Текст книги "Крым наш! (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 8

Затевающие войну, сами попадают в свои сети.

Иоанн Дамаскин

Петербург

29 ноября 1734 года

Я любил её искренне. Был и нежным, и требовательным, даже слегка грубым. Был разным, не давая, не позволяя Лизе опомниться. Было отрадно видеть, что женщина будто улетела в страну грёз. Но я не мог оставить её просто качаться на волнах блаженства. Я раскачивал ее на качелях страсти, до головокружения, до исступления.

А ещё осознание, что рядом опасность, что-то или кто-то может не сработать, неправильно выполнить мой приказ, или я что-то не учел. И тогда даже такая явно наспех организованная операция против меня, которая, оказалось, не имела ни шанса на успешность, достигнет результата. И это будоражило меня, не давало остановиться, прекратить любить Елизавету.

Уже пропели петухи. Я, всё ещё разгорячённый, потный, без жалости вполуха слушал, как Елизавета Петровна постанывает и уже искренне просит прекратить. Просит, но отзывается на мои прикосновения, на мои поцелуи. Уже которая бумажка была подсунута под дверь, но никто так и не посмел прервать наш марафон.

– Смилуйся! Я отказаться не могу, и более уже не вынесу ласк твоих! – задыхаясь, просила Елизавета, когда я подошёл к кадке с холодной водой и, ничтоже сумняшеся, опрокинул на себя остатки прохладной жидкости.

Сразу взбодрился, посмотрел на Лизу, которая лежала на кровати и уже практически не двигалась, глядя в потолок молящими глазами. Она была похожа на наркомана, который уже принял изрядную дозу, видит рядом лежащие наркотики и хочет ещё употребить, вопреки тому, что хватает разумения: добавка может стать смертельной.

Я уверен, если совершить ещё один заход, то Елизавета Петровна, скорее, будет меня бояться. Я убью всю её страсть ко мне. Но проблема в том, что я так и не понял, нужно ли мне это.

Здесь и сейчас мы с Елизаветой были словно Клеопатра с Марком Антонием. Там, за стенами дома, около сотни бойцов, или больше. Они только и ждут, когда Елизавета Петровна выйдет из здания, чтобы начать атаку на меня. Словно войска Октавиана Августа подошли к Александрии и готовятся к штурму, когда Клеопатра и Марк Антоний предаются любви. Вот только в той истории всё закончилось трагично для влюблённых. И в этом, как я надеюсь, и есть главное отличие двух сюжетов.

– Никто с тобой не сравнится! – с придыханием прошептала Елизавета, будто бы надеясь меня утешить после своей мольбы.

Только ли? Нет, она сказала это искренне!

Я невольно улыбнулся. Но какому же мужчине не понравятся такие слова? Нередко бывает, что женщина произносит слово из трёх букв, которое и обидно для мужчины, и пугает его. И слово это – «ещё».

Молодой организм, правильное питание, физические нагрузки, долгое воздержание – это, помноженное на присутствие истинной красотки и на будоражащее обстоятельство смертельного риска… Всё это позволило мне сегодня показать свои лучшие результаты в обеих жизнях. Я и сам не думал, что так можно любить.

– Только рядом с лучшей женщиной можно быть лучшим мужчиной, – автоматически вырвалось у меня признание.

И это было излишне.

Мало того, что слово «женщина» – это не совсем то, как можно обращаться к цесаревне. Женщина – это определение для замужней дамы, и скорее, мещанское, чем приличествующее высокой особе. Однако Елизавета Петровна будто бы и не заметила этой моей вольности в словах. Она всё так же лежала, будто бы высматривая что-то в потолке.

Я подошёл к двери, стряхнул воду с рук, двумя пальцами аккуратно взял новый листок бумаги. «Всё готово!» – было написано там. Я усмехнулся, и, наверное, моя улыбка могла показаться то ли злорадной, то ли даже похотливой.

Потому что Елизавета явно по-своему расценила мою ухмылку.

– Нет-нет, прошу, более не надо! – почти что вскрикнула она.

