Текст книги "Дракон Фаунил"

Автор книги: Дэниел Худ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Леди Неквер судорожно вздохнула и умолкла, ломая руки. Лайам ждал, когда она заговорит вновь. Огромные голубые глаза женщины наполнились слезами, но плакать она не стала. Она беззащитно и заворожено глядела в глаза Лайама, словно умоляя его верить ее словам.

– Я подумала, что если поручу ему невозможное, то он отступится. Я заявила, что отвечу на чувства Лонса, если он сокрушит Клыки, и отослала его прочь. Я была совершенно уверена, что это ему не под силу. Должно быть, это было очень глупо с моей стороны…

Лайам печально покачал головой. Женщина сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

– Но он это сделал. Ему на помощь пришел чародей, и в результате это спасло жизнь моему мужу. Что я могла поделать? Уступить ему я не могла.

После долгого молчания леди Неквер вновь подняла взгляд на Лайама и добавила:

– Я не уступила ему, сэр Лайам, поверьте, не уступила, и он продолжает преследовать меня и терзать. Он заявился ко мне прямо в тот день, когда исчезли Клыки, но я не приняла его, сказавшись больной. А на другой день мой муж уже был дома… Я нарушила слово, я не расплатилась с ним за жизнь моего мужа. Я виновна дважды: в нарушении клятвы и в том, что в отсутствие мужа принимала поклонника. Понимаете?

Видно было, что ей действительно было важно, что скажет Лайам. Лайам серьезно кивнул:

– Да, понимаю. А ваш муж знает об этом?

– Да. Я рассказала ему обо всем… не сразу, когда он отдохнул. Видите ли, путешествие отняло у него много сил.

– Могу себе представить. И что же он сказал?

– Ничего, или почти ничего. Он верит мне, он сказал, что ни в чем меня не винит, но внутренне пришел в ужасное состояние – я знаю. Если бы Лонс подвернулся в это время ему под руку, парой пощечин дело бы не обошлось.

Лайам решил, что пора осторожно закрыть эту тему. Леди Неквер храбро пыталась улыбаться, но губы ее дрожали. Он понял, что эту пытку ей более не снести. Молодая женщина объяснилась сама, и ей даже в голову не пришло ни спросить своего мучителя, чем вызван его интерес к этому делу, ни задуматься о том, что он может употребить ее слова против нее, ведь финалом развития этой интриги была смерть! Лайам чувствовал, что противен себе самому, и в то же время какая-то часть его существа была исполнена самодовольства. Удача, опять удача! Ренфорд, ты молодец!

– Ну что ж, – произнес Лайам, поднимаясь с дивана, – не стоит больше об этом думать. Правильно я поступил или неправильно, но, думаю, теперь он перестанет вам докучать. Тем более что ваш муж вернулся и будет вам надежной защитой.

Отыскав в буфете вино, Лайам наполнил два хрустальных бокала и, вернувшись к дивану, вручил один из них леди Неквер. Та приняла бокал и сделала хороший глоток. Глаза ее по-прежнему блестели от непролитых слез, их капельки подрагивали на ресницах. Лайаму вдруг захотелось смахнуть их, но он боялся, что его жест примут за дерзость. А потому он снова вернулся к портьере и принялся разглядывать сложный узор вышивки.

Леди Неквер подошла к буфету и вновь наполнила свой бокал. Вино взбодрило ее, и она нашла в себе силы произнести почти естественным тоном:

– Ну а теперь, сэр Лайам, довольно хандрить. Мы и так посвятили слишком много времени грустным вещам. Давайте же вернем себе хорошее расположение духа и подумаем, чем занять время до прихода моего повелителя и господина.

– О чем же нам побеседовать? Кажется, я уже выложил вам все, что знал о чужих краях.

– Ну, тогда мы поговорим о вас, – произнесла леди Неквер с улыбкой, уже почти неподдельной. – Я знаю, где вы побывали и что вы там повидали, но совсем ничего не знаю о вас. Давайте поговорим о сэре Лайаме Ренфорде.

Лайам улыбнулся:

– Это очень скучная тема, мадам. Дальние края намного более интересны.

– Предоставьте судить об этом мне, сэр Лайам. Итак, вы можете начинать.

