Текст книги "Области зла (СИ)"

Автор книги: Денис Петришин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Денис Петришин. Области зла.

ПРОЛОГ

…Я внимательно посмотрел на него и твердо спросил:

– Что я должен делать?

– Ты сядешь во главу государства по воле народа. Эту волю я тебе гарантирую, потому что я купил эту страну на аукционе управляемого хаоса. Тебя возлюбят даже за то, за что мало ненавидеть. Правящий режим будет сменен по телевизору, но останется прежним. В одной из нефтяных стран мы тайно посеем смуту и гражданскую войну, которую обозначим как конфликт сторон за независимость. Твоя же задача проста – убедить всех, что всё происходящее требует введения миротворческих войск для подавления угрожающей свободному миру тирании. И все они погибнут геройской смертью за финансовое могущество.

– И всё?

– Остальное сделают за тебя. Я убежден, что у тебя всё получится. Гарантирую.

Он уверенно протянул мне руку…

Я до сих пор не понимаю, как дожил до этого.

Следуя привычке большинства, я отказывался замечать, с чего начинались перемены в моей жизни. Убежденно полагая, что они начинаются с неких важных событий, я глубоко заблуждался, поскольку их начало положено незначительными мелочами. И чтобы обнаружить их, нужно было начать с самого себя.

Моя карьера скандального журналиста сложилась весьма стремительно. Я работал в самом авторитетном журнале – «Mendes veritas». Пестрая свобода слова и независимость журнала просто зашкаливали. Мы с коллегами в шутку поговаривали, что работаем в детище дьявола: настолько невероятным был статус издательства. И даже многие наши конкуренты успели мистифицировать нас, приписывая нас к религиозным сектам. Писалось об этом на полном серьезе, не смотря на воспетый прогресс человеческого ума.

Однажды меня вызвал к себе главный редактор журнала – Людвиг Прэко.

– Есть интересное дельце, – оживленно, с огоньками в глазах сказал он. Весьма странно, поскольку Прэко никогда так не оживал. – Дельце, – говорил он, глядя на меня черными глазами через круглые очки, – как раз по тебе, Люций.

– Что за дело? – спросил я, присаживаясь напротив. Прэко придвинулся ближе к столу, словно хотел поделиться секретом, и по привычке провел руками по маслянистым волосам, уложенным назад.

– Думаю, ты много слышал о Мэгготе Ван Долле, – понизив голос, проговорил он.

– Крупная рыба, – насторожился я.

– До меня, – тихо продолжал Прэко, – дошла более чем интересная информация по поводу его… деятельности.

– Дай угадаю, – ухмыльнулся я. – Куча грязного белья, взятки, подкупы и прочие радости современной обыденности. То есть то, что интересно. Верно?

– Само собой разумеется. А чем еще ты собираешься привлекать массовое внимание? Научными статьями и моральными проповедями? Смешно.

– Действительно. Выкладывай.

– У меня есть хороший информатор. – Прэко понизил голос. – Это его секретарь…  Но об этом, Люций, распространяться не нужно. Как понимаешь, я дал ему довольно неплохие деньги.

Я подозрительно посмотрел на него.

– Неужели настолько неплохие, что этот человек решил нарыть тебе информацию на руку, которая его весьма сытно кормит?

– Ну, да… – замялся Прэко, и его черные глазки вдруг забегали, словно ища выход из тупика. – Ты должен понимать, что есть масса очень, то есть до хрена влиятельных людей, которые не особо любезны к Ван Доллу. Понимаешь?

– Благими намерениями – в ад.

– Короче, слушай: Ван Долл отмывает деньги на торговле оружием и незаконной пересылке людей, то есть фактических рабов.

– Отлично. Продолжай.

– На этом он заколачивает десятки миллионов и столько же тратит на пышности жизни – машины, женщины, острова, золотые дома и прочие радости богатых людей. Но, как ты понимаешь, его хорошенько прикрывают. Поэтому надеяться на справедливость со стороны закона – наивно. И это нам на руку, если мы пороемся и обличим его перед публикой.

– Что пользы в истине, когда ее легко прикрыть влиянием денег?

