Текст книги "Настройщик"

Автор книги: Дэниел Мейсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Мистер Дрейк, напоминаю вам еще раз, мы пошли на это ради Кэррола. Вы сможете самостоятельно сделать свои философские выводы, познакомившись с этим человеком лично.

– Хорошо, тогда могу я все-таки спросить, что именно я должен буду исправить?

Полковник кашлянул:

– Такие подробности нам неизвестны.

– Но он же должен был что-то сказать об инструменте.

– У нас есть только одна записка, не вполне вразумительная и непривычно короткая для доктора, который обычно весьма красноречив. Поэтому мы и не придали его просьбе должного значения, пока он не пригрозил, что подает в отставку.

– Вы не могли бы показать эту записку мне?

Полковник поколебался, но затем передал настройщику небольшой листок.

– Это шанская бумага, – сказал полковник. – По-видимому, предмет гордости для тех, кто ее производит. Странно, что эта записка написана на такой бумаге, майор больше никогда не пользовался ею для своих писем.

Бумага была мягкая, коричневая, ручной выделки, с заметной волокнистой структурой, с расплывшимися пятнами темных чернил.

«Господа! На „Эрарде“ больше невозможно играть, его необходимо настроить и починить. Я пытался справиться с этим самостоятельно, но потерпел неудачу. Нам здесь совершенно необходим настройщик – специалист по „Эрардам“. Я уверен, что найти его и отправить сюда не составит для вас большого труда. Прислать человека гораздо легче, чем рояль.

Майор медицинской службы Энтони Дж. Кэррол, Маэ Луин, Шанские княжества».

Эдгар поднял глаза:

– Довольно скудная информация, не оправдывающая требования послать человека на другой конец света.

– Мистер Дрейк, – сказал полковник, – ваша репутация специалиста – настройщика эрардовских роялей в Лондоне очень высока среди тех, кто имеет хоть какое-то отношение к музыкальному миру. Мы предполагаем, что все путешествие, с момента вашего отъезда и до прибытия обратно в Англию, займет не более трех месяцев. Как вам уже сказали, вознаграждение будет достойным.

– И я должен ехать один?

– Ваша жена будет обеспечена всем необходимым.

Настройщик откинулся на спинку стула.

– У вас остались еще вопросы?

– Нет, кажется, мне уже все понятно, – негромко проговорил он, как будто обращаясь к самому себе.

Полковник сложил бумаги и подался вперед, облокотившись на стол:

– Так вы поедете в Маэ Луин?

Эдгар Дрейк отвернулся к окну. Уже спустились сумерки, ветер перебирал струи воды, причудливо сменяя крещендо и диминуэндо в музыке дождя. «Я решил все гораздо раньше, чем явился сюда», – подумал он. Дрейк повернулся к полковнику и кивнул.

* * *

Полковник и Дрейк пожали друг другу руки. Киллиан настоял, чтобы они вместе зашли к полковнику Фитцджеральду: нужно было сообщить ему о достигнутом соглашении. Дальше снова были какие-то слова, но настройщик уже не слушал. Он был словно во сне, решение о поездке как бы отделилось от него и проплыло где-то над его головой. Он чувствовал, что продолжает кивать сам себе, как будто надеется, что, многократно повторяя это простое движение, сможет лучше осознать реальность того, что свое согласие на поездку, он дал, чтобы примирить кажущуюся легкость, с которой все свершилось, с истинной значимостью того, что за этим стоит.

Были еще какие-то бумаги, которые нужно было подписать, и копии документов, которые должны были подготовить для «последующего ознакомления». Доктор Кэррол, объяснил Киллиан, просил министерство предоставить настройщику материалы, касающиеся истории, антропологии, геологии и естественной истории края.

– Я бы не стал загружать вас всем этим, но доктор просил предоставить вам все эти материалы, – пояснил он. – Я думаю, что рассказал вам все, что вам действительно было необходимо узнать.

