Текст книги "Англичанка"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

3
Иерусалим

В самом сердце Иерусалима, недалеко от улицы Бен-Йехуда, проходила узкая тенистая улица Наркис. Жилой дом номер 16 в высоту имел всего три этажа и частично скрывался за прочной известняковой стеной и исполинским эвкалиптом в палисаде. Самая верхняя квартира отличалась от нижних только тем, что некогда служила явкой тайным агентам Государства Израиль: просторная гостиная, опрятная, снабженная самыми современными удобствами кухня, скромная столовая и две спальни. Меньшую из спален – детскую – старательно переделали в студию профессионального художника, хотя Габриель по-прежнему предпочитал работать в гостиной. Прохладный ветерок, влетавший сквозь распахнутые застекленные двери, уносил с собой вонь растворителя.

В нужных и тщательно выверенных пропорциях – как учил в Венеции художник-реставратор маэстро Умберто Конти – он смешал ацетон, спирт и дистиллированную воду. Это сильное средство запросто снимало слои грязи, старый лак, не причиняя, однако, вреда оригинальной работе художника. Габриель смочил в растворителе ватный тампон и промокнул им выпяченные груди Сусанны. Отвернувшись в сторону, девушка не видела, как из-за садовой ограды двое похотливых деревенских старейшин следят за ее купанием. Как бы ни хотел Габриель, не терпевший издевательств над женщинами, вмешаться и спасти несчастную от грядущей беды: ложных обвинений, суда и смертного приговора, – ему оставалось счищать слои грязи; у него на глазах пожелтевшая кожа Сусанны становилась ослепительно белой.

Когда тампон стал совсем грязный, Габриель спрятал его в герметичный флакон – чтобы не вонял. Смяв еще кусок ваты, он глазами пробежался по полотну. И хотя авторство приписывали всего лишь последователю Тициана, нынешний владелец картины – известный лондонский галерист Джулиан Ишервуд – был убежден, что картина принадлежит кисти самого Якопо Бассано. К тому же мнению пришел и Габриель: в технике мазков прослеживалась рука мастера. Особенно в том, как он прописал фигуру Сусанны. Стиль Бассано Габриель успел хорошо изучить, пока был подмастерьем и когда реставрировал очень ценное полотно для одного коллекционера в Цюрихе. А перед тем как уехать оттуда, убил человека по имени Али Абдель Хамиди, недалеко от реки, в сыром переулке. Хамиди, крупный палестинский террорист, чьи руки были по локоть в крови израильтян, прикидывался драматургом. Вот и смерть Габриель устроил ему достойную литературных притязаний.

Габриель промокнул тампон в растворителе и хотел уже продолжить работу, однако тут с улицы долетел знакомый рев мощного автомобильного мотора. Габриель вышел на террасу и слегка приоткрыл парадную дверь. Спустя мгновение рядом с ним на деревянном стуле уже сидел Ари Шамрон: брюки цвета хаки, «оксфордская» рубашка и порванная на плече кожаная куртка. В уродливых очках отражался свет галогенных ламп из мастерской Габриеля. На испещренном глубокими морщинами лице застыло брезгливое выражение.

– Уже с улицы чуется вонь твоей химии, – пожаловался Шамрон. – Боюсь представить, что она сотворила с тобой за все эти годы.

– Работа на тебя губит сильнее, – ответил Габриель. – Удивительно, как я еще кисть в руке держу.

Габриель вернулся к работе, нежно очищая Сусанну. Шамрон хмуро взглянул на часы в корпусе из нержавеющей стали – так, будто те сбились.

– Что-то не так? – спросил Габриель.

– Да вот жду, пока предложишь мне чашечку кофе.

– Ты прекрасно знаешь, где у меня что лежит. Считай, поселился здесь.