– Не забывай о тех, кому Ван Долл неугоден. Они здесь тоже не последнюю роль играют. Поэтому из любой ситуации умей извлечь выгоду.

– Извлеку, будь уверен.

– Не сомневаюсь, – сказал Прэко и мы пожали руки.

Я взялся за журналистское расследование деятельности Ван Долла. Потратив около месяца на сбор информации, я написал разгромную статью, разумеется, обосновав в ней каждое слово.

Когда Прэко увидел готовую статью у себя на столе – он буквально светился от радости.

– Ты не представляешь, какой она поднимет шум! – говорил он, благодарно хлопая меня по плечу. – Просто представить не можешь, какие рейтинги мы взорвем!

– Рейтинги?

– Ты будто первый день живешь. Я же говорил – извлекай выгоду из всего: всё справедливо и на высоких рейтингах!

– Да мне плевать на рейтинги и справедливость. Мне всего лишь важно, чтобы этот денежный мешок остался ни с чем.

– Ты что – завидуешь ему что ли?

– Не думаю, что теперь ему будет кто-нибудь завидовать.

После публикации статьи и ее оглушительного успеха пошли судебные тяжбы – на Ван Долла завели уголовное дело. Он был осужден на пять лет лишения свободы, однако его нажитое добро осталось неприкосновенным.

Тиражи журнала резко подскочили, что существенно отразилось на его финансовом состоянии. Журнал сказочно богател.

Я же оказался на обложке свежего номера «Mendes veritas» и огромной массы других журналов как самый популярный и скандальный журналист, как светоч справедливости, как символ неприкасаемой истины. Меня стали узнавать на улице, просить автограф или совместную фотографию. Юные журналисты и журналистки безумными ордами ломились в редакцию журнала, чтобы исполнить свою заветную мечту и пожать наконец-таки мне руку и вытрясти из меня все возможные знания. Моя почта надрывно ломилась от благодарных писем, и не было никакой возможности успеть прочесть хоты бы треть. Изо дня в день я получал по-настоящему фантастическое обилие приглашений на различные приемы, рауты и светские вечера, а их хозяева едва ли не устраивали между собой драки за право первыми пожать мою руку.

Но на этом путь моего счастливого успеха не кончался. Когда в один из очередных рабочих дней я пришел в редакцию, Прэко сообщил мне, что одни из тайных учредителей журнала в благодарность за статью, взорвавшую все возможные рейтинги, дарует мне в благодарность огромную квартиру.

По некому дьявольскому совпадению эта квартира оказалась именно той, о которой я мечтал уже несколько лет. Всё что мне оставалось сделать – поставить несколько своих росписей.

На радости я отправился в свое новое жилище, в свое прекрасное убежище, в свой новый эдем. Квартира была воистину огромна, как средневековый замок. Огромные окна открывали просторный вид на могучий город, на который теперь я мог смотреть гордо и свысока. Первые несколько дней я даже терялся в невероятном обилии комнат, словно в лабиринте. Ведь моя новая квартира была единственной на весь громадный этаж.

Наутро покидая ее, я с кропотливым вниманием проверил всё – от забытого прибора, небрежно оставленного включенным, до вентиля газа. Я закрыл три дверных замка, проверил их и отправился на работу.

ЧАСТЬ I

– Вот же приятно смотреть, как человек работает и нарабатывает на то, что его, в конечном счете, убивает.

Вздрогнув, я резко обернулся.

– Прэко… – сердито буркнул я. – Черт бы тебя побрал. Откуда эта дурная манера подкрадываться?

Людвиг Прэко глухо засмеялся, сверкая отполированными зубами, бросил мне папку на стол.

– Это – что? – с интересом спросил я, открывая.

– Дельце как раз по тебе, – усмехнулся он, проскрипев крысиным голосом.

– Излагай.

– Дельце касается – Магнуса Стофеля.

Я быстро закрыл папку и порывисто развернулся в кресле, уставившись на язвительную усмешку Прэко. И мне казалось, будто он издевается надо мной. За это на него хотелось установить пару крысоловок.

