Текст книги "Барин-Шабарин 8 (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Конечно, у меня сейчас и своих забот полон рот. Адмиралтейств-Совет все-таки внял моим предупреждениям об угрозе со стороны английской эскадры и вместе с Генштабом они принялись спешно готовиться к обороне. Я им кое-что подсказал.

По берегам Невской губы солдаты и простолюдины возводили оборонительные укрепления. Улицы перегораживали баррикадами. Нижние окна дворцов, департаментов и обывательских домов закладывали мешками с песком, а стекла верхних этажей – там, где они были – заклеивали, крест накрест, полосками бумаги.

И даже похороны прежнего императора не могли помешать городу готовиться к нападению. Из Константинополя поступали тревожные, но и вдохновляющие известия. Нахимов подверг турецкую столицу и флот такой бомбардировке, что османам мало не показалось.

Маскальков, командующий моим полком, совершил вылазку, в результате которой были уничтожены склады пороха, проведенная англичанами телеграфная линия и немало турецких вояк, но дворец султана, как планировалось, захватить не удалось.

Опять же, благодаря этой вылазке выяснилось, что французы продолжают активно участвовать в войне с нами. Ну кто бы сомневался. Однако я уже такого ежа засунул в панталоны Европы, что она теперь долго еще будет вертеться.

Эх, как же мне сейчас хочется быть там, в бухте Золотого Рога, и самому повести десант на султанский дворец. И не в старый Топкапы, где кроме гарема и евнухов, никого не осталось, а сразу в Долмабахче.

* * *

Рассвет над Босфором вставал кровавый. Не от солнца – от пожаров. Все небо, от Золотого Рога до Мраморного моря, заволокло черным дымом, сквозь который пробивались багровые языки пламени.

Воздух был густ от гари, пропитан запахом пороха, крови и тлеющего человеческого мяса. Русские штурмовые колонны, измотанные ночным боем, но не сломленные, уже прорвались через три бреши в древних Феодосиевых стенах. Однако настоящая битва только начиналась.

Маскальков шел во главе своего полка по узким, кривым улочкам Галаты, где каждый дом, каждая лавка, каждая кофейня превратились в смертельную ловушку. Из-за ставень сверкали мушкетные выстрелы, с плоских крыш сыпались камни и обломки черепицы, а из темных переулков выскакивали фанатики с ятаганами – обреченные, но яростные. Их крики: «Аллах акбар!» смешивались с предсмертными хрипами и командами офицеров.

И все-таки полковник был рад. Он вернулся, как и обещал. И уже не для одиночной отчаянной вылазки, а для решительного штурма, который окончательно выведет Османскую империю из войны.

– Вперед! Не останавливаться! – голос Маскалькова, обычно такой четкий и звучный, теперь хрипел от дыма и усталости.

Его команду заглушил чудовищный грохот – где-то в порту, в районе Эминеню, рванул главный пороховой склад. Взрывная волна прокатилась по городу, заставив содрогнуться даже древние стены.

На мгновение багровая вспышка осветила главную улицу, и полковник увидел бегущую толпу – не солдат, а простых горожан: греков в разорванных рубахах, армянских женщин с распущенными волосами, турок, тащивших на себе раненых. Все они смешались в едином потоке ужаса, топча друг друга в слепой панике.

– Ваше превосходительство! – сквозь дым к Маскалькову пробился Елисей, молодой казак, лицо которого было залито кровью – не своей, как он тут же пояснил. – Турки режут христиан в квартале Фенер! Наши отряды не могут пробиться – там узкие улицы, баррикады…

Полковник стиснул зубы до хруста. Это уже не была война – это была бойня, резня, безумие, против которого не было тактики. И все же ее следовало найти.

– Разделиться, – резко скомандовал он. – Первая и вторая роты – со мной. Остальные – к дворцу султана. Возьмите в осаду и ждите меня, а если я не подойду – сами отыщите там либо султана, либо его труп. Третьего не дано.