Сложив руки на коленях, леди Неквер напустила на себя такой строгий вид, словно она и вправду собиралась вершить суд. Лайам рассмеялся, и молодая женщина присоединилась к его смеху.

– Ну давайте же! Выкладывайте о себе все!

– Ну, хорошо, – сказал Лайам, радуясь, что к леди Неквер снова вернулась вся ее прелесть. – Что вы хотите знать?

– Чем вы занимаетесь в Саузварке, – быстро произнесла леди Неквер.

Лайам задумался.

– Ничем, – ответил он некоторое время спустя. – Вправду, ничем.

– Ничем? Совсем ничем? Не верю! Не может быть, чтобы вы просто бездельничали, прежде чем удостоили нас чести вас лицезреть!

– Ну… предположим я… заново привыкал к Таралону. Я так долго пробыл вдали от родных берегов, что, чтобы вернуться, мне понадобился хороший толчок.

– Это толчок вы получили уже после того, как попали на таинственный остров, сэр Лайам?

Откуда она знает? Он что, говорил ей об этом? Лайам толком не мог вспомнить, говорил или не говорил. Но в чем он был совершенно уверен, так это в том, что не рассказывал хозяйке дома этой истории целиком. Задумавшись о прихотливом течении своей жизни, Лайам вынужден был признаться себе, что сам толком не понимает, почему так долго торчит в Саузварке. То ли испытания, пережитые на острове, так измотали его, что захолустный городок показался ему сущим раем, то ли он был так счастлив вновь оказаться в Таралоне, что ему было все равно, где осесть. Или это внезапно вспыхнувшая идея написать книгу притормозила его там, где пришла. Никаких других более серьезных причин оставаться в Саузварке у Лайама не было. У него не было тут друзей, как не было и воспоминаний, связанных с этой областью Таралона. И вместе с тем эти края были частицей его дома.

– Да, мадам. И теперь я пытаюсь писать.

– Новеллы? – жадно спросила леди Неквер. – Или пьесы? Или стихи? Готова поспорить: у вас прекрасный слог и отменное чувство ритма!

– Боюсь, ни то, ни другое, ни третье. История, вот что меня занимает. Точнее говоря, моя собственная история, переплетенная с историей тех мест, где я побывал.

Лайам улыбнулся, увидев, какое разочарование отразилось на лице хозяйки дома, и произнес с легким укором:

– А мне казалось, что вы находили мои рассказы о дальних краях занимательными.

– Ну да… они и вправду занимательны, – озадаченно согласилась леди Неквер, – но только когда они звучат в ваших устах. А когда вы запрете их в тюрьму с запорами из застежек и стенами из кожаных переплетов, они начнут нагонять зевоту, потому что жизнь им давала ваша живая речь. Лучше бы вы сделали из ваших историй роман или, еще лучше, цикл стихотворений. Да! Цикл стихотворений, адресованных возлюбленной, что ожидает вас на морском берегу!

– Но у меня нет никакой возлюбленной, а уж тем более ожидающей на морском берегу! – протестующе воскликнул Лайам.

Отмахнувшись от его слов, хозяйка дома продолжила:

– Неважно, ее можно придумать! Назовите ее… ну, хоть Клариссой и стремитесь к ней всей душой, даже шагая сквозь сонм страстных красоток из дальних краев! Добавьте огня в ваши слова и наполните ими строфы, оплакивайте ежечасно вашу разлуку и превозносите ее красоту!

Некоторое время они обсуждали эту тему. Леди Неквер успела набросать примерный план стихотворного цикла, которым “просто обязан” был заняться Лайам, а тот оспаривал каждый пункт, со смехом заверяя, что он никогда не писал стихов и что еще ни одна девушка не сошла с ума настолько, чтобы проявить благосклонность к такому, как он, кавалеру.

Но эта идея, похоже, захватила леди Неквер, и хотя она и посмеивалась над собственным пылом, но все же была вполне серьезно настроена достичь своего.

“Если бы я был поэтом, – подумал Лайам, – хорошие стихи можно было бы вылущить как раз из этой вот ситуации. Но я – не поэт!” – напомнил он себе мысленно и вслух – еще раз – леди Неквер. Однако женщина вновь и весьма энергично отмела его возражения и предложила Лайаму присоединиться к ночным бдениям в честь Урис.