– Ты сдурел? – сказал я, покрутив пальцем у виска. – Ты намерен копать под самого влиятельного и самого закрытого для СМИ человека в мире? Он же финансист высшего эшелона! Все знают о его возможностях, но о нем не известно ровным счетом – ничего! В жизни не поверю, что в этой папке есть хоть что-то, что можно доказать фактами. И уж тем более я не верю, что Магнус Стофель не сможет развеять эти факты в пыль и тухлую фантазию нашего разлива! Чушь собачья!

– А когда это тебя волновало наличие доказательств? – спокойно и ровно проговорил Прэко. – Это, во-первых. А во-вторых, я не собираюсь под него копать. Этим займешься ты. У меня нет такого дьявольского таланта обличать больших людей.

И вновь эта крысиная ухмылка на его редакторском лице.

– Людей, Прэко, – отметил я. – Людей! Магнуса Стофеля едва ли можно назвать человеком, учитывая его влияние. На него было заведено с десяток уголовных дел и ни одно не было выиграно. Он всегда выходил из огня целым – огонь огня не обожжет.

– Если нет, то я тебя пойму, – кивнул Прэко. – Всё равно найдется тот, кто займется этим дельцем. Неужели ты потом намерен жалеть всю оставшуюся жизнь, что отказался от этого дельца? Сможешь с этим жить? Думай.

И уже уходя, он на мгновение задержался в дверях, спросив меня через плечо:

– Да и к тому же не собираешься ли ты довольствоваться той мелочью, которую приобрел?

И ушел, оставив меня наедине с бурей мыслей, бьющихся рикошетом о липкие стены сомнений. Магнус был слишком большой рыбой, чтобы не попытать счастья выудить ее. Я вдруг явственно стал осознавать, что, сумев расправиться с Ван Доллом, я смогу опрокинуть и Магнуса Стофеля.

Я основательно взялся за дело.

Спустя несколько дней, 25 марта, мне позвонили.

– Слушаю, – ответил я.

Женский бархатистый голос:

– Добрый день. Могу я услышать Люция Омена?

– Он весь внимание.

– Вас беспокоит Лилит Ангуис. Я представляю Магнуса Стофеля. Он желает с вами встретиться. Лично.

Меня прошибло по́том.

– Магнус Стофель изъявил желание дать вам интервью. Сегодня в шесть вечера. Если, конечно же, вас это не затруднит. Удачи.

Я ворвался в кабинет Прэко и живо рассказал о случившемся.

– Это же замечательно! – Прэко оживленно погладил волосы.

– Как знать… Не думаю, что стоит идти.

Прэко замер, уставившись на меня.

– Ты с ума сошел? – Он проскользнул мне за спину мелкими крысиными шажками и закрыл дверь в кабинет. – Ты думай своей головой прежде, чем говорить, – прошипел он.

Он снял очки и взглянул на меня испуганными глазами.

– Сам Магнус Стофель предлагает тебе дать интервью. Тебе!

Голос Прэко нервно дрожал.

– П-послушай… – сказал он, утирая испарину со лба. – Если тебе плевать на статус журнала, то хоть подумай о себе…

Я с недоумением наблюдал, как его мелко трясет.

– Именно сейчас я и думаю о себе.

– Ты будешь первым человеком, который взял у него интервью. Это самый закрытый в мире человек, окутанный мифами и мистификацией, как Древняя Греция. Магнус Стофель – это неуловимая тень, которую ты можешь схватить за хвост. Такой шанс выпадет один раз в тысячу лет! Это как прикосновение Христа, если тебе угодно.

Я отвернулся от Прэко, чтобы не смотреть на его бегающие черные глазки.

– Это и странно… – задумчиво проговорил я.

– Что странно?

– Почему он вдруг решил открыться для прессы?

Прэко сварливо вздохнул и, дернув меня за плечо, повернул к себе.

– Да какая к черту разница? – говорил он, словно топором рубя. – Разница-то какая? Не важно, зачем он хочет тебя видеть. Пусть даже это игра. Но ты уже заведомо можешь быть к ней готов. Вспомни – когда берешь интервью: ты должен внушить человеку, что он имеет перед тобой преимущество. Он уверен, что ты в его сетях. Усыпи его бдительность еще больше. Направь каждое его слово в свою пользу и против него. Ты же это умеешь лучше всех.

