Текст книги "Области зла (СИ)"

Автор книги: Денис Петришин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Наконец подали ужин. Я был значительно ошеломлен, когда увидел то, что подали. Взглянув на остальных, я ожидал заметить удивление, однако все оставались непоколебимы, словно этот ужин не является чем-то особым.

– Это белужья икра? – настороженно спросил я, наблюдая, как из огромного чана гости серебряными ложками накладывают черную икру в тарелки. Слуга принялся разливать темно-янтарный коньяк по хрустальным рюмкам весьма причудливой формы.

– Это? – холодно уточнил Магнус. – Это – белужья икра. Вас что-то смущает?

Присутствующие уставились на меня, и я почувствовал себя лишним.

– Смущает то, что ее продажа запрещена. Это – незаконно.

В ответ меня облили потоком презрительного смеха. Стеллион побагровел, трясясь и дрожа, плеская слезы. Его супруга, дабы не морщинить от писклявого хохота лицо, натягивала на нем кожу, отчего не становилась прекраснее. Дамы, ластящиеся к хозяину, повисли на нем и то ли рыдали, то ли хохотали – я не мог разобрать. Лилит тоже смеялась, пытаясь сдерживать себя, и дружески похлопала меня по плечу, пряча ладонью растянутые в улыбке губы. Один лишь Магнус не смеялся, изучающе глядя на меня.

– Даже не думайте об этом, – заявил он. – Поверьте: это последнее, что вас должно беспокоить. Мы едим ее, потому что хотим. Но если вы не хотите есть белужью икру и запивать ее коньяком времен Людовика XVI, то я велю слуге принести вам хлеба с вином.

Громовой хохот перешел в тугую волну истерии, в которой даже Магнус впервые при мне дал себе волю. Лилит согнулась над столом, закрывая лицо руками, и безудержно заливалась неистовым смехом. Все это стало казаться мне диким лаем бешеных собак.

Я решительно поднялся и вышел из-за стола, направившись к выходу.

– Но зачем так? – сказал мне вдогонку Магнус. – Я же не заставляю вас это есть. Не марайте свою работу этим пустяком.

– Это переход всяких границ.

– Но, не перейдя, границу не обозначишь. Почему вы, перейдя одни границы, не решаетесь перейти другие? Что вас останавливает? Это же не в вашей манере, Люций. Где ваш охотничий азарт? Да и не нужно бояться законности там, где она вообще не работает.

Магнус казался мне неоспоримо правым. Я понимал, что икра всё равно на столе и уже нет никакой разницы, кто ее будет есть. Но главное, что терзало меня – это упустить возможность выхватить из его жизни всё то, что потом я смогу использовать против него. Он дважды подписал себе приговор.

Я вернулся за стол. Равнодушно пожал плечами и принялся обильно и смело накладывать икру себе в тарелку.

Не ел и не пил только Магнус, с самодовольной ухмылкой наблюдая за нами.

Я обратился к Стеллиону:

– А чем вы заняты?

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Я – адвокат.

– Это ясно – я не о том. Вы же не ведете других дел, кроме… возможных дел Магнуса.

– Помимо прочего я консультирую его для того, чтобы дел вообще не было.

– Каким образом?

Я заметил, что моя пытливость его раздражает.

– Берешь законы, – отрывисто пояснял он, – обходишь их стороной, пользуясь их дырами и умышленными недоработками – вот и всё. Так можно найти оправдание любой грязище. Поэтому чтобы являться хорошим адвокатом в таких кругах, нужно как можно меньше быть человеком.

– А не совестно?

Стеллион внимательно посмотрел на меня.

– Парень, ты явно не понимаешь, о чем мы с тобой говорим. Брось ты это дело и займись чем-нибудь полезным.

– Откуда вам знать о пользе моего занятия? – деланно добродушно спросил я.

– Не нужно совать руку в красные угли, чтобы знать, что они горячие. А вот ты – руку в угольки-то смело суешь.

– Да неужели!

Стеллион притворно вздохнул, укоризненно качнув головой.

– Скажи, Люций, – спросил он, ткнув в мою сторону трезубой вилкой, – ты не боишься за свою жизнь, когда пишешь подобные статьи, как, например, статья о Мэгготе Ван Долле?