* * *

Узкие улочки Фенера, обычно такие живописные с их деревянными османскими домами и цветущими двориками, теперь представляли собой кровавый ад. Тротуары были завалены телами – не солдат, а женщин, стариков, детей.

Греческие дома горели, выбрасывая в небо искры, которые смешивались с отблесками от золотых куполов церквей. На перекрестках простые турецкие солдаты и башибузуки с дикими глазами и вымазанными пороховой копотью лицами, добивали раненых, не разбирая – христианин перед ними или мусульманин.

– Огонь! – скомандовал Маскальков.

Первые шеренги дали залп. Передние нападающие рухнули, но из-за угла высыпали новые, с печатью безумия на лицах, размахивая ятаганами и старыми мушкетами.

– Штыки! Вперед!

Стычка превратилась в кровавую рубку. Полковник лично всадил штык в огромного башибузука с седыми усами, но тот, умирая, успел схватить его за горло костлявыми пальцами. Только точный выстрел Елисея в висок спас командира.

– Спасибо, казак, – полковник откашлялся, вытирая кровь с шеи.

– Не за что, ваше превосходительство, – Елисей перезаряжал винтовку, его пальцы дрожали не от страха, а от ярости. – Только вот спасать-то уже некого…

Когда они ворвались на центральную площадь Фенера, там уже валялись сотни трупов. Посреди, у фонтана, распростертый в неестественной позе, лежал греческий священник с перерезанным горлом, все еще сжимающий в руках серебряный крест.

– Господи помилуй… – кто-то из солдат перекрестился.

Маскальков не стал креститься. Он лишь сжал эфес сабли и скомандовал:

– Дальше. К Айя-Софии. Там еще могут быть живые.

Великий храм, тысячу лет назад превращенный в мечеть, теперь стал ареной последнего отчаянного боя. У его стен, на древней площади Августеон, стояли янычары – не регулярные войска, а фанатики из старой гвардии, готовые умереть, но не сдаться. Их белые чалмы уже почернели от дыма, но глаза горели фанатичным огнем.

– Орудия! Картечь! – скомандовал полковник.

Шабаринки, с трудом втащенные по узким улочкам, ударили почти в упор. Первые ряды янычар буквально исчезли в кровавом тумане, но оставшиеся, вместо того чтобы бежать, с дикими криками бросились в контратаку.

– В штыки! За мной!

Маскальков рванул вперед, чувствуя, как пуля пробивает его рукав, оставляя на мундире кровавую полосу. В следующее мгновение он схватился с янычарским офицером – высоким черкесом с седыми усами, который бился как дьявол, размахивая кривой саблей. Удар эфесом по зубам положил конец схватке.

– В храм! Быстро!

Когда массивные бронзовые двери Айя-Софии распахнулись, оттуда хлынула толпа – не турок, христиан. Греки, армянские женщины с детьми на руках, болгарские купцы – все они кричали, плакали, целовали русские мундиры, падали на колени перед иконами, некоторые солдаты несли их перед собой.

– Спасли! Спасли! Христос воскресе! – кричали они на смеси языков.

Но полковник знал – это только начало. Где-то в городе еще гремели выстрелы. Где-то лилась кровь. И где-то, в глубине султанского дворца Долмабахче, ждал своего часа Абдул-Меджид…

Глава 3

Карета с гробом двигалась со скоростью пешехода. Я шел следом, в толпе придворных, чувствуя, как ледяной ветер проникает под новенький иголочки мундир вице-канцлера. По обе стороны процессии – сплошная стена лиц. Но что странно – ни слез, ни стонов. Лишь молчание, прерываемое скрипом полозьев по снегу.

Вдруг где-то впереди раздался женский крик:

– Освободитель! Сгинул наш батюшка!

Шувалов, что шагал рядом со мною, вздрогнул. Я мысленно усмехнулся… Освободитель? Николай? Как же… Процессия двигалась дальше. На углу Морской улицы ветер донес до меня обрывки разговора:

– Слышал, сам себя отравил из-за любовницы…

– Врешь! Англичане подкупили лейб-медика…

Видать – не только до меня, потому что краем глаза я заметил, как Александр стиснул зубы. Да, ему каждая такая сплетня – как нож в спину.