– Это да, но…

Лицо Прэко украсила уродливая улыбка.

– Неужели ты потом намерен жалеть всю оставшуюся жизнь, что отказался от этого дельца? Сможешь с этим жить?

Я не ответил.

– Обязательно сходи на встречу, – сказал Прэко. – И не подведи! Вечером жду отчет…

Мы пожали руки и я отправился в главный офис Магнуса Стофеля.

– Здравствуйте, Люций, – вежливо сказала девушка в приемной. Я узнал ее по голосу.

– Очень приятно с вами познакомиться, Лилит.

– Прошу, – уклончиво сказала она, вставая, и указала на двустворчатую дверь из каменного дуба.

Дверь была испещрена ажурными узорами, являвшими некий сюжет, где человек, облаченный в солнечный свет, с небес простирает некоему рваному ангелу свою руку, которую тот охотно жмет.

– Магнус на деловой встрече в конференц-зале, он скоро подойдет.

Лилит застенчиво улыбнулась, словно смутившись.

– Может, я подожду его здесь? – вкрадчиво спросил я.

– Магнус настоял, чтобы вы подождали именно в кабинете.

Лилит посмотрела на меня слегка огорченным взглядом и открыла дверь, над которой виднелась гравировка на итальянском: «Lasciate ogni speranza voi ch'entrate». Заметив мой интерес к надписи, Лилит добродушно улыбнулась, охотно пояснив:

– Оставь надежду всяк, сюда входящий. Данте Алигьери. «Божественная комедия».

– Он – эстет?

– Он – символист. Кстати, хочу вас предупредить. Не всё то истина, что слетает с его уст.

– В смысле?

– Просто относитесь с осторожностью к его словам. Не более.

И я шагнул в кабинет Магнуса Стофеля.

Всё было строго и скупо: длинный деревянный стол, вместо кресла – резной стул, никаких шкафов и полок, серые стены.

Я взглянул в панорамное окно. Вид открывал экономическое могущество мегаполиса, разросшегося от мутного горизонта. Не знаю, сколько времени прошло, пока я заворожено любовался видом, но Магнус любезно предупредил меня о своем появлении, постучавшись в собственную дверь.

Я обернулся. Мне не верилось, что человек, стоящий передо мной, – Магнус Стофель. Среднего роста, в строгом костюме, но без галстука, и в его внешности – ничего примечательного. Он не мог запомниться с первого взгляда, поскольку вне здания офиса можно обратить на него внимание, лишь только случайно наткнувшись.

Но на всю жизнь мне в память запали его движения – выверенные, строгие, словно хорошо отрепетированные. Жесты, которым хотелось придавать некое определенное значение, сакральный смысл. Он смотрел на меня умными глазами и тонко, едва заметно усмехался уголками губ.

– Магнус Стофель, – представился он хриплым, густым голосом, сделав ко мне шаг, и почтительно протянул руку.

– Люций… – замявшись, начал я, пожав его руку, но он мгновенно, как вспышка молнии, опередил меня, с двузначной улыбкой закончив:

– Омен. Люций Брут Омен. Невероятно хорошее сочетание, не правда ли?

– Не думаю, – холодно ответил я, намереваясь отпустить его руку, однако он задержал меня, и я пояснил:

– В школе надо мной часто посмеивались, называя убийцей Цезаря.

Магнус сдержанно посмеялся и, отпустив мою руку, подошел, слегка прихрамывая, к панорамному окну.

– Я про вид, – любезно пояснил он. – Хорошее сочетание аскетизма с фундаментальным могуществом. Всё это кажется настолько вечным. Вы никогда не замечали, что сдержанность и легкая грубость формы всегда связана с могуществом? Вспомнив, например, архитектуру канувшего в истории Рима: сдержанность, лаконичность, строгость. А ведь когда-то всё это символизировало действительное могущество, но не банальный раздутый пшик, украшенный стразами и пышными мифами призрачного демократизма.

Магнус повернулся ко мне.

– Но ничего не попишешь, – лукаво усмехнулся он, разведя руками, словно был замешан в падении Рима. – Империи рождаются и умирают. Как и люди.

