Текст книги "Пятое сердце"
Автор книги: Дэн Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 21
Холмс нетерпеливо ждал, когда все в доме улягутся спать. Он курил у себя в комнате трубку за трубкой, изредка приоткрывая дверь и прислушиваясь. И все же слуги шаркали и перешептывались еще долго после того, как Хэи и Генри Джеймс ушли в свои спальни.
Наконец все стихло. Широко распахнув окно своей комнаты, выходящее в темный задний двор большого дома на углу Эйч-стрит и Шестнадцатой улицы, Холмс взял тяжелый заплечный мешок с инструментами взломщика, выскользнул в коридор и тихо спустился по лестнице. На нем был мягкий черный пиджак поверх черного свитера, черные рабочие штаны и черные ботинки на каучуковой подошве, изготовленные по его личному заказу североанглийской кожевенной фабрикой «Чарльз Ф. Стед и K°». Он на цыпочках миновал кухню, бесшумно вышел наружу и отмычкой запер за собой дверь.
Почти весь задний двор Хэев занимал сад, и от заднего двора Адамса его отделяла кирпичная стена. Холмс закинул на нее веревку с маленьким крюком на конце, подергал, проверяя, хорошо ли держится, взобрался на стену и спрыгнул с другой стороны. На это ушло секунд десять. Здесь сад был почти символическим, а бо́льшую часть двора занимала конюшня, выстроенная тем же архитектором, что и сам дом. Сегодня она стояла пустой.
Со слов Генри Джеймса Холмс знал, что Генри Гобсон Ричардсон выстроил дома для Адамса и Хэя примерно в одно время, но по разным проектам. Сегодня, во вторник, Холмс долго сидел за чаем с Кларой Хэй, выказывая более чем вежливый интерес к планировке обоих зданий. Теперь он приближался к дому Адамса, хорошо представляя взаимное расположение помещений.
Генри Адамс больше не держал собаки. Окна были темны, только кое-где в доме теплились горелки газовых рожков. За спиной у Холмса высилась черная громада конюшни. Он отметил, что все окна первого этажа закрыты коваными железными решетками.
Холмс решил, что войдет через кухонную дверь. Проще всего было бы вырезать круглое отверстие в ее окошке – решетка не помешала бы инструменту, – но это значило оставить видимый след. Холмс постелил на землю перед дверью кусок мягкой ткани и встал на одно колено. Замок он вскрыл бы меньше чем за минуту, однако слуги, прежде чем покинуть дом, заперли черный ход на два засова. Холмсу предстояло полностью разобрать замок, просунуть в дыру согнутый из проволоки крюк, отодвинуть засовы, войти, а затем вновь собрать замок. Это могло занять почти час, но, поскольку он не собирался возвращаться тем же путем, операцию требовалось проделать только единожды.
Холмс глянул на звезды. Час ночи еще не наступил. Времени было довольно.
Проникнув в кухню, Холмс несколько минут просидел на корточках в полной тишине. Дыхание его сделалось совершенно беззвучным; он напряженно вслушивался. Джон и Клара Хэй упоминали, что слуги перед приездом хозяина (он ожидался в пятницу) получили три выходных. Инстинкт говорил Холмсу, что дом совершенно пуст.
Сыщик зажег крохотный – с ладонь – фонарь и прикрыл его сверху и снизу, оставив единственный тусклый лучик, направленный прямо вперед. На то, чтобы собрать замок обратно и задвинуть засовы, ушло всего несколько минут. Закончив с этим, Холмс бесшумно двинулся по узкой лестнице для слуг.
Хотя оба здания были четырехэтажные и выстроены в так называемом неороманском стиле, дом Адамса заметно отличался и внутри и снаружи. Холмс в разговоре с Джеймсом отметил, что дом Хэев утыкан башенками, мезонинами, высокими печными трубами. Жилище Адамса, где теперь обитали только вдовец и прислуга, был проще и современнее. Все его архитектурные украшения сводились к двум белым аркам на плоском фасаде.