Шамрон пробормотал на польском что-то о неблагодарных детях, поднялся на ноги и, тяжело опираясь на трость, отправился в кухню. Воды из-под крана в чайник он еще налил, зато перед многочисленными кнопками и реле на плите растерялся. Ари Шамрона дважды назначали на пост директора израильской разведки, а до того он успел поработать оперативником и заслужить множество наград. Зато теперь, в преклонном возрасте, он едва мог обслужить себя сам. Кофеварки, тостеры, блендеры – новомодные бытовые приборы оставались для него тайной. Джила, его больная супруга, частенько подшучивала: мол, оставь великого Ари Шамрона наедине с бытовыми приборами, и он, даже заваленный продуктами, помрет с голоду.

Наконец Габриель зажег конфорку и вернулся к полотну. Шамрон, покуривая, встал в дверях гостиной, и вскоре запах турецкого табака перебил острую вонь растворителя.

– Потерпеть не мог? – спросил Габриель.

– Нет, не мог.

– Что ты делаешь в Иерусалиме?

– Премьер-министр хотел поболтать со мной.

– Правда?

Шамрон сердито взглянул на Габриеля сквозь сизое облако табачного дыма.

– Тебя удивляет, что премьер-министр хочет поговорить со мной? Почему?

– Потому что…

– …я стар и не пригоден для дела? – перебил его Шамрон.

– Ты неблагоразумный, нетерпеливый и порой нерациональный, но для дела пригоден будешь всегда.

Шамрон согласно кивнул. С возрастом он научился видеть в себе недостатки, пусть и тратил на это время, за которое мог бы их исправить.

– И как он? – спросил Габриель.

– По-старому.

– О чем говорили?

– Беседа вышла откровенной и разносторонней.

– То есть вы рассорились?

– Я в жизни кричал только на одного премьера.

– На которого? – с искренним любопытством поинтересовался Габриель.

– На Голду,[1]1
  Голда Меир (1898–1978) – пятый премьер-министр Израиля.


[Закрыть] – сказал Шамрон. – На следующий день после теракта в Мюнхене. Я говорил, что пора менять тактику, надо терроризировать террористов. Дал ей список целей – людей, которых надлежало уничтожить. Голда и слышать меня не хотела.

– И ты наорал на нее?

– Не лучший момент в моей жизни.

– А она что?

– Конечно же, орала в ответ. Правда, потом прониклась моим ходом мысли, и я представил ей второй список – имена юношей, которых мы собирались послать на выполнение миссии. Все они согласились без колебаний. – Помолчав, Шамрон добавил: – Все, кроме одного.

Габриель молча убрал грязный кусочек ваты в герметичную банку. И если от запаха растворителя можно было избавиться, то воспоминаний о первой встрече с человеком по прозвищу Memuneh – «Ответственный за все» – было не спрятать, не запереть. Все произошло в нескольких сотнях ярдов отсюда, в кампусе Академии искусств и дизайна Безалель. Габриель вышел из аудитории, где читали лекцию о творчестве Виктора Франкеля, знаменитого немецкого экспрессиониста (а заодно и его деда по материнской линии). Шамрон ждал его на краю пропеченного солнцем внутреннего двора: человек-гвоздь, в страшных очках; его зубы напоминали капкан. И как всегда, он хорошо подготовился. Шамрон знал, что Габриель вырос в унылой деревушке в Изреэльской долине и терпеть не мог копаться в земле. Знал, что мать Габриеля – талантливая художница – выжила в концлагере Биркенау, но проиграла в борьбе с раком, сожравшим ее изнутри. Что первый язык Габриеля – немецкий, и что на нем он разговаривает во сне. Все это Шамрон почерпнул из досье, папку с которым держал в желтых от никотина пальцах.

– Операцию назовем «Гнев Божий», – сказал он тогда. – Дело не в правосудии, мы просто мстим. За жизни одиннадцати человек, невинно убиенных в Мюнхене.

Габриель посоветовал Шамрону найти кого-нибудь другого.

– Не нужен мне другой, – ответил тот. – Мне нужен ты.