Магнус неспешно обошел меня и чинно сел на свое место, достал из стола небольшую шкатулку, из которой извлек трубку, набил ее табаком и закурил, пуская сизый, маслянистый дым. Табак резко бил в нос крепким ароматом.

– Вас что-то смутило – верно? – спросил он.

– Да. Почему ваш кабинет не на самом верху?

– То есть ближе к небесам? Боже упаси! Чем выше от земли, тем дальше от ее проблем и тем больнее падать с такой-то высоты. Мне это так знакомо, знаете ли! Но я не бегу от проблем. Присаживайтесь, – радушно предложил он.

Я настороженно сел напротив.

– Итак, – сказал он важно. – Вы здесь. Один маленький шаг для журналиста, но огромный шаг для журналистики.

Он зажал трубку зубами.

– Вы хотели обо мне написать. Но о чём, позвольте узнать? Что вас во мне так привлекло? Ведь риск, на который вы решились, надеюсь, оправдан?

Он испытующе посмотрел на меня.

– Чем вы занимаетесь? – холодно спросил я.

– Неужели вы не знаете?

– Нужно же с чего-то начать.

– Верно. Что ж. Я торгую смутными контрактами на будущее.

– То есть воздухом, – усмехнувшись, сказал я, желая поддержать шутку.

– Вы мне нравитесь, – слегка прищурился он и смело затянулся. Табак в чашечке трубки мягко зашуршал.

– Чем?

– Люблю успешных людей, поскольку они получают всё самое лучшее. Поэтому несправедливо обойти вас стороной. Мы – хищники, Люций, мы добиваемся успеха, а потом забываем его, чтобы достичь нового. Поэтому вы здесь – с нами.

– С вами?

– Просто фигура речи. Вы меня достаточно напугали, Люций. Честно. Как только я услышал, что такой человек, как вы, намерен написать обо мне, у меня мурашки забегали по коже. Неужели хотите раскрыть все мои тайны?

– Почему бы и нет? – тонко улыбнулся я. – У вас же есть тайны?

– Дьявольское количество. Я даже прямо сейчас готов поделиться с вами одной из них. Но только никому не говорите – идет?

– Разумеется.

– Я купил себе церковь. Хожу туда каждую неделю – помолиться. Это успокаивает. Забываешь обо всём. Даже о том, о чем не следует забывать.

– Я сохраню это в тайне.

Магнус кивнул, глухо засмеявшись.

– Вы хотели обо мне написать, и я даю вам такую возможность. Проживите со мной несколько дней моей настоящей жизни. Там, здесь, в общем – где придется. А потом и подумаете, что обо мне писать.

– В чем подвох?

– Все мы смотрим не на то и не туда. Поэтому и не всматриваемся в суть происходящих вещей. Я же предлагаю вам изучить всё, скажем, изнутри. Прочувствовать собственной шкурой. Ведь ставки должны расти – верно?

Магнус протянул мне руку, вперив в меня немигающий взгляд.

– Ну как – вас устраивает такая сделка?

– А взамен, я так полагаю, моя душа, – сказал я, вызвав у него улыбку.

– Всё зависит от вас, – добродушно кивнул он, подмигнув мне.

И я пожал ему руку. Он стремительно поднялся и направился к двери.

– Идемте! Поедем в мою усадьбу и обмоем этот чертов бизнес. Довольно вам уже рыться в никчемных жизнях богатых простолюдинов. Я вам найду компанию поинтереснее.

ЧАСТЬ II

Мы прогуливались по его роскошной усадьбе перед ужином в ожидании приезда гостей. Шли неспешно по террасе мимо ухоженных садов, расцветших яркими бутонами.

– Вот вы журналист, – говорил Магнус. – Знаете всё и обо всех и даже больше. А что вы думаете о нашем мире людском?

– Что за вопрос?

– Скажи мне, что ты думаешь о нашем мире, и я скажу тебе, кто ты. Обычное желание узнать немного больше о собеседнике. Разве нет?

– Я не думал над этим.

– Очень напрасно, дорогой друг. Очень напрасно. Ведь вы в нем так или иначе живете. Я вам помогу. Знаете, как у классика: «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры».