Признаться, и я уже достиг своего предела. Лишь одно слово, то самое, из трёх букв «ещё», и смогло бы побудить меня вновь, ещё разочек полюбить Елизавету. Ибо ничто так не мотивирует настоящего мужчину, как незавершённое дело.

– Уже пропели петухи. Я не гоню тебя, Лиза, но нельзя, чтобы нас видели вместе, – сказал я, а Елизавета Петровна с большим напряжением сил присела на край кровати.

Мне нужно было осуществлять операцию, наказывать того, кто посмел бросить мне вызов.

– Я хотела бы остаться у тебя на день. Позволяю тебе запереть меня в этой комнате и открыть лишь с наступлением темноты следующего вечера, – всё ещё со сбитым дыханием, усталым голосом говорила Елизавета Петровна. – Я буду спать.

А вот это в мои планы не входило. Здесь и сейчас всё готово к тому, чтобы кое-кому накрутить уши и показать, что прозвище «Розум» ещё не наделяет человека таким разумом, чтобы можно было рассчитывать быстро, с такой плохой подготовкой, обыгрывать меня, не такого уж и простака в интригах. Впрочем, Алексею Григорьевичу Разумовскому, если это всё-таки он, в чём я пока что на сто процентов не уверен, можно было и рассчитывать на успех, если бы не сработала моя служба безопасности. Нет, не так… сработала система охраны.

То, что возле купленного мной дома стали концентрироваться некие люди, пусть и прячущие оружие, но явно боевые, стало известно заранее. Может быть, кто-то иной, да и я сам, если бы не располагал серьёзным ресурсом в виде целой роты подготовленных гвардейцев, и решил бы от греха подальше куда-нибудь уйти, сбежать. Ведь явно назревала ловушка. Вот только бегать от проблем, как я считаю, – это только их множить! На данный момент не покажу свои клыки – будет вторая и третья попытка. И тогда, вероятно, судьба может быть и не так благосклонна. Да и я могу быть неготовым к новыми сюрпризам. Этот-то получилось разгадать.

Так что были посланы люди, которые сообщили пренеприятнейшее известие: объявлена тревога, и она отнюдь не учебная. Переданы приказы и основные распоряжения как и когда действовать.

– Лиза, тебе нужно собраться с духом и всё-таки быстро одеться. Может быть, даже и в простом платье, но покинуть меня. Секрет ли для тебя то, что уже через полтора месяца я женюсь? – конечно, она знала об этом, ведь и сама упоминала, едва явившись, да и теперь недовольно скривилась. Я же только кивнул. – Вижу, что ты знаешь. И не нужно никаких конфузов, чтобы о тебе плохо говорили, да и обо мне такоже. Не гоже мне, мужнему сразу же быть… Пусть и с великой тобой.

– А как же Анна? Леопольдовна? У тебя с ней было? Вот так? Она молода…

– Я же не спрашиваю, с кем было у тебя. Лиза… Здесь и сейчас ты моя, я твой. Но не там, – я показал на дверь.

Нехотя, даже с какой-то злостью, которая и придавала ей силы, Елизавета резко встала с кровати. Златовласка накинула на себя халат, скрывая от меня свои такие аппетитные женские прелести.

– Ты!.. – Елизавета явно хотела сказать какое-то оскорбление, но сдержалась. – Не позднее, чем через седмицу я желаю видеть тебя у себя в Сарском Селе. Кто требовал того, чтобы быть управляющим частью моих поместий? Вот и приезжай!

Я мысленно улыбнулся. Но лишь мысленно, чтобы Елизавета ещё больше не раздражалась. Ведь она теперь, сразу после того, как величественно ворвалась ко мне в комнату, играет лишь на вторых ролях. Я был ведущий, она – ведомая.

И сейчас, после этого изнурительно сладкого постельного забега… к слову, не только постельного, где мы только ни… однако главное в том, что я всё равно не проявлял покорности, не отводил взгляд, когда на меня смотрела цесаревна. А выходило так просто потому, что я видел перед собой женщину.