Когда Дрейк вышел из здания министерства, он понял, что одна строчка из письма Кэррола преследует его, как легкий запах табачного дыма после салонной вечеринки: «Прислать человека гораздо легче, чем рояль». Он подумал, что ему должен понравиться этот доктор: нечасто в письме военного находится место таким поэтичным словам. А Эдгар Дрейк испытывал уважение к тем, кто способен в своих обязанностях видеть не только сплошную рутину, но и область, не лишенную поэзии.

2

Эдгар вышел из министерства, когда над Лэлл-Мэлл висел густой туман. Он пошел за двумя мальчиками-факельщиками. Туманная пелена была настолько непроницаема, что у детских фигур, плотно закутанных в отрепья, в двух шагах не видно было ничего, кроме рук, держащих пляшущие огоньки.

– Хотите кэб, сэр? – спросил один из мальчишек.

– Да, до Фитцрой-сквер, пожалуйста, – сказал он, но потом передумал. – Нет, лучше проводите меня на набережную.

Они пробрались через толпу, миновали строгие, отделанные под мрамор галереи Уайтхолла и снова вышли на тротуар, перегороженный стоящими экипажами с пассажирами в черных смокингах и цилиндрах. То там, то здесь слышалась аристократическая речь и вился дымок дорогих сигар.

– Сегодня обед в одном из клубов, сэр, – пояснил один из мальчиков, и Эдгар кивнул. В высоких окнах окружавших их зданий были видны стены, сплошь увешанные живописными полотнами, оттуда лился свет роскошных люстр. Он бывал в некоторых клубах, три года назад настраивал «Плейель» в клубе «Будлс» и «Эрард» в «Бруксе», замечательный инструмент с инкрустацией парижского производства.

Дрейк со своими спутниками обошли толпу хорошо одетых мужчин и женщин, с лицами, раскрасневшимися от холодного воздуха и выпитого бренди. Мужчины смеялись в темные усы, женщины, затянутые в тесные корсеты из китового уса, приподнимали юбки, переступая через лужи и кучки лошадиного навоза. На другой стороне улицы ждал свободный экипаж, пожилой индус в тюрбане уже открыл дверцу. Эдгар обернулся. «Может быть, он видит, что мне предстоит», – подумал он и не без труда подавил желание заговорить с ним. Толпа мужчин и женщин, окружавших его, расступилась, и Эдгар замешкался, потеряв из виду факелы мальчишек.

– Смотри, куда идешь, дружище! – прорычал мужской голос, а какая-то женщина проговорила: – Ох уж эти пьяницы.

В толпе послышался хохот, и Эдгар увидел, как блеснули глаза старика индуса, которому лишь скромность помешала присоединиться к веселью своих пассажиров.

Мальчики ждали у низкой стены, протянувшейся вдоль набережной.

– Куда теперь, сэр?

– Все в порядке, спасибо. – Он бросил им монетку. Мальчики вдвоем бросились за ней, а она, проскакав по дорожным выбоинам, скатилась в сточную решетку. Мальчишки упали на колени.

– Эй, подержи-ка факелы.

– Нет, сам держи, это я заговорил с ним...

Смутившись, Эдгар выудил из кармана еще две монеты.

– Вот, извините, возьмите, пожалуйста. – Он пошел прочь, мальчишки остались препираться над решеткой. Вскоре они пропали из виду, лишь свет их факелов еще виднелся в тумане. Дрейк остановился и посмотрел на Темзу.

Внизу, с реки, слышалось какое-то движение. «Наверное, лодочники», – решил он и на минуту задумался, куда они направляются или откуда прибыли. Потом подумал о другой реке, далекой, даже название которой было новым для него и звучало странно, как будто второй его слог пытался спрятаться между первым и последним. Салуин. Он шепотом проговорил слово и тут же, смутившись, оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг никого нет. Он прислушивался к людским голосам и плеску волн, доносившимся с набережной. Над рекой туман был не таким густым. Луны не было, и лишь благодаря неверному свету фонарей на баржах он мог видеть размытые очертания берега и громоздкие тяжеловесные строения, обступившие реку. «Как звери вокруг источника, – подумал он, и сравнение понравилось ему, – надо рассказать Катерине». Потом он понял, что задержался.