– О, сейчас ведь как раз кануны праздника Урис! Если вы завтра же, прямо с утра, приступите к творческим поискам, то сможете за день написать что-нибудь замечательное, посвященное ей. Богиня обязательно пошлет вам вдохновение!

– Сомневаюсь. На моей родине – в Мидланде – Урис почитаема мало, и она вряд ли будет благосклонна ко мне. И потом, как я знаю, для того, чтобы примкнуть к этим бдениям, надо обриться наголо?

– Надо, – согласилась леди Неквер и несколько мгновений смотрела на Лайама, потом залилась смехом, представив его без волос и бровей – так полагалось выглядеть всем, кто взывает к особой благосклонности Урис.

– Что-то мне это кажется чрезмерной ценой за несколько строф, пусть даже и замечательных, – сказал Лайам, но леди Неквер, пытаясь справиться с приступом смеха, не расслышала его слов. Но зато она расслышала звук тяжелых шагов на лестнице и донесшийся из-за двери гостиной голос:

– Эй, Поппи, девочка! Где ты прячешься? Я уже дома!

Дверь гостиной распахнулась, и на пороге ее воздвигся сам Фрейхетт Неквер, все еще облаченный в дорожный плащ и заляпанные грязью сапоги для верховой езды. Леди Неквер ахнула, вскочила и бросилась к мужу, осыпая его поцелуями. Неквер даже слегка пошатнулся от этого натиска, но устоял. Он обнял жену и покровительственно ей улыбнулся. Затем он заметил Лайама и поприветствовал его чуть ироничным кивком.

– Я бы пожал вам руку, Ренфорд, но, как видите, руки мои сейчас заняты.

Внезапно Поппи вскрикнула и осторожно коснулась щеки Неквера. Чуть выше бороды на скуле его красовался роскошный синяк.

– Тебе больно!

– Чепуха, – пробурчал Неквер, отводя руку жены. – Всего лишь пара типов с большой дороги, у которых не хватило ума поостеречься. Мои люди быстро их урезонили.

Леди Неквер нервно засуетилась, но Неквер остановил ее поцелуем.

– Это все ерунда. Через несколько дней от него и следа не останется. Ну а теперь, Ренфорд, должен признать, что рад видеть вас здесь. Я так понимаю, вы развлекаете мою жену?

– На самом деле я просто старался быть не очень уж скучным.

– Вот уж неправда! – рассердилась леди Неквер и повернулась так, чтобы видеть обоих мужчин, но при этом не покидая объятий мужа. – Сэр Лайам был очень добр! Он терпел мою глупую болтовню и мое непрерывное нытье о пребывающем в отлучке супруге! Он вел себя очень учтиво и даже пообещал мне написать цикл стихов!

Неквер с удивлением улыбнулся Лайаму:

– Стихов? Да вы еще более талантливы, чем я полагал, Ренфорд.

– Более талантлив, чем я и сам понимал о себе, мастер Неквер. До настоящего дня я и не подозревал, что я поэт.

– Ну что ж, тогда оставайтесь отужинать с нами. Возможно, Поппи соблаговолит прочесть вам лекцию об этом искусстве.

– Да, сэр Лайам, конечно же оставайтесь!

Лайам с удивлением отметил, что приглашение Неквера было совершенно искренним, а вот приглашение леди Неквер звучало не очень чистосердечно. Еще он подивился тому, что торговец нимало не был взволнован, обнаружив свою жену в обществе чужого мужчины, хотя совсем недавно узнал, что у нее имеется ухажер. Наверное, он решил, что Лайам не представляет серьезной угрозы для чести его семьи.

Ну что ж, мрачно подумал Лайам, он совершенно прав. Разве столь очевидное желание леди Неквер остаться наедине с мужем этого не подтверждает?

– Боюсь, я не могу. Я обещал сегодня поужинать с другом.

Услышав отказ, Неквер нахмурился, а супруга его не сумела скрыть блеснувшего в глазах ликования.

– Ладно, тогда приходите в другой раз, – сказал торговец и осторожно высвободился из объятий жены, чтобы подать руку Лайаму.

