Текст книги "Путь Дракона"

Автор книги: Дэниел Абрахам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Что нашли? – спросил он.

– Ничего, милорд, – ответил помощник.

– Теряем время без толку. Собирай людей. Пора в дорогу.

Помощник оглянулся. Один из солдат – молодой тимзин в черной чешуе, сверкающей, как от полировки, – пожал плечами.

– Милорд, мы не обыскали подвал. Если хотите…

– Ты вправду веришь, что мы что-то найдем? – спросил Гедер и, не дождавшись ответа, добавил: – Если честно?

– Если честно – нет.

– Тогда собирай отряд, и в путь.

Караванщик со своего табурета нетерпеливо хмыкнул. Гедер повернулся к нему.

– От имени империи и короля приношу извинения за неудобства, – произнес он, склонив голову.

– Ничего страшного, – хмуро буркнул караванщик.

Снаружи солдаты уже выстроились походным порядком. Гедер осторожно влез в седло – пояс выдержал: камни слегка впились в кожу, но ни один не выпал. Стражники каравана с хорошо разыгранным равнодушием смотрели, как Гедер салютует мечом и пришпоривает коня. С каждым неторопливым шагом он чувствовал, как расслабляется спина. Солнце теперь светило в глаза, почти ослепляя его, и Гедер оглянулся, пересчитывая солдат – не отстал ли кто, все ли здесь. Все.

На подъеме Гедер остановился, помощник подскакал ближе.

– Можем разбить лагерь там же, где вчера, милорд, – сообщил он. – А утром двинуться на юго-запад.

Гедер покачал головой.

– На восток.

– Милорд?

– Едем на восток, – повторил Гедер. – Гилея недалеко, переждем несколько дней в тепле, а потом вернемся в Ванайи.

– Мы возвращаемся? – спросил помощник чуть ли не изумленно.

– Почему бы нет, – силясь не улыбнуться, бросил Гедер. – Все равно ничего не найдем.

Доусон

«Зимние дела». От одних этих слов веяло безысходностью.

С самой длинной ночи до первой оттепели антейские аристократы сидели по замкам или присоединялись к королевской охоте. Возвращались к женам и любовницам, вникали в успехи подрастающих сыновей, пересчитывали доход с владений. Зима для высокородных – время домашнего покоя, отдыха у камина. При всей любви к Кемниполю Доусон, пробираясь сквозь выстуженные, пропахшие дымом улицы, чувствовал себя частью племени мелких придворных, купцов и прочего сброда. Однако дело того стоило, и оскорбление своему достоинству он сносил стойко.

И не он один.

– Не понимаю, почему вы так ненавидите Иссандриана, – сказал Канл Даскеллин, барон Ватермарк, протектор Нордпорта и чрезвычайный посол его величества в Нордкосте. – Он, конечно, самовлюбленный красавчик, но если считать грешниками всех гордецов и честолюбцев, то святых при дворе не окажется.

Доусон откинулся на спинку кресла. Залы Медвежьего братства поражали безлюдьем. Сиденья и подушки, обтянутые плотным шелком и кабральской парчой, пустовали; в комнатах, призванных даровать прохладу знойным летом, тут и там стояли жаровни. Служанки, которые обычно сбивались с ног, бегая по поручениям членов братства, теперь маячили в дверях и переходах в ожидании слова или знака. Летом в просторных удобных залах собиралась добрая сотня самых именитых сынов империи – выпить вина, выкурить трубку, обсудить государственные дела. Теперь, стоило Доусону чуть повысить голос, стены вторили гулким эхом.

– Дело не в характере, а во взглядах, – ответил он. – Маас и Клинн не лучше, но Иссандриан держит их в узде.

– Разница во взглядах вряд ли оправдывает… что? Заговор?

– Взгляды рано или поздно переходят в действия. Чтобы добиться власти, Иссандриан, Маас и прочие не прочь опереться на самую низшую публику.

– Фермерский совет?

– И это тоже, – кивнул Доусон. – Если они намерены отстаивать права толпы, то долго ли ждать, пока толпа начнет отстаивать сама себя? У нас и так ограничения – на рабов, на служанок-постельниц и холопов на господской пашне, причем все введены недавно, на нашем веку! И виной тому разные Иссандрианы, заигрывающие с работным людом, купцами и шлюхами.