– Банально, – возразил я.

– Правда сама по себе банальна. Поэтому ее так не любят. Не зря же столько людей с неподдельным интересом читают ваш журнал. Не примите на свой счет.

– И не думал.

– Но, возвращаясь к цитате, я бы сказал немного иначе: «Весь мир – песочница, и люди в ней – игрушки». Кстати, вы любите классику?

– Нет. Классических книг я не читаю. И вам особо не советую. Поверьте человеку, который прошел через факультет журналистики. Там я подробно изучал всю эту муть.

– Отчего же у вас такая неприязнь к так называемым нетленным произведениям?

– Разве в них есть что-то хорошее? Все эти умудренные классики литературы наперебой толковали, что всё вокруг несказанно плохо, что мы плохие и что будущее у нас еще хуже, чем мы сами. А они, видимо, были такими белыми и пушистыми. В общем – сплошная безысходность и апатия. Это ли мне нужно в жизни?

Магнус сдержанно рассмеялся и похлопал меня по плечу.

– Я скажу вам кое-что. Если человеку книга говорит, мол, всё вокруг плохо, и он после этого думает, что ничего уже не изменить и что у всех просто судьба такая, то выход у него в таком случае только один – пойти куда-нибудь и пустить себе пулю в голову, чтобы избавить мир от своей глупости…

Он на мгновение задумался.

– …Хотя, признаться честно, я тоже не люблю людей, которые читают классику.

– И почему же?

Магнус на меня внимательно посмотрел.

– Да ценности у них другие.

После его ответа я долго пытался понять, что он имеет в виду. С другой стороны, подумал я, какая разница в том, что Магнус мог вкладывать в эти слова?

Вскоре мы подошли к открытому гаражу, где стояли раритетные автомобили, сверкающие глянцем зеркальной полировки. Я прекрасно знал, что на таких завидных машинах почти никогда не ездят – их покупают за набитые деньгами мешки, чтобы просто хранить у себя в гараже, словно бесполезную коллекцию бабочек всех видов и мастей.

Некоторые из этих моделей я сразу же узнал. Это были воистину мускулистые машины, о которых я давно мечтал. Я подошел к одной из них и с жадным интересом осмотрел ее.

– Сильная вещь, – отметил я, заглядывая в салон.

Магнус усмехнулся, пройдясь вдоль машины и равнодушно ведя по ней рукой.

– Сила… – проговорил он задумчиво. – Сила, дорогой Люций, заключается в способности избавиться от какой-либо ответственности. Вот я, к примеру, тот, кто избавлен от нее изначально. Я могу делать всё на свое усмотрение, а вот вам всегда будут давать по рукам. И человечество уже давно смирилось с этим, потому что эта схема работает, она традиционна и она комфортна для всех. Хотите, я всё же нарисую вам действительную картину мира?

– А вы ее, я так понимаю, хорошо знаете, если столь уверенно заявляете, что она действительна? – Я думал, что ему не понравится мой вопрос, и было уже пожалел, что задал его, однако Магнус весело улыбнулся, ответив:

– Лучше всего устройство мира знает тот, кто стоит в нем у истоков зла.

– И что же это за исток такой. – Я усмехнулся.

– Финансы. Очевидно же, что они никогда добром не щеголяли. Ну, так что ж – хотите?

– Разумеется.

– Ваше пресловутое человечество (человечеством я называю скопище млекопитающих, потому что сливки общества всегда относят себя к богоносным серафимам) находится между двумя мощными силами. Вы, как масло между сочным куском мяса и довольно изысканным хлебом. Наверху – диктатура утопии, которая требует от человека слишком многого. Человеку непосильно выполнять все эти требования – это противно его природе. Человека нельзя избавить от склонности к греху точно так же, как нельзя из льва сделать вегетарианца. Внизу находится либеральная, свободная ниша, которая с упоением воспевает человеческие слабости и воспаленные желания. И защищается всё это свободой выбора свободной личности. Мерзость. Эта личность, противником которой я ни в коем случае не являюсь, должна быть сугубо индивидуальной и не похожей на остальных. Даже если эта индивидуальность проявляется лишь в свинском поведении. Но человек свободен. Его мораль, его нравы, его поведение и желания защищаются и отстаиваются в полной мере.

