интерес к жизни. В тот вечер, когда полковник Колдер курил сигарету, сидя у ее постели, она решилась на серьезный разговор.

– Это вы спасли мою жизнь, доктор, правда? Я знаю, что это вы…

Колдер улыбнулся.

– Какая разница, кто ваш спаситель. Ваше дело поскорей поправляться. Больше от вас ничего не нужно.

– Но я хочу знать, – настаивала Ивонна.

– Что знать, капризный вы ребенок?

– Знать, что вы такого сделали – что говорили – что так помогло мне. Ведь я чуть не умерла, правда?

– Правда.

– И вы все время были со мной. Форбс тоже был около меня, но недолго, он словно испарился куда-то, я перестала его видеть. Все представлялось мне ужасно смутно, вроде повторяющегося кошмара.

Полковник Колдер приподнял одну бровь.

– Это мое лицо представлялось вам кошмаром, милочка.

– Ах, доктор, дорогой, не надо шутить. Я хочу знать… – Ивонна осеклась и умоляюще протянула к нему руку.

Колдер снял свои роговые очки тем жестом, который так напоминал ей Стивена Байста. Ивонна смотрела, как он протирает стекла, как закладывает за уши изогнутые дужки. Неожиданно для себя она заметила, что Стивен Колдер выглядел уставшим, постаревшим, что в его волосах прибавилось седины. Ивонна была всей душой преданна ему – и не только потому, что доктор напоминал Стивена, а потому что относился к ней с теплотой и пониманием.

С того памятного дня рождения, когда Ивонна с большими надеждами решилась строить семью с Форбсом и стать матерью, жизнь повернулась к ней не самой радужной стороной.

Казалось, все пошло не так, как надо. Начать с того, что она вообще плохо чувствовала себя на новом месте. Здесь надо было быть сильной, и Форбсу, с его любовью к спорту и к общественной жизни приходилось нелегко с женой, которая большую часть времени проводила в постели. Он был очень терпелив с ней, внимателен. Но настоящую Ивонну знал один только доктор, и только в его присутствии она ощущала себя прежней Ивонной.

Ивонна снова протянула к нему руку. На этот раз он взял ее и стал поглаживать длинные пальцы.

– А вы упрямая, – сказал Стивен Колдер.

В ее глазах появилась нежность.

– Как-то раз я приняла вас за Стивена, да? Я слышала свой голос, зовущий его. Я ничего не могла с собой поделать – мне показалось, что он пришел ко мне, и я уснула в его объятиях. Это спасло меня. Я это помню. Когда я проснулась, мне сказали, что дела мои пошли лучше. Но я поняла, что это был не Стивен. Это были вы, правда?

Вдруг доктор смутился и рассмеялся.

– Ну – в общем, да – я так и подумал, что вы приняли меня за своего художника.

Ивонна кивнула и откинула голову на подушку, с отрешенным видом глядя в потолок.

– Спасибо вам, дорогой доктор. Вы всегда так хорошо относились ко мне. Спасибо вам за все.

– Не стоит, милочка. Признаюсь, вы здорово напугали меня.

– А я-то думала, что это Стивен, – Ивонна глубоко вздохнула. – Это на ваших руках я тогда уснула. Как вы терпеливы были со мной.

– Ерунда, – сказал Колдер и сжал ее руку.

– Но это так, вы, наверное, утешали беднягу Форбса.

– Я делал все, что мог, но позвольте сказать вам, теперь, когда вы пошли на поправку, дитя мое, что этот молодой человек страшно переживал из-за вас. Он очень любит вас, знаете ли.

Ивонна вдруг погрустнела.

– Ах, да, я знаю.

– А один раз я был свидетелем того, как вы в его присутствии звали Стивена.

– Какой ужас! – вспыхнула Ивонна.

– Да, получилось очень неловко, но я сказал ему, что вы имели в виду меня, потому что верили, что я могу спасти вашу жизнь. Я наговорил ему какую-то чушь, вроде того, что я тоже Стивен. Это сработало.

Ивонна с трудом сглотнула. В ее глазах стояла глубокая печаль.

– Какой ужас! – снова повторила она, – как же это все сложно. Но как благородно с вашей стороны. Я в таком долгу перед вами.

– Мне не нужно благодарностей. Единственное, чего я хочу, это немного счастья для вас с Форбсом.