Дрейк направился вдоль по набережной, прошел мимо кучки бродяг, жмущихся к маленькому костерку. Они наблюдали за ним, пока он проходил мимо, и Дрейк неловко кивнул им. Один из них поднял глаза и улыбнулся, обнажив сломанные зубы:

– Добр день, каптн, – раздался голос, хриплый от виски, с характерным выговором кокни. Остальные промолчали и отвернулись к огню.

Он перешел дорогу и повернул прочь от реки, продрался сквозь людское сборище у «Метрополя», прошел по Нортумберленд-авеню до Трафальгарской площади. Здесь люди толкались вокруг экипажей и омнибусов, а полисмены тщетно пытались разогнать толпу, свистели кнуты и коротко ржали лошади. Рекламные плакаты вещали:

Корсеты Сванбилла для фигуры третьего типа.

Cigars de Joy: всего одна сигарета даст вам моментальное облегчение при самых жестоких приступах астмы, кашля, бронхита и затрудненном дыхании.

Hop bitters hop bitters.

Самый своевременный подарок к Рождеству – качественные наручные часы Робинсона.

У ярко освещенных фонтанов, окружавших Колонну Нельсона, он остановился посмотреть на шарманщика-итальянца с обезьянкой в треуголке, которая визжала и скакала вокруг шарманки, размахивая лапками, пока хозяин крутил ручку. Вокруг собралась кучка аплодирующих ребятишек, факельщиков и трубочистов, сборщиков тряпья и детей-разносчиков. Появился полисмен, засвистела дубинка.

– Ну-ка, по домам живо, и уберите отсюда это грязное животное. Музицируй в трущобах Ламбете, а здесь место для порядочных людей.

Вся компания медленно потянулась прочь, огрызаясь. Эдгар обернулся. Еще одна обезьяна, огромная и ухмыляющаяся, причесывалась перед зеркалом в драгоценной оправе:

«Обезьяна» – мыло фабрики Брукса, недостающее звено в чистоте вашего дома.Мимо него проплыл омнибус с очередным рекламным щитом на борту. Мальчишка-кондуктор зазывал пассажиров: «Фитцрой-сквер, с ветерком до Фитцрой-сквер». «Там мой дом», – подумал Эдгар Дрейк и пропустил омнибус.

Он покинул площадь и начал пробираться сквозь темневшие в тумане лотки уличных торговцев и экипажи. Он шел вдоль по Кокспур-стрит, которая вливалась в гудящий Сенной рынок, спрятав руки поглубже в рукава и ругая себя за то, что не сел в омнибус. В конце улицы дома начали лепиться друг к другу теснее, стены сделались темнее. Эдгар углубился в переулки.

Он не знал в точности, где находится, и старался не менять направления. Шел, иногда встречая одиноких прохожих, торопящихся по домам, мимо домов с темными кирпичными и белесыми стенами, покрытыми выцветшей краской, мимо мелких лужиц, наполненных скопившейся между булыжниками мостовой дождевой водой, в которых отражались отблески света и теней, мимо мансард под плачущими крышами и редких фонарей, покосившихся и мигающих, которые отбрасывали на дорогу огромные тени от оплетавшей их паутины. Он шел, и сумрак снова сгустился, а улицы сузились, и он сам еще больше съежился из-за холода и из-за того, что дома вокруг сделали то же самое.

Переулки вывели его на Оксфорд-стрит, и дорога стала светлой и знакомой. Он миновал Оксфордский концертный зал и повернул на Ньюмен, потом на Кливленд, потом на Хауленд-стрит, один квартал, второй, теперь направо, на улочку поменьше, настолько маленькую, что ее, к великому огорчению жителей, забыли отметить на последней карте Лондона.

Дом под номером 14 по Франклин-Мьюз был четвертым в ряду. Кирпичный дом, ничем не отличавшийся от дома мистера Лиллипенни, продавца цветов, который жил в доме номер 12, и обойщика мистера Беннет-Эдвардса, из 16-го номера. Оба дома имели общую стену и один кирпичный фасад. Входная дверь была поставлена низко. За железной калиткой начиналась короткая дорожка, которая вела к входной двери. Отсюда несколько железных ступенек спускались в подвал, где Эдгар разместил свою мастерскую. К ограде и подоконникам крепились цветочные горшки. В одних росли поблекшие хризантемы, продолжавшие цвести даже в осенние холода. Другие были пусты, наполовину заполненные землей, покрытой росой, блестевшей от света висящего у двери фонаря. «Наверное, Кэтрин специально оставила его гореть», – подумал он.