Следующие три года Габриель и остальные участники операции «Гнев Божий» выслеживали свои цели и методично уничтожали их по всей Европе и Ближнему Востоку. Габриель, вооруженный «береттой» двадцать второго калибра – тихим, идеально подходящим для стрельбы с близкого расстояния пистолетом, лично убил шестерых членов «Черного сентября». Если удавалось, он стрелял в них ровно одиннадцать раз, по одной пуле за каждого погибшего в Мюнхене израильтянина. Домой он вернулся, буквально постарев лет на двадцать: виски его поседели. Не в силах больше творить собственные картины, он отправился в Венецию обучаться искусству реставрации. Отдохнув же, вновь поступил на службу к Шамрону и за последующие годы выполнил несколько самых громких дел в истории израильской разведки. Наконец, после многих лет скитаний, он вернулся в Иерусалим. Никто так не обрадовался его возвращению, как Шамрон, который любил Габриеля как родного сына и в квартире на улице Наркис вел себя как дома. Когда-то, может, Габриель и прогнулся бы под давлением постоянного присутствия Шамрона, но не теперь. Ари Шамрон вечен, зато сосуд его души – нет.

Ничто так не губило его здоровье, как бесконечное курение. К табаку молодой Шамрон пристрастился еще в Восточной Польше, а на войне за независимость Израиля привычка усугубилась. И вот, рассказывая о встрече с премьер-министром, Ари Шамрон чиркнул колесиком старенькой «зиппо» и прикурил очередную вонючую сигарету.

– Премьер-министр, как всегда, на грани, даже чуть ближе к срыву, чем обычно. Не без причины. Великое арабское восстание ввергло в хаос весь регион. Иранцы как никогда близки к исполнению мечты о реализации ядерной программы. Еще немного – и они получат иммунитет, нашим войскам уже не удастся вмешаться без помощи американцев. – Шамрон захлопнул крышку зажигалки и взглянул на Габриеля, который все это время работал над картиной. – Ты меня слушаешь?

– Ловлю каждое твое слово.

– Докажи.

Габриель повторил его речь слово в слово, и Шамрон улыбнулся. Безупречную память Габриеля он всегда считал одним из главных достоинств своего протеже. Шамрон повертел в пальцах зажигалку: два оборота вправо, два – влево.

– Беда в том, что президент Америки не намерен вводить каких-либо строгих ограничений. Он лишь говорит, что не позволит иранцам создать ядерное оружие. Это заявление бессмысленно, если у иранцев будет возможность создать оружие в кратчайшие сроки.

– Прямо как японцы.

– Японцами не правит безумное шиитское духовенство. Если президент США проявит беспечность, то за свою карьеру добьется двух больших свершений: ядерный арсенал Ирана и восстановление исламского халифата.

– Добро пожаловать в постамериканский мир, Ари.

– Вот потому-то я и считаю, что глупо вверять нашу безопасность заботам Америки. Впрочем, это не единственная головная боль премьер-министра, – добавил Шамрон. – У генералов нет эффективного плана атаки, чтобы одним ударом уничтожить все ядерные объекты Ирана. А с бульвара Царя Саула, где заправляет твой друг Узи Навот, уверяют премьер-министра, дескать, одностороннее нападение на персов станет катастрофой библейского масштаба.

На бульваре Царя Саула находился штаб израильской разведки: подставная организация с таким длинным и незапоминающимся названием, что никто бы не догадался о ее истинном назначении. Даже агенты в отставке вроде Габриеля и Шамрона называли ее просто «Контора», и никак иначе.

– Узи ежедневно имеет дело с потоками сырых разведданных, – напомнил Габриель.

– Да и ты тоже. Видишь, конечно, не все, – поспешил добавить Шамрон, – но достаточно, чтобы сказать, как ошибается Узи в расчетах.

– Да уж, математика – далеко не конек Узи. Зато, работая в поле, он ни разу не ошибался.

– Ему просто не выпадало шанса рискнуть и ошибиться. – Шамрон молча посмотрел, как ветер колышет ветви эвкалипта в палисаде. – Я всегда говорил: карьера без споров с коллегами – не карьера. Я свое отспорил, да и ты тоже.