Кабинет Адамса находился на втором этаже, и Холмс быстро его нашел. Дверь была заперта, как и соседняя – в бывшую фотолабораторию Кловер Адамс, где, по словам Клары Хэй, теперь хранился архив покойной.
Простой замок открылся за полминуты. Оказавшись во внутренней комнате без окон, Холмс вновь зажег фонарь и оглядел шкафы с бесконечными выдвижными ящиками для пластинок и отпечатков.
Надежда на скрупулезность Адамса не обманула. После самоубийства Кловер в декабре 1885-го вдовец разобрал ее архив и составил подробные каталоги, которые Холмс довольно быстро нашел. Некоторые были написаны аккуратным почерком Адамса, но бо́льшая часть – уже перепечатана на машинке. Вместе с каталогами лежал и ключ от изготовленных по специальному заказу архивных шкафов.
Том 7 – стр. 24 – № 50.23 – «Р. Лорн, февр. 1884». Подпись более убористым почерком Кловер: «Ребекка Лорн, стоящая в римском наряде».
Холмс нашел фотографию, вытащил из ящика и, пригнувшись, посветил на нее фонарем.
Неловкая поза, доморощенный «римский наряд», лицо в неудачном ракурсе. И все же не оставалось сомнения, что «Ребекка Лорн» – та, кого Холмс знал под именем Ирэн Адлер. Он убрал фотографию на место.
Том 7 – стр. 9 – № 50.9 – «Р. Лорн», без даты, рядом рукой Кловер: «Ребекка Лорн с банджо». И, тем же почерком, приписка: «Очень хорошо».
Холмс направил узкий луч на снимок. Это и впрямь была очень хорошая фотография Ирэн Адлер – Ребекки Лорн. Холмс помнил ее куда более молодой, но она и здесь выглядела красавицей. Кловер Адамс усадила свою модель в углу комнаты, у окна. Адлер держала в руках банджо, как будто играет на нем; Холмс видел это банджо и раньше. Лицо Лорн – Адлер было повернуто к окну и слегка наклонено, так что мягкий свет подчеркивал его контуры. Кловер снимала широкоугольным объективом – скорее всего, далльмайеровским, который ко времени ее смерти только-только появился, – и получила нечто среднее между портретом и жанровым снимком.
Том 7 – стр. 10 – № 50.10 – «Р. Л., февр. 1884», дата, название такие же, как на первом снимке, и тоже почерком Кловер: «Ребекка Лорн, стоящая в римском наряде». И вновь лицо почти не смотрит в камеру. Холмс отложил фотографию.
Том 9 – стр. 17 – № 50.106 – «Олд-Свит-Спрингс, Виргиния, июнь 1884, Ребекка Лорн, ее кузен Клиф Ричардс, Г. А.» – «На пьяцце перед домом». Здесь все было написано аккуратным почерком Генри Адамса.
Холмс достал маленькую лупу и внимательно изучил снимок. Ребекка Лорн смотрела в объектив, и только верхняя часть ее лица была скрыта шляпкой, но «кузен Клифтон Ричардс» опустил голову, так что поля шляпы полностью заслонили лицо. Мускулистая фигура вполне могла принадлежать Лукану, но нельзя было сказать уверенно, что это именно он. Холмс убрал снимок на место.
Том 9 – стр. 23 – № 50.108 – «Олд-Свит», подпись рукой Генри Адамса: «Вид дома с людьми на пьяцце». И вновь лицо «Ребекки Лорн» видно, а молодой человек – судя по одежде и шляпе, все тот же Клифтон Ричардс – отвернулся.
Холмс беззвучно пробормотал ругательство. Во всей серии осталась лишь одна фотография.
Том 9 – стр. 23 – № 50.109 – «Олд-Свит-Спрингс, июнь 1884» – все тщательным почерком Генри Адамса. «Ребекка Лорн и кузен, стоящие на лугу с домом на заднем плане».