Наконец, траурный кортеж – будто черная змея, растянувшаяся на две версты – достиг Петропавловской крепости. У самых ее ворот процессию встретило неожиданное препятствие. Старый солдат в поношенном мундире, времен Отечественной войны, бросился под колеса. Крикнул:

– Батюшка! Возьми меня с собой!

Его вырвали из-под копыт лошадей, но крики долго еще раздавались сзади:

– Кому ж ты нас оставил? Кому?

Я увидел, как Александр II побледнел еще больше. Вот оно – наследство.

Февральский ветер выл в шпилях Петропавловского собора, будто сама смерть оплакивала своего верного слугу. Санкт-Петербург, словно закованный в панцирь горя и страха, хоронил Николая I.

Двенадцать гренадеров в парадной форме подняли гроб с лафета. Свинцовый. Непомерно тяжелый. Казалось, сам покойный не желал, чтобы его внесли в династическую усыпальницу.

Промозглый ветер дунул с такой силой, что сорвал парадную треуголку с одного из караульных. Толпа замерла. Тысячи людей в черном – чиновники, военные, простолюдины – стояли, не смея шелохнуться. Лишь где-то в караулке завыла собака.

Когда гроб вносили в Петропавловский собор, из толпы вырвалась женщина в черном – фрейлина, бывшая любовница покойного. Она бросилась к нему с криком:

– Прости меня, мой лев!

Ее быстро увели, но этот вопль разбудил что-то в толпе. Послышались рыдания. Кто-то запел «Со святыми упокой». Пение подхватили сотни голосов.

Внутрь пустили только семью и первых сановников Империи, включая меня. Гроб стоял у аналоя. Николай Павлович лежал в нем в парадном мундире Преображенского полка, его восковое лицо казалось спокойным, но в уголках губ застыла та же жесткая складка, что и при жизни. До меня донесся шепот Начальника Третьего отделения, графа Шувалова, поправлявшего траурную ленту:

– Даже смерть не смягчила тебя… – почувствовав мой взгляд, осекся, громко произнес, обращаясь уже к Александру, крестившемуся у иконы Богородицы. – Все готово, ваше величество.

Новый император повернулся. Его лицо было бледнее мраморных колонн. Глаза – красные от бессонницы, но сухие. Неужели не проронил ни слезинки?

– Прикажите начинать заупокойную, – голос Александра звучал глухо, но эхо подхватило его в полупустом соборе.

* * *

Александр стоял у катафалка, глядя на лицо отца. Вдруг ему показалось, что губы покойного дрогнули в усмешке.

«Даже сейчас ты издеваешься?» – мелькнула у нового императора безумная мысль.

Отпевание завершилось. Когда гроб опускали в мраморный саркофаг, раздался пушечный салют. Одно из орудий дало осечку. Потом второе. Только третье выстрелило. Дурное предзнаменование. Александр II вышел из собора. Толпа в едином порыве опустилась на колени – не понять – перед погребенным уже императором или – перед ныне царствующим?

И в этот момент где-то в толпе чей-то молодой голос отчетливо произнес:

– Ну и слава Богу, что этот сдох…

Александр вздрогнул, будто его хлестнули по лицу. Фраза оборвалась. В толпе началась возня. Кого-то лупили. Вероятно – наглеца, посмевшего порочить усопшего, но сказанное им уже повисло в морозном воздухе.

Когда императорская карета, все еще увитая траурными лентами, возвращалась в Зимний, на Дворцовой площади уже не было ни души. Лишь вороны клевали оставленные венки. Вдруг лошади шарахнулись в сторону – прямо перед ними валялся кем-то подброшенный заледеневший труп дворняги.

«Вот и вся скорбь», – подумал Александр, когда жандарм охраны, наклонившись к приоткрытой дверце кареты объяснил случившееся.