Ивонна обратила на него свои огромные прекрасные глаза с тем выражением тоски, которое он замечал и прежде, и которого страшился. Такой взгляд юного и прекрасного существа не предвещал ничего хорошего. Оставалось только сожалеть о том, что Ивонна была такой эмоциональной.

– Нельзя ли вам как-нибудь примириться с Форбсом, милочка? – неожиданно, почти умоляющим голосом спросил доктор. – Я понимаю ваши чувства, но Форбс отличный парень и…

– Ах, доктор! – перебила Ивонна и отняла свою руку. Ее губы чуть дрогнули. – Я все прекрасно понимаю. Форбс относится ко мне замечательно. Я так надеялась, что мы с ним поладим и все будет как нельзя лучше. Что говорить, в тот вечер после моего дня рождения я почти поверила, что снова влюблена в него. Я была готова отдать ему все. И отдала.

Колдер кивнул головой.

– Я знаю. Вы были на краю пропасти. Правда, ваши намерения были исключительно добрыми. Боюсь, что вся эта история с ребенком и ваша болезнь сломили вас.

Ивонна изо всех сил закусила нижнюю губу. Сейчас, когда она так ослабела, ее глаза часто были на мокром месте.

– Это все так ужасно, – прошептала она. – Наверное, теперь у меня вообще никогда не будет детей.

– Я уже говорил вам, вы ошибаетесь. У вас просто болезненное отношение к этому. Вы нездоровы. А когда тело болеет, разум тоже страдает от мрачных мыслей. Но вы поправитесь. Я понимаю, болезнь выбила вас из колеи. Но вы, слава Богу, живы и даже очень, и, если вы немного постараетесь, выздоровеете окончательно, окрепнете, и я не вижу никаких причин к тому, чтобы вам не попытаться снова родить – скажем, через полгода.

Ивонна покачала головой. Большие глаза смотрели обреченно.

– Я в это не верю.

– Это все из-за вашего нынешнего состояния, Ивонна. Подождите, когда поправитесь.

– Это не из-за моего здоровья. Это гораздо серьезнее. Я поняла, что не могу быть вместе с Форбсом. Просто не могу – и все. Я люблю его, как брата. А мысль о том, чтобы жить с ним, как с мужем вызывает во мне отвращение. Ах, доктор, что мне теперь делать?

Стивен Колдер не умел притворяться – он откровенно был озадачен. Он в самом деле не знал, что ответить на это.

«Она была слишком верна себе самой, – с иронией подумал он, – той, настоящей, которая любила Стивена Байста. Она дала увлечь себя в замужество. (Какая глупость со стороны Форбса жениться на ней). Время ничуть не улучшило положение, хотя общеизвестно, что время все лечит. Видимо, это касается не всех».

Ивонна не виделась со Стивеном Байстом и не получала о нем известий вот уже почти три года, но ее страсть к нему сейчас была даже сильней, чем раньше, и Стивен Колдер это знал.

Он загасил сигарету в пепельнице на столике у кровати и поджал губы.

– Не знаю, что и сказать вам на это, милочка. Все это представляется мне печальным и достойным сожаления. В этом я не вижу никаких перспектив. Но, поскольку вам, по-видимому, не суждено быть с тем, с кем бы вам хотелось быть, не лучше ли еще раз попытаться поладить с Форбсом?

Глаза Ивонны наполнились слезами.

– Вы же знаете, сколько раз я пыталась это сделать.

– Да, – с нежностью сказал доктор и похлопал ее по руке. – Ну, а сейчас я совсем не хочу, чтобы вы волновались. Вы у нас выздоравливающая. Вам не следует печалиться и беспокоиться. Поправляйтесь и ни о чем не думайте. Живите одним днем, если это требуется. Не мучайте себя ни прошлым, ни будущим. Все образуется. Так всегда бывает.

– Я не верю, что все образуется, – прошептала Ивонна сдавленным голосом и закрыла лицо руками.

Колдер молча покачал головой. И подумал: «Прости, Господи, мою душу. Будь я на десять лет моложе, клянусь, я бы схватил ее и бежал бы с ней, и сделал бы ее счастливой вместо Стивена Байста. Во многих отношениях она человек слабый, бесхарактерный. Однако, она внушает любовь – нельзя не любить бедную нежную Ивонну. Какого черта…»

Он как мог утешил несчастную, заверил, что она будет смотреть на многое не так мрачно, когда восстановит силы, и ушел.