Дрейк возился у дверей с ключами, уже намеренно пытаясь оттянуть момент возвращения. Он обернулся и посмотрел на улицу. Было темно. Разговор в Военном министерстве казался далеким, как сон. Краткий миг Эдгар представил, что, может быть, все это действительно рассеется как сон, что нельзя говорить ничего Катерине, только не сейчас, когда он сам не уверен в реальности произошедшего с ним. Он ощутил, как его голова непроизвольно склонилась в очередном кивке. Кивок – вот все, что я принес с этой встречи.

Он открыл дверь. Жена ждала его в гостиной, читая газету при мягком свете одинокой лампы. В комнате было прохладно, и она накинула на плечи толстую узорчатую шаль из белой шерсти. Он осторожно закрыл дверь, остановился и, не говоря ни слова, повесил шляпу и сюртук на вешалку. «Нет надобности возвещать свой поздний приход фанфарами, – подумал он, – лучше я зайду потихоньку, может быть, мне удастся убедить ее, что я уже какое-то время нахожусь здесь». Хотя он знал, что не удастся, точно так же, как знал, что она уже не читает.

В углу гостиной Кэтрин продолжала листать газету. То были «Иллюстрированные лондонские новости». Позже она расскажет ему, что читала статью «Прием в „Метрополе“», где описывалось звучание нового рояля, но не была указана ни его марка, ни уж тем более имя настройщика. Еще с минуту она молча продолжала перелистывать страницы. Кэтрин обладала безупречной выдержкой, зная, что это лучший способ обращения с задерживающимися допоздна мужьями. Многие из ее подруг считали иначе. «Ты слишком снисходительна к нему», – частенько говорили они ей, но она лишь пожимала плечами: «Если от него будет пахнуть джином или дешевыми духами, вот тогда я на него рассержусь. Эдгар приходит поздно, потому что слишком увлекся работой или потому что заблудился, идя домой от нового заказчика».

– Добрый вечер, Кэт, – проговорил он.

– Добрый вечер, Эдгар. Ты опоздал почти на два часа.

Далее следовал привычный ритуал – невинные извинения, дежурные объяснения: «Я все понимаю, дорогая, драгоценнейшая моя, прости меня, мне нужно было закончить со всеми струнами, чтобы я мог подстроить их завтра», или «Это был срочный заказ», или «Мне заплатили сверхурочные», или «Я немного заблудился, дом в районе Вестминстера, а я сел не в тот трамвай»; иногда он оправдывался: «Мне просто захотелось поиграть, это редчайшая модель „Эрарда“ 1835 года, владелец – мистер Винченто, итальянский тенор», а порой сожалел: «Владелица – леди Невилл, у нее уникальный инструмент 1827 года, мне так хотелось бы, чтобы и ты была там и тоже поиграла на нем». Если он когда-то и лгал, он это делал не ради обмана, а чтобы найти такое объяснение, что это был срочный заказ, хотя на самом деле он остановился послушать уличных музыкантов; что он сел не на тот трамвай, хотя на самом деле он задержался допоздна, чтобы поиграть на рояле одного итальянского тенора.

– Я все понимаю, прости меня, пожалуйста, я действительно завозился у миссис Фаррелл, – на сей раз этого оказалось достаточно. Жена отложила газету «Новости», Дрейк пересек комнату, чтобы сесть рядом, но сердце его продолжало лихорадочно биться. Кэтрин заметила, что что-то не так. Он попытался поцеловать ее, но она отстранилась, стараясь скрыть улыбку.

– Эдгар, ты опоздал, прекрати сейчас же, я пережарила мясо, не думай, что можно заставлять меня столько ждать, а потом подлизываться, – она отвернулась от него, а он обвил ее руками за талию. – Я думала, ты уже закончил этот заказ, – сказала она.