Кловер явно сделала снимок без предупреждения. Двое стояли в высокой, почти по пояс, траве. Голова и плечи «Ребекки Лорн» были смазаны – в момент съемки она как раз обернулась к молодому человеку чуть позади себя.
Молодой человек, не знавший, что его снимают, получился идеально резко. Сердце у Холмса бешено застучало. Он держал в руках единственную в мире четкую фотографию Лукана Адлера.
В архивном кармашке лежало два одинаковых отпечатка. Холмс направил луч фонаря на второй и, убедившись, что он такой же четкий, спрятал его во внутренний карман у сердца, а первый убрал на место, задвинул ящик и запер шкаф.
Он уже выходил из комнаты, когда снизу долетел шум.
* * *
– …и вытащил меня из постели посреди ночи, – жаловался сердитый мужской голос.
– Не его вина, что в Атлантике разыгрался шторм, – отвечал мужчина постарше.
– …домой на два дня раньше обещанного, – ворчал третий мужчина, помоложе.
– Надо поменять белье в хозяйской спальне, проветрить все комнаты, повесить чистые полотенца и… – говорила женщина своей товарке, которая поминутно прерывала ее сетованиями на поздний час.
– В телеграмме сказано, что мистер Адамс прибудет утром, точное время не упомянуто, – басовито продолжал старший мужчина. – Давайте за ночь все подготовим и соберем всех к семи часам. Я велел Мартину оповестить остальных.
«Черт», – беззвучно прошептал Холмс.
Он погасил фонарь и на цыпочках двинулся к черной лестнице.
Слуги – почти наверняка дворецкий и двое старших лакеев, экономка и по меньшей мере две горничные – поднимались по главной лестнице. Очевидно, Генри Адамс решил вернуться раньше срока, и прилежные челядинцы спешили подготовить дом к хозяйскому возвращению.
«Черт», – так же беззвучно шепнул Холмс, поднимаясь по узкой черной лестнице на третий этаж. Здесь не было ковровой дорожки, и старые половицы скрипнули под его тяжестью.
– Слышал? – крикнул внизу один из лакеев.
– Если это вор, его ждет неприятный сюрприз, – пробасил дворецкий.
– Вызвать полицию? – спросила экономка.
– Нет, – ответил дворецкий. – Уильям, Чарльз, возьмите две кочерги. Одну дайте мне. Идем со мной, Уильям, проверим черную лестницу и комнаты.
Почти весь третий этаж занимали спальни слуг. Холмс, пробираясь на ощупь, отыскал последнюю лестницу – очень крутую и узкую. Когда Уильям с дворецким добежали до второго этажа и начали, перекликаясь, проверять комнаты, он на цыпочках поднялся по ней до чердачной двери. Та оказалась заперта, и пришлось потратить несколько бесценных минут, в полной темноте отпирая замок отмычкой. Наконец с этим было покончено, и Холмс вступил на пыльный чердак.
Дворецкий с Уильямом проверили все комнаты второго этажа и были теперь на третьем. Холмс рискнул зажечь фонарь и осветить чердак. Здесь были старые чемоданы, портновский манекен, похожий на безголовый труп, еще чемоданы, пустая птичья клетка. Холмс на цыпочках отошел от двери. Голоса внизу звучали все громче, кто-то карабкался по лестнице на чердак. Холмс провел фонариком по наклонному потолку и отыскал люк на крышу.
К счастью, прямо под люком стояли два больших чемодана, по которым можно было подняться, как по лестнице. Холмс уперся спиной в люк и подналег, надеясь, что топот этажом ниже заглушит скрип петель.
Через мгновение он уже стоял на скользкой крутой крыше.