Император молчал всю дорогу. Лишь у самого дворца он неожиданно сказал сопровождавшему его Шувалову:

– Знаешь, граф, мне кажется, мы сегодня похоронили не только отца. Мы похоронили нечто большее.

Шувалов хотел что-то ответить, но в этот момент часы на колокольне пробили полдень. Один из колоколов дал трещину и издал пронзительный, почти человеческий стон.

* * *

Рассвет подкрадывался к Константинополю, как вор. Над Босфором висел густой, соленый туман, скрывая движение русских шлюпок. Вода была черной, маслянистой, лишь изредка вспыхивая отблесками первых лучей, пробивавшихся сквозь дымку.

Полковник Маскальков стоял на носу головного катера, и каждый мускул его тела был напряжен, как тетива перед выстрелом. Пальцы в белых перчатках судорожно сжимали эфес сабли – той самой, подаренной ему лично князем Меншиковым после Синопской битвы.

Гребцы, закутанные в темные бурки, работали веслами почти беззвучно. Лишь редкие всплески нарушали зловещую тишину. Впереди, на высоком берегу, высился дворец Долмабахче – ослепительно белый, с резными арками, позолоченными решетками и высокими башенками-минаретами, упиравшимися в низкое свинцовое небо.

– Готовы? – прошептал Маскальков, не отрывая глаз от дворца.

Поручик Гринев, его заместитель, молча кивнул. Лицо молодого офицера было бледным, но решительным. Он уже видел смерть под Севастополем и здесь – в Константинополе, но сейчас в его глазах читалось нечто большее – предвкушение.

Первая пуля просвистела над головами десантников, когда до берега оставалось не больше ста шагов.

– С крыши! – крикнул кто-то сзади.

Следом раздалась короткая очередь – турецкий стрелок с крыши старого здания открыл огонь из митральезы Реффи. Одна пуля ударила в борт лодки, вырвав щепку. Остальные прошли чуть выше голов пригнувшихся матросов и солдат.

– В воду! – скомандовал Маскальков, и в следующее мгновение тридцать человек бесшумно соскользнули за борт.

Ледяная вода обожгла тела, словно раскаленное железо. Кто-то сдержанно крякнул от холода, но ни один не закричал. Они плыли, держа винтовки над головой, держась в тени причальных свай.

Где-то впереди, на берегу, замерцали огоньки – зажглись факелы.

– Стража. – прошипел Гринев, плывя рядом с полковником.

Маскальков лишь стиснул зубы.

* * *

Первая шеренга русских солдат вынырнула из темноты, как призраки.

Часовые у главных ворот – двое турок в красных фесках – даже не успели вскинуть ружья. Два глухих удара, два коротких хрипа – и они рухнули на мраморные плиты, обливая их черной кровью.

– Ворота! – Маскальков рванул вперед, и группа гренадеров бросилась к тяжелым дубовым створкам.

Раздался первый удар тарана – глухой, как удар грома. Дерево треснуло.

– Еще!

Второй удар – и створки с грохотом распахнулись.

И тут из-за колонн внутреннего двора хлынули янычары. Их крики – дикие, словно нечеловеческие – смешались с залпами русских винтовок. Пули звенели о мраморные плиты, рикошетили от позолоченных решеток, выбивали снопы искр из каменных стен.

Полковник рванул вперед, увлекая за собой солдат. Он видел, как падает молодой прапорщик – пуля ударила ему прямо в грудь, и алый фонтан хлынул из его рта. Видел, как турок в зеленом халате замахивается ятаганом на раненого сержанта. Маскальков выстрелил почти в упор – враг рухнул, обливая кровью розовые плиты дворца.

Где-то в глубине дворца раздался женский крик – высокий, пронзительный. Потом еще один.

Из резных дверей выбежали перепуганные наложницы – тонкие, как тростинки, в шелковых покрывалах, расшитых золотом. Их глаза – огромные, полные ужаса – метались по сторонам.

– Не трогать! – рявкнул Маскальков.

Но один из солдат, ошалевший от боя, уже занес над ними штык. Полковник успел ударить его по руке.