– Нет, инструмент на редкость в плачевном состоянии, а миссис Фаррелл требует, чтобы я настроил его до «концертного качества», – он заговорил высоким голосом, передразнивая почтенную даму. Кэтрин рассмеялась, и он чмокнул ее в шею.

– Она говорит, что ее крошка Роланд станет вторым Моцартом.

– Знаю, она снова повторила мне это сегодня и даже заставила слушать, как этот шельмец играет.

Кэтрин повернулась к мужу.

– Бедный ты мой. Я не могу долго сердиться на тебя.

– Эдгар улыбнулся, слегка расслабившись. Он наблюдал, как она пытается изобразить шутливую суровость. «Она все еще хороша», – подумал он. Золотые локоны, покорившие его при первой встрече, немного поблекли, но жена до сих пор носила их распущенными, и при солнечном свете ее волосы и теперь, казалось, имели тот же оттенок, что и в молодости. Они познакомились, когда Эдгар только начинал самостоятельную карьеру и получил заказ на настройку «Броадвуда», принадлежавшего ее семье. Инструмент не показался ему интересным – некоторые детали в нем были заменены совсем дешевыми, – зато произвели впечатление нежные ручки, что играли на нем, и плавные линии женской фигуры, ощущение близости, когда девушка присаживалась рядом с ним за клавиатуру, продолжавшее волновать его даже сейчас. Он потянулся, чтобы снова поцеловать ее. «Прекрати, – хихикнула она, – не сейчас, и побереги диван – это новый Дамаск».

Эдгар облокотился на спинку. «Она в хорошем настроении, – подумал он, – может быть, стоит рассказать ей сейчас».

– Я получил новый заказ, – сказал он.

– Тебе стоит прочитать этот репортаж, – произнесла Кэтрин, поправив платье и потянувшись за газетой.

– «Эрард» 1840 года. Судя по всему, в жутком состоянии. Мне обещали прекрасный гонорар.

– Замечательно. – Кэтрин встала и направилась к обеденному столу. Она не стала допытываться, ни кому принадлежит инструмент, ни где он находится, она вообще не часто об этом спрашивала, потому что ответы всегда были похожие: «Старая миссис такая-то и на такой-то улице в Лондоне». Эдгар был рад, что она не стала расспрашивать, остальное скоро последует, он был терпелив и не имел привычки форсировать события, испытывая судьбу. Он прекрасно знал, что такая привычка не приводит ни к чему хорошему, оставляя за собой лишь перетянутые струны и женский гнев. К тому же он только что увидел в «Иллюстрированных лондонских новостях» ниже репортажа о приеме в «Метрополе» статью о «Зверствах дакоитов», написанную офицером Третьего гурканского полка. В коротенькой заметке описывалась стычка с бандитами, захватившими дружественное англичанам селение, – обычное дело для колоний, – и он не обратил бы на нее внимания, если бы не шапка: «Бирманские эскизы». Колонка была ему знакома – она выходила почти каждую неделю, но никогда особенно его не интересовала. До сего дня. Он выдрал статью из газеты и спрятал ее под стопкой журналов на маленьком столике. Ей не нужно видеть это. Из столовой доносилось звяканье серебряных приборов и запах вареной картошки.

На следующее утро Эдгар сидел за маленьким столиком, накрытым на двоих, Кэтрин готовила чай и тосты, доставала банки с маслом и джемом. Он молчал, а она, перемещаясь по кухне, болтала о бесконечном осеннем дожде, о политике, о новостях.

– Эдгар, ты слышал про вчерашнее происшествие с омнибусом? Про прием в честь немецкого барона? Про молодую мать из Ист-Энда, которую арестовали за убийство собственных детей?

– Нет, – ответил он. Он был рассеян, мысли его блуждали где-то далеко. – Нет, расскажи мне.

