Текст книги "Волшебство для короля"

Автор книги: Дэниел Худ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Лайам, сердито хмыкнув, лег на пол и завернулся в ворованный плащ. От огня приятно тянуло теплом, его разморило. Нет, все вроде бы сделано, теперь остается лишь ждать.

«Ожидание!» Он содрогнулся, чувствуя, что наконец-то попал в точку. Вот где гнездятся причины его недовольства! Убежище найдено, спасительное письмо – у гонцов, и можно только гадать, когда оно дойдет до Каталины. Во всяком случае ответные шаги принц казны предпримет не ранее завтрашнего утра. «Если он вообще их предпримет!» Теперь от Лайама не зависело ничего, и это ему жутко не нравилось. Весь этот день и всю следующую ночь ему предстояло провести в вынужденном безделье. «Ну, почему же – в безделье? Разве это не дело – перехитрить Уорден и остаться в живых?»

Костерок прогорел и потух. Проснувшись, беглец увидел лишь слабо тлеющие угли. Он пробудился с чувством надвигающейся опасности и резко вскочил на ноги, испуганно вглядываясь в окружающую темноту.

«Фануил!»

«Я на улице, мастер».

«Что ты там делаешь?»

Высоко вверху виднелся бледно-серый квадрат, совершенно не освещающий помещение склада.

«Стерегу. Ближе к вечеру мимо прошли два миротворца, но на твое убежище они даже не посмотрели».

«Ближе к вечеру? А который теперь час?»

«Только что село солнце».

Значит, он проспал целый день. Само по себе это неплохо, ждать остается лишь ночь. Моргая и позевывая, Лайам снова сел на пол и, положив на угли несколько щепок, оживил костерок. Ушибы, намятые кирпичами, болели, в животе гнусно бурчало. Беглец поплотнее закутался в плащ.

«День позади. Лорд соизволил проснуться». Он тупо глядел в огонь, пляска пламени завораживала. «Это хорошо. Теперь надо бы как-нибудь дотянуть до утра».

А утром ему предстоит слоняться по пирсу внутренней гавани, высматривая, не мелькнет ли где шляпа с белым пером. Далее все будет зависеть от того, какие инструкции принесет доверенный человек Катилины.

«А если тот не придет? Если принц вообще не обратит на твое письмишко внимания? Или, хуже того, вдруг окажется, что он держит сторону Северна?» Мысль была неожиданной, Лайам затосковал. «Что, если он расставит тебе ловушку? Или передоверит это Аурику с Эльдайном?» Ладно, придется принять меры предосторожности. Загодя, например, осмотреть пирс и не брать с собой Панацею… Лайам попробовал усмехнуться, но спокойствие не приходило. На чем зиждется его доверие к принцу казны? На слепой убежденности, что тот предан правящему монарху. То есть на том же песочке, из какого слеплен миф о неподкупности миротворцев. Но если клетчатым туникам не чуждо предательство, почему не предположить, что оно не чуждо и Катилине? А если и Катилина предатель, тогда получается, что в Торквее нельзя вообще никому доверять. Ни жрецам, ни лордам, ни простым горожанам, ни даже самой королеве! «Быть может, ты здесь – единственный человек, которому не безразлична судьба Никанора!»

Стоило только пустить с горы этот камешек, как мрачные мысли захлестнули Лайама с головой. Он вспомнил толпу паломников на улице Шествий и нахмурился. Выходило, что все они – лицемеры. Да и старая Бекка, одергивая сынка, несомненно кривила душой. «Уж если каждый ублюдок в бане спокойно хоронит еще не почившего короля, то что говорить о придворных!»

Итак, предать могут все, однако следует разобраться, кому это выгодно. Лорд Аурик сделался заговорщиком не сам по себе. Его явно поддерживает кто-то из претендентов на трон. Кто? Корвиал или Сильвербридж? Вопрос! Вопрос и загадка. Маркейд – Лайам поежился, вспомнив о ней, – назвала Корвиала, но можно ли этому доверять? Не лучше ли опираться на собственные соображения?

Что ему известно о Сильвербридже? Что тот принадлежит к одной из младших ветвей королевского дома, чьи владения расположены в горных окрестностях Кэрнавона, и что популярность его весьма велика. Многие, очень многие сейчас ставят на эту лошадку. Однако репутация Сильвербриджа сильно подмочена участием в дворцовых интригах, а его права на престол очень шатки.