– Это не враги! Всего лишь – бабы.

Турки отступали к центральному залу, стреляя на ходу. Русские преследовали их, шаг за шагом, комната за комнатой.

Золото. Море золота. Гигантские люстры, парча, инкрустированный драгоценными камнями трон. И – пустота. Султан бежал. Но в тот момент, когда Маскальков сделал шаг вперед, из-за колонн ударили три залпа.

Полковник почувствовал, как горячая струя крови потекла по виску.

– Залечь!

Бой продолжался. Где-то в глубине дворца раздался взрыв – турки что-то подорвали. Стены содрогнулись, с потолка посыпалась штукатурка.

– Ваше благородие! – Гринев схватил его за руку. – Надо отходить!

Но Маскальков уже видел их – десятки янычар, высыпавших из боковых коридоров. И тогда он понял – это ловушка. Но отступать было уже поздно…

Взрыв прогремел как удар судьбы. Казалось, само небо обрушилось на мраморные залы султанского дворца. Полковник, пригнувшись за позолоченной колонной, почувствовал, как горячая волна воздуха опалила ему лицо. Из развороченного взрывом коридора повалил едкий дым, перемешанный с клочьями парчи и обрывками человеческих тел.

– Ваше благородие! – Гринев, весь в пороховой копоти, схватил командира за рукав. – Они нас в ловушку заманили!

Маскальков резко повернул голову. Кровь из легкой раны на виске залила ему правый глаз, окрашивая мир в багровые тона. Через эту кровавую пелену он видел, как из всех дверей тронного зала хлынули янычары – десятки, сотни! Их крики сливались в один звериный рев, а ятаганы сверкали в свете горящих драпировок.

– Кругом! – прохрипел полковник, сплевывая кровь.

Гренадеры мгновенно сомкнулись в каре, спинами друг к другу. Штыки блеснули стальным частоколом. Первая волна турок налетела с диким воплем – и разбилась об эту стену. Маскальков видел, как молодой солдат Иванчук всадил штык в живот янычару, но тут же сам рухнул, сраженный выстрелом в голову.

– Берегись! – крикнул кто-то сзади.

Полковник едва успел увернуться – ятаган рассек воздух в сантиметре от его горла. Ответный выстрел из револьвера разнес голову нападавшего, как спелый арбуз.

– Ваше превосходительство! – Это был раненый в живот поручик Громов, прислонившийся к трону. – Там… сзади…

Маскальков обернулся и застыл. Через дым пробивался отряд турецких солдат в незнакомой форме – все как один рослые, с холодными глазами профессионалов.

– Гвардия султана… – прошептал Гринев. – Мевлеви…

Где-то снаружи, со стороны Босфора, донесся пушечный залп.

– Это «Тигр»! – закричал кто-то из матросов. – Наши подмогу прислали!

Но помощь была далеко, а здесь, в этом аду, оставалось не больше тридцати бойцов. Маскальков почувствовал, как что-то теплое течет по ноге – то ли кровь, то ли расплавленный воск от сбитой на пол люстры.

– Прорываемся к гарему! – скомандовал он. – Там есть выход к морю!

Собрав последние силы, горстка русских солдат рванула в узкий коридор. За ними, спотыкаясь о тела, бежал раненый Гринев, одной рукой прижимая вываливающиеся кишки, другой – стреляя на ходу.

Дворец превратился в лабиринт Минотавра. В дыму и полумраке то и дело мелькали тени – то ли своих, то ли врагов. Вдруг из бокового прохода выскочила фигура в белом – молодая наложница с ребенком на руках.

– Спасите! – закричала она по-французски.

Но в следующий миг в ее груди раскрылся алый цветок – турецкая пуля настигла беглянку. Ребенок упал на окровавленный ковер и затих.

– Вперед! Не останавливаться! – Маскальков буквально тащил своих людей, чувствуя, как силы покидают его.

И вдруг – тупик.

Они ворвались в круглый зал, весь выложенный зеркалами. Десятки отражений израненных русских солдат смотрели на них со всех сторон.