– Мои шрамы – тому подтверждение.

– Как и награды, – напомнил Шамрон. – Премьер-министр боится, что Контора чересчур осторожничает, когда дело касается Ирана. Да, мы внедрили в их компьютеры вирусы, уничтожили нескольких ученых-ядерщиков… Ничего из ряда вон, а премьер ждет от Узи очередного «Шедевра».

«Шедевром» назвали совместную операцию израильских, американских и британских спецслужб, в результате которой было уничтожено четыре иранских объекта по обогащению урана. Ее провернули в смену Узи Навота, однако в кулуарах «Шедевр» считался одним из подвигов Габриеля.

– «Шедевры» как горшки не лепятся, Ари.

– И то верно, – согласился Шамрон. – Правда, я всегда считал, что нужных обстоятельств нельзя дожидаться. Их надо самому создавать. Премьер-министр придерживается того же мнения.

– Он что, разуверился в Узи?

– Пока еще не совсем.

– А что ты ему ответил?

– Выбор был невелик: я сам рекомендовал Узи на пост директора.

– То есть благословил его?

– Условно.

– Это как?

– Напомнил премьер-министру, что человек, которого я бы точно рекомендовал, не заинтересован в назначении. – Шамрон медленно покачал головой. – Ты единственный агент за всю историю нашей разведки, отвергший предложение возглавить Контору.

– Всегда бывает первый раз, Ари.

– То есть ты еще можешь передумать?

– Ты за этим приехал?

– Нет, решил, что ты обрадуешься моей компании, – сострил Шамрон. – А еще мы с премьером подумали: не согласишься ли ты протянуть руку помощи одному из наших ближайших соратников?

– Которому?

– К нам нагрянул Грэм Сеймур. Хочет перемолвиться с тобой словечком.

Габриель обернулся к Шамрону и, немного помолчав, спросил:

– О чем?

– Мне он сказал только, что дело срочное. – Шамрон подошел к мольберту и сощурился на древний холст. – Совсем как новая.

– Для того и работаю.

– Не мог бы ты и со мной то же проделать?

– Прости, Ари. – Габриель погладил Шамрона по изборожденной морщинами щеке. – Ты давно не подлежишь ремонту.

4
Гостиница «ЦАРЬ ДАВИД», Иерусалим

Днем 22 июля 1946 года подпольная организация «Иргун» взорвала заложенную в гостинице «Царь Давид» бомбу. Гостиница тогда служила штабом британских сил в Палестине. Теракт стал местью за арест нескольких сотен борцов за независимость Израиля; погиб девяносто один человек, в том числе двадцать восемь британских подданных, проигнорировавших призыв к эвакуации. Осуждаемый во всем мире, взрыв тем не менее оказался одним из самых эффективных актов политического насилия: не прошло и двух лет, как британцы покинули Палестину, позволив осуществиться некогда несбыточной мечте сионистов – о современном Государстве Израиль.

Среди тех, кому посчастливилось выжить, был молодой офицер британской разведки Артур Сеймур, ветеран одной секретной военной программы, недавно переведенный в Палестину следить за израильским подпольем. В момент взрыва ему полагалось быть у себя в кабинете, в гостинице, но он опаздывал на несколько минут, возвращаясь со встречи с информатором в Старом городе. Минуя Ворота Яффы, Сеймур услышал грохот взрыва и с ужасом увидел, как обвалилась часть здания. Этот образ преследовал Сеймура всю жизнь, повлиял на будущую карьеру. Питающий жгучую ненависть к израильтянам и бегло говорящий на арабском, он завязал опасно близкие связи со многими врагами Израиля. Часто бывал при дворе египетского президента Гамаля Абдель Насера, а некогда еще и восхищался молодым палестинским революционером Ясиром Арафатом.