Претензии Корвиала более обоснованны. И упрочены близким родством с королем. Однако любовью публики он не пользуется, ибо, по сути, является марионеткой в руках своей матери, чье честолюбие и безжалостность вошли в поговорку.

Кто из них мог решиться перехватить Монаршую Панацею? У Лайама не имелось ответа на этот вопрос. «Возможно, они вообще заодно, откуда ты знаешь? С чего ты вообразил себя знатоком дворцовой политики?»

Он резко вскочил на ноги, вдруг осознав всю никчемность своих размышлений.

«Не пора ли перекусить?»

Ночь в Беллоу-сити наступала раньше, чем в верхнем Торквее, порт заливала тьма. Дракончик весьма удивился, когда Лайам высунулся из окошка.

«Ты куда, мастер?»

«Мне хочется есть. К тому же не мешает взглянуть, что творится на пирсе».

Соседний склад был довольно приземист и стоял совсем рядом, так что беглец без труда перебрался на его крышу.

«Я облетел городок, – сообщил фамильяр. – Твои портреты болтаются на нескольких перекладинах».

«Буду иметь в виду», – ответил Лайам, спускаясь на мостовую в месте, достаточно удаленном от его дневного приюта.

Надвинув шляпу на лоб, он побрел к деловой части порта. Ему вдруг сделалось не по себе. Мимо шли люди – клерки, рабочие, моряки, – усталые, занятые собой, но беглецу стало казаться, что равнодушие их напускное, что каждый разминувшийся с ним прохожий оборачивается, раздумывая, не кликнуть ли стражу. По спине его побежали мурашки. Иногда ведь именно стремление быть незаметным и выделяет того, кто прячется, из толпы.

Лайам едва поборол искушение вернуться обратно, впрочем, не сам – помог Фануил. Дракончик, следя с высоты за продвижением своего господина, невозмутимо твердил, что никто на него не пялится и не бежит разыскивать миротворцев.

«Все хорошо, мастер! Все хорошо…»

«Ладно, посмотрим», – кивнул Лайам и толкнулся в дверь кабачка с аляповатой вывеской, изображавшей двух моряков. Один держал в руке кружку, второй запихивал в рот огромную рыбину – там, очевидно, подавали не только выпивку, но и еду.

В темном зальчике с низким, перечеркнутым толстыми балками потолком было дымно. Редкие свечи, едва его освещавшие, немилосердно коптили, очаг исходил чадом. У нового посетителя немедленно защипало в глазах, однако же он мысленно благословил этот чад, а заодно и всех кабатчиков, покупающих дешевые свечки и экономящих на угле. Завсегдатаи заведения сосредоточенно пили, не обращая внимания на окружающее. Лайам приободрился и, пригибаясь, чтобы не задевать балки, направился к стойке.

Кабатчик – угрюмый толстяк в грязном фартуке – вопросительно поднял бровь, потом что-то буркнул и выложил перед клиентом хлеб, сыр и соленую рыбу.

Краюху местами пятнала плесень, сыр был покрыт жесткой коркой. Лайам обрезал и то и другое кинжалом и приступил к еде. «Зажрался ты, братец!» – сказал он себе, брезгливо макая куски хлеба в пиво. Зато рыба показалась ему просто отменной – впрочем, скорее всего, этот отклик в нем вызвали не реальные достоинства сельди, а голод.

Он торопливо ел, не забывая поглядывать по сторонам. Посетители кабачка в основном были молоды, но вели себя на редкость спокойно. Они прихлебывали свое пиво с философической отрешенностью от мирской суеты. Так держатся моряки, только-только сошедшие с корабля, в ожидании бурной и многообещающей ночи. У очага мужчина постарше склонился над бритым блестящим черепом совсем юного паренька с остекленевшим взглядом. Он орудовал иглами, выкалывая русалку. Второго такого же паренька добривал помощник татуировщика, голова юноши безвольно моталась.

«Утром мальчишки пожалеют о своем сумасбродстве», – подумал Лайам. Потом окинул взглядом наколки присутствующих и решил, что русалки – это еще ничего. Он поспешно доел хлеб и сыр, зажал в кулаке три оставшиеся рыбешки и направился к двери.

Приятно было вдыхать ночной, свежий воздух после духоты кабака. К тому же теперь, утолив голод, Лайам нервничал куда меньше.