– Непременно, – отозвался Лайам и пожал крупную руку Неквера, чуть влажную от дождя или дорожного пота. – Вам и впрямь стоило бы носить какие-нибудь доспехи и шлем, – заметил он, указав свободной рукой на щеку торговца.

– Я и ношу! – рассмеялся торговец. – Просто они попытались напасть на нас среди ночи.

Лайам улыбнулся, поклонился и двинулся к двери. Но леди Неквер – возможно, стыдясь того, что так быстро утратила интерес к гостю, – задержала его и нежно поцеловала в щеку.

– Я буду ждать вас завтра, сэр Лайам, пораньше, чем всегда. Скажем, в полдень, если вы не возражаете. Вам не удастся так легко отвертеться от стихотворного цикла. Мы обстоятельно обсудим его.

– Всегда к вашим услугам, – с преувеличенной почтительностью произнес Лайам, низко поклонился и вышел.

У подножия лестницы стоял Ларс, благоговейно возведя глаза к потолку.

– Какая же это благодать, что он вернулся, – ведь правда же, сэр Лайам?

– Правда, – усмехнувшись, ответил Лайам. Он вспомнил, с какой неподдельной радостью леди Неквер встретила своего супруга. – И вправду, благодать. Спокойной вам ночи, Ларс.

* * *

Когда Лайам очутился на улице, его вдруг затопила волна гнева. Он торчал тут каждый вечер, развлекал ее, превратил свою биографию в сопли с сиропом, лишь бы скрасить ее унылую жизнь, а она позабыла о нем в тот же миг, как Неквер вошел в комнату. Неквер, с такой легкостью ее покидающий – на прощелыгу Лонса или невесть на кого еще!

Потом гнев его сменился легким раскаянием. Что за дурь на него накатила? Неквер – ее муж, и он явно любит ее всем сердцем, что бы там ни плел жалкий комедиант. А он, Лайам, – всего лишь знакомый очаровательной леди, да и знакомый-то, можно сказать, шапочный. К тому же она не отмахнулась от него, как от надоедливой мухи, а пригласила прийти завтра, так что в их отношениях все вроде бы осталось на прежних местах.

Устало улыбнувшись собственным мыслям, Лайам зашагал по улице. Уже начинало темнеть. Тучи принялись расползаться под яростным напором осеннего ветра. Он скоро расчистил небо и теперь с той же стремительностью очищал улицы от прохожих. Поскольку Лайам двигался в северном направлении, плащ облеплял его спину и путался в ногах. В прорехах между городскими крышами стали посверкивать невообразимо далекие звезды.

В конце концов, леди Неквер – почти дитя. Ей чуть больше двадцати, а значит, она всего на пять-шесть лет моложе его. Но она совсем не такая, как он. Лайам чувствовал это, хотя и не мог подыскать названия тому, что так разнило их.

Возможно, все дело в том, что она всегда находилась в тепличных условиях, – подумал Лайам. Она знала лишь собственные печали, в то время как Лайаму довелось повидать множество чужих бед. В далеких портах и в землях, о которых в Саузварке даже не слыхивали, на морях, волны которых местные мореходы не отваживались бороздить, Лайам видел горести многих людей и с неосознанной толикой самоуничижения привык считать, что они много горше выпавших на его долю страданий. Хотя за ним – уничтоженный дом и убитый отец, а с ним – его одиночество в этом чужом для него городе, или, точнее говоря, в целом мире.

Возможно, именно потому Лайам внутренне не очень протестовал против петли, накинутой на него Фануилом, и против навязанных ему поисков убийцы Тарквина. Первое можно было счесть своего рода семейными узами, а второе – долгом, который любой порядочный человек обязан отдать семье. Лайам не обманывал себя, он отнюдь не считал, что Тарквин мог бы стать для него чем-то вроде отца, – это было бы просто нелепо. Но у него по отношению к старику был долг, и Лайам намеревался его исполнить. Это была цель более важная, чем добыча пищи, поиск убежища или борьба за выживание, – долг, стоящий выше насущных забот и потому принимаемый с радостью, как очищение.