– Черт! – выругался Гринев. – Опять ловушка!

Двери захлопнулись. В зеркалах вдруг замелькали тени – из потайных дверей вышли мевлеви, медленно сжимая в руках кривые клинки.

– Так вот как… – Маскальков вытер окровавленный револьвер о мундир. – Последний бой, господа.

Турки шли без спешки, наслаждаясь моментом. Их предводитель – высокий офицер с седыми усами – что-то сказал по-турецки.

– Он предлагает сдаться, – перевел раненый в голову унтер.

– Ответь ему, – хрипло усмехнулся полковник.

Унтер, шатаясь, поднялся во весь рост и плюнул кровью в лицо турку.

В следующее мгновение зал взорвался пальбой.

Маскальков упал на спину, чувствуя, как что-то теплое разливается у него в груди. Над ним, в разбитом зеркальном потолке, отражалось небо – уже розовое от зари.

Где-то совсем близко гремели залпы – это монитор «Тигр» бил по дворцу из всех орудий.

– Ваше… превосходительство… – Гринев дополз до него, оставляя кровавый след. – Мы… мы ведь взяли… дворец…

Полковник попытался улыбнуться. Где-то зазвенели разбитые стекла – это гренадеры последними патронами отстреливались от наседавших турок.

– Да… взяли… – прошептал он.

Последнее, что увидел Маскальков – как огромное зеркало на стене треснуло, и в его осколках отразились сотни лиц – живых и мертвых.

А потом наступила тишина.

Через час, когда первые лучи солнца осветили окровавленные ступени Долмабахче, к дворцу подошел русский десант с кораблей. Они нашли всего семерых выживших – из сотни.

А на троне султана, среди осколков зеркал и трупов, лежала пробитая пулями русская фуражка с кокардой.

И больше никто и никогда не видел полковника Маскалькова…

* * *

Февральская ночь 1855 года окутала Варшаву ледяным саваном. Над Вислой стоял такой мороз, что даже фонари на Саксонской площади мерцали тускло, словно боясь привлечь внимание. Генерал-лейтенант Рамзай, командующий русским гарнизоном, стоял у окна своего кабинета в Бельведерском дворце, прислушиваясь к странной тишине. Город, обычно шумный даже ночью, затаился.

– Ваше высокопревосходительство, – адъютант вошел без стука, что было строжайше запрещено, – только что получены донесения с застав. Все патрули пропали.

Рамзай медленно повернулся. Его тень, отброшенная керосиновой лампой, гигантским пятном легла на карту Польши, висевшую на стене.

– Все?

– Все шесть, ваше превосходительство. Последний дал о себе знать два часа назад, у костела Святого Креста.

Генерал подошел к столу, где лежала серебряная табакерка – подарок императора. Открыл. Пусто. Дурной знак.

– Поднять гарнизон по тревоге. Отправить гонцов в Модлин и Брест.

– Гонцы уже отправлены, ваше превосходительство. Ни один не доехал до городской черты.

В этот момент где-то в районе Нового Света раздался первый выстрел. Одиночный. Потом второй. Затем трескучая очередь – где-то применили скорострельный карабин.

* * *

Полковник Гротен, командир 3-й стрелковой роты, строил своих людей во дворе. Солдаты, еще сонные, путались в построении. Над казармами висел желтый туман – смесь мороза и дыхания сотен людей.

– Где прапорщик Свечин? – рявкнул Гротен.

– Не вернулся с патруля, ваше высокоблагородие, – ответил фельдфебель, поправляя шапку.

Вдруг с крыши соседнего дома грянул залп. Трое солдат рухнули на окровавленный снег. Остальные в панике рассыпались.

– Засада! К оружию!

Но стрелявшие уже исчезли, словно призраки. Лишь на противоположной крыше мелькнула тень – женщина в мужском пальто, с карабином в руках.

Час спустя капитан Ярцев с двенадцатью солдатами пробивался к телеграфу через переулки Старого Города. Каждый второй дом казался пустым, но из каждого третьего раздавались выстрелы.