«Соленую рыбу будешь?»

«Могу», – откликнулся Фануил.

«Я не спрашиваю, можешь ли, я спрашиваю – будешь ты ее есть или нет?».

«Буду. Спасибо, мастер».

Лайам свернул в переулок, через мгновение дракончик спустился к нему. Он принюхался, взял одну рыбку в зубы и запрокинул голову – рыбешка исчезла в глотке. Брезгливо слизнув рассол с мордочки, уродец пожаловался:

«Слишком соленая».

«Знаю, – поморщился Лайам, бросая остальное в канаву. Руки его были липкими и жутко воняли. Он вытер их о штаны. – Пошли. Сходим на мол».

Ночной мрак совсем загустел, на востоке зажглись первые звезды. Фануил снова взмыл в небеса. Лайам, сориентировавшись, двинулся к югу. Не успел он пройти и двух кварталов, как фамильяр доложил, что за ним кто-то крадется.

«Их двое, мастер. Это не миротворцы – они не в форме и стараются держаться в тени».

Держаться сейчас в тени было несложно. Лавки уже закрылись, и мостовая освещалась лишь светом, льющимся из узеньких окон вторых этажей.

Лайам выругался.

«Ты уверен, что им нужен именно я?»

«Не вполне. Но они не хотят, чтобы ты их заметил».

Лайам снова выругался. Под ложечкой мерзко заныло. Боги, пусть это будут простые грабители! Ведь в кабаке кто-нибудь наверняка положил глаз на его одеяние и кошелек. «Пусть это будут всего лишь грабители!» Он нарочито замедлил шаги, затем свернул в первый попавшийся переулок и, стремглав по нему промчавшись, выскочил на соседнюю улицу. «Стой! Если это и вправду грабители, они наверняка связаны с гильдией, а там тебе могут помочь!» Лайам встал за углом, лихорадочно соображая.

Фануил сообщил, что преследователи ускорили шаг и сейчас пробираются по переулку.

«Прекрасно. Дашь мне знать, когда они подойдут».

Он отдал уродцу еще пару распоряжений и стал ждать, нервно поглаживая рукоятку кинжала.

«Мастер, они рядом!»

Лайам вступил в пятно света, падающего на мостовую из окна чьей-то спальни, и картинно взмахнул плащом. Две тени, уверенно движущиеся во тьме, застыли как вкопанные, у одного из преследователей вырвалось изумленное восклицание.

«Ну-ну…»

Сверху бесшумно спланировал Фануил. Уродец, не таясь, пересек световой поток и подлетел к хозяину.

Преследователи переглянулись. Тот, что шел первым, вновь открыл было рот, но сказать ничего не успел, ибо колени его подломились. Ражий детина мешком опустился на мостовую и захрапел. Лайам посмотрел на второго.

– Аве, брат! Потолкуем?

13

Ночной тать жалостно всхлипнул. Лайам поманил его пальцем.

– Подойди ближе, брат! Ты ведь певец?

Дракончик опустился на хозяйское плечо и трепыхнул крыльями. Тать вновь заскулил. Лайам повторил уже строже:

– Подойди ближе, тебе говорят! Ты певец?

Неудачливый грабитель боязливо перешагнул через храпящего напарника и промямлил:

– Д-дох… Некто поет.

– Некто тоже поет. Некто и сам декламатор.

Лайам широко улыбнулся. Он действительно был доволен. Ему без особой натуги удалось сообщить ночному охотнику за поживой, что перед ним стоит «декламатор», то есть такой же вор.

– Таких декламаторов тут что-то не слышно, – заявил вор. Он слегка поежился, словно испугавшись собственной храбрости, и добавил: – В нашей караде.

На тайном языке, известном лишь профессиональным преступникам Таралона, это означало, что в Лайаме сомневаются. Члены каждой карады, то есть отдельного воровского сообщества, даже такого огромного, как торквейское, обыкновенно знают друг друга – хотя бы в лицо. С самозванцами и чужаками, осмелившимися промышлять на чужой территории, воровской кодекс предписывает безжалостно расправляться.

– Некто не из торквейской карады. Некто здесь не шалит, некто чисто резвится.

Второй своей фразой Лайам давал понять, что он удалился от дел. Навсегда или только на время визита – неважно, главное подчеркнуть, что чужак в столице ведет себя тихо, не нарушая воровских законов. «О происшествии в бане им вовсе не обязательно знать».