Канл Даскеллин протяжно выдохнул. Тусклый зимний свет, падающий на его темную, почти по-лионейски смуглую кожу, не давал толком разглядеть лицо, однако Доусону хватило и того, что Даскеллин не стал спорить. И наверняка у него есть свой интерес, иначе он отказался бы от встречи.

– Самое время истинному духу Антеи пробудиться, – продолжал Доусон. – Эти псы думают, что они заправляют всей охотой. Их пора окоротить, и если мы будем дожидаться, пока принц Астер отправится под кров Иссандриана…

Молчание завершило фразу красноречивее всяких слов. Даскеллин дернулся в кресле и пробормотал проклятие.

– Вы уверены, что король так и сделает?

– Я слышал от него самого, – ответил Доусон. – Симеон прекрасный человек и прекрасный король, но ему нужны верные соратники. Он ждет случая поставить Иссандриана на место. И я ему этот случай обеспечу.

В проходе за его спиной послышались голоса и тут же стихли, на улице зацокали подковы. Канл вынул из кармана небольшую глиняную трубку и поднял руку. Служанка подошла к нему с тонкой свечой и, как только показался первый голубоватый клуб ароматного дыма, исчезла из виду. Доусон ждал.

– Каким образом? – спросил Даскеллин жестко, как на допросе.

Доусон улыбнулся: битва наполовину выиграна.

– Лишить Иссандриана силы. Отозвать Алана Клинна из Ванайев, рассорить Иссандриана с крестьянами. Разъединить приспешников.

– Мааса и Клинна?

– Для начала. У него есть и другие последователи. Но этого недостаточно. Их влияние так велико из-за разобщенности тех, кто еще помнит, что такое благородная кровь.

Даскеллин глубоко затянулся, огонек в трубке вспыхнул и вновь померк.

– Это и есть ваш заговор, – произнес он наконец.

– Верность королю – не заговор, – уточнил Доусон. – А настрой всей жизни. То, что мы должны демонстрировать постоянно. А мы проспали, и псы забрались в дом. И кому, как не вам, Канл, об этом знать.

Даскеллин постучал по зубам глиняным чубуком трубки и прищурился.

– Говорите, – кивнул Доусон. – Что бы ни было – говорите.

– Хранить верность королю Симеону – одно. Стать орудием Каллиамов – совершенно другое. Да, меня беспокоят перемены, которых добивается Иссандриан с кликой. Однако менять одного честолюбца на другого – не выход.

– Вы хотите убедиться, что я не Иссандриан?

– Да.

– Какие вам нужны доказательства?

– Если я помогу отозвать Клинна из Ванайев, обещайте, что не обернете дело к личной выгоде. Все знают, что ваш сын служит под командованием Клинна. Джорей Каллиам не должен сделаться протектором Ванайев.

Доусон моргнул.

– Канл… – начал было он, но, встретив прищуренный взгляд Даскеллина, осекся. Когда он вновь заговорил, его голос прозвучал неожиданно жестко. – Богом и антейским престолом клянусь: после отставки Алана Клинна мой сын Джорей не станет протектором Ванайев. Более того, клянусь, что никто из моего рода не получит выгоды от ванайских событий. А вы, друг мой, поклянетесь ли в том же?

– Я?

– У вас ведь там родственники. Или я должен думать, будто вы поддерживаете короля только ради выгоды?

Даскеллин сочно захохотал – рокочущий смех раскатился по залу так, что зима на миг отступила.

– Господь прослезился, Каллиам! Да вы нас всех сделаете образцом бескорыстия!

– Поклянетесь? – настаивал Каллиам. – Присоединитесь к тем, кто предан королю Симеону и ставит возрождение традиции выше собственной славы?

– Верные слуги трона, – с улыбкой произнес Даскеллин.

– Да, – по-прежнему жестко ответил Доусон, несокрушимый как кремень и твердый как сталь. – Верные слуги трона.

Даскеллин вмиг протрезвел.

– Вы всерьез?

– Именно, – подтвердил Доусон.