Ту, которой только что обладал, которую своей страстью покорил и подчинил. И мне, человеку, который ещё не подавил в себе мужчину из будущего, крайне сложно перестроиться и начать женщине, только что бывшей покорной, подчиняться. Да и человеку этого времени подчиняться женщине может еще сложнее. Даже цесаревне.

Через двадцать минут Елизавета покинула мой дом. Мне же пришлось распорядиться, чтобы её провели. Мало ли, может, разъярённый ревнивец, или кто там устраивает на меня засаду, решит поступить по принципу: «Так не достанься же ты никому!» – и, подставляя меня, убьёт Елизавету.

А так, тройка моих бойцов, отправленная вслед цесаревне, хотя бы могла быстро предупредить других бойцов, и, возможно, помощь пришла бы вовремя.

– Всё ли готово? Не спугнули ли казаков? – спрашивал я у Саватеева, как только убедился, что Лиза уехала.

– Это что ж, у вас в опочивальнях была Елизавета Петровна? – ошарашено спрашивал поручик.

Интересовало его абсолютно не то, что я хотел услышать.

– Господин поручик, вам ли становиться в скором будущем капитаном гвардии и командовать ротой? Лишние вопросы задаете, тогда как на спрошенное не отвечаете! – сказал я, явно намекая, что вопросов ему теперь задавать не стоит, иначе капитаном не быть.

А ведь я хотел всех офицеров своей роты повысить в чинах, чтобы сообща заниматься батальоном с теми людьми, к которым я стал привыкать и с которыми уже начинаю нормально ладить. Своих нужно всегда двигать. В команде оно можно намного больше, чем в одиночку, даже если ты… мо-ло-дец.

– Прошу, простить меня, господин секунд-майор! – опомнился Саватеев и стал докладывать о готовности роты.

Все бойцы были расставлены на позициях, а казаки, те, что изготовились к штурму, по сути, окружены. Оставалось только подать знак, чтобы мои бойцы начали сближаться с домом и сужать кольцо. Внутри же будут и бандиты, и я с горсткой солдат и с Саватеевым. Бутерброд какой-то получается.

Я поспешил отдать этот приказ. Операция началась.

Хотя рассудить можно было по-разному. Если отталкиваться только от численности бойцов, которые нам противостоят, то я поступал неверно. Невозможно окружать тот отряд, который численно превосходит собственные силы. Однако это если говорить о числах. Мы же будем действовать, как в той реальности завещал Александр Васильевич Суворов: не числом, а умением.

– Успели допросить предателя? – спросил я, когда стал облачаться в свой мундир, проверять заряды в штуцерах и в пистолях, которые мне в комнату принесли сразу же, как только Елизавета покинула здание.

– Пока молчит. Видать, ещё верит, что его подельники одержат верх, – отвечал Саватеев.

Я отправил прапорщика на его позицию. Он, как только узнал, что готовится операция, опрометчиво протиснулся через расставленные казаками кордоны в мой дом. Привел с собой трех солдатов. За это и спасибо и порицание.

Ну, да я и сам виноват, что не поставил чёткого приказа, что сюда ко мне никто не должен проникать. И Саватеев должен был командовать всеми бойцами, которые сейчас окружают готовящихся к атаке казаков.

– Бегут, черти! На нас псы бегут! – прокричал Кашин, который отвечал за дозор.

Казаки, или в данном случае, просто бандиты, бежали бесшумно. Уверен, что они и вовсе рассчитывали, что удастся взять меня и моих бойцов в ножи. Хотя некоторые из чубатых, а именно таковых было тут большинство, бежали наперевес с ружьями, у других же за поясами были и пистолеты.

Лишний раз убеждаюсь, что бывает так, что самые безрассудные планы, из тех, что все считают неосуществимыми, могут быть реализованы. Сейчас, с немалой вероятностью добиться цели, именно такой план осуществляют мои враги.

Вот как так получается, что практически в центре Петербурга бродит более сотни, точнее, даже более ста двадцати вооружённых мужчин, а даже патруля усиленного рядом с ними нет? Да и вовсе, там, где тишина, туда, как считается, и нечего ходить городской страже в лице, чаще всего, гвардейских патрулей. И на это был расчет у нападающих. И на то, что взять их могут только рота-две солдат. А собрать в спящем Петербурге такое количество солдат быстро невозможно. Будет время раствориться в городе, или даже прорваться за его пределы.