– Некто хочет выпить с принцепсом карады Торквея. С Банкиром.

Вор удивленно дернулся и склонил голову, разглядывая незнакомца. Он был невысок и, похоже, горбат… или сильно сутулился – детали мешала рассмотреть темнота. Лайам выждал немного, потом повторил:

– Некто хочет пить с принцепсом. У него есть баклага.

Принцепс – глава преступной общины – в Торквее всегда прозывался Банкиром, какова ни была бы его прежняя кличка.

Вор негромко присвистнул, словно дивясь наглости чужака, впрочем, его новое восклицание показало, что это не так.

– Вот тебе на! Известная вывеска! С памфлетной танцульки! Эй, брат, некто твою вывеску знает!

– Откуда… – выдохнул было Лайам, но тут же осекся. «Откуда ему меня знать?» Ответ был очевиден, что подтвердила (хотя и с заминкой) мысленная расшифровка услышанного. «Вывеска» – это лицо, «танцулька» – виселица, но почему «памфлетная»? На память пришел Памфлетный бульвар, где толкутся ученики магов. Ведь это они размножают портреты разыскиваемых преступников, а столбы с перекладиной, к которой крепятся прокламации, и впрямь походят на виселицу! Лайам поморщился и мысленно еще раз проклял каменную уродку вкупе с ее остроумным нововведением.

– Дох, – сказал вор довольным и куда более самоуверенным тоном. – Некто засек твою вывеску с баклагой пса магнуса. Шахматы шуршат за тобой.

«Магнус» значит главный, «пес» – это сыщик. Главный сыщик в Торквее – Уорден, а «шахматы» – ее миротворцы, одетые в клетчатые туники.

Вор явно приободрился и обнаглел. «Надо его осадить». Лайам холодно усмехнулся.

– Мои трубы слышны и в белом, и в черном.

(Слава о нем идет громкая – как среди добропорядочных жителей королевства, так и в преступных кругах.) Он демонстративно покосился на Фануила.

– Моя вита – морте, мой модус – зеленый. (Он профессиональный убийца и работает с помощью магии.)

Абориген несколько скис. Лайам надменно прищурился.

– Хочешь, чтобы твое погоняло звучало в моих концертах?

(Хочет ли вор приплюсовать свое имя к списку жертв заезжего декламатора?)

– Да не, брат, ты че? – вскинулся вор, устрашенный такой перспективой.

– Погоняло?

– Склизкий Цинна.

– Некто – Ренфорд, – смягчаясь, представился Лайам. Все равно его имя указано на афишке. – Каркнешь о моей баклаге Банкиру?

Помощь! Ему нужна помощь. Люди, которые прикроют его, когда он встретится с человеком от Катилины. Хорошо бы вообще повернуть дело так, чтобы кто-то пошел туда вместо него. «Если тебя узнали в такой темноте, то что будет днем? Когда солнце встанет, ни шарф, ни шляпа тебе не помогут».

– Ну?

– Что в баклаге-то, брат?

– Она слишком тесная. Пить могут двое – некто и принцепс.

Цинна покачал головой.

– Некто и принцепс? Не раньше чем декламаторов пригласят к королю.

То есть никогда.

– Банкир с чужаками не пьет.

Храпящий детина зашевелился. Фануил выгнул спину и зашипел. Лежащий затих. Цинна гулко сглотнул.

«Спасибо, малыш!»

– Каркни ему о моих концертах, и он согласится.

Требовать встречи с самим Банкиром, конечно же, непомерная наглость, однако лихость и самоуверенность в цене у воров.

– Каркни ему обо мне, Склизкий Цинна, не то…

Фануил вновь зашипел, и вор сдался.

– Дох, дох! Как скажешь, Ренфорд. Некто летит к Банкиру.

– Моменто?

– Дох, моменто! – Лайам кивнул.

– Заметано. Свети своего двойника.

Цинна потряс напарника за плечо. Тот застонал и с трудом поднялся на ноги, очумело крутя головой.

– Брат, мы моменто смываемся. Будь золотым. (Молчи.)

Разбуженный вор что-то буркнул, но вслух ничего не сказал, только потер голову и коротко глянул на незнакомца. Он был высок и широкоплеч.