Лайам подумал о маленьком особнячке на берегу маленькой бухты, о тихом ночлеге без сновидений и решил, что, хотя это пока что и не его дом, стоит, пожалуй, попытаться сделать его своим.

Но он не хотел отправляться туда прямо сейчас. Прямо сейчас ему хотелось выпить и, возможно, поесть и вкусить радость хотя бы косвенного общения с другими людьми. И возможно, взглянуть на Рору и на время избавиться от тягостных размышлений. Впрочем, ноги Лайама уже знали, чего хочет хозяин, и сами несли его к “Золотому шару”. А ветер с моря подталкивал в спину и заставлял ускорить шаги.

* * *

Дойдя до театра, Лайам обнаружил, что зря торопился – тот еще был закрыт. До начала вечернего представления оставалось какое-то время, а уши и кончик носа Лайама уже горели от холода. Досадуя на собственную глупость, Лайам стал обходить окрестные улицы в поисках ближайшей таверны. Спросить, где она находится, было не у кого: все здешние лавчонки уже закрылись, а зрители еще не начали подтягиваться к театру.

Таверна нашлась в переулке – всего в нескольких кварталах от зимнего пристанища компании “Золотой шар”. Она втиснулась между домом, очень смахивающим на тот, в котором сейчас проживал Лайам, – его четвертый и пятый этажи опасно нависали над улицей, – и строением с поскрипывающей от порывов свежего ветра вывеской, возвещавшей, что здесь находится частная школа риторики и грамматики. Вывеска Лайама позабавила: он насчитал в ней три грамматические ошибки.

Таверна называлась “Веселый комедиант”. Над входной дверью ее также имелась вывеска – намалеванный на ней человек в наряде шута жонглировал тремя огненными шарами. Из-за двери доносился гул, напоминающий рокот моря.

Войдя внутрь, Лайам оказался в узком зале, тесном и шумном, как поле битвы. Таверна была под завязку заполнена смеющимися, кричащими, жестикулирующими людьми. За стойкой орудовали сразу три разливальщика пива, и ни одному из них не приходилось скучать. В углах зала рдели жаровни, и на лицах посетителей каплями выступал пот, но, как ни странно, пахло здесь приятно, несмотря на плававшие над головами густые клубы табачного дыма. Запах был насыщенным, но не душным, а, наоборот, словно бы освежающим. Вечер лишь начинался, и ни запахи, ни веселье еще не успели прокиснуть. Лайам, поморщившись, подумал, что же тут будет твориться несколько часов спустя, и огляделся в поисках местечка, где можно приткнуться.

Он обнаружил, что во всем помещении имеется лишь несколько столиков, да и то слишком маленьких для сгрудившихся вокруг них компаний, а все места у стойки заняты завсегдатаями таверны. Однако пока Лайам в нерешительности переминался с ноги на ногу, из-за ближайшего к нему столика поднялись четверо человек. Лайам узнал их – эти люди были на репетиции. Один из актеров принялся размахивать руками, подавая знаки кому-то в дальнем конце зала, а остальные тем временем расплачивались с девушкой, измученной беготней.

– Хорек! Эй, Хорек! – орал актер, бурно жестикулируя. – Вставай, нам пора!

Лайам взглянул в ту сторону, куда был направлен указующий перст актера, и увидел Плутишку Хорька. Раскрасневшийся шут кивнул, показывая, что он все слышит, и снова повернулся к сгрудившимся вокруг него собутыльникам. Актер покачал головой и вместе с тремя товарищами покинул таверну.

Лайам мгновенно занял освободившийся столик. И как только эти четверо за ним помещались? Здесь было тесновато и ему одному!

Внезапно на уровне кончика его носа зависла огромная кружка. Лайам машинально ее подхватил и, подняв глаза, увидел официантку. Та одобрительно кивнула, отдавая дань проворству нового посетителя.

– Я не хочу пива… – начал было Лайам, возвышая голос, чтобы перекричать галдеж.

– У нас других напитков не подают, мастер, – оборвала его девушка и, резко развернувшись, нырнула в толпу.