Темные глаза скользнули по лицу Доусона, будто силясь проникнуть сквозь маску. А затем – как и в предыдущие полдесятка раз, когда Доусон говорил с такими же людьми, разделяющими его стремления, – смуглое лицо осветилось гордостью, Даскеллина переполнили отвага и чувство причастности к великому и благому делу.

– Тогда да, – тихо сказал он. – Клянусь.

Разлом, видимым образом делящий город на части, был не единственным знаком размежевания. По обе стороны от мостов аристократия жила в просторных особняках у широких площадей, а прочий народ ютился в тесных улочках и проулках. Живешь к северу от площади Кестрель – ты высокопоставленный вельможа. Держишь конюшни у южных ворот – кровь в тебе благородная, но богатство ты изрядно поистратил. Город скрывал тайны, известные лишь его обитателям, и даже деление на улицы не отражало всего разнообразия: самые бедные из горожан искали убежища в старых руинах под городом и влачили дни во тьме и нищете, едва защищенные от зимней стужи.

Темные камни мостовой побелели от инея и снега, запряженные в повозки мулы двигались медленно и осторожно. Кони опасливо переступали копытами, боясь поскользнуться; лошадей, сломавших ногу, забивали тут же, на улице. Кемнипольская зима не позволяла даже приказать, чтобы карета дожидалась у дверей, но Доусон был так рад исходу встречи с Даскеллином, что не подумал сетовать. Служанка подпоясала на нем плащ из темной кожи с серебристой прошивкой и с крючками из гелиотропа, и Доусон, надев широкополую шляпу, вышел на улицу. До дома, где его ждала Клара, предстояло добираться пешком.

Все отрочество он провел в Кемниполе: днем сопровождал отца на церемониальные встречи, а вечера проводил в пирушках, веселясь и распевая песни с такими же соседскими юнцами. Даже сейчас, спустя десятилетия, заснеженные мостовые хранили его тайны. Он прошел по узкому проулку, где Элиайзер Брейниако бегал нагишом, проиграв ему пари в тот день, когда обоим исполнилось четырнадцать. Затем миновал кишащий клопами квартал, где селились полунищие тимзины и ясуруты. Прошел под Морадовой аркой, где обезумевший последний дракон-император погиб от когтей собрата; арка из драконьего нефрита возносилась почти до высоты самого Кингшпиля и поражала хрупкостью и тонкостью работы – впору было дивиться, как она не ломается от легчайшего ветерка. Остался позади и публичный дом, куда отец привел Доусона в десятый день рождения и купил ему первую в жизни ночь с женщиной.

Небо, обратившееся в сплошное белое облако, благосклонно сияло над городом, рассеивая тени. С повозки булочника, едущей с рыночной площади, упала корзинка с миндалем, невесть откуда набежавшая детвора расхватала орехи раньше, чем возница успел вымолвить слово. С западной стены можно было взглянуть сверху на широкие равнины Антеи – как Бог на дольний мир. Город, совершенный и безупречный, вмещал в себя всю историю от падения драконов до возвышения Белого Пророка и дальше до бунтов рабов, после которых Антея восстановила империю первокровных здесь же, в Кемниполе – городе, некогда выстроенном драконами. Здешние камни хранили в себе память многих столетий, целых эпох.

И сейчас, впервые за всю жизнь, Доусон начал дело, которое впишет его имя в историю любимого города. Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ, который очистил королевский двор от скверны и указал Антее достойный путь. Каллиам, который собрал под свои знамена защитников правого дела и уничтожил силы хаоса, грозящие переменой жизни.

Бессмертный город так и звал упиваться воспоминаниями и мечтами о будущем, утвержденном его собственной рукой, – о будущем, где не он, а Куртин Иссандриан и Фелдин Маас будут ради зимних дел пробираться по заледеневшим улицам вместо уютных посиделок у домашнего камина, – и Доусон отдался на волю фантазий. И не заметил предвестий нападения, даже если они были.

Дорога изгибалась по краю мыса; на треугольной площадке, где две широкие улицы сходились в одну, беседовали трое мужчин в темных шерстяных плащах. Доусон шагал не сворачивая, в уверенности, что горожане расступятся перед придворным вельможей, однако трое, хмуро глядя на него, не двигались.