– Ваше благородие, вон там! – ефрейтор указал на движение у фонаря.

Ярцев повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за угла выезжает телега, нагруженная… пороховыми бочками. Человек в крестьянской одежде щелкнул кремнем.

Взрыв ослепил капитана. Когда дым рассеялся, от его отряда осталось трое раненых и горящие обломки телеграфного столба.

* * *

Рамзай слушал доклады, которые звучали как сводки с поля боя:

– Арсенал захвачен…

– Мосты через Вислу заминированы…

– Польские жандармы перешли на сторону мятежников…

Генерал подошел к окну. Город горел в десятке мест. Особенно яркое зарево было там, где располагались продовольственные склады.

– Ваше превосходительство, – вошел перепачканный сажей адъютант, – мы перехватили курьера. У него… вот это.

На столе легла прокламация: «Польша восстает. Все русские солдаты, сложившие оружие, будут отпущены с миром». Подпись: « Национальное правительство».

Рамзай рассмеялся, смехом, от которого у адъютанта побежали мурашки по спине:

– Мир? Они окружили нас как волки овец и говорят о мире?

* * *

В подвалах костела собралось человек двадцать – студенты, ремесленники, несколько женщин в трауре. Все вооружены. В центре – молодой человек с горящими глазами, известный только по фамилии – Вержбицкий.

– Русские заперты в трех районах, – он тыкал пальцем в самодельную карту, – но у них есть артиллерия у Замковой площади.

– Мы достанем пушки, – хрипло сказал седой кузнец, показывая связку гранат.

Женщина в черном, бывшая гувернантка русского генерала, разложила на алтаре бумаги:

– Вот расписание смен караулов. Вот планы казарм.

Где-то наверху зазвонили колокола – не к обедне, а тревожно, набатом. Все замерли.

– Они идут, – прошептал Вержбицкий.

* * *

Рота капитана Лихачева отступала к Замковой площади, отстреливаясь от невидимого врага. Солдаты спотыкались о баррикады из перевернутых телег и мебели. Каждые пятьдесят метров кого-то подстреливали.

– Ваше благородие, – закричал молодой солдат, – они стреляют из наших же ружей!

Лихачев понял это сразу – характерный свист пуль Минье был знаком.

«Предатели в арсенале», – мелькнула мысль.

Вдруг из подворотни выскочил мальчишка лет десяти и швырнул что-то. Капитан инстинктивно закрыл лицо руками. Взрывом ему оторвало три пальца.

– Гадина! – закричал солдат и выстрелил в ребенка.

Мальчик упал, но за ним из всех окон, из всех подворотен хлынул огонь. Последнее, что увидел Лихачев – женщину на балконе, заряжающую карабин. На ней было голубое платье, как на балу…

* * *

Первые лучи солнца осветили страшную картину. Весь центр Варшавы был в баррикадах. Над ратушей развевалось бело-красное знамя. Где-то у реки еще шла перестрелка, но русские гарнизоны были окружены в трех котлах.

В Бельведере Рамзай стоял у разбитого окна, глядя, как к дворцу подтягиваются повстанцы. Они несли огромное знамя с орлом, короной и надписью: «ЗА НАШУ И ВАШУ СВОБОДУ».

– Ваше превосходительство, – адъютант протянул ему пистолет, – приказ?

Генерал посмотрел на оружие, потом на карту. В Модлине стояли верные войска. В Бресте – еще больше. Но между ними и Варшавой – сотни верст и тысячи повстанцев.

– Готовьте белый флаг, – неожиданно сказал он. – И найдите мне того… как его… Вержбицкого.

Адъютант остолбенел. Впервые за ночь в кабинете стало слышно, как тикают карманные часы генерала, те самые, что ему вручил лично император…

Январский ветер выл над Варшавой, разнося запах гари и пороха. Город, еще вчера казавшийся мирным, превратился в ловушку. Русские гарнизоны, застигнутые врасплох, оказались рассечены, но настоящий ужас начался за пределами столицы.