– Нет.

– А надо бы, – хищно усмехнулся он. – Это я тебе как адвокат советую. Причем довольно бесплатно – обрати внимание.

– Свобода слова, – сухо возразил я. – Касательно этого вы можете убедиться, полистав «Mendes veritas». Всё обо всех и совершенно безнаказанно.

– Именно! – отметил Магнус, неожиданно вмешавшись. – Этот журнал четко показывает, что свобода слова сегодня в том, что ты можешь нести любую чушь, какую тебе прикажут. При нашем устройстве мира СМИ работают на волю определенной капиталистической касты. Даже ваш независимый журнал не будет обличать руку, которая его кормит. И не важно, чья это рука и что эта рука делает. Важно лишь, что она – кормит.

– Ну и причем здесь СМИ? – спросил я.

Стеллион и Магнус изумленно переглянулись.

– Йозеф Геббельс как-то говаривал, – пояснил Магнус, – «Дайте мне средства массовой информации и я из любого народа сделаю стадо свиней». Геббельс мертв, а дело его вполне себе живет и наживает по сей день. Взгляните, что породило телевидение – маразм и насилие. Сегодня мыслить способно меньше двенадцати процентов людей. Отсюда и ясно, откуда в людях столько отупленного равнодушия и почему столько из них читает подобный вашему журнал.

Магнус откинулся на спинку стула.

– Я обожаю равнодушие, – сказал он. – Это самый действенный способ засунуть человеческое сознание в глухую пещеру. Так вы абстрагируете его от всех внешних и внутренних проблем. Пускай не думает ни о чем из того, о чем думать бы следовало. Пусть начисто отрицает, что это непосредственно касается его. И это хорошо работает, обратите внимание.Ведь уже сейчас мы сегодняшние – это общество, сознательно отказывающееся понимать мир, в котором живет и по законам которого существует. Однако любой безобидный призыв к пониманию окружающей среды встречает резкое сопротивление, будто человека заставляют признаться в деянии, которое он не совершал.

– И снова деньги! – воскликнул Стеллион и плеснул из рюмки коньяк себе в глотку, мучительно сморщившись, затем жадно заел икрой.

– Именно, – солидно подтвердил Магнус, мельком взглянул на меня. – Как говорится, капитализм – двигатель прогресса. Именно благодаря этому двигателю человечество погрязло в рутине безвозвратно-бессмысленной утилизации мировых запасов природного сырья, благополучно строя для своих потомков новую историческую эпоху неосредневековья.

– Качественная продукция всемирного заговора, – усмехнулся Стеллион.

– Обывательский миф, – сказал я.

Магнус внимательно посмотрел на меня лукавыми глазами.

– Вы верите в дьявола? – спросил он меня.

– Нет.

– Сила всемирного заговора в том, что в него не верит никто. К тому же это еще и подкрепляется тем, что современным людям нравится заниматься самовнушением, что всё хорошо, когда на самом деле всё довольно плохо.

Чтобы перескочить с темы, я задал Магнусу вопрос:

– А каково ваше состояние?

Магнус потер подбородок, задумавшись.

– Без понятия, – равнодушно ответил он. – Я денег не считаю.

– Тогда что для вас деньги?

– Не средство, – пояснил он. – Но инструмент. Деньги всего мира принадлежат мне. Я позволяю условным владельцам снимать якобы их деньги якобы с их счетов, потому что я определяю ценность, то есть покупательную способность денег. Вот, к примеру, у вас есть деньги? Так вот, это – мои деньги, которыми я позволяю вам пользоваться, потому что я финансист финансистов. А финансисты были всегда и всегда будут. Почему современные студенты это подавляющее большинство юристов и финансистов? Потому что речь идет о сферах, где есть деньги. Много денег. Чертовы ящики, пачки, мешки, грузовики, хреновы горы денежных бумажек – завались и подохни. И девиз нашего мира прост: делай только то, что делает деньги. И прежде чем совершить подвиг, прикинь хорошенько, сколько ты с этого сможешь поиметь. Наша культура – это финансовая культура. Она создана нашей финансовой кастой, которая существует испокон веков. Неужели кто-то до сих пор думает, что захватнические войны Римской Империи были простой прихотью цезарей? Ведь цезари менялись, а Рим продолжал захватывать мир совершенно независимо от того, кто сидит на императорском престоле. И снова деньги.