Несмотря на проарабское настроение Артура Сеймура, в Конторе его считали одним из самых способных агентов МИ-6 на Ближнем Востоке и немало удивились, когда его единственный сын Грэм предпочел блестящей карьере в Секретной разведывательной службе работу в МИ-5, Службе безопасности. В начале карьеры Сеймур-младший служил контрразведчиком, выявляя агентов КГБ в Лондоне. Позже – после падения Берлинской стены и подъема исламских фанатиков – его назначили шефом контртеррористического отдела. Теперь, став замдиректора МИ-5, он был вынужден полагаться на богатый опыт работы в обеих отраслях: российских шпионов в Лондоне развелось больше, чем в самый разгар холодной войны, а благодаря ошибкам, что совершало одно правительство за другим, Соединенное Королевство стало приютом для нескольких тысяч исламистов и боевиков из стран арабского мира и Азии. Сеймур называл Лондон Кандагаром-на-Темзе и всерьез беспокоился, что родина скатывается к краю цивилизационной бездны.

И хотя Сеймур-младший разделял страсть отца к чистому шпионажу, он не унаследовал ни капли отвращения к Государству Израиль. Напротив, под его руководством МИ-5 установило тесные связи с Конторой и конкретно с Габриелем Аллоном. Вдвоем они считали себя членами тайного братства, что берется за грязные дела, от которых отказываются другие, и пеклись о последствиях. Они сражались друг за друга, лили кровь, а порой и убивали. Габриель и Грэм сблизились, как только могут сблизиться шпионы двух враждующих стран – то есть не доверяли друг другу лишь самую малость.

– Хоть кто-нибудь в этой гостинице не знает тебя? – спросил Сеймур, пожимая Габриелю руку как совершенно незнакомому человеку.

– Девушка на ресепшене подумала, что я приехал на бар-мицву[2]2
  Букв.: «сын заповеди» (ивр.); в иудейской традиции обряд инициации, когда мальчик, достигший тринадцатилетнего возраста, становится религиозно совершеннолетним.


[Закрыть] к Гринбергам.

Сеймур сдержанно улыбнулся. Оловянный цвет волос и крепкая челюсть придавали ему вид хрестоматийного британского колониста, человека, что решает важные вопросы и никогда не предлагает чаю.

– Здесь поговорим или выйдем? – спросил Габриель.

– Выйдем.

Они присели за столиком на террасе: Габриель – лицом к гостинице, Сеймур – к стенам Старого города. Стрелки часов едва перевалили за одиннадцать, обозначив передышку между завтраком и обедом. Габриель выпил чашечку кофе, тогда как Сеймур решил основательно подкрепиться. Его жена готовила много и отвратительно, поэтому Сеймур трапезе на борту самолета только порадовался, а уж поздним завтраком в гостинице – пусть и приготовленным на кухне «Царя Давида» – решил насладиться от души. Как и видом Старого города.

– Ты, наверное, не поверишь, – начал он, принимаясь за омлет, – но я первый раз на твоей земле.

– Отчего же, верю, – ответил Габриель. – Все есть в твоем досье.

– Занимательное чтиво?

– Так себе, если учесть, сколько твои на меня нарыли.

– Разве могло быть иначе? Я лишь скромный работник Службы безопасности Ее Величества. Зато ты – легенда. В конце концов, – перешел на шепот Сеймур, – не так много шпионов могут похвастаться тем, что спасли мир от апокалипсиса.

Габриель глянул через плечо и пристально посмотрел на золотой «Купол скалы», третью по значимости мусульманскую святыню, – та сияла в ослепительных лучах иерусалимского солнца. С полгода назад он обнаружил заложенную на глубине ста шестидесяти семи футов под Храмовой горой бомбу. Сдетонируй она, и обрушилось бы все плато. Попутно Габриель наткнулся на двадцать два столпа Первого Иерусалимского Храма, доказав таким образом, что описанное в «Книгах царей Израилевых» и «Летописях царя Давида» место – древнее иудейское святилище – существовало на самом деле. Самого Габриеля в прессе в связи с важным открытием ни разу не упомянули, зато в кругу западных разведслужб он прославился. Не забыли и того, как друг Габриеля – известный археолог-библеолог и оперативник Конторы Эли Лавон – чуть не погиб, спасая столпы от разрушения.