– Эй, брат, твоя куртка, – сказал Лайам, переходя на обычный язык, ибо не помнил, как у воров называются носильные вещи. – Она мне нравится. Может, махнемся? Даю за нее свой плащ.

– Тьма великая, что он городит? – возмутился детина, но Цинна знаком заставил его замолчать. Вор был против обмена, однако взволнованный вид партнера и зубы ощерившегося дракончика явились вескими аргументами в пользу предложенной сделки. Детина снял куртку и стал с недоверием встряхивать плащ, очевидно пытаясь найти в нем изъян.

– Летите к Банкиру, – приказным тоном сказал Лайам, надевая «обновку». Та жутко воняла потом, а рукава едва прикрывали запястья. – Я буду ждать в кабаке, где вы меня засекли.

– Дох, брат. В «Паре обжор». – Цинна потянул приятеля за руку – ему явно хотелось поскорее уйти. – Не беспокойся, все будет чисто!

– Дох, – сказал Лайам. – Не вздумай вилять. Ваши вывески я срисовал, а мой помощник за вами присмотрит.

«Проследи за ними, малыш!»

Фануил, во время обмена спрыгнувший к ногам своего господина, взмыл в воздух и, нарочито шумно работая крыльями, завис над головами воров. Те шарахнулись в стороны, потом развернулись и, боязливо оглядываясь, зашагали по переулку.

«Мастер, разумно ли это?»

Лайам медленно брел к облюбованному им кабачку, размышляя о том же.

«Не уверен».

Впрочем, он привык доверять своим неожиданным озарениям. Если Банкир согласится войти в дело, его положение сильно улучшится.

«Я смогу спокойно посиживать где-нибудь, хотя бы на том же складе, пока все не кончится. Молодчики гильдии сработают лучше меня». Гораздо лучше – торквейские воры славятся по всему королевству. Даже если и Катилина окажется заговорщиком, они найдут способ его обойти. «Бьюсь об заклад, любой из них без особого напряжения способен бросить реликвию королю на колени и целехоньким выбраться из дворца! На такие штучки столичные воры куда как горазды!»

Горазды – да, и все-таки они – воры. Надеяться на них можно, но доверять им – нельзя. В преступных карадах царит железная дисциплина, однако вовсе не потому, что их члены отличаются прирожденной любовью к порядку. Гильдию цементирует страх. Склизкого Цинну Лайаму удалось запугать, но Банкира не запугаешь. «Моя вита – морте! Боги, ты просто шут!»

Значит, порядочность – побоку, угрозами ничего не добьешься, остаются… деньги. Можно пообещать им хороший куш. Очень хороший. Если все выйдет как надо, возможно, он даже сумеет выполнить свое обещание. А возможно, и не сумеет. Это все писано вилами по воде.

Лайам подошел к «Паре обжор» и прислонился к стене – чуть в стороне от пятна фонарного света. Ежась на холодном ветру, он решил, что попробовать все-таки стоит.

«Пусть все идет как идет, Фануил. Если получится – хорошо. Если нет – я ничего не теряю. Цинна все равно уже знает, кто я такой».

«Я могу убить Цинну. И его напарника тоже».

Лайам уронил челюсть.

«Ты это серьезно?»

«Они тебя видели, они знают, кто ты. Они могут навести на твой след миротворцев!»

В рассуждениях малыша был резон. По спине Лайама побежали мурашки.

«Нет. Я запрещаю. Нет».

Последовала длительная пауза.

«Как скажешь, мастер».

Дверь кабачка распахнулась. Вместе с клубом горячего дымного воздуха на улицу вывалились двое гуляк. Они покосились на Лайама, но без особого интереса. Он проводил пьянчуг взглядом, пряча лицо в складках шарфа. И с горечью подумал о том, что мера эта никчемна. Ведь Цинна узнал его без труда. «Ночью, в плаще, в надвинутой шляпе!»

Конечно, воры приглядываются к рисункам, вывешиваемым властями, куда внимательнее, чем кто-либо еще, однако это ничего не меняет. Сегодня, пока Лайам спал, сотни людей подходили к «танцулькам», рассматривали портрет новоявленного убийцы, запоминали черты… «Завтра, когда ты выйдешь на улицу, вокруг тебя соберется толпа…»

Так что Цинна с товарищем не составляли проблемы. Как ни крути, а его лицо уже известно всему городу, и этого – увы! – не изменишь.