Некоторое время Магнус задумчиво молчал, однако вскоре вдруг вновь оживился, говоря:

– Есть интересное заблуждение, что человек показывает себя, каков он есть, в критической ситуации. К примеру, есть те, которые начинают метаться по тонущему кораблю и распихивать женщин с детьми, чтобы первым добраться до лодки и спасти свою никчемную жизнь вместе со стыдом и позором. Раньше таких стреляли сразу, чтобы избежать паники и давки, да и к тому же показать остальным, что их ждет, если они решат действовать подобно этому человеку. Но можно ли винить его в том, что он на пике страха за свою жизнь его рассудок помутился и животный инстинкт взял верх над трезвостью его сознания? Ведь у него отключилось всё то благородное, что наполняло его смыслом. Он переживет это и останется тем же человеком, которым был до случившегося. Нет, друзья. Человек показывает свое истинного лицо, когда у него появляются великие возможности в виде денежных купюр. И всё то благородство, та мораль и нравы, те манеры и убеждения сдуваются с него, как густой покров пыли, которая наполняла его хоть каким-то смыслом. Но если он потеряет эти богатства, то уже никогда не станет тем, кем был до них. Банкротство не переживают – с ним либо живут, либо с ним умирают. Деньги не меняют людей. Они просто дают возможность быть человеку собой, то есть быть зверем.

– А как же те, – спросил я, – кого не влекут деньги?

– А это уже иные существа. И ценности у них тоже иные.

– Но вы же сами сказали, что деньги – это средство, инструмент.

– Деньги – это смысл жизни для большинства людей. К сожалению для них и к счастью для меня. Владей тем, ради чего живут люди, и ты будешь владеть этими людьми.

– Фу-фу! – вмешалась раздраженная Хостия. – О чём вы говорите? Давайте лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Я вот недавно в очередной раз пожертвовала миллион долларов на благотворительность по спасению обезьянок. Бедняжки вымирают…

– Это действительно приятно, – сказал Магнус.

– Что? – изумилась Хостия.

– Тема. Тема действительно приятная.

Хостия достала телефон и показала несколько снимков, где она со страдальческим выражением лица держит на руках обезьяну, завернутую в полотенце.

– А вы знаете, – спросил я, – почему эти обезьяны вымирают?

Хостия не ответила.

– Причина в том, – пояснял я, – что леса, в которых они живут, довольно активно вырубают. А гибель этих милых обезьянок уже следствие этого процесса.

– Ой, ну какая разница? – фыркнула Хостия.

Казалось, будто она не понимает меня, а Стеллион был совершенно равнодушным.

– О, кстати, – добавил я. – Упаковка данной марки телефона делается как раз из древесины тех самых лесов, в которых живут эти милые обезьянки.

– Боже мой, Люций! – проговорила Хостия, с игривой надменностью взглянув на меня. Мне даже подумалось, что она стала со мной заигрывать как с человеком, над которым хотела одержать верх. При этом, думал я, что она была бы ничуть не против, если бы верх одержал я. – Да вы никак завидуете моему великодушию. Я без сожаления жертвую ежегодно огромные деньги мужа, чтобы спасти бедных обезьянок. А чего добились вы? Вы можете безвозмездно отдать миллион долларов на помощь обезьянам? Прошу вас, не отвечайте. А по поводу лесов… мне пока нет никакого до них дела – их много на нашей планете.

– Людей тоже… – добавил я.

– Кстати, – вмешался Магнус, взглянув на Хостию. – А что с благотворительностью, направленной на бедные страны, которые проутюжила наша страна?

– Это не так популярно, – ответила Хостия. – Вы мне еще скажите про бездомных детей и прочих этих… Мне что теперь – всех прикажете кормить?