Грезы о будущем тут же исчезли, Доусон разозлился. Впрочем, его ведь могли просто не узнать… Ближайший из троих откинул плащ и вытащил широкий изогнутый кинжал, остальные посторонились – и не успел барон пренебрежительно хмыкнуть, как бандит с кинжалом кинулся ему навстречу. Доусон, нащупывая меч, отступил, но даже толком не вытащил клинок из ножен – стоявший слева головорез ударил в локоть утяжеленной дубинкой. Рука тут же онемела, меч упал на заледеневшую землю. Первый бандит взмахнул кинжалом, лезвие рассекло кожаный плащ и вонзилось Доусону в грудь. Барон вскрикнул и отскочил назад.

На дуэль это никак не походило: у противника ни легкости, ни изящества, ни даже представлений о чести, ни малейшей дуэльной выучки – бандит держал кинжал, как мясник на бойне. Его подручные с дубинами окружили Доусона, словно боялись, что он повернется и побежит, как перепуганная свинья. Барон выпрямился и на миг приложил руку к порванному плащу – на перчатке осталась кровь.

– Ты ошибся последний раз в жизни, – рявкнул Доусон. – Не знаешь, на кого напал.

– Знаю, милорд, – ухмыльнулся бандит и вновь ударил, целясь в живот. Доусона спасла лишь многолетняя выучка – он, подавшись назад, отступил в сторону, клинок прошел мимо. Головорез с дубинкой, стоявший слева, ударил его в плечо, и Доусон, оседая на колени, впервые заподозрил, что перед ним не простые уличные грабители. Ловушка была предназначена лично для него.

Правый громила угрожающе покачивался вперед-назад, занеся дубинку для удара в голову. Доусон вскинул руку – и вдруг громила застонал и исчез. Убийцы обернулись: на мостовой извивался незнакомец в сером охотничьем плаще, зажатый мощными руками громилы. Через миг хватка ослабла, незнакомец вскочил, держа в руке короткий окровавленный меч. Громила лежал без движения.

– Лорд Каллиам! – крикнул незнакомец и перебросил ему меч.

Доусон не сводил глаз со взмывшего в воздух стального клинка. Время вдруг замедлилось – он разглядел и потертую кожаную рукоять, и выточенный по центру дол. Протянув руку, барон подхватил меч в воздухе и, по-прежнему стоя на коленях, отбил занесенную над ним дубинку.

Лежащий на земле громила застонал, приподнялся было на локте и вновь рухнул в растекающуюся лужу крови.

Доусон вскочил на ноги. Двое убийц со страхом переглянулись: пусть барон ранен и его спаситель безоружен, пусть число нападающих лишь сравнялось с числом жертв – но бой троих против одного становился почти равной битвой, и бандитов это явно обескураживало. Головорез с дубинкой отступил на шаг, готовый бежать, и Доусон презрительно усмехнулся. Трусы.

Он вскинул чужой меч – молниеносно, жестко, мощно. Противник, шагнув назад, неловко отбил удар. Справа от Доусона бандит с кинжалом рванулся к безоружному незнакомцу. Боль в ранах вдруг утихла, холод от стынущей на груди крови вызвал у Доусона зловещую улыбку. Бандит с дубинкой отпрянул, Доусон подался вперед – колени согнуты, упор сбалансирован, тело готово к броску. При следующем замахе врага он ринулся вперед, поднырнув под бьющую руку: дубинка хлестнула по ребрам, зато враг получил удар мечом – резкий выдох вырвался изо рта облачком пара. Меч угодил в панцирь, скрытый под плащом бандита, и удар оказался не смертельным – однако противник пошатнулся, и Доусон, двинув его каблуком в щиколотку, с размаху ударил рукоятью в лицо. Захрустел хрящ.

Убийца навалился на барона всей тяжестью, пытаясь его свалить; подошвы Доусона заскользили по льду, почти не находя опоры. Явно рассчитывая на свой перевес, убийца не ослаблял хватку, однако он недооценил решимости Доусона.