– Ужасно, просто ужасно. Ее муж – угольщик, кажется, – нашел своих детей, двух мальчиков и девочку, в кроватке мертвыми, уже скорчившимися, позвал констебля, и арестовали его жену. Несчастная женщина. Несчастный муж, он не мог поверить в то, что она это сделала. Только представь, потерять сразу жену и детей. А она сказала, что просто дала им патентованное лекарство, чтобы они лучше спали. Я считаю, что они должны были арестовать производителя лекарства. Я верю, что она невиновна, а ты?

– Конечно, милая. – Он держал чашку у губ и сдувал пар.

– Ты меня не слушаешь, – сказала Кэтрин.

– Почему? Конечно, слушаю, это действительно ужасно. – Он на самом деле представил себе троих детишек, бледных, похожих на новорожденных слепых мышат.

– Увы, я знаю, что мне нельзя читать такие истории, – сказала она. – Они меня очень расстраивают. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Ты сегодня закончишь работу у Фарреллов?

– Нет, я думаю, что пойду к ним позже, на неделе. Сегодня в десять меня ждут в Мэйфере, в доме члена парламента. Броадвудовский рояль... Я пока не знаю, в чем там дело, а до этого мне надо кое-что закончить в мастерской.

– Постарайся сегодня вернуться вовремя. Ты же знаешь, как я ненавижу ждать.

– Знаю. – Он перегнулся через столик и взял ее руки в свои. «Слишком порывисто», – подумала она, но решила не придавать этому значения.

Их служанка, молоденькая девушка из Уайтчепела, уехала домой ухаживать за больной чахоточной матерью, и Кэтрин, встав из-за стола, сама пошла наверх, чтобы убраться в спальне. Обычно она проводила день дома в хлопотах по хозяйству, отвечала на звонки клиентов Эдгара, вела учет заказов и планировала их общие с мужем визиты, заботилась о прочих связях с обществом – словом, занималась всем тем, что ее муж, которому всегда было проще общаться с музыкальными инструментами, чем с людьми, с радостью согласился переложить на ее плечи. Детей у них не было, хотя когда-то они мечтали о них. Тем не менее их брак до сих пор держался на любви. Порой это удивляло даже Кэтрин, когда она смотрела на своего мужа, с отсутствующим видом бродящего по дому. Первое время отсутствие детей – словосочетание, звучавшее особенно примечательно в устах матери Кэтрин, – печалило их обоих, но постепенно супруги с этим смирились, и Кэтрин нередко задумывалась, стали бы они еще ближе друг другу, если бы появился ребенок. И вообще, как иногда сознавалась она подругам, может, оно и к лучшему: Эдгара вполне достаточно, чтобы удовлетворять потребность заботиться о ком-то.

После того как она ушла, он допил чай и спустился по крутым ступенькам в свою мастерскую, помещенную в подвале. Он редко работал дома. Транспортировка инструмента по лондонским улицам может нанести ему непоправимый вред: гораздо проще приехать на место со всем необходимым. Преимущественно же мастерская служила Дрейку для реализации собственных замыслов. Несколько раз, правда, ему действительно приходилось доставлять фортепиано к себе домой, и тогда его спускали на веревках в узкое пространство между улицей и домом. Оно представляла собой маленькое помещение, загроможденное рабочими инструментами, пыльными фортепианными остовами, свисавшими со стен и потолка, как куски туш в лавке мясника; к стенам были прикреплены выцветшие схемы устройства различных фортепиано и портреты пианистов. Тусклый свет проникал сюда через крохотное окошко, лепившееся од самым потолком. Сломанные клавиши выстроились на полках, как ряды зубных протезов. Кэтрин как-то назвала мастерскую «кладбищем слонов», и он поинтересовался, что навело ее на эту мысль – огромные «грудные клетки» выпотрошенных роялей или рулоны войлока, похожие на снятые шкуры, а она ответила: «Ты слишком поэтичен, я имела в видy всего лишь эту слоновую кость».

Сойдя по лесенке, он едва не упал, споткнувшись о сломанный механизм, прислоненный к стене. Помимо трудностей с транспортировкой фортепиано, была еще одна причина, по которой он не водил заказчиков в свою мастерскую. Тех, кто привык видеть сияющие полированные инструменты в изящных гостиных, вид их обнаженных внутренностей и осознание того, что небесные звуки рождаются из этого прозаического механизма, всегда приводил в смущение и расстройство.