– Тебе чертовски повезло, что бомба не взорвалась, – заметил Сеймур. – В противном случае через пару часов у ваших границ собралось бы несколько миллионов мусульман. И уж тогда…

– …погасли бы огни отчаянного проекта под названием Государство Израиль, – закончил за него Габриель. – Чего, собственно, и добивался Иран вкупе со своими шавками – «Хезболлой».

– Я не в силах даже вообразить, каково было тебе обнаружить столпы.

– Если честно, Грэм, я не успел насладиться видом. Спасал Эли.

– Как он, кстати?

– Два месяца провалялся в госпитале, теперь как новенький. Вернулся в строй.

– Он по-прежнему в Конторе?

Габриель покачал головой.

– Роется в тоннеле под Западной стеной. Хочешь, могу устроить частную экскурсию. Да что там, тайный проход под Храмовую гору покажу!

– Вряд ли мое правительство одобрит. – Сеймур умолк, дожидаясь, пока официант подольет им свежего кофе. Затем произнес: – Выходит, слухи не врут?

– Какие такие слухи?

– О возвращении блудного сына. Занятно, – печально улыбнулся он, – ведь я всегда думал, что ты до конца жизни будешь бродить по скалам Корнуолла.

– Да, там красиво, но Англия – твой дом, Грэм, не мой.

– Порой и мне там не живется. Мы с Хелен купили виллу в Португалии. Вскоре я, как и ты, отправлюсь в изгнание.

– Как именно скоро?

– Пока еще ничего не решено, однако все хорошее когда-нибудь да заканчивается.

– Карьеру ты сделал просто великолепную, Грэм.

– Правда? В моем деле трудно наслаждаться победами. Нас ведь оценивают по тому, чего не случилось: по секретам, которых не выкрали, по домам, которые не взорвали… Мне на хлеб зарабатывать скучно.

– Что же ты забыл в Португалии?

– Хелен будет травить меня экзотической кухней, а я стану писать бездарные пейзажики акварелью.

– Не знал, что ты увлекаешься живописью.

– Были причины скрывать свои хобби. – Сеймур хмуро посмотрел на Старый город, словно такой вид ему ни за что не отобразить на бумаге. – Если бы отец узнал, что я встречаюсь с тобой, он бы в гробу перевернулся.

– Так зачем ты приехал?

– Надеялся, что ты поможешь отыскать кое-что для одного моего друга.

– Имя у твоего друга есть?

Вместо ответа Сеймур открыл атташе-кейс и достал из него фотографию восемь на десять, снимок привлекательной молодой женщины: она смотрела прямо в камеру, сжимая в руке выпуск «Интернэшнл геральд трибьюн» трехдневной давности. Фото он протянул Габриелю.

– Мадлен Хэрт? – спросил тот.

Кивнув, Сеймур вручил ему лист формата А4, на котором шрифтом «сансериф» было напечатано одно-единственное предложение:

У вас семь дней – после девчонка умрет.

– Черт, – прошептал Габриель.

– Похоже, мы влипли.

***

Волей случая Грэма Сеймура поселили в том же крыле гостиницы, которое рухнуло во время взрыва в 1946 году. Даже номер дали на одном этаже с кабинетом, где работал Артур Сеймур в дни упадка Британского мандата, – только чуть дальше по коридору. На ручке так и висела табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ», повешенная Грэмом, а еще пакет со свежей прессой: «Иерусалим Пост» и «Хааретц». Сеймур провел Габриеля в номер и, убедившись, что в его отсутствие никто не входил, включил ноутбук и вставил в DVD-привод диск. Нажал кнопку воспроизведения, и через несколько секунд на экране появилась Мадлен Хэрт, пропавшая британская подданная и сотрудник правящей партии.

– Первый раз я переспала с премьер-министром Джонатаном Ланкастером в октябре 2012 года, на партийной конференции в Манчестере…