Барон бросил меч, левой рукой схватил бандита за волосы и вдвинул согнутый большой палец в глазницу. Под пальцем что-то обмякло и растеклось, бандит заорал от страха и боли, и Доусон оттолкнул его прочь – тот рухнул на колени, зажимая руками выдавленный глаз и сломанный нос.

Оставшийся бандит с кинжалом и спаситель Доусона – безоружный, с выставленными вперед руками – кружили один вокруг другого. Из левого предплечья незнакомца сочилась кровь, алые капли падали на белый снег и черные камни мостовой. Собиралась толпа – мужчины, женщины, дети жадно глядели на происходящее, не смея вмешаться. Доусон пинком опрокинул на землю стонущего безглазого головореза и стащил с его руки петлю дубинки. В глазах бандита с кинжалом мелькнула паника, и Доусон крутанул дубинку в воздухе, приноравливаясь к ее весу.

Бандит тут же кинулся бежать, вздымая сапогами фонтанчики снега. Толпа, пропуская его, расступилась: никто не хотел попасть под удар кинжала – крестьяне, рабочий люд, невольники давали уйти от возмездия такому же простолюдину, как они сами. Доусон даже не нашел в себе сил на них разозлиться: трусость и стадная сплоченность вполне в характере простонародья. Винить их – все равно что винить овцу за то, что она блеет.

Первый убийца лежал на земле неподвижно, вокруг него дымилась кровь. Второй головорез с дубинкой тоже затихал, сознание меркло. Спаситель Доусона, присев на корточки, разглядывал раненую руку. Молодой, массивные руки и плечи, стриженные ножом волосы. Лицо показалось Доусону знакомым.

– Я обязан вам спасением, – выговорил он, с удивлением обнаружив, что задыхается.

Незнакомец покачал головой.

– Я опоздал, милорд. Слишком уж далеко держался.

– Слишком далеко? – повторил Доусон. – Вы за мной следили?

Молодой человек кивнул, избегая смотреть барону в глаза.

– Почему?

– Так велела ваша жена, милорд. Когда вы меня выгнали, она взяла меня на службу. Велела вас охранять. А я не справился.

Да, конечно же. Младший егерь на кухне, который вернул ему тот оскорбительный обломок рога, заляпанный собачьей кровью. Винсен Коу – так он тогда назвался. Доусон никогда после не спрашивал у Клары, как она обошлась с юношей: понятно, что она не могла отменить гласный приказ мужа и восстановить егеря в прежней должности. А признать, что он поступил тогда несправедливо, Доусону не позволяла честь.

– Вы ошибаетесь, – сказал барон.

– Милорд?

– Я вижу вас впервые. И никогда не выгнал бы такого мужественного и способного человека.

– Нет… То есть конечно, милорд.

– Ну вот и решено. Ступайте со мной, займемся вашими царапинами.

Коу не двинулся с места.

– А мой меч, милорд?

– Да, он еще может нам пригодиться. – Доусон указал на лежащий в снегу меч, заляпанный кровью и грязью. – Я, кажется, распугиваю всех порядочных людей.

Маркус

Пламя и кровь. Мериан кричит от боли, страха, ярости – сразу от всего, как могут только дети. Не сводит с него глаз, тянет ладони к отцу…

Маркус попытался стряхнуть оцепенение, простереть к ней руки – и вдруг проснулся.

Крики погибших отдавались эхом в холодном воздухе. Маркус привстал, в полусне еще надеясь увидеть пшеничные поля и величавые ветряные мельницы Эллиса, однако наткнулся взглядом на широкое, усыпанное звездами небо Биранкура. За спиной, на востоке, смутно проступали черные громады гор. Ни намека на рассвет. Запах паленого, преследовавший его во сне, сменился остро-сладким ароматом ледяных лилий и слабым солоноватым веянием – отголоском далекого моря.

Маркус откинулся на постель, дожидаясь, пока сон рассеется, и привычно занялся телом. Первым исчез комок в горле, затем отпустило в груди. Постепенно растаяла тупая, как от удара кулаком, боль в животе. Осталась лишь всегдашняя пустота под ложечкой – и значит, теперь можно было вставать.