Как обычно, в тот вечер после работы Ивонну пришел навестить Форбс. Он был в прекрасном настроении и, коротко справившись о ее здоровье, с гордостью сообщил, что ему дали исключительно хорошую аттестацию. Еще он имел разговор с Алистиром Борном, своим начальником, генералом. И, как выяснилось, все шансы были за то, что в марте его назначат на новую должность с перспективой повышения звания до подполковника.

Ивонна смотрела на его возбужденное, раскрасневшееся лицо и слушала его почти с материнским интересом. Она знала, что значат для Форбса успехи по службе.

– Ах, дорогой, я так рада за тебя!

– Да, это замечательно. Я еще не знаю, куда меня назначат. Сам генерал не знает. Во всяком случае, это будет штабная работа. Подполковник Джеффертон. Неплохо звучит, а, дорогая?

– Это звучит прекрасно.

– Во всяком случае, в марте мы возвращаемся в Англию. Потом, после отпуска, возможно, поедем в Германию.

Ивонна кивнула. Но ничего не сказала, сложив перед собой руки. После вспышки эмоций во время разговора со Стивеном Колдером она немного успокоилась. Сейчас она была равнодушна, словно все, что говорил ей Форбс, ее не касалось… как будто блестящая перспектива получить звание подполковника касалась только его одного, а она была здесь как бы ни при чем. Взгляд Ивонны блуждал по комнате, полной цветов. Ее друзья в Фэйде были так добры к ней – люди, вроде Брауни, каждый день навещали ее, кто приносил розы, кто газеты, кто книгу – все с готовностью делились последними сплетнями. Погода стояла в те дни прекрасная. Голубое небо, яркое солнце, прохладные ночи. И все же она была очень далека от этих мест – и от самого Форбса. Как будто во время ее болезни у нее внутри что-то умерло, и осталась одна пустая оболочка. Но осталось еще и острое чувство тоски, унять которое было невозможно. Через некоторое время Форбс прекратил свою болтовню и повнимательнее присмотрелся к своей жене. Ее вид в эти дни вызывал в нем тревогу. Она так похудела и побледнела. Густые каштановые волосы поредели, утратили свой блеск. От болезни Ивонна повзрослела – сейчас это была изможденная молодая женщина, а не прежняя сияющая юная девушка. Она всегда будет красивой, думал Форбс. Но сегодня его не на шутку встревожило новое настроение, исходившее от нее – явная апатия и полное равнодушие к каждому, сказанному им слову.

– Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? – спросил Форбс, – тебе сегодня не хуже?

– Нет, мне гораздо лучше, спасибо, дорогой.

Форбс подергал мочку своего уха.

– Мне сказали, что через неделю тебя можно будет забрать из больницы.

– Хорошо.

– Тогда ты быстро встанешь на ноги – тебе, наверное, так осточертела больница.

Ивонна молча кивнула, но подумала: «…Будет хуже в сто раз – пытаться начать с Форбсом новую жизнь… стараться сделать его счастливым, а самой при этом чувствовать отвращение к жизни. И почему доктор не дал мне тогда умереть. Я ни на что не гожусь… Я никого не в состоянии сделать счастливым… Все безнадежно!»

Ивонна почувствовала руку Форбса на своих руках и невольно съежилась от прикосновения его сильных пальцев. С какой бы симпатией она не относилась к нему, Форбс, с его крепким здоровьем, с его приподнятым настроением, с его веселым, трезвым взглядом на жизнь ужасно раздражал ее в ее нынешнем измученном, издерганном состоянии.

– Тебе не терпится снова вернуться ко мне, душечка? – пробормотал Форбс с любовным блеском в голубых глазах.

Она сглотнула комок в горле и, повернувшись к мужу, посмотрела на него честными глазами.

– Я хочу вернуться в Англию, Форбс. Я не выдержу в Фэйде еще три месяца. Египет угнетает меня. Здесь, в нашей квартире, столько воспоминаний… Я провела столько часов за вязаньем для малыша…

Ивонна поперхнулась и умолкла.

Форбс почувствовал ужасное смущение и жалость. Он склонился и коснулся губами ее щеки.

– Бедная моя, если бы ты знала, как мне жаль. Я понимаю, что ты пережила. Но доктор говорит, что у нас еще может быть ребенок, когда-нибудь.