А потом, когда станут известны подробности случившегося, только будут ахать да охать, как вообще такое возможно, да каким образом приключилось, что на улицах столицы Российской империи происходит целое сражение?

– Пали! – выкрикнул я, выцеливая свою жертву, когда бандиты приблизили достаточно.

Рассвет уже забрезжил, но все еще ночь не оставляла свои права, сопротивлялась. Так что нужно было близко подпустить атакующих, чтобы иметь возможность прицельно разрядить штуцеры.

– Бах-бах-бах-бах! – двенадцать выстрелов слились в одну, будто автоматную очередь.

Мы удивили, если не ошеломили противника. Сложно судить, какие потери понесли нападавшие, но то, что они остановились, а некоторые так и вовсе полегли, факт.

– Бах-бах-бах! – снова звучали с нашей стороны выстрелы.

Пока никто не заряжался. Всё, что было – ружья, штуцеры, пистоли – всё это сейчас беспрестанно стреляло. И если мы разрядим все имеющиеся стволы, а в это время не поспеет подмога, то дело будет швах.

– Бах! – выстрелил и я, метров с пятидесяти попав в грудь одного из казаков, который громче всех кричал и махал рукой в сторону моего дома.

Он упал, обагрённый. Наверняка получилось убрать одного из казацких командиров.

– Бах-бах-бах! – опомнившиеся налётчики начали отвечать на нашу стрельбу.

– Дзинь! – сразу две пули попали в соседнее окно, и стекло посыпалось.

Я, наверное, побагровел от злости. Остеклить окно нынче стоило очень недёшево.

Между тем пули залетали и в то окно, что было открыто – из которого я стрелял и где теперь пригнулся.

Ответные наши выстрелы стали звучать всё реже. Когда тебе отвечают и держат под прицелом огневые точки, не так-то легко отрабатывать.

– Бам! – услышал я удар снизу.

Нет, это не граната. Это уже дверь ломали. Причём работали споро, спешили. Ведь понятно, что сейчас на выстрелы начнут подходить все патрули, которые только были в городе. Вот только кажется мне, что этих патрулей нынче столь мало, что лучше оставались бы они в стороне.

Целее будут и нам не помешают.

– Вниз! – выкрикнул я и первым побежал к двери.

Быстро сбежал по выполненной из дума лестнице, оказался в небольшой прихожей перед центральной входной дверью. Внизу уже было трое бойцов, которые стояли с примкнутыми штыками, направляя свои ружья в сторону двери.

– Бам! – очередной удар практически вынес дверь с петель.

Я достал из-за пояса сразу два пистоля, направляя их в сторону двери. Мои действия отзеркалил Саватеев.

– Бам! – очередной удар, как оказалось, тараном, вышиб дверь напрочь.

– Бах! – тот пистолет, что был у меня в правой руке, послал пулю в первого же появившегося в проёме бандита.

– Бах-бах! – разрядили свои пистолеты и враги.

Один из моих бойцов упал, держась за живот.

Туда же, где уже, толкая друг друга, пробовали протиснуться в дверь нападавшие, полетели очередные наши свинцовые послания.

Я бросил в сторону пистоли, извлекая клинок. Сразу же сместился чуть в сторону, чтобы не быть прямо на траектории полёта вражеских пуль.

– Ух! – на выдохе я в бок проколол тело одного из бандитов, более остальных выдвинувшихся вперед.

Ещё звучали одиночные выстрелы. Кашин с другими бойцами, поняв, видимо, бесперспективность дальнейшей стрельбы, также прибежали на первый этаж, к выбитой двери.

– Дзынь! – мощно ударили сверху саблей по моей шпаге, когда я вознамерился проколоть ещё одного бандита.

Делаю шаг назад, разрываю дистанцию, так как вижу, что мой противник совершает снизу вверх разрубающий удар. Отвести такой удар шпагой практически невозможно. Да и зачем, если можно сделать шаг назад, уходя от удара и…

– Ух! – на выдохе, в глубоком выпаде, прокалываю своего противника.