Давние боевые шрамы. Солдаты теряли в битвах руку или ногу, кто-то лишался глаз… Маркус остался без семьи. И если у старых солдат ноющие кости предвещали дождь, то ему сейчас грозило иное ненастье – временное, как всякое ненастье. Ничего. Все минует. Дурные сны приходят не навсегда.

Караван спал – и мулы, и погонщики. На склоне холма светился во тьме огонек не ярче звезды, только желто-красный, а не голубой. К нему-то и направился Маркус. Сухая трава скрадывала шаги, разбегались из-под ног полевые мыши. На фоне костерка вырисовывался силуэт Ярдема Хейна – тралгут сидел к огню спиной, чтобы не слепило глаза. Рядом виднелась незнакомая фигура. Маркус, приблизившись, различил слова.

– Форма? Форма души? – переспросил мастер Кит. – Как это?

– А вот так. У души есть форма, – ответил Ярдем, широкими ладонями обрисовывая что-то в воздухе. – И она влияет на судьбу. Когда в жизни сталкиваешься с выбором – решение зависит от формы души, а из решений и поступков складывается судьба.

Маркус шаркнул ногой по земле, чтобы его услышали.

– Доброе утро, капитан, – откликнулся Ярдем не глядя.

– Морочишь нашему ведуну голову суевериями?

– Так точно, сэр.

– Осторожнее, Кит, – предупредил Маркус, ступая в тусклый круг света. – Ярдем когда-то был проповедником.

Мастер Кит поднял брови и перевел вопросительный взгляд с Маркуса на Ярдема. Тралгут красноречиво пожал плечами.

– Плохо кончилось, – пояснил он.

– Сейчас речь не о вере, – сказал мастер Кит. – Надо сказать, сама идея меня завораживает. А ваша душа – какой она формы?

– Свою-то я не видел, – ответил Ярдем.

Маркус сел, тепло от огня обняло спину. Падающая звезда прочертила небо с востока на запад и погасла едва ли не раньше, чем капитан ухватил ее глазом. Пауза становилась неловкой.

– Да ладно, – бросил Маркус. – Расскажи ему, если хочешь.

– Рассказать мне что? – спросил мастер Кит.

– Я видел, какой формы душа у капитана. Я был в Водфорде в день битвы. Он объезжал войско, проскакал мимо меня, и я… И я заметил.

– Какой же она формы? – поинтересовался мастер Кит.

– Круг, стоящий ребром на земле.

– Что, по-вашему, это значит?

– Что когда капитан внизу – он поднимается, а когда наверху – падает.

– Ему понадобилось волшебное озарение, – заметил Маркус. – А большинство знает и так.

– Неужели так всегда? – не унимался мастер Кит. – Если бы Бог захотел изменить форму чьей-то души…

– Бога я не видел, – перебил его Ярдем.

– Но вы в него верите.

– Я не знаю, верю или нет.

Мастер Кит помолчал, раздумывая.

– А вы, капитан? – спросил он. – Говорят, вы некогда были благочестивы.

– Я перестал верить в любых богов. Из милости.

– Из милости к кому?

– К богам, – ответил Маркус. – Считать, что они не могли создать мир получше – чистое бессердечие. Еда у нас осталась?

Незаметно начало светать: четче стали на фоне звезд тени восточных гор, затем тонкие полоски облаков окрасились в розовое и золотое. Свет просачивался незаметно, как туман из-под земли. Неясные сгустки мрака мало-помалу приняли вид знакомых повозок, на дальнем краю лагеря загремели котлы – жена караванщика принялась готовить утреннюю кашу и свинину в медовом соусе. Из тьмы проступили кусты и деревья, река и холмы. Пока Ярдем по утреннему обыкновению тренировал стражников, Маркус отправился обходить лагерь, старательно делая вид, что все повозки в караване для него равны и ни одна не важнее прочих.

Девушка – Китрин – занималась тем же, чем остальные: чистила мулов, завтракала, отскребала забившуюся в колесные ступицы грязь. Если нужна была помощь, спрашивала Опал или мастера Кита. Никогда не обращалась ни к караванщику, ни к Маркусу. И не заговаривала с Сандром – а тот обходил ее стороной, будто ему запретили приближаться к ней под страхом смерти. Оно и к лучшему.