Пожав плечами, Лайам приложился к кружке. Там оказалось пиво – холодное и весьма недурное. Пить его было можно, и даже более чем. Лайам жадно осушил половину кружки и позволил себе немного расслабиться, глазея по сторонам. Здешний люд не был похож на степенных завсегдатаев “Белой лозы”. Хохот, громкие разговоры, пиво, льющееся рекой, – никто тут ни от кого не таился и не обращал внимания на тесноту, никому не мешали ни галдеж, ни дым, поднимающийся из доброй полусотни дешевых трубок. Лайаму это пришлось по нраву. Ему сделалось тепло и покойно, его уже обволакивала атмосфера царившего вокруг дружелюбия.

Тут в поле зрения Лайама снова возникла официантка. Она, грациозно изгибая свое стройное тело, двигалась галсами среди плотной толпы, держа над головой огромное блюдо. Девушка опустила блюдо на столик Лайама, облегченно перевела дух и вскинула руку, предупреждая готовые сорваться с его языка вопросы:

– Я знаю, что вы этого не заказывали, мастер, но вам придется это взять, потому что вы заняли столик, а значит, должны платить за еду, даже если она вам не по вкусу.

Девушка выждала пару секунд. Лайам улыбнулся. Официантка кивнула и поплыла к стойке.

Лайам за свой век успел попривыкнуть к бесцеремонным порядкам, царящим во множестве подобных таверн, трактиров и кабачков, и приучился спокойно есть то, что дают, а потому он безропотно принялся изучать содержимое блюда.

Лайам был приятно удивлен, обнаружив, что перед ним не дымится подозрительного вида стряпня, а в изобилии возлежат всяческие закуски. В центре блюда круглились три крупные головки сыра, накрытые тремя лепешками гигантского вида. Их окружали изрядные ломти холодного мяса, горки орехов и слитки янтарного масла, плюс к тому там же имелись и яблоки, нарезанные на дольки, и рыба, копченая, соленая и сухая, и зелень – все это в количествах, достаточных, чтобы насытить нескольких портовых рабочих, день-деньской занятых непомерным трудом. На блюде даже обнаружился небольшой горшочек с медом, и Лайам, размышляя, с какой стороны подступиться к еде, с облегчением вспомнил о ноже, прицепленном к его поясу. Очевидно, столовые приборы в “Веселом комедианте” почитались излишней роскошью.

Пока Лайам ел, толпа – вокруг него и у стойки – постепенно редела. Посетители покидали зал, шумно прощаясь с остающимися, пока в конце концов в пустом помещении не осталась лишь небольшая группка людей, собравшаяся вокруг столика Плутишки Хорька. Хорек, явно переложивший за воротник, был в ударе: он сыпал шутками и непристойностями, направленными в адрес его приятелей, те же отвечали ему взрывами хохота и следили, чтобы кружка шута не пустела. Некоторые из шуток клоуна вызвали улыбку и у Лайама. Он лишь сейчас заметил, что в дальнем углу зала помещается нечто вроде оркестра. Три музыканта меланхолично наигрывали что-то негромкое и мелодичное – звучали лютня, свирель, им вторили барабанчики. Правда, мелодии редко удавалось пробиться сквозь гогот, стоявший вокруг Хорька; она становилась слышна лишь когда шут замолкал, чтобы хлебнуть пива.

Лайам посмотрел на блюдо, на котором все еще оставалось больше половины еды, и отказался от идеи дойти до полной победы. Желудок его словно разбух и мешал дышать; Лайаму давненько уже не случалось так объедаться.

Он осторожно отодвинул блюдо подальше – словно опасаясь, что какой-нибудь ломтик мяса вдруг попытается самовольно запрыгнуть к нему в рот, – и окончательно перенес внимание на Хорька.

Шут успел отпустить еще две-три грубые шутки. Затем дверь таверны рывком распахнулась и на пороге возник Кансаллус, всем своим видом напоминающий разгневанного громовержца.

“Весьма низкорослого громовержца”, – подумал Лайам и с новым интересом принялся наблюдать за происходящим.

– Хорек, ублюдок ты этакий! – заорал Кансаллус. Лицо его было багровым от гнева. – Последний звонок уже дали! До твоего выхода осталось десять минут, ты, распроклятая, дважды и трижды распроклятая задница!