А потом, для уверенности, наношу ещё один удар кинжалом-дагой в горло. Хорошо мне поставил всё-таки технику боя итальянец. Без него, не начал бы тренироваться в фехтовании на шпагах с дагой в другой руке. Сам не бы не справился.

– Бах-бах! – раздавались выстрелы уже совсем рядом.

– Отходим на лестницу! – приказал я, понимая, что во дворе уже началось избиение казаков, и нам лучше бы выиграть даже полминуты, но не потерять при этом больше никого.

Раненого оттянули наверх, бойцы Кашина сразу же притащили из соседней комнаты массивный комод и загородили им сверху доступ к лестнице.

– Бах! Бах! Бах! – прозвучали выстрелы из-за комода, часть бойцов успели перезарядить свои пистолеты.

На улице все чаще звучали выстрелы. Именно в расчётное время, как и предполагалось, подоспели остальные бойцы моей роты.

И всё было так, как и задумано, кроме одной маленькой детали. В то, что всего лишь с трёх ударов нападавшие выбьют дверь, не верил ни я, ни кто-то другой. Предполагалось, что дверь прочная, и её предстоит рубить никак не меньше, чем минут пять. Всё это время сверху мы бы периодически отстреливали казаков, в какой-то момент даже закинув в их сторону гранаты. О том, что бандиты приволокут заточенное и закалённое бревно и этим тараном начнут долбить дверь, никто из нас и думать не мог.

Что ж… что бы ни происходило – всё наука на будущее!

Ещё немного выстрелов, много криков, и всё…

Установилась тягучая тишина, разрываемая только людскими криками. Ещё минут десять назад и это множество звуков показалось бы громким. Сейчас же – нет. Пространство заволокло дымом. Мало того, что голова в тумане, так и помещение в дымке и быстро это не выветрить.

Я выдохнул, прислонился к стене и сполз по ней, присаживаясь на корточки. После такой тренировки, что я устроил себе и Елизавете Петровне, столь интенсивный по своему напряжению бой и вовсе выбил меня из сил.

А если ещё вспомнить, что я лишь недавно встал с постели! Что сутки не спал…

– Все живы? – услышал я крик прапорщика Подобайлова, первым ворвавшегося в дом и добивавший оставшихся тут врагов.

– Один триста, тяжелый! – прокричал Кашин, отвечая за всех.

Приучил своих… Триста – это раненный.

– Раненому первую помощь оказывают? – спросил я и после утвердительного ответа потребовал, чтобы в срочном порядке послали за медиками.

У нас здесь один раненый, но неизвестно ещё, как отработали остальные мои гвардейцы.

Солнце быстро отвоёвывало свои права, предвещая ясный день. Получается, что я сутки не спал, да и до этого сон нельзя было назвать полноценным. А впереди ещё тяжёлый день. По-любому придётся объясняться, что происходило. А до этого нужно еще самому понять, что случилось, кто виноват, и что мне со всем этим делать.

Но мы живы. И, как оказалось, у нас всего трое раненых. Штуцерники отработали с дальних позиций по казакам, потом был стремительный удар. Всех уничтожить не получилось, примерно с треть нападавших всё-таки улизнули и скрылись. Пленных взяли семь человек. Должно хватить для дознания.

Но никого ругать и наказывать, да даже и журить не буду. Разберём, конечно, все ошибки этой операции, подумаем, что было сделано правильно, а что не очень. Но моя рота сегодня победила численно превосходящего врага. Победила без единой безвозвратной потери. Нужно надеяться, что раненные выкарабкаются.

Если после такого результата я начну ещё и кого-то ругать, в чём-то обвинять, то люди меня не поймут. Тем более, что главный просчёт в операции – это то, что я при планировании вероятного укрытия не принял в учет хлипкость двери, что ее легко открыть с обратной стороны.

Вот и себе уже нашёл оправдание: времени на принятие решений у меня было крайне мало. Себя легко обелять. Спать… Хотя бы пару часов.