Маркус незаметно разглядывал Китрин. Ей явно полегчало с тех пор, как караван выехал из Ванайев. Или, если уж быть точным, из Беллина. Однако под глазами залегли темные тени, а движения оставались неловкими, словно от крайней усталости.

Караванщика Маркус обнаружил у передней повозки: тот сидел на корточках перед разложенным на земле пергаментом – картой южного Биранкура, сто лет как устаревшей, но по-прежнему верно отображавшей драконьи дороги. Его жена, покончив с завтраком, запрягала повозку.

– День, – буркнул караванщик. – От силы полтора. И выйдем обратно к нормальной дороге.

– Отлично.

– Еще три дня – и вот вам Порте-Олива. Вы там бывали?

– Раз или два, – ответил Маркус. – Хороший зимний порт, больших холодов там не бывает. А поставленный королевой наместник не дерет непомерных налогов.

– Значит, там и остановимся.

– К ранней весне дороги на Карс уже просохнут.

– Мне-то что, – пробормотал караванщик, сворачивая карту. – Доберемся до Порте-Оливы – и делу конец. Караван дальше не пойдет.

Маркус нахмурился и скрестил на груди руки.

– Уговор был другой. Я подряжался довести обоз до Карса.

– Вы подряжались охранять караван, – уточнил тимзин. – А куда он идет и где остановится – решать мне. В Порте-Оливе товар можно сбыть: оттуда есть торговые пути даже в Кабраль и Герец, не то что в здешние биранкурские города. Корабли в Лионею, морская торговля с Дальней Сирамидой… Груз, который мне доверили, там без труда продастся.

– Груз, который вам доверили, – со значением повторил Маркус, придавая словам иной смысл.

– А что мне до остального? – Караванщик вздернул подбородок. – Вас не устраивает, что я отказываюсь опекать незаконный груз?

– Насколько я слышал, у Медеанского банка нет представительства в Биранкуре. Вы предлагаете посадить девушку на гору денег и оставить без всякой защиты? Может, и табличку ей на шею повесить?

Караванщик бросил сложенную карту на сиденье повозки и принялся взбираться наверх. Его жена виновато взглянула на Маркуса и отвела глаза.

– Эта ваша девушка, которая не дура пьянствовать, ввязываться в контрабанду и заигрывать со стражниками, уж как-нибудь за себя постоит, – заявил караванщик. – С тем антейским придурком нам сказочно повезло, но это не значит, что повезет и в следующий раз.

«А следующий раз наверняка будет» – произносить эти слова даже не было нужды.

– Послушайте моего совета, – продолжал караванщик. – Возьмите плату, что вам причитается, седлайте коня и скачите подальше от этой девчонки, покуда от нее не останется только воспоминание. От таких людей одни неприятности.

– От каких именно? – разозлился Маркус.

– От банкиров, – ответил караванщик и сплюнул под ноги.

* * *

Порте-Олива стояла на уступе горы, высящемся над широкой мелководной бухтой, так что море защищало город с трех сторон даже в самый отлив. Рифы и песчаные отмели несли опасность судам, и местные лодочники зарабатывали на жизнь, проводя корабли из океана в городскую гавань и обратно. За свою тысячелетнюю историю Порте-Олива ни разу не покорилась силе – хотя дважды ее удалось соблазнить. К городу вела драконья дорога, некогда проложенная по вершинам холмов; склоны давно размыло временем, и теперь повозки катились по широким и пологим каменным аркам, из-под которых мало-помалу уходила земля.

Ближе к городу дорога стала более оживленной. Вместо темно-чешуйчатых тимзинов, привычных для Ванайев, в здешней толпе наряду с немногочисленными первокровными в обилии попадались бледные, почти бесплотные цинны и низкорослые куртадамы с лоснящимся мехом, унизанным бусинами. Все чаще попадались в толпе мечники в крученых медных ожерельях, по-биранкурски одетые в зеленое и золотое, – гвардейцы ее величества: хотя резиденцией королеве служили более крупные северные города Сара-сю-Мар и Порте-Силена, охрану в Порте-Оливе несла королевская стража. Маркус глянул на караванщика – тот как раз наклонился к одному из старших гвардейцев, словно бы желая перекричать шум толпы. Несколько монет перешло из рук в руки, и караван без видимых причин двинулся быстрее, обгоняя пеших путников и ручные носилки. Чуть погодя вокруг замелькали попрошайки и нищие – и Маркус понял, что караван вошел в город.