Люк открывался на тот ее скат, который был обращен к заднему двору и конюшне. Мысленно возблагодарив Г. Г. Ричардсона за основательность здания – толщину стропил и черепицы, по которой каучуковые подошвы ступали совершенно бесшумно, – Холмс быстро двинулся к более высоким трубам и фронтонам на доме Хэя.
С Эйч-стрит здания казались единым целым, но на самом деле Г. Г. Ричардсон оставил между ними промежуток в восемнадцать дюймов. Холмс собирался перескочить этот черный провал на высоте примерно пятьдесят футов над улицей, хотя и знал, что дом Хэя чуть выше, чем дом Адамса.
За спиной раздался звук открываемого люка. Холмс отключил воображение и прыгнул. Он заскользил по скату к черному провалу, но сумел задержаться, распластавшись на черепице и цепляясь за нее пальцами и носками ботинок.
Из люка на крышу, где он только что стоял, выбирались люди.
Холмс съехал на два фута вправо. Самая высокая труба на доме Адамса, куда выходили дымоходы многочисленных каминов этой части здания, располагалась на восточном краю крыши и была футов двадцать высотой. Следя, чтобы она оставалась между ним и людьми, вылезавшими из люка, Холмс вскарабкался на крутой фронтон, вытянутый в направлении север – юг, перевалился через конек и пригнулся в тот самый миг, когда дворецкий и два лакея, подойдя к краю, направили фонари на опустевший западный скат соседней крыши. Часть высокого треугольного фасада, обращенного к Эйч-стрит, Лафайет-сквер и Белому дому, закрывала Холмса от редких ночных прохожих.
Слуги Адамса убедились, что на крыше их дома вора нет. Осторожно – временами держась за руки – они вернулись к люку и через него на чердак.
На цыпочках, лишь иногда придерживаясь пальцами за черепицу на головокружительно крутом скате, Холмс вновь выбрался на конек и двинулся по нему на север, туда, где крыша достигала своей наивысшей точки, примерно в семидесяти футах над тротуаром.
На доме Адамса было две массивные трубы – одна на западном, другая на восточном краю крыши. На доме Хэя их было шесть, разного размера.
Холмс съехал по крутому скату, пока не уперся каучуковыми подошвами в высокую тонкую трубу примерно на трети высоты крыши. Здесь он позволил себе отдохнуть минуту, переводя дух и слушая, как стучат колеса одинокого экипажа на Шестнадцатой улице.
Кто-то заводил лошадей в конюшню Адамса. Холмс не знал, где они были, пока хозяин находился в отъезде, но сейчас, в два часа ночи, конюхи и грумы размещали их по стойлам. Несколько фонарей, в том числе по меньшей мере один электрический, озаряли двор, сад, всю западную часть крыши и западную часть трубы, за которой прятался Холмс. Он взглянул на часы и тихонько вздохнул.
Это был не главный и даже не запасной план возвращения из дома Адамса в свою спальню. Однако Холмс все же предусмотрел третий план, которым теперь и воспользовался. Покуда грумы, стараясь поменьше шуметь, разводили лошадей по стойлам, он вытащил из мешка с воровскими принадлежностями толстый моток веревки.
Холмс надеялся, что верно рассчитал ее длину. В противном случае могла возникнуть неловкая ситуация. Неловкая и – учитывая высоту дома – чреватая смертью.
Наконец лошадей поставили в денники, фонари потушили, погасло и кухонное окно в доме Адамса. Дворецкий, лакеи, экономка и другие слуги, вероятно, уже спали.
Холмс быстро посветил фонарем на часы.
Было почти четыре. Холмс знал, что скоро прислуга Хэев встанет и примется за дневные труды.
Он похлопал себя по карману, убеждаясь, что фотография на месте, убрал фонарь и надел лямку мешка через голову. Веревки было две: одна короткая, другая – длинная и тяжелая. Много лет назад в Альпах Холмс освоил дюльферный спуск. Сейчас он завязал короткую веревку на трубе двойным рыбацким узлом с дополнительным простым узлом для надежности и продел длинную веревку в получившуюся петлю. Сдвоенные концы длинной веревки сыщик пропустил между ног, обнес вокруг правого бедра и перекинул за спину в правую руку. Получилось то, что его первый альпийский проводник называл дюльферзитц.