– Интересно общественность взбунтовалась, узнав, что бедных обезьянок отстреливают, – говорил Магнус. – Особенно интересность заключается в том, что их отстреливают уже лет двадцать с тех пор, как там начали добывать лес. И всё было тихо, судьба обезьянок никого не волновала, пока два магната не учинили спор – чья очередь лес рубить. А вот два года назад мы страну какую-то бомбили, растерзали ее, использовали и оставили доживать. Там люди уже от чумы мрут. Но блюстители нравственности что-то молчат. Что-то никто из них не бросается туда спасать осиротевших детей, которых до сих пор продолжают отстреливать. У нас тут недавно блюстители чистоты природы в океан на барже вышли – нефтяную вышку оккупировать, мол, добыча нефти вредит океанским водам и прочее. Заправились они соляркой и поплыли. Шум! Гам! В общем, внимание всего мира привлекли. В итоге все же владельцу вроде бы как запретили добывать там нефть. Ему пришлось продать вышку по цене металлолома. И теперь новый хозяин с помощью этой вышки качает ту же нефть на том же месте. Блюстители природной чистоты красноречиво воздерживаются от комментариев.

Некоторое время все молчали.

– Есть вопрос, – осторожно начал я.

– Валяйте.

– А что вообще толкнуло вас к могуществу?

Он печально помрачнел, на мгновение опустив вспыхнувшие глаза. И вновь взглянул на меня.

– Мой отец был крупным предпринимателем – владел всем миром. Я тянулся за ним, хотел быть равным ему, потому что он был для меня примером, коим я восхищался. Но отцу мои желания очень не понравились. И он избавился от меня, оставил без семьи. А мой любимый братец, Михаэль, к тому же еще и помог отцу. От меня отреклась вся семья, я остался без права прощения. Меня свергли навсегда. Но это сделало меня сильным, научило добиваться всего, чего бы я ни захотел. Вот вы, Люций, к примеру, потенциально могли бы иметь всё то, чем владею я сегодняшний. Нужно понимать лишь одно – богатство определяется той ценой, которую ты готов заплатить ради него. И чем выше шаг наверх – тем больше цена за него.

Закончив рассказ, Магнус принялся кормить ластящихся к нему дам икрой, которая неуклюже падала на их платья и пол. Это происходило с небрежной легкостью, словно вместо икры проливалась обычная вода. Они игрались едой, и эта игра соблазнительно манила к себе.

Мое сознание помутилось. Всё сделалось искаженным и уродливым, словно в грязи. Голоса миловидных дам стали походить на хриплое скуление удавленных собак, а голос Магнуса был тяжелым, низким, словно он вещал в трубу. Лицо его сделалось угловатым и безобразным, наполнившись ненавистью, которая окаймлялась язвой оскаленной усмешки и кривыми бугристыми рогами, как у лукавого беса.

Лилит улыбалась всё так же соблазнительно и добродушно. Но ее глаза вспыхнули багровым углем, похотливо пожирая меня, искушенно терзая и томительно разрывая на части. Она воплотилась в дикую сирену, украшенную серебряной чешуей, и нежно заманивала в свои силки.

Увидев мои глаза, она вплотную придвинулась ко мне и обвила руки вокруг моей шеи, мягко коснулась влажными губами моей щеки, задержалась. Ее прикосновение, пряный запах, блаженное тепло не сняли с меня искаженного восприятия действительности. Однако пробудили во мне заветное желание стать жертвой.

– Бедненький, – ласково шепнула она. – Такое бывает с непривычки. Это очень старый коньяк – понимаешь? Не бойся. Все хорошо.

Она зачерпнула ложкой икру и поднесла к моим губам.

– Ешь…

И я кушал. Неуклюже, грязно, ненасытно, роняя икру на пол и утоляя разыгравшийся волчий аппетит. Икра казалась внеземным блаженством, которое принадлежало только мне. Я хотел гораздо больше и не намеревался останавливаться.

Лилит отпила коньяк из горлышка старой бутылки, а затем небрежно отбросила ее, словно презренный мусор. Она приблизила ко мне губы и позволила отпить. Жгучая жидкость мерно стекала по ее теплым губам, нежному подбородку, тонкой шее и мягкой груди.

Наутро я очнулся дома в тоскливом одиночестве.