– Господин, не откажите, у меня ведь ребенок…

– Муж в плавании, корабль на три месяца задерживается, еды купить не на что…

– Господь велит быть щедрыми…

Маркус шагал вдоль повозок, пропуская слова мимо ушей, и высматривал жуликов и грабителей, обычно теснящихся в таких толпах. Стражники каравана занялись тем же: в уловках толпы они разбирались куда лучше Маркуса, и капитан лишний раз подивился тому, как ценны актеры для охранного дела. Дойдя до последней подводы, он повернул обратно. Через три повозки от него мастер Кит, нагнувшись, вложил монету в ладонь какому-то старику.

– Не потакайте! – крикнул Маркус. – Они же врут.

– Не все, капитан, – улыбнулся Кит. – Многие, но не все.

Маркус поравнялся с фургоном, везущим шерсть, и взглянул на девушку, которая так и не сменила мальчишеских одежд. Рядом с циннами, которые встречались в толпе, становилось яснее, что она не просто хрупкий подросток из первокровных: пусть волосы ее темнее, черты тверже, а кожа не так бледна – сходство с циннами было налицо. Заметив взгляд Маркуса, девушка несмело улыбнулась, но капитан отвернулся от нее с той же решимостью, что и от нищих, – и по той же причине. Чем ближе к цели, тем тяжелее сгущалось предчувствие. Разговора не миновать, причем сегодня, и единственным решением – правильным, верным, лучшим, после которого вновь исчезнут ночные кошмары, – будет ей отказать. Взгляд Маркуса упал на Ярдема: сидя на передней подводе, тот бесстрастно смотрел ему в глаза.

В давние времена, столетия назад, Порте-Оливу ограждали высокие крепостные стены. Теперь по обе стороны белокаменной ограды шумел рыночный квартал: и с северного конца арки, ведущей сквозь стену, и по другую сторону одинаковые торговцы выкрикивали все те же названия рыб свежего улова. Грозная стена, возведенная в годы войн, покоилась среди буйной толчеи, как гигантский хищник, утомленный охотой. Во внутренней части Порте-Оливы драконья дорога, расширяясь напоследок, переходила в гигантскую открытую площадь.

Толчея здесь царила не меньшая, чем на подступах к городу. На восточном краю площади возносился над толпой величественный мраморный храм высотой в пять человеческих ростов, на западном конце красовался дворец наместника, сложенный из красного кирпича и украшенный цветными стеклами. Глас Бога и длань закона: две власти, служащие престолу. Между ними, разбросанные по площади, виднелись деревянные помосты с узниками, выставленными на позор. Куртадам со слезящимися глазами и отрубленными кистями рук держал перед собой прикрученную к обрубкам табличку «Вор», вымазанная в дерьме и отбросах женщина из первокровных сидела под деревянным символом сводничества. Трое цинн, чью бледную кожу у глаз густо облепили мухи, болтались на виселице – убийца, насильник и совратитель малолетних. Помосты служили простым и наглядным способом ознакомить чужаков с местными законами.

Караванщик исчез во дворце и вернулся через добрый час, неся в руках каменные фигурки на кожаных шнурах – их предстояло привязать к повозкам в знак того, что дорожная пошлина благополучно уплачена. Крикнув погонщикам, он повел караван по мощенной бледным камнем мостовой, которая вела во внутренний двор.

Путешествие закончилось. Маркус прошел к передней подводе.

– Можете пересчитать, – сказал тимзин, вручая ему полотняный кошель, звякнувший в руках.

– Незачем, – ответил Маркус.

Караванщик удивленно пожал плечами.

– Как хотите. Не говорите потом, что я вас обсчитал.

– Не скажу.

– Отлично.

Маркус кивнул и занялся кошелем. Отложив долю для себя и Ярдема, он, несмотря на только что сказанное, пересчитал остаток. Все сошлось.