– То есть вы за либеральный низ.

– А почему нет? Зачем городить из человека некий мученический образ и терзать его соблазнами? Хочет человек спать с десятилетней девочкой – да ради бога! От этого никто не пострадает. А даже если и пострадает, то что? Нас семь миллиардов на земле живет! Да убей ты хоть миллион – баланс в природе от этого никуда не рухнет. А рай огражден очень не хилым визовым режимом. Чтобы туда попасть – нужно положить на алтарь бессмысленных мучений всю свою жизнь. И не дай бог, если где-нибудь ты хоть немного оступишься и своим забитым благодетелью разумом не заметишь этого – то хрен ты пройдешь этот какой-то и без того непроходимый VIP-контроль. Человек изначально заточен таким образом, что практически не способен туда попасть. Но хочет. Причем на правах раба, обратите внимание.

– Люди просто хотят быть свободными, – сказал я.

– Действительно. При этом в понятие «свобода» никто не вкладывает такие явления, как честный и справедливый труд или стремление к чистому, очищающему душу человеческую искусству. Свобода для человека – это удовольствие ради дешевого удовольствия в большом количестве и совершенно безнаказанно. Ты можешь убивать, а можешь миловать; ты можешь грабить, а можешь осыпать золотом. Причем разницу между этими вещами люди сегодня понимают всё меньше и меньше.

– В каком смысле? – спросил я.

– Человечество морально вымирает, дорогой друг. Раньше люди смотрели на картину мира с дуалистической точки зрения: они видели эту картину в черных и белых красках; зло и добро для них являлись весьма важными явлениями, двумя мощными измерительными категориями, своего рода «плюс» и «минус» математики. Но вы же, надеюсь, понимаете, что подобный взгляд на мир довольно узок. Нельзя всё делить сугубо на плохое и хорошее, доброе и злое. Ведь убить человека – зло. Но убить, защищая семью или любимого человека, – зло ли? Поэтому следующим шагом мировоззрения человечества должно было стать нечто более рациональное, нечто более объемное, более сложно и многогранное. Но при этом более глубокое, что-то такое, что охватывает вопросы шире и со всех сторон, открывая новые смыслы.

Магнус внимательно посмотрел на меня.

– А что мы видим сейчас? – усмехнувшись, задался он вопросом. – Человечество полностью ушло от дуалистической формы воззрений, но не шагнуло вперед. У современного человека полностью размыты какие-либо моральные границы. Для него всё хорошо, что не плохо. А не плохо для него то, что его не касается. По факту же, допустимо всё то, что не убивает, а всё остальное является естественной нормой, которую готовы защищать даже законом. И не важно, что эта норма узаконивает совершенно аморальные и отвратительные вещи.

Он уперся руками в капот машины, глядя на меня черными глазами.

– И в итоге в человеке не осталось даже примитивного деления на черное и белое. Он теперь видит всё в одной серой краске. И вот с этим багажом человечество намерено идти в светлое будущее. Но оно будет как бы продвигаться вперед, но с каждым шагом уходить всё дальше назад.

– Думаю, – вмешался я, – здесь уместны три вечных вопроса: что делать? куда идти? и кто виноват?

Магнус лукаво усмехнулся и побрел вокруг машины.

– Я думал над этим. Думал над этим, как сценарист нашей действительности. И я знаю ответы на все эти вопросы. А кому они нужны?

– Допустим, мне.

– Человечеству для продвижения вперед просто необходимо вернуться к опыту прошлого, к простым, но рабочим схемам понимания мира. А иначе всё кончится такой войной, после которой человечество уже никогда не очухается. Это война всех против всех.

– Не любите вы людей, – отметил я.

– Боже упаси! – отмахнулся Магнус. – Это единственное существо на свете, которое я способен безответно любить. И чем сильнее эта любовь, тем яростнее она убивает непосредственно сам источник этой любви.