Эдгар пробрался к маленькому письменному столу и зажег лампу. Накануне вечером он спрятал пакет, полученный в Военном министерстве, под старыми печатными руководствами по настройке. Эдгар открыл конверт. В нем были копия письма, полученного им от полковника Фитцджеральда, карта и контракт, в котором прописывались его обязанности. Помимо этих бумаг здесь были отпечатанные справочные материалы, которыми его снабдили по настоянию доктора Кэррола. Они были озаглавлены жирными прописными буквами: ОБЩАЯ ИСТОРИЯ БИРМЫ, С ПОДРОБНЫМ ИЗЛОЖЕНИЕМ ИСТОРИИ АНГЛО-БИРМАНСКИХ ВОЙН И БРИТАНСКИХ ЗАВОЕВАНИЙ. Он сел и начал читать.

История этих завоеваний в общих чертах была ему знакома. Он знал об англо-бирманских войнах, конфликтах, примечательных быстрыми победами войск Ее Величества, в результате которых бирманские короли лишались значительных территорий.

После первой войны к Англии отошли прибрежные области Аракан и Тенассерим, после второй – Рангун и Нижняя Бирма, после третьей – Верхняя Бирма и Шанские княжества. О первых двух войнах, которые завершились где-то между 1826 и 1835 годом, он узнал еще в школе, а о последней подробно писали газеты в прошлом году; об окончательном захвате территорий было объявлено только в январе. Но если не считать самых общих сведений, большая часть подробностей оказалась для него неизвестной: оказалось, что предлогом ко второй войне послужило похищение двух капитанов британских морских судов, что на развязывание третьей отчасти повлияла напряженность, возникшая после того, как британские посланники, получившие аудиенцию у бирманского короля, отказались разуться при входе в помещение. Были там и другие разделы, в том числе об истории королевских династий. Из запутанной генеалогии, которую уж совсем невразумительной делало наличие многочисленных жен, становилось понятно, что убивать всех родственников, которые могут предъявить права на трон, – самое обычное дело. Он запутался в новых словах, именах со странными сочетаниями букв, которые он не мог произнести, и сосредоточился в основном на истории последнего короля Тибо, свергнутого после захвата британскими войсками Мандалая и бежавшего в Индию. Это был, согласно военным отчетам, слабовольный и неудачливый правитель, которым помыкали жена и теща. Время его царствования ознаменовалось разгулом беззакония в отдаленных районах, подтверждением чему служили участившиеся атаки вооруженных банд дакоитов – разбойников, имя которых стало известно Эдгару из статьи, выдранной им из «Иллюстрированных лондонских новостей».

Он услышал наверху шаги жены и прекратил чтение, готовясь засунуть бумаги обратно в конверт. Кэтрин остановилась на верху лестницы.

– Эдгар, уже почти десять! – крикнула она.

– Правда! Мне пора! – Он погасил лампу и сложил бумаги в конверт, удивляясь собственной осторожности. Кэтрин подала ему сюртук и чемоданчик инструментами.

– Обещаю, что сегодня приду вовремя, – сказал он, ныряя в рукава. Он поцеловал ее в щеку и вышел. На улице было холодно.

Остаток утра он провел за настройкой «Броадвудa», принадлежавшего члену парламента, который в соседней комнате громогласно вещал о постройке готового приюта для душевнобольных благородного происхождения. Эдгар быстро закончил работу, он мог бы потратить больше времени на тонкую подстройку, но у него сложилось впечатление, что инструментом пользуются редко. К тому же в гостиной, где стоял рояль, была плохая акустика, да и политическая позиция депутата показалась Эдгару отвратительной.

Он ушел оттуда вскоре после полудня. Улицы были запружены народом. В небе висели низкие облака, вот-вот готовые разразиться дождем. Не без помощи локтей он расчистил себе путь, пройдя сквозь толпу, перешел на другую сторону улицы, но там наткнулся на группу рабочих, которые кирками взламывали мостовую: движение было перекрыто. Между экипажей, ожидающих возможности проехать, шныряли продавцы газет и всякой мелочи, громко выкрикивая заголовки новостей и рекламируя товар. Двое мальчишек перебрасывались мячом, который летал над головами людей, и мгновенно прятались, если он попадал в экипаж. Начал накрапывать дождик.