«Значит, следует измениться тебе самому!» Лайам глубоко вздохнул, попробовал надуть щеки, потом потрогал щетину на подбородке. Через секунду он кисло хмыкнул. «Неделька-другая – и борода, конечно же, отрастет. Ты станешь неузнаваем, но к тому времени короля не будет в живых!» Тьма побери эту изобретательную Уорден! Человек может переменить многое – одежду, привычки, стиль жизни, – но перекроить собственную физиономию ему не дано!

Дверь кабака распахнулась снова, на этот раз – с большим шумом, ибо кабатчик вытолкал из заведения двоих юнцов. Тех самых, чьи черепа обрабатывали татуировщики. Бедняги грохнулись на мостовую, что-то бессвязно бормоча. Голова одного казалась окровавленной – но то были всего лишь чернила. Черные капли ползли по щекам, на носу паренька красовались темные пятна.

Лайам присмотрелся к рисунку и решительно взъерошил свою короткую стрижку.

«А почему бы и нет?»

Кабатчик приподнял бровь, увидев, что недавний посетитель вернулся, и покосился на его куртку. Лайам подмигнул ему и пожал плечами. Кабатчик пожал плечами в ответ. Остальных перемены в одежде вошедшего нимало не взволновали. Его прихода, похоже, не заметил никто.

Лайам взял кружку кислого пива и пошел к огню, где молча сидели татуировщики. Те подняли на него безразличные взгляды.

– Это вы разукрасили подвыпивших сосунков?

Старший татуировщик – жилистый человек с сальными волосами, собранными в хвост на затылке, – выразительно кивнул на орудия своего ремесла.

– Мы. Ну и что?

Лайам не повел и бровью. Невозмутимость считается признаком мужественности в подобных местах.

– Распишите меня.

Татуировщик ехидно прищурился и открыл было рот, но Лайам поспешно добавил:

– Для начала только чернилами! Хочу показаться своей девчонке. Посмотрю, понравится ей или нет.

Татуировщик, раздраженный тем, что ему не удалось отшить залетного дуралея, нахмурился и большим пальцем указал на помощника. Тот пожал плечами.

– Будем бриться, приятель?

Лайам кивнул. Подмастерье вздохнул.

– Если наголо, с тебя принц.

– Хорошо.

Младший татуировщик снова вздохнул, взял бритву, чернильницу, кисти и повел Лайама к стойке. Усадив клиента на табурет, он раза три чиркнул лезвием по ремню.

– Она острая, видишь?

Лайам пожал плечами.

– То-то. Мы парились целый день, а она все еще острая.

Он принялся за работу. Лезвие неприятно шуршало, холодя кожу затылка.

– Ей не понравится, предупреждаю. Женщинам эти фортели не по нутру. Если мужик всегда был такой, тогда все нормально. Но если она знала тебя чистеньким-беленьким, а ты придешь разукрашенным, выйдет неладно. Зря тратишь деньги, дружок!

Лайам с трудом сдерживал нервную дрожь.

– Мои деньги. Хочу – и трачу.

Волосы сыпались за воротник, спина зачесалась.

– А потом, все равно уже поздно. Не могу же я заявиться к ней лысым.

Цирюльник на шаг отступил, очищая большим пальцем бритву.

– Ты и так будешь лысым, когда чернила сойдут. Под дождь попадешь или просто вспотеешь… Пустая работа.

Волосы сыпались на колени, сухой скрежет лезвия отдавался в ушах. Лайаму стоило большого труда сидеть неподвижно. Тупо глядя в пол, на темные клочья, собиравшиеся у ног, он старательно превозмогал желание переменить позу.

– Это дело серьезное и не для всех. Ты ведь не мореход – к чему же тебе наколка? Будешь, ходить, как болван. А девица пошлет тебя, точно пошлет, помяни мое слово…

Несмотря на нудеж, дело свое малый знал. Он брил без мыла, но не порезал клиента ни разу, даже когда орудовал за ушами.

«Мастер, воры дошли до места».

Лайам закрыл глаза.

«То есть?»

«Тут дом – рядом с внутренней гаванью. Они вошли в него, а мне туда не влететь».

Ясно как день – Банкир обитает не там.

«Подожди, они скоро выйдут».

«Хорошо, мастер».