– Но вы говорите так, словно отрицаете в роде людском человечность. А она всегда…

– Человечность! – засмеялся Магнус. – Я определяют степень человечности по достижениям рода людского. И самый шумный пик заслуг этого рода ознаменован карательной вспышкой гуманного очищения всего вокруг. Мощностью в сотни мегатонн. Прекрасно, не правда ли?

– А зачем судить всё человечество по достижениям всего нескольких человек?

– Я никогда и никого не сужу. Готов оправдать любого. А к слову о человечестве, то… «Худших везде большинство», как говаривал Биант Приенский, наш древнегреческий товарищ и друг. Толпу судят по самому худшему в ней. Тем более, не нужно изучать всех представителей крысиного потомства, чтобы понять, что крыса – вредитель.

– Забавно, – отметил я. – Вы говорите о размытости моральных и нравственных границ. И говорите об этом с неким упреком. А разве эти границы есть у людей влиятельных и властительных, вроде… – Я задумался.

– Меня, – подсказал Магнус, тонко улыбнувшись. – Да, но они совсем другие. Они позолочены и не умещаются в рамках низменных границ обычных людей. Вы можете сказать, что я в некоторой степени презираю их, но разве я не имею на то право? Вы вообще когда-нибудь обращали внимание на то, что презрение к обычным людям со стороны богатых гораздо более преступное явление, нежели лютое презрение этих же людей друг к другу?

– Я не презираю богатых, – соврал я.

– Конечно. Вы же надеетесь быть среди них. А когда окажитесь, то не захотите испытывать презрение к самому себе – ближайшие несколько дней.

Он вдруг посмотрел на часы.

– Вот и наши гости прибыли.

В его усадьбу были приглашены две молодые женщины, видимо, сестры, и адвокат Магнуса – Стеллион Альбум, прибывший с женой Хостией. Магнус познакомил нас, мы пожали руки.

– Это – лучший адвокат, вероятно, во всей вселенной, – говорил он. – В самом аду такого не найдете – ручаюсь.

– Да брось ты, – отмахнулся Стеллион, однако глаза его заблестели.

– Нет-нет! – усмехнулся Магнус, похлопав его по спине. – Большая удача найти иголку в стоге сена, не правда ли! Свободы неуклонно нарастают, а вместе с ними и множится количество адвокатов с недешевыми судьями.

Стеллион, уходя от этого разговора, спросил Магнуса:

– Ты смотрел последний бой?

– А, эти твои адвокатские приемчики, – лукаво улыбнулся Магнус, погрозив Стеллиону пальцем. – Что ж. Конечно же смотрел. Всё прошло так, как я и говорил. А вы, Люций, любите бои?

– Бои?

– Бокс, например, или смешанные единоборства.

– Зрелищно.

– Более чем. Люблю смотреть, как люди давят друг друга за деньги.

Мы сели за стол. Лилит охотно села рядом со мной, напротив – Стеллион с супругой, а во главе стола – Магнус, возле которого две обворожительные дамы вились кошками, как перед хозяином. Пока мы ожидали ужин, Магнус и Стеллион обсуждали какие-то дела, время от времени они переходили на латынь, словно два ученых врача, поэтому уловить суть разговора для меня было невозможно. Вследствие этого я занял позицию наблюдателя и не вмешивался.

Магнус и Стеллион, обменявшись парой фраз на латыни, беспечно засмеялись.

– Да ты шутишь, Мефи! – весело воскликнул Стеллион, утирая слезы с глаз.

Я осторожно наклонился к Лилит, тихо спросив ее:

– Мефи?

– Так Магнуса зовут друзья, – улыбчиво пояснила она, наклонившись ко мне ближе, и я почувствовал ее живой, теплый аромат. – Близкие друзья.

– А как ты его зовешь?

– Pater. То есть отец.

Я застыл, задержав на ней испытующий взгляд, и она понимающе усмехнулась.

– Я не единственный его ребенок.

– И много у него детей?

– Очень.

– «Очень» – понятие растяжимое.

– Сам скоро всё поймешь. Мы все, в какой-то мере, его дети.

Неспешно отстранившись от меня, она выразительно подмигнула и отвернулась, положила подбородок на сплетенные пальцы, вновь заинтересовавшись разговором отца и адвоката.