Ивонна удивила его горячностью своего ответа:

– Нет, не будет. Никогда. Я знаю, что ничего не получится. И даже не хочу пытаться.

Это одновременно огорчило и озадачило Форбса. Но все же он сумел выдавить на своем лице улыбку. Его предупредили, что Ивонну нельзя огорчать.

– Во всяком случае, мы довольно долго не будем об этом думать, – сказал он весело. – Сначала ты должна поправиться.

– Отпусти меня домой, Форбс, – сказала Ивонна глухим голосом, – как только я буду в состоянии перенести поездку, посади меня на пароход – я хочу немного побыть с мамой, побыть подальше отсюда.

Форбс покрутил в руках трубку. Он был страшно разочарован. В этом году из-за частых болезней Ивонны он слишком часто оказывался один и так мечтал забрать ее обратно в их квартиру, начать с ней новую, нормальную жизнь. Конечно, если Ивонна уедет домой, они расстанутся всего на три месяца, потом они снова будут вместе. Форбс стал размышлять на эту тему и пришел к выводу, что, в конце концов, это даже и к лучшему… мать позаботится о ней, выходит… полная смена обстановки после трех лет пребывания в Египте пойдет ей только на пользу. Конечно, ни в коем случае нельзя подвергать ее риску еще раз перенести здесь дизентерию. Форбс повеселел и сказал:

– Хорошо, дорогая. Ты поедешь домой, как только я смогу посадить тебя на пароход. Я позвоню в агентство и попрошу билеты поприличнее. Тогда, к тому времени, когда срок моей службы здесь закончится, ты полностью придешь в себя, и, если мне дадут звание подполковника, мы вместе поедем в Германию.

Ивонна позволила мужу держать себя за руку и изливаться насчет того, какая райская жизнь ожидает их где-то на берегах Рейна. Но она почти не слушала его. Она ощущала только лишь огромное облегчение от того, что Форбс не стал спорить с ней и согласился отправить ее домой. В тот момент даже Стивен Байст не занимал ее мысли. Ивонна хотела вернуться в Лондон, в свою семью, в бедный старый дом в Хэмпстеде, почувствовать нежные поцелуи дождя на щеках, увидеть серое небо, весенние нарциссы в отцовском саду, бледные лица вместо смуглых. Она с радостью перенесла бы скудость и ограниченное питание, холод и туманы, если все это было в Англии. Она больше никогда не желала видеть Египет, а особенно Суэцкий канал. И еще, призналась себе Ивонна с угрызениями совести – она не желала больше и видеть Форбса, и, тем более, выполнять обязанности его жены.

Ей хотелось быть одной.

Голос Форбса прервал ее мысли.

– Ты прочитала письма, что я передал тебе утром? Ивонна с трудом вернулась к реальности.

– Да, одно было от моей мамы, другое – от твоей.

– Мама так хочет увидеть нас, – радостно сказал Форбс. – Тебе надо будет поехать к ней погостить. Вам вдвоем не будет скучно.

Ивонна закрыла глаза. В ее нынешнем состоянии ничто не представлялось ей более невыносимым, чем общество миссис Джеффертон. Бедная миссис Джеффертон! В эти дни она осталась совсем одна. В конце лета сестра Форбса Филиппа снова вышла замуж. За человека намного старше ее – вдовца с маленькой дочерью. Во время войны он служил вместе с ее мужем и до сих пор не вышел в отставку. Оба они были одиноки и казались прекрасной парой. Письма от Фил, которая сейчас была вместе с мужем и двумя детьми в Коломбо, дышали счастьем. Хоть один человек, наконец-то, решил свои проблемы. Ивонна задумалась. Она была рада этому, потому что всегда симпатизировала Фил и жалела ее.

Но миссис Джеффертон попала в тяжелое положение. Из-за участившихся приступов астмы она уже не была такой деятельной, как прежде. И сейчас, когда от нее уехали дочь и внук, была очень одинокой.

Ивонна понимала, что, когда вернется домой, должна поехать к своей свекрови.

Должна. Неужели всегда нужно подчиняться долгу? Неужели нельзя принадлежать только себе? Ивонна мысленно задавала себе эти, мучившие ее, вопросы, но продолжала делать вид, будто ее интересовали все планы, которые разворачивал перед ней Форбс в своей обычной оптимистической манере.