Обогнув рабочих, Эдгар несколько минут шагал, высматривая омнибус, но тут дождь усилился, и ему пришлось укрыться под козырьком какого-то трактира, название которого было вытравлено на матовом дверном стекле. Внутри можно было видеть стоящих спиной к большим окнам джентльменов в костюмах и напудренных женщин, их силуэты расплывались в потеках сконденсированной влаги, покрывавшей стекло. Эдгар поднял повыше воротник пальто. Пара возниц, оставив свои двуколки на той стороне улицы, почти бегом направлялась в его сторону, натянув куртки на головы. Он отступил в сторону, чтобы дать им пройти, и, когда они входили, на него из открытой двери пахнуло тяжелым запахом духов, пота и разлитого джина, донеслось пение. Дверь захлопнулась, он ждал и продолжал разглядывать улицу, снова думая о материалах Военного министерства.

Еще учась в школе, он не проявлял особого интереса к истории или политике, предпочитая им изящные искусства и, конечно, музыку. Если у него и были какие-то политические взгляды, то они были ближе, скорее, к позиции лидера Либеральной партии Уильяма Гладстона. Но это было мало похоже на убеждение, выстраданное в результате серьезных раздумий. Его недоверие к военным было, скорее, инстинктивным: Эдгару претили самонадеянность и агрессивность, с которыми те отправлялись в колонии и возвращались обратно. Кроме того, его возмущало, что людей Востока изображали как ленивых бездельников, такой взгляд активно насаждался и поддерживался многими. Чтобы понять, что это неправда, говорил он Кэтрин, достаточно посмотреть на историю фортепианной музыки. Математическое выражение хорошо темперированного клавира занимало умы выдающихся мыслителей – от Галилео Галилея до ученого-океанографа Марена Мерсенна, автора классического труда «Всеобщая гармония». Однако, как было известно Эдгару, точные формулы впервые были представлены публике китайским принцем по имени Цайю – поразительный факт, поскольку из того, го он знал о восточной музыке, о музыке Китая, лишенной явно выраженных гармоний, она технически не нуждалась в темперировании. Само собой, он редко заговаривал об этом в обществе. Он не любил споров, и его опыт подсказывал, что мало кто способен ценить техническую красоту такого новшества.

Дождь немного стих, и он покинул свое убежище под дверным козырьком. Вскоре Эдгар вышел на более широкую улицу, по которой проезжали омнибусы и кэбы. «Еще рано, – подумал он, – Кэт обрадуется».

Он влез в омнибус, втиснувшись между дородным господином в плотном пальто и беспрестанно кашлявшей молодой женщиной с землистым лицом. Омнибус, раскачиваясь, покатил вперед. Дрейк поискал взглядом окно, но салон был набит битком, и он не мог видеть улиц, по которым ехал.

Этот момент останется в его памяти навсегда.

Он дома. Он открывает дверь, а она сидит на диване, в углу, на краешке полукруглого покрывала из Дамаска, наброшенного на подушки. Почти так же, как вчера, только лампа не горит, ее фитиль почернел (пора его подрезать, но служанка в Уайтчепеле). Окно, задернутое занавеской из прозрачных ноттингемских кружев, – единственный источник света, в котором танцуют легкие пылинки. Жена сидит и смотрит в окно, наверняка она заметила его, когда он проходил по улице. В руках у нее платок, и на щеках ее Эдгар видит смазанные дорожки слез.

На столике красного дерева разбросаны бумаги, здесь же коричневый пакет, он открыт, но еще хранит форму бумаг, которые были в нем, он перевязан бечевкой и аккуратно развернут с одного конца, как будто его содержимое проверяли тайком. Или хотели проверить, потому что раскиданные бумаги говорят о чем угодно, только не о действии, совершенном втайне Точно так же. как слезы и распухшие глаза.