Крепко сжимая левой рукой сдвоенную веревку, пропущенную через обвязку на трубе, Холмс аккуратно спустился до края ската. Другой конец неудобного дюльферзитца болтался за спиной.
Сегодня утром – вернее, уже вчера утром, осознал он, – а затем еще раз вечером Холмс выходил в задний дворик якобы просто выкурить трубочку, а на самом деле – оценить расположение самой тонкой из шести труб. Теперь ему предстояло спуститься в свою спальню на втором этаже, полагаясь на тогдашние оценки и на то, что какой-нибудь слуга, проходя в полночь по коридору и почувствовав сквозняк, не зашел в комнату гостя и не запер ставень. Когда-нибудь рабочие будут чинить крышу и обнаружат обвязку на трубе, но сейчас это было не важно. Откинувшись назад почти горизонтально, Холмс начал спуск, пропуская сдвоенную веревку через левую руку и контролируя скорость правой. Таким образом он прошел по кирпичной стене и перепрыгнул окно третьего этажа, про которое заранее выяснил, что за ним нежилая комната.
Наконец Холмс добрался до второго этажа, проехал по веревке еще полтора фута, чтобы миновать верхнюю фрамугу и не объяснять утром, из-за чего ночью разбилось окно, толкнулся от подоконника каучуковыми подошвами, влетел в комнату и ухватился за бронзовую спинку кровати.
Первым делом он аккуратно выложил фотографию Ирэн Адлер и Лукана Адлера на ночной столик, затем вернулся к окну, за один конец втащил веревку в комнату – аккуратно, чтобы не задеть стекло, – смотал и убрал в мешок с воровскими принадлежностями. Короткая обвязка с прочными узлами осталась на крыше.
С улицы веяло ночной прохладой, приятно холодя вспотевший при спуске лоб.
Холмс снял и аккуратно сложил черную одежду взломщика, вымылся водой из таза, надел ночную рубашку и поставил будильник наручных часов на девять утра. Они с Джеймсом собирались выехать в Нью-Йорк на поезде в 10:42.
Фонарь он оставил на ночном столике и теперь, прежде чем уснуть, зажег его и в последний раз направил узкий луч на фотографию, которая в каталоге Генри Адамса была обозначена как «Олд-Свит-Спрингс, июнь 1884, Ребекка Лорн и кузен, стоящие на лугу с домом на заднем плане».
Глядя в глаза молодому человеку на снимке, Холмс мысленно задал ему вопрос: «Зачем ты убил свою мать?»
Глава 22
– Итак, прямиком с парохода я отправляюсь в редакцию «Сенчури», сажусь на диван читать гранки моей новой книги «Простофиля Вильсон», – говорил Клеменс, – и что обнаруживаю? Какая-то самоуверенная скотина залезла своими грязными лапами в мою пунктуацию! В мою пунктуацию, господа! Которую я тщательнейше продумал и скрупулезно отшлифовал! При виде все новых свидетельств вандализма моя ярость наконец вырвалась наружу. У меня нашлось ласковое словцо для каждого в «Сенчури», вплоть до мальчишки-рассыльного. И по мере того как я орал, мой гнев перерос в огнедышащий вулкан, а выражения… хм… их нельзя было бы повторить в воскресной школе.
– И что стало с гранками? – спросил Хоуэллс.
Клеменс опустил голову и глянул из-под кустистых бровей:
– Мне принялись втолковывать, будто дважды два умственно отсталому, что нашкодивший корректор – безупречно грамотный, выписанный прямиком из Оксфордского университета, и его решения в «Сенчури», цитирую, «священны, окончательны и неотменимы».