Глава 9

Мы живем в очень странное время и с удивлением отмечаем, что прогресс идет в ногу с варварством.

Зигмунд Фрейд

Петербург

28 ноября 1734 года

Двадцати четырех летний мужчина, только-то только отметивший свой День Рождения, между прочим в пути, проснулся очень рано. Слишком суетливо было во дворе ресторана и гостиницы «Астория». Шумели солдаты, раздавались приказы офицеров. Так что не до сна, несмотря на то, что вечером мужчина позволил себе немного венгерского вина и пива. Но что ему, на такую большую массу пара бокалов, да пара кружек с пенистым напитком?

Слушатель Славяно-Греко-Латинской академии, Михаил Васильевич Ломоносов прибыл в Петербург лишь вчера, ближе к вечеру. И пока что Михаил Васильевич так и не понимал, что же его здесь ждёт и почему он всё-таки решил прибыть в столицу.

Выйдя в обеденный зал, с удивлением обнаружив там работающий персонал ресторана, тогда как не было ни одного посетителя, Михаил Васильевич занял центральный столик и стал ожидать, когда к нему подойдет половой.

Вот только управляющая рестораном, грациозная рыжеволосая нимфа, решила сама обслужить единственного гостя. И этому факту Ломоносов сильно обрадовался. Он так и не смог узнать что-то конкретное про Норова. Человека, из-за которого, и благодаря которому, Михаил Васильевич не только тут, в Петербурге. А еще Ломоносов расплатился со всеми долгами и отложил серебра на жизнь заграницей, куда собирался отправиться через полгода. Точнее, куда его обещали отправить для повышения образованности русского самородка.

– Любезная Марта, может быть, вы подскажете, что же мне делать? – на почти чистом немецком языке обратился Ломоносов к управляющей ресторана этого гостиничного комплекса. – Мне нужно встретиться с господином Норовым, а его, как говорят, в ближайшее время не будет в вашем чудном ресторане.

Михаил Васильевич подспудно искал только лишь повод, чтобы заговорить с этой красавицей. Нет, это не была любовь с первого взгляда или какие-то другие высокие чувства. Так… Она красивая женщина, весьма энергичная. Таких женщин Михайло Васильевич в своей жизни не встречал. Ну если только в качестве исключения на родине, в Холмогорах.

Кроме того, относительно молодой человек, основное своё время проводящий в зданиях Славяно-Греко-Латинской академии, редко даже выходящий прогуляться где-то поблизости, по сути, едва ли не впервые вырвался в большой мир. Казалось, когда он пешком шёл от Холмогоров в этот самый большой мир, нечто подобное уже произошло, – мир казался большим, многолюдным.

Но потом Михаил Васильевич так занялся ученьем, принялся столь жадно пожирать любые сведения, которые только мог раздобыть в академии, что больше ничего и не видал, кроме гранита науки. Не до общения с кем-то, кроме преподавателей и своих студеозусов-товарищей.

И сейчас Ломоносов думал отправиться в Могилевлянскую Киевскую академию, чтобы и там почерпнуть какие-то знания. Потом сразу же в Германию, посещать курсы именитых ученых.

Хотя гениальный человек, который впитал уже всё то, что можно было только взять из научного мира Москвы, и сам понимал, что перерос студенческую скамью. Но что еще делать? Ум и научность – это не всегда практично и приносит деньги, достаточные, хотя бы для нормальной жизни. Ну если только не прорваться в Академию Наук.

Нужна профессия. И лучшая из многих – это та, что связана с металлами. Но, если можно иначе прорываться в этой жизни, то Ломоносов готов. И в Петербурге он и потому то же, чтобы понять, можно ли иначе.

Когда в Москве Михаилу Васильевичу передали целых пять сотен рублей от некого господина Норова, Ломоносов чуть ли не бегом припустил к своему начальству и тут же отпросился на месяц в Петербург. Начальство против не было, тем более что поездку Ломоносов осуществлял полностью за свой счёт. Вернее – за счёт того самого Александра Лукича Норова, который предоставил ему целых полтысячи рублей.