Я вспоминал вчерашний день с осознанием того, что натворил. И я не знал, было ли мне по-настоящему совестно в мире, где совесть всего лишь красивое слово – глянцевая обложка без содержания внутри.

Кем они были для меня? Гнилым обществом элитного попустительства. Для человечества они – это паразитирующий организм, вцепившийся в болезненную опухоль людского равнодушия. Вчера я окончательно понял, что они могут несказанно больше меня. Они могут безнаказанно делать то,  за что я стал бы лютым преступником, достойным вечного заключения. Они без аппетита, но с чревоугодной жадностью жрали эту икру, отчего мне становилось до омерзения тошно.

Думая об этом, я прибирался в своей новенькой квартире, пытаясь достичь идеального гармоничного порядка. Прожив в ней несколько дней, я делал всё для того, чтобы красота и комфорт никогда не увядали.

Я не сразу заметил, что на автоответчике напряженно мигала красная лампочка.

– У вас осталось два сообщения.

– Ты куда пропал?..

Людвиг Прэко. Я вспомнил, насколько отвратительно выглядит его лицо, когда он говорит таким тоном.

–…Я, конечно, все понимаю, и тебе можно кое-что простить, но мы как бы договаривались, что вечером ты отчитаешься по поводу встречи. Ни вчера вечером, ни сегодня утром я тебя почему-то в редакции не наблюдаю. Это что за шутки такие? В общем так: жду тебя. Срочно!

Век бы его не видел.

– У вас осталось одно сообщение.

– Добрый день, Люций.

Вновь я услышал тот ровный голос. Это хорошенько взбодрило меня и порядком удивило, поскольку я не ожидал, что Магнус свяжется со мной напрямую.

– Мне было приятно, что вы вчера составили мне компанию и познакомились с не лучшей частью моих друзей. Однако развлечения развлечениями, но работа есть работа. Жду вас сегодня в три часа дня в главном офисе. С этого времени я буду свободен, поэтому я дам волю вашему творческому воображению. До встречи.

Я мгновенно привел себя в порядок, спешно закрыл дверь и отправился в его офис.

Лилит встретила меня скромной улыбкой и невинным видом, застенчиво пряча робкие глаза. Я с изучающим вниманием посмотрел на девушку, и меня неприятно поразило более чем странное явление – ее мучительно томил пунцовый стыд. Она тщательно скрывала его под маской чарующей привлекательности.

Я же стыда почему-то не испытывал.

– Магнус ждет, – отрывисто сказала она, жестом приглашая меня войти в кабинет.

Магнус был не один. Он неподвижно стоял, грозно уткнув кулаки в стол, и стальным взором бурил вспыхнувшего в бешенстве Стеллиона, который требовательно изъяснялся на латыни, яростно всплескивая руками и гневно брызжа слюной.

Стеллион вдруг осекся, медленно обернувшись, и с резким упреком взглянул на меня трезвыми глазами, словно ждал моего прихода. Он невозмутимо поправил галстук и неторопливо направился к двери, кратко добавив через плечо:

– Я предупреждал, Магнус.

Он сердито оттолкнул меня с пути и решительно скрылся.

– Да будет так, – жестко сказал Магнус и утвердительно кивнул.

Он был пугающе невозмутим, словно холодный камень, и его бездонно-черные глаза ничего не выражали.

– Auferte malum ex vobis, – неспешно присаживаясь, проговорил он.

– Что?

– Исторгните зло из среды вашей, – пояснил Магнус, жестом приглашая меня сесть.

– Что произошло?

– Ничего страшного. По крайней мере – для меня.

Я опасливо смотрел на него, словно на дикого зверя.

– Какие-то проблемы? – осторожно спросил я.

– Стеллион начудачил.

– И что он сделал?

– По-моему, он и сам плохо понимает, что натворил. Люблю я эту неопределенность, когда человек делает глупость и не может понять – то ли он хорошо поступил, то ли плохо.

– Шантажирует?

– Хм. А вы проницательны.

– Он же ваш адвокат.

– Он – человек, – кисло усмехнулся Магнус. – А человек не блещет преданностью. Особенно тот, для которого ты сделал слишком много.