Хоуэллс широко улыбался. Джеймс позволил себе чуть-чуть приподнять уголки губ. Холмс сидел, склонив голову набок, и вежливо ждал продолжения.
– Так вы поговорили с этим оксфордским доном, чьи правки «священны, окончательны и неотменимы»? – спросил Хоуэллс. Очевидно, в комических выступлениях Клеменса ему отводилась роль партнера, подающего нужные реплики.
Компания уже покончила с закусками и ждала, когда принесут основные блюда. Клеменс попыхивал сигарой, яростно сдвинув брови, выставив подбородок и подавшись вперед, словно бык, готовый ринуться на тореадора. Он вынул сигару из-под густых седеющих усов:
– Поговорил. В кабинете главного редактора, предупредив того, что, если дойдет до убийства, он будет свидетелем. Вулкан моего гнева извергался так, что опалил всех сотрудников до последнего. Я был Везувием, главный редактор и корректор – Помпеями и Геркуланумом.
– Что вы сказали обвиняемому в преступлении против вашей пунктуации? – спросил Генри Джеймс.
Клеменс перевел яростный взгляд на собрата по профессии:
– Я сказал обоим, что, тысяча чертей, будь их оксфордский гений хоть архангелом с небес, ему не позволено вносить в мою пунктуацию свои блевотные правки. Что я такого не допущу. Что не согласен находиться в одном помещении с листами, в которых наследил этот безмозглый идиот. К тому времени Геркуланум и Помпеи отступили к окну, и я видел, что они готовы выброситься с двенадцатого этажа. Так что я буквально взял архангела за пуговицу и объяснил, что все следует набрать заново, восстановив пунктуацию в точности, какой она была у меня. Затем я пообещал вернуться завтра, то есть сегодня, ровно в полдень, и прочесть очищенные от его испражнений гранки.
Хоуэллс уже смеялся в голос. Джеймс улыбался шире, чем когда-либо на памяти Холмса. Сыщик изобразил легкую улыбку.
Люди за соседними столиками поглядывали в их сторону и перешептывались, видимо обсуждая кудрявого писателя с кубинской сигарой в зубах. Наконец Хоуэллс отсмеялся и спросил:
– Когда вы отплыли из Европы, Сэм? И из какого порта?
– Из Генуи, – ответил Клеменс. – На пароходе «Лан». Он прибыл, как я уже говорил, вчера утром.
– Вы очень быстро добрались до Америки, – заметил Джеймс.
– Капитан сказал, что знает короткий путь. – Клеменс выдохнул густой клуб дыма. – И черт побери, так и оказалось!
Хоуэллс, которого Джеймс знал солидным и основательным, по-прежнему был готов хохотать и подыгрывать Клеменсу.
– Короткий путь через Атлантику! – рассмеялся он. – Не поделитесь ли, что за короткую дорогу выбрал капитан «Лана»?
Клеменс откинулся на стуле и скрестил руки на груди:
– Боюсь, это не в моих силах. Небольшая группа здравомыслящих пассажиров во главе со мной составила заговор с целью похитить корабельный секстан и таким образом узнать широту и долготу.
– Удалось ли вам осуществить свой план? – спросил Холмс.
– О да, сэр, – ответил Клеменс. – Мы просто забыли, что никто из нас не умеет пользоваться этим прибором, так что, провозившись несколько часов, определили с высокой точностью, что находимся либо в центральной Африке, либо в Саскачеване.
Хоуэллс согнулся пополам от смеха. Лицо Клеменса хранило прежнее насупленное выражение.
– Не было ли косвенных улик, – произнеся это слово, Джеймс покосился на Холмса, – позволяющих угадать, где вы находитесь?
– Никаких, – отвечал Клеменс. – Вернее, никаких до тех пор, пока мы с другими пассажирами не увидели пингвинов, танцующих на льдинах, между которыми пробирался «Лан».
– Пингвинов! – подхватился Хоуэллс и захохотал еще громче.