Маленький драматург коршуном налетел на шута, который тем временем невозмутимо допивал свое пиво, и вцепился в его плечо. Лайам невольно скривился. Некогда воспитатели точно таким же образом призывали к порядку и его самого. Это жутко больно, когда чьи-то умелые пальцы впиваются в твою мышцу. Но Хорек, словно не чувствуя боли, спокойно поставил пустую кружку на стол и лишь после этого позволил оттащить себя к двери. Яростный пинок в необъятный зад вышиб клоуна из таверны, и дверь за ним с треском захлопнулась.

Лайам громко зааплодировал. Кансаллус обернулся – лицо его буквально в одно мгновение сделалось спокойным и дружелюбным – и отвесил глубокий поклон. Когда он выпрямился, на губах его играла улыбка.

– Какая встреча! Тот самый джентльмен, который навещал нас сегодня днем и который умеет ценить истинное искусство! Не возражаете? – Он указал на пустой стул, стоящий напротив Лайама, и уселся. – Мы с вами незнакомы, сэр, но вы показались мне человеком, обладающим рассудительностью и вкусом, если мне будет позволено так выразиться.

– Будет позволено, – отозвался Лайам и подал знак официантке.

Кансаллус расхохотался. Появление официантки с двумя полными кружками пива вызвало у него новый приступ веселья.

– Из ваших действий могу ли я заключить, что пьянство Хорька ставит перед театром проблемы? – поинтересовался Лайам, когда драматург почти осушил свою кружку.

– Ни в малейшей степени, – ответил Кансаллус, причмокивая и лучезарно улыбаясь. Лайам отметил про себя, что его собеседник ничуть не расстроен, но в глазах его прячутся тени. – Сегодня вечером он будет затмевать звезды, а зрители попадают от хохота с ног. Когда Хорек закладывает за воротник, он бывает особенно остроумен.

Заметив, что взгляд Кансаллуса вскользь прошелся по блюду с закусками, Лайам подвинул его к собеседнику и предложил угощаться, если есть аппетит.

– Как правило, я не делю пищи с людьми, чьих имен я не знаю, – с улыбкой произнес драматург, но тени в его глазах чуть сгустились. – Я – Кансаллус, автор и отчасти владелец компании “Золотой шар”.

– Лайам Ренфорд… путешественник.

Лайам протянул через стол руку. Драматург коротко пожал ее и занялся блюдом. Он накинулся на еду, словно изрядно изголодавшийся человек.

– Похоже, вы не очень-то сытно питаетесь, Кансаллус из “Золотого шара”. Неужели ваше занятие не приносит вам прибыли?

– Почему же, приносит, – с набитым ртом пробормотал Кансаллус. – Но не настолько, чтобы я стал отказываться от чистосердечно предложенного угощения. Прошу меня простить, сэр, если я излишне дерзок, но что заставляет человека, днем прогуливающегося в обществе самого эдила, вечерами торчать в таких забегаловках, как “Веселый комедиант”? – поинтересовался он, запивая пивом очередной ломтик мяса.

– Я подумал – не посмотреть ли мне ваше сегодняшнее представление. Вчерашнее очень меня развлекло.

– А, так Рора поймала и вас на крючок?

Насмешливый тон Кансаллуса задел Лайама, и он отозвался с деланным равнодушием:

– Рора?

Кансаллус иронически ухмыльнулся, отправляя в рот пригоршню орехов, и Лайам улыбнулся в ответ:

– Не скрою, ее игра поразила меня, и потом – она так красива…

– О, да, она просто очаровательна – пока вы не познакомитесь с ней поближе. Она умеет быть отвратительнее ведьмы – уж вы мне поверьте. Кроме того, я вас разочарую еще сильнее: сегодня она не выступает.

– Нет?

– Она вытребовала себе два свободных вечера, сегодняшний и завтрашний, – в связи с ночными бдениями в честь Урис. Она – ревностная почитательница Урис, – добавил, подмигивая, Кансаллус, и это подмигивание заставляло предположить, что все обстоит немного иначе.

– Но в храмы ходит не часто?

– Совсем нечасто. Но она и не грешница – о, нет и отнюдь. Она чиста, как только что выпавший снег, наша Рора.

Как ни странно, он, похоже, говорил то, что думал.