– Вчера мне не показалось, что между вами какие-то недопонимания. Стеллион выглядел вполне… добродушным.

– Слуги дьявола должны внушать доверие.

Мне понравился его грубоватый юмор.

– Стеллион, – задумчиво говорил Магнус, лукаво щуря глаза, – Стеллион… Стеллион – человек особый. Более чем. Я обратил на него внимание после девяноста шести выигранных дел, которые он вел. Подумать только! Девяносто шесть дел и ни одного провала! А знаете, как умело, как виртуозно, как самозабвенно, черт возьми, он оправдывал любую грязь? Разводил адскую демагогию, подкупал, запугивал сфабрикованными компроматами и просто дьявольски владел удобными законами. Всё! Ничего, как говорится, личного. Только представьте себе: насильники, маньяки, убийцы, деспоты, психопаты, шизофреники, моральные уроды! И всё это – его постоянные клиенты, каждый из которых сейчас на свободе и никакой ответственности.

– Я думал, он работает только с большими людьми.

– Верно. Все перечисленные – крупные политики и бизнесмены.

– Выходит, Стеллион кусает руку, которая его кормит?

– Здесь – другое, – уклончиво ответил Магнус и задумчиво помолчал.

– Вообще я хотел поговорить по поводу набросков… – нерешительно начал я.

– Каких набросков? – хмуро спросил он и вдруг вспомнил: – Ах, да! Статья. Позже, Люций, позже, – отмахнулся он.

Некоторое время мы молчали.

– Надеюсь, Люций, у вас есть оружие? – вдруг спросил Магнус.

– Какое еще оружие?

– Револьвер, например.

– Зачем это?

Магнус с легким изумлением взглянула на меня.

– Друг мой! Наша страна – это святейший светоч демократии и либеральной свободы цивилизованной личности. Поэтому выходить на улицу без оружия – подобно наиглупейшей форме самоубийства. Двадцать первый век на дворе, как-никак. Прогресс гуманности и одухотворенности бытия. И не смейте отрицать этого! Иначе вы – противник и поборник прогресса и прав человека. Ведь столько веков и жизней положено ради общества свободных людей.

– Вы сторонник рабства?

– Я противник открытой формы рабства, поскольку человек в данном случае полностью отдает себе отчет в том, что он – раб. А вот наше либеральное общество, названное «цивилизованным» на глянцевой обложке бытия, – совершенно другое дело. Мне жаловаться не на что.

– Так вы еще к тому же и противник либералов.

– Вы либерал?

– Разумеется.

– Ну, тогда возьмите вот это. – Он вытащил из стола револьвер и протянул мне его.

– Правда, я не думаю, что…

– Верно. Не думайте – это плохая привычка. Особенно для либерала. За это иногда даже убивают. Поэтому просто носите этот пистолет под плащом. Держите его всегда заряженным. И всегда будьте готовы его применить при первой необходимости. Надеюсь, вы меня поняли.

– Хорошо.

Я забрал револьвер и рассмотрел его.

– Не благодаря ли этому свободному ношению оружия ежегодно на цивилизованных улицах погибают тысячи людей? – спросил я, заинтересованный тем, что думает Магнус по этому поводу.

– Сотни, Люций, сотни тысяч. Небольшая цена за возможности. Неужели вы настолько мелочны? И неужели вам никто не объяснил, что важнейший фактор цивилизованности общества – это возможность каждому носить огнестрельное оружия автоматического типа и калибром покрупнее?

– С выходящими из этого последствиями…

– Еще раз повторюсь – никчемная цена человеческой цивилизации. Тем более, надо же оружейным магнатам отдыхать на скромных личных островах нашей симпатичной землицы! У них, правда, одна беда – невозможность навязать свободным демократическим гражданам слишком дорогую взрывчатку, гранатометы и гаубичные установки. На правах самообороны, разумеется. Хотя… это дело времени.

– Ладно. Может быть, это спасет меня от очередного теракта, – язвительно проговорил я.

– Смешно, – холодно ответил Магнус.

– Террористы, по-вашему, это смешно?

– Вы сами-то верите в этот терроризм? Или вы как те люди, которые живут самообманными иллюзиями?