Помощник татуировщика возился долгонько, но наконец сообщил, что закончил.

– Странная у тебя голова, – сказал он, вытирая бритву. – Отряхнись-ка.

Лайам стряхнул волосы с куртки и провел пальцами по голому черепу, ощупывая шишки и впадины.

– Чем же странная?

– Узковатая, – сказал, цыкнув зубом, помощник. – Ничего страшного, но девица в восторг не придет. Волны тут не получатся – для них нужна голова покруглее. Значит, делаем молнии.

Нимало не озаботившись тем, согласен клиент или нет, он окунул кисточку в чашку с чернилами и принялся рисовать. Прикосновения влажной прохладной кисти показались приятными. Лайам закрыл глаза и стал ждать. Художник молчал, поглощенный своим делом. Послышались шаркающие шаги.

– Ты сможешь нарисовать короля? – Это был голос старшего татуировщика. Лайам напрягся, но век не разомкнул. Художник что-то буркнул, продолжая работать кистью.

– Один морячок просит, – пояснил татуировщик. – Похоже, в день всех богов состоится большое шествие. Никанора понесут в Рентриллиан, будут молиться за его здравие. Толпы народа кинутся следом. Попробуй нарисовать короля, и от заказчиков не будет отбою. Или хотя бы корону. Корону-то сможешь?

– Корону смогу, – отозвался помощник.

Татуировщик проворчал что-то невнятное и ушел.

Лайам расслабился и принялся соображать. День всех богов – послезавтра. Если повезет, он уже завтра передаст Панацею принцу казны, если нет, будет шанс отделаться от нее во время церемониального шествия. По крайней мере, король покинет дворец, где всем заправляет Северн. Надо велеть Фануилу полетать над Молитвенным трактом. Пусть поглядит, много ли там стражи.

Легкий на помине дракончик тут же заявил о себе.

«Мастер, Цинна с приятелем вышли из дома, и с ними еще кто-то».

«Дай-ка я сам посмотрю».

Лайам вообразил забрало с драконьей мордой, мысленно приподнял его – и увидел три темные фигуры, бредущие по едва освещенной улице. Он нахмурился и опустил забрало. Собственно, нет никакой нужды рассматривать третьего вора, и так понятно, что тот – не Банкир. Цинна с товарищем добрались до него слишком быстро и чересчур легко уговорили с ними пойти. Значит, это либо один из подручных Банкира, либо вожак местной банды. «А ты чего ожидал? Что главный вор королевства помчится к тебе по первому свисту?»

Помощник татуировщика отложил в сторону кисть.

– Готово.

Лайам открыл глаза и, посмотрев в жестяное зеркало, висевшее перед ним, изумленно присвистнул. Его правый глаз был окружен грозовой тучей, а левый пересекала ветвистая молния. На лбу бушевала буря. Затылок обзору не подлежал, но чернила там уже начали подсыхать, стягивая кожу, «Грубовато, конечно, зато тебя теперь не узнать!»

– Легко отделался, парень. Начни мы тебя колоть, ты выл бы от боли. И не один час.

– Замечательно, – сказал Лайам. – Девчонке моей вряд ли понравится, но я доволен.

Художник пожал плечами и взял протянутую монету.

– Не мочи ее первое время и старайся не лапать.

Лайам кивнул и поспешно спрятал за спину руку, непроизвольно потянувшуюся к лицу. Чувствуя себя грозой всех морей, он вышел на улицу.

Фануил появился первым.

«Они уже близко. Мастер, что ты сделал с лицом?»

Лайам не стал отвечать, его занимало другое. Не Склизкий Цинна и не его товарищ, а здоровяк, который вышагивал впереди. Кряжистый, ширококостный – он шел вразвалочку, помахивая кулаками, и в его повадке все явственно говорило о привычке повелевать.

– Аве, братья!

Отделившись от темной стены, Лайам ткнул пальцем в Цинну.

– Некто хотел пить с Банкиром. Где же Банкир?

Здоровяк пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на спутников, жавшихся сзади.

– Ну, и где тут злодей с памфлетной танцульки? У него не та вывеска, это не он.

Цинна шумно сглотнул слюну.

– Он сменил вывеску, дядя.

– Сменил вывеску? – рыкнул верзила. – За четверть часа?

– Дох! – откликнулся Лайам. – Дох. Некто сменил вывеску в храме.