Кто же так просто дает большие деньги? И нужно побыстрее отправиться в Петербург, чтобы понять: можно ли вовсе тратить столько серебра. У студиозуса было немало долгов, одеться, опять же нужно, книги некоторые купить, чернила, бумагу… Много чего нужно. Подумать, так и пятьсот рублей не такая уж и заоблачная сумма.

В письме, которое было приложено к деньгам, чётко указывалось, что по всем вопросам Михаил Васильевич может обращаться лично к Александру Лукичу Норову, секунд-майору Гвардейского Измайловского полка.

Ломоносов просто сбился с толку, выискивая какую-то логическую цепочку в том, что какой-то там гвардеец откуда-то узнал о слушателе Славяно-Греко-Латинской академии и передаёт ему просто, по крайней мере для Ломоносова, огромнейшие деньги и… ничего не требует взамен. Кроме одного – найти возможность как можно быстрее встретиться.

В Москве не получилось… Ломоносов был закрыт на целую неделю, наказан за то, что избил двух других студиозусов.

Михаил Васильевич прекрасно понимал, что происходит и где может оказаться уже в самое ближайшее время гвардейский офицер. О войне с турками не говорил в России только ленивый. Либо тот, кому было всё равно, с кем воюет держава, главное, чтобы вовремя засеять свои поля и собрать урожай.

Михаил Васильевич осознавал, что такой человек, кто может полтысячи рублей дать безвозмездно, возможно, только лишь подающему надежды студиозу – это, его, Ломоносова, шанс наконец-таки проявить себя, высказать собственные идеи и попробовать их внедрить в науку. Может еще даст денег? Например на фарфоровый заводик, о котором мечтал Михаил Васильевич, ну или хотя бы мануфактуру.

Вот потому-то Ломоносов и здесь. Он уже давно искал у кого-нибудь поддержки, искал человека, который был бы готов помогать и с жильём, и с бытом, чтобы молодой амбициозный Михаил Васильевич мог заниматься наукой.

– Михаил Васильевич, ваше рекомендательное письмо, написанное собственноручно господином Норовым, для меня весьма многое значит. Вы можете оставаться в «Астории» столько, сколько вам заблагорассудится. Питание вам будет организовано, комната будет выделена по второму сословию, – улыбаясь, даже где-то немного кокетливо, пусть сама того и не замечая, говорила Марта.

Ломоносов не понял, что это такое – «комната по второму сословию». Вообще в том проекте, который предоставлял Александр Лукич, в гостинице должны были быть комнаты, разделённые на классы, но это слово не прижилось.

Из всех трёх классов-сословий наиболее комфортными были двухкомнатные апартаменты по первому классу. Второй класс подразумевал почти такой же комфорт, только однокомнатный. В третьем классе уже была и мебель более скудная, и комнатки площадью небольшие. Но и по третьему классу комфорт в «Астории» был таков, каким могли бы похвастаться разве что самые лучшие комнаты в других трактирах.

А питание… Да разве можно это так просто называть! То, как вчера поужинал Ломоносов… он никогда так обильно и вкусно не ел. В какой-то момент Михаил Васильевич подумал, что он был бы не прочь и вовсе на годик-другой остаться здесь пожить. И, если бы кто-нибудь в академии принял его в ученики, то это было бы даже вполне и уместным.

Вот только в Академии наук Ломоносова не ждали. Весьма строптивым был Михаил Васильевич, редко умел сдержать себя и не поспорить о тех вещах, которые считал для себя очевидными.

– Фрау Марта, не расскажете ли вы мне, кто такой Александр Лукич Норов? Поймите правильно, мне с ним говорить, но вдруг он… Ну не знаю, даже какой.

– Вы не находите, Михаил Васильевич, что для разговоров слишком рано… или поздно? Уже прокричали побудку первые петухи. Мне пора за работу. И я весьма удивлена, почему вы не спите. Вам не понравились условия? – спросила Марта, на самом деле очень даже желая поговорить с этим любопытным молодым человеком.