– Интересно… Вы так говорите, будто терроризма вовсе не существует и все те жертвы расстрелов и взрывов – лишь пустой треп журналистов среднего пошива.

– Ну, извините, пожалуйста, если вы не знали, что у нас государственная монополия на теракты в этой замечательной стране. Только нашему государству внутри себя самого и вовне позволено взрывать башни и самолеты с людьми. Когда у мнимой демократии нет врагов – она неосязаема. Ей нужны настоящие, живые враги, которые будут из раза в раз доказывать, что она существует, раз уж с ней так яростно пытаются бороться. Это как с религией – когда люди перестают верит, их нужно соблазнять чудом.

– Вы не боитесь говорить это журналисту, который намерен о вас писать?

– Вот вы действительно голубиная душа, Люций. Неужели вы думаете, что вот в это кто-то поверит? Всё сказанное вполне себе очевидные вещи. Поэтому в них никто не верит. И верить не собирается. Чем очевиднее правда, тем лживее она кажется. А ложь – конструируемое явление, его можно построить гораздо убедительнее истины, сделать его более красивым.

Он задумался.

– Вот я вам приведу пример. Людям нравится верить в Троянскую войну из-за прекрасной Елены. Мол, она была так прекрасна – так прекрасна! – что из-за нее сотни тысяч мужчин воевали целое десятилетие, положив себя на кровавый алтарь жертв истории. И многие смотрят на это с восторгом, потому что поэзии в их умах гораздо больше места, нежели прозе. Война же эта по факту началась из-за какой-то мелочи, из-за какой-то вшивой бабенки, которая за эти десять лет успела набраться кучи морщин, лишнего веса и заработать целлюлит, а, возможно даже, и менопаузу, учитывая довольно быстрое старение людей того периода. Вы только представьте себе, какой бы ее увидел Менелай через эти десять лет. Но все почему-то видят в этой войне поэзию, которая весьма призрачна.

Я засмеялся.

– А что, если Елена действительно была настолько прекрасна?

– Ни одна женщина не стоит тысяч убитых мужчин. Ни один мужчина не стоит тысяч убитых женщин. Ни одни человек не стоит тысяч убитых детей. И пора бы уяснить это вашему пресловутому человечеству, построившему мир, в котором одна идея стоит миллионов загубленных жизней. А идею на трупах не построишь – скользко слишком.

– А если эта идея стоит лучшего будущего?

Он лукаво усмехнулся, глядя на меня прищуренными глазами.

– Знаете, я люблю, когда люди находятся в обоюдном непонимании. Тогда они переходят на понятный друг другу язык. Язык оружия. Ведь сегодня людей гораздо проще поднять на войну, нежели заставить что-то строить. Кто гордится теми строителями, которые строят нам дома? Никто. Зато у нас неподдельная гордость за тех, кто разрушает эти дома. Вот Александр Македонский – человек видный, человек великий. А в чем его величие? А в том, дорогой мой Люций, что он кровавым мечом завоевал полмира забавы ради.

Мы долго молчали.

– Сегодня, – наконец сказал Магнус, – вечером мы отправимся на частную вечеринку в клуб «Pornia» на острове Лимбус. Это будет незабываемый вечер – поверьте мне.

Он поднялся, искоса взглянув на меня:

– Но хочу вас предупредить: на острове нам не удастся пообщаться – я буду нарасхват: знаете ли, деловые партнеры и просто много бесцельного и пустого внимания. Вам придется на продолжительное время остаться одному. С точки зрения надобности пребывания вас там как журналиста – дело совершенно ненужное.

– Как журналист, –  твердо заявил я, – думаю, что каждая деталь важна. Главное своевременно ее приметить и не упустить.

– Золотые слова, Люций. Хорошо бы помнить их всю жизнь.

– Убедил? – хитро усмехнулся я.

– Совершенно, – довольно ответил Магнус и в своей манере лукаво подмигнул. – Совершенно.

На входе в клуб Магнус задержался с компанией представительного вида людей. Они заговорили, а я немного отошел в сторону в ожидании. Вдруг я заметил миловидную девушку, которая одиноко стояла неподалеку от входа, и по ее виду я понял, что она не была пущена внутрь.