Он кивнул через плечо, указывая на кабак.

– Некто действительно Ренфорд. Свети свое погоняло!

Теперь здоровяк уставился на него.

– Ты Ренфорд? Певец?

– Некто поет. Погоняло?

– Дурацкая вывеска! – сказал здоровяк воинственным тоном.

Лайам пожал плечами.

– Мне она катит. Свети погоняло! Певцы не таятся от братьев.

«Мастер, эта парочка по дороге называла его Звонарем».

Звонарь не повел и ухом.

– Карада Торквея с залетными не играет. Проваливай, пока цел. Ты слишком замазан, Ренфорд, и… – Он замялся, потом вскинул огромный кулак. – Ты подлый предатель. Ты умышляешь против короны. С тобой тут не станут пить. Убирайся, иначе я сам тебя сдам.

«Только этого мне не хватало!»

– Это было бы неразумно, Звонарь.

Вор уронил руку, пытаясь скрыть изумление.

– Мы знаем, что ты колдун! Но я тебя не боюсь. Убирайся.

«Надо как-то выйти из ситуации. И свести к минимуму потери…»

– Отлично, Звонарь, разойдемся по-тихому. Одно условие: постарайся забыть обо мне. И не пытайся меня сдать, пожалеешь.

«Фануил, быстро сюда!»

Разъяренный Звонарь двинулся к наглецу, но не успел сделать и шага. Дракончик, плюхнувшийся на мостовую, преградил ему путь. Вор громко выругался и сплюнул.

– Гнусный изменник!

Лайам стал злиться.

– Хватит трепать языком. Я гнусный изменник, а вы – добрые люди, почитающие богов и закон. Только забудьте наш разговор, иначе вам крышка. Унум?

Звонарь покосился на Фануила.

– Унум, я спрашиваю?

– Унум, чужак.

Лайам шутовски поклонился всей троице, развернулся и зашагал прочь. По беззащитной спине его побежали мурашки. Рядом семенил Фануил. Только свернув за угол, лжедекламатор понял, что его отпустили. Впрочем, надолго ли? Он приказал дракончику приглядеть за ворами.

Фануил, взмыв в воздух, исчез. Несколько минут спустя он доложил, что воры по-прежнему стоят возле «Пары обжор» и спорят. Звонарь хочет, чтобы его подчиненные отправились следом за «разрисованным чужаком», а те упираются.

«Они боятся тебя, мастер».

«Нет, – возразил Лайам, – они боятся тебя. Им почему-то не внушает доверия твоя дружелюбная внешность».

Дракончик ничего не ответил, и Лайам пошел дальше по улице, уводящей в сторону от его дневного убежища. Он все еще не остыл. «Надо же, у воров тоже есть задатки порядочности!» Лайам сжал кулаки. «Тебя назвали гнусным изменником! И кто? Отпетые негодяи!» Он брел по темному порту, жалея себя. А потом вдруг пожалел, что не попробовал объясниться со Звонарем. «Если бы ты потолковал с ним по душам, он, возможно, и переменил бы свое мнение. Но ты решил повыпендриваться. Моя вита – морте! Осел! Кто тянул тебя за язык? И чего ты добился? Только понапрасну озлил их».

«Мастер, Звонарь настоял, чтобы Цинна пошел за тобой и узнал, где твоя хаза. Что такое хаза?»

«Укрытие».

Он ожидал чего-то подобного, но тем не менее рассердился.

«Позволь горбуну уйти от своих, потом прегради ему путь. Если он попытается обойти тебя, прегради ему путь снова. Но, думаю, он не осмелится. Пригони его к Звонарю. Покажись и тому, если получится: пусть знает, что нам известен его адресок».

«Хорошо, мастер».

Воры видели, в каком направлении он ушел; поэтому Лайам повернул в обратную сторону. Разочарование начисто отбило у него охоту продолжать ночные блуждания. Пирс можно осмотреть и с утра.

Чернила сохли на ветерке. Обритая голова стала чесаться, уши пощипывал холод. Лайам ускорил шаг и потрусил к знакомому складу, мечтая об отдыхе возле уютного костерка.

Когда он, кряхтя, пролезал в небольшое окошко, Фануил сообщил, что Цинна – у Звонаря.

«Он бежал от меня, как заяц. На стук вышел Звонарь, я пролетел перед ним. Похоже, ему это не очень понравилось».