Нет, он ей не понравился внешне. Этот простоватый и весь какой-то округлый, несмотря на худобу, студент ей вообще не понравился как мужчина. Но Марта уже немного знала Александра Норова и понимала, что тот не станет разбрасываться деньгами, да ещё и писать такие рекомендательные письма, в которых практически требовал повсеместно помогать Ломоносову, кормить его, обеспечивать. И за всё Норов был готов сам платить.

Так кто же он такой – этот мужик, одетый в приличное, но изрядно поношенное платье?

– Меня разбудили приказы офицеров. В последнее время мне удается спать в спокойствии, привык к тишине. А после уже и не уснул, – Ломоносов развел руками и улыбнулся, будто повинился.

– Хорошо, я обязательно вам расскажу о нашем благодетеле. Я, на самом деле, многим обязана Александру Норову… – лицо Марты запунцевело, а потом такая тоска навалилась на девушку…

– Что с вами? – Михаил Васильевич, бывший почти на голову выше далеко не низенькой Марты, завис над ней, словно скала.

Ломоносов слишком приблизился к девушке, будто бы собираясь её обнять, пожалеть. Но Марта резко разорвала дистанцию и уже грозно посмотрела на мужчину.

– Если вы, Михаил Васильевич, желаете поговорить со мной о господине Норове, то я уделю вам полчаса своего времени. Если вы думаете о чём-то ином… – Марта заговорщически усмехнулась, – Так я пришлю к вам Настю. Она девушка чистая, немужняя. Хоть завтра под венец пойдет за такого молодца.

Теперь уже попятился Михаил Васильевич. В планы Ломоносова на ближайшие годы женитьба никак не входила.

– Так вот… Александр Лукич Норов… Он словно другой. Многих офицеров я видела, но то, как ведёт себя Норов – всё, всё по-другому. А вот ещё… иные всё говорят, что нужно сделать то или это. Нужно да нужно. А Норов – он берёт и делает. Как с этим рестораном. Собрал людей, поставил задачу, подробно описал, что и как должно работать, деньгами вложился… и уехал. А мы тут по его записям и начали всё ладить, – и вновь на лице Марты появились признаки недовольства. – А после он приезжает через три месяца. И говорит нам, что это не то, это не так, здесь нужно было иначе, а вот это и вовсе убрать! Как же так?

Теперь Марта явно была возмущена. Михаил Васильевич попытался состроить мину понимания и даже сочувствия. Однако реакция собеседника Марте была не нужна. А вот хоть немного выговориться – да, было необходимо.

Ведь девушка не может пожаловаться на слова Норова своему будущему мужу. Фролов, чувствуя вину перед командиром, казалось, ещё больше стал его боготворить. А уж кому-то другому жаловаться на своего начальника Марте и вовсе не пристало. А тут Михаил Васильевич – абсолютно посторонний человек, кажущийся простым, почти что мужиком. Вот и вышло, что словно узел какой на языке развязался у неё, говорила и говорила Марта.

– Вот он приходит, и всё вокруг него начинает крутиться. Слова дурного в его сторону не скажи, сразу все на тебя зыркать начнут, аки на злобного зверя, – выкладывала Марта.

Вот только Михаил Васильевич вынимал из рассказа Марты только то, что ему бы пригодилось. Норов, значит, человек решительный, уже имеет отношения даже с Демидовым Акинфием Никитичем. А этот заводчик, как многие считают, в том числе Ломоносов, – денежный мешок, каких больше во всей России можно и не сыскать. А Норов? Считается, что Акинфий Никитич – человек с очень сложным характером. Однако Норов нашёл с ним общий язык. Мало того, так вроде бы даже в друзьях сейчас ходят.

Нет, однозначно, нужно познакомиться с Александром Лукичом Норовым, пока он куда-то не убыл по службе. Посмотреть в глаза этому человеку, спросить откровенно, чего же он хочет от студиоза Ломоносова?

– А ещё Александр Лукич в скором времени возьмёт в себе в жёны лучшую подругу Её Высочества Анны Леопольдовны… – Марта уже присела в небольшое кресло, которое, помимо самой постели, было в комнате Ломоносова, и вовсю, словно говорила со своей подружкой, рассказывала о наболевшем.