– Привет, – сказал я.

Она угрюмо взглянула, но не ответила.

– Не пустили? – спросил я, закуривая. Она взглянула на пачку сигарет и сказала:

– Можно?

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

Я с сомнением посмотрел на нее, усмехнувшись. Девственно миловидная, она казалась еще совсем юной и невинной. Однако была из тех, кто быстро приобретает взрослую женственность, хотя это не мешало распознать в ней подростка.

– Четырнадцать – так? – предположил я.

– Пятнадцать, – поправила она. – Так можно или нет?

– Держи, – ответил я, протягивая пачку. Девушка вытянула две сигареты, одну зажала в губах. Я поднес ей огня, ожидая, что сейчас она зальется тугим кашлем, однако девушка умело затянулась и деланно наивными глазами посмотрела на меня.

– Мерси, – кокетливо сказала она, с интересом глядя на меня.

Забавно, что когда угощаешь человека сигаретой по его просьбе, порой нередко чувствуешь себя возвышенным над его личностью и до предела благородным. И в случае с ней я хотел продолжать, потому что она умела быть благодарной. А благодарными иногда можно играть.

– Тебе сколько? – спросила она. – Лет тридцать?

– Тридцать три.

– Ого, ты, наверно, женат – да?

– Нет. Я сторонник свободных отношений – институт семьи для меня глупость и предрассудок. Как, в общем-то, и для тебя.

Она пожала плечами.

– Тебя как, кстати, звать? – спросил я.

– Люксурия.

Я представился, и мы пожали руки.

– А что ты собиралась там делать одна в четырнадцать лет?

– Мне пятнадцать.

– Хорошо-хорошо, пусть так.

– Не одна, а с друзьями. А друзья у меня – кидалы. Они не пришли.

– Печально.

Она поежилась от холода.

– Ты журналист, да?

– Может быть.

– Нет-нет, я видела твою физиономию в каком-то журнале… не помню название…

– Допустим. И что?

– Ты крутой.

– Почему?

– Не крутого печатать на обложке журнала не станут.

– А если на ней напечатан убийца?

– Значит, он тоже крутой.

– А если тебя напечатают?

– Не, я не крутая.

– Ну а всё же.

– Ну тогда точно буду крутой… Ой, а ты чего ржешь?

– Ничего. Просто узнал всё, что нужно. Благодарю.

– Что узнал?

– Повторю же – всё.

– И зачем?

– Я же журналист. Забыла?

В это время Магнус окликнул меня, направляясь со своей компанией к входу:

– Идемте, дорогой Люций! Прямиком в логово страшнейших и ужасно великих свершений! Скорее!

 Я внимательно посмотрел на Люксурию и, казалось, будто она слегка разочарована тем, что я должен покинуть ее. Она тихонько вздохнула, и мне вдруг страстно захотелось сделать ей одолжение, усилить произведенное ощущение, когда я угостил ее сигаретами.

– Идем, – решительно предложил я.

– Куда? – изумленно спросила она, вперив в меня девственно наивный взгляд.

– Наверно, в клуб, я так полагаю. Тебя же не пустили – так? Давай быстрее думай. Ты идешь или нет?

Она удивленно смотрела на меня, большими глазами.

– Ну… да.

Увидев Люксурию, Магнус приподнял брови, внимательно взглянув на меня.

– А кто эта юная леди? Она с вами, Люций? Мне кажется, вас я где-то видел.

Они обменялись странными взглядами, словно знали друг друга, и Магнус, наклонившись ко мне, тихо спросил:

– Вы уверены, что хотите взять ее с собой? Кажется, она довольно юна.

– Пусть развеется.

Магнус лукаво прищурился.

– Действительно. А почему бы и нет? Это никому не навредит.

Мы нагло ворвались в бушующий особняк, адским пылом вскипавший от пенящейся праздности, гудящий и гремящий, как вздувшийся вулкан, разламывающий тектонические плиты в труху. Завидев Магнуса, народ восторженно вопил, почтительно расступившись перед ним, словно перед господином. Он стал центром неумолимо завлекающего безумства.