– Так, значит, она исполняет свои… ммм… столь откровенные танцы…

– Интуитивно, – быстро сказал Кансаллус с мрачной усмешкой. – Смелые экскурсы девственницы в неведомый ей мир. Но, согласитесь, если знать подоплеку, это впечатляет еще сильнее.

– Пожалуй, и вправду.

Некоторое время они молчали. Лайам обдумывал сказанное, Кансаллус поглощал содержимое блюда. Окончательно расправившись с ним, он оттолкнул блюдо на середину стола и ковырнул в зубах безукоризненно отполированным ногтем. Кансаллус вообще выглядел очень опрятно: хотя его свободная блуза была поношена, а волосы неухожены – и то и другое было чистым и источало едва приметный запах душистого мыла.

– Если позволите, – через паузу заметил Кансаллус, так, словно их беседа не прерывалась, – я бы хотел в благодарность за угощение дать вам совет: держитесь подальше от Роры. Что бы вы там себе ни нафантазировали, она вряд ли ответит вашим исканиям, а вот дать оплеуху или выцарапать глаза может свободно.

– Я буду иметь это в виду, – деланно усмехнулся Лайам. Неужели его интерес к актрисе и вправду настолько заметен? Да нет, вряд ли. Просто Кансаллус уже попривык к тому, что все мужчины проявляют к Роре интерес определенного рода.

– Я не любитель биться об заклад, дружище Ренфорд, а то я предложил бы вам небольшое пари.

Драматург окинул своего собеседника дружелюбным и в то же время оценивающим взглядом.

– И какое же?

– Я бы поспорил – хотя я не сплетник и не любитель совать нос в чужие дела – я бы поспорил, что какая бы причина ни привела вас сегодня днем в “Золотой шар”, она так или иначе связана с женой некоего торговца.

Да, все же Кансаллус был именно тем человеком, с которого следовало начать раскопки загадочного кургана. Или навозной кучи, подумал Лайам.

– И вы могли бы выиграть спор. Эта дама не является главной причиной визита, но связь – налицо.

Драматург рассудительно кивнул:

– Лонс – заносчивый тупой идиот. Он бегал за этой дамой, словно щенок, целое лето. Не странно ли: Лонс – при всей его смазливости – никак не может заполучить то, к чему он стремится, в то время как его дорогая сестричка может легко получить даже то, чего ей не нужно сто лет в обед?

Лайам согласился, что это действительно странно. Драматург жестом поманил его придвинуться ближе. Лайам повиновался.

– Впрочем, некоторые плуты и негодники, – сказал, понизив голос, Кансаллус, – утверждают, что Рора может-таки угодить в ловушку, но при условии, что силки ей расставит один-единственный человек.

Он еще раз кивнул, откинулся назад и допил свое пиво. Вид у него был такой, словно он только что поделился с Лайамом величайшей на свете тайной.

– И что же это за человек?

Кансаллус покачал головой и с сожалением вздохнул:

– Головоломка, загадка, неведомое сочетание расплывчатых черт. Никто из этих плутов, негодников, вралей или злостных сплетников не может сказать о нем ничего более определенного, и лично я предпочитаю пропускать мимо ушей этот слух. Но раз уж вас так интересует красотка Рора, имейте в виду: говорят и такое.

– Понятно.

Лайам встал, намереваясь уйти, и высыпал на стол пригоршню мелких монет.

– Приятно было с вами побеседовать, дружище Кансаллус, несмотря на то что кое-что в нашей беседе меня и разочаровало. Думаю, тут хватит еще на несколько кружек – если вы, конечно, не спешите обратно в театр.

– О, отнюдь! Благодарю вас, – расплывшись в улыбке, произнес драматург. – Что же касается нашей беседы, я вам вот еще что скажу: вы когда-нибудь замечали, как Плутишка Хорек, выйдя на сцену, чешет за ухом?

– Нет, – сознался Лайам. Ему и в голову не приходило присматриваться, что, когда и в какой части тела чешет Хорек.

– Ну, время от времени он это проделывает. Зрители думают, что он чешется для пущего смеха, но это не так. – Кансаллус сделал паузу и загадочно улыбнулся. – Он почесывает шрам – шрам, оставленный зубами некой особы.