Джеймс внезапно понял, что для Уильяма Дина Хоуэллса, серьезного, часто грустного автора и глубокомысленного редактора, общество Клеменса – повод на время вновь стать мальчишкой.
– Мы, разумеется, приняли пингвинов за корабельных официантов и кельнеров, которых капитан выпустил порезвиться на лед, – продолжал Клеменс.
– Нет! – взвыл Хоуэллс. От смеха у него по щекам катились слезы. Выкрик, очевидно, был мольбой дать ему хоть короткую передышку.
– Увы, осознание их пингвиньей сущности несколько запоздало, – безжалостно произнес Клеменс. – Я успел дать троим щедрые чаевые. Один так засмущался, что спрятал голову под верхний плавник, или крыло, или как там это называется.
Хоуэллс всхлипывал от смеха.
Официанты принесли заказанные блюда.
* * *
Накануне, во вторник, двадцать восьмого марта, когда Холмс объявил Джеймсу и Хэям, что шрифт на карточках «Ее убили» совпадает с адресом на конвертах от некоего Сэмюеля Клеменса, комната наполнилась изумленными возгласами. Когда они улеглись, Хэй объяснил Холмсу, что Сэмюель Клеменс – настоящее имя прославленного литератора, пишущего под псевдонимом Марк Твен.
– Мне надо немедленно с ним поговорить, – сказал Холмс. – Либо Хэю, либо Джеймсу придется меня сопровождать.
– Боюсь, что это невозможно, – ответил Генри Джеймс. – Последние несколько лет я читал в лондонских газетах, что мистер Твен… мистер Клеменс… находится в длительной поездке по Европе – Германии, Швейцарии, Италии – с девяносто первого, если не ошибаюсь. Что-то связанное с его долгами, настойчивостью американских кредиторов и курсом доллара на континенте. В последней заметке говорилось, что Клеменс и его семья переехали из Флоренции в Бад-Наухайм, на воды, где мистер Клеменс лечится от ревматизма.
У Холмса вытянулось лицо, но тут Хэй весело объявил:
– Вообще-то, нам повезло. Всего две недели назад я получил письмо от Сэма… от мистера Клеменса. Двадцать второго числа сего месяца он отплывает из Италии в Нью-Йорк, где у него назначено несколько деловых встреч, и в общей сложности пробудет в Америке шесть недель – в частности, намеревается посетить Чикаго и осмотреть Колумбову выставку.
– Он будет в Нью-Йорке? – спросил Холмс.
– Уже там или вот-вот прибудет, – сказал Хэй.
– Надо выезжать немедленно, – заявил сыщик.
Клара Хэй выразительно глянула на мужа, и тот поднял руки:
– Увы, на этой неделе я занят. Общественные и другие обязанности. Однако я уверен, что Гарри охотно составит вам компанию. Насколько я помню, они с Клеменсом не знакомы. Сэм написал мне, что сразу по приезде в Нью-Йорк хочет пообедать с Хоуэллсом. Так что, Гарри, вы могли бы к ним присоединиться.
– Кто такой Хоуэллс? – спросил Шерлок Холмс.
– Уильям Дин Хоуэллс, – ответил Хэй. – Старый друг Гарри и Сэма, относительно известный писатель и очень известный критик. С семьдесят четвертого по восемьдесят первый был редактором «Атлантик мансли», где печатал и продвигал своих друзей, таких как Гарри и Сэм, а до восемьдесят второго еще и писал колонку в «Харперс уикли».
– Отлично, – сказал Холмс. – Джеймс меня представит за встречей троих коллег-литераторов, а от писательских разговоров мы сможем перейти к делу Кловер Адамс. Если вы любезно телеграфируете Хоуэллсу, мы сегодня же отправимся в Нью-Йорк.
– Но… – начал Джеймс, однако не нашел никаких причин для отказа, кроме собственного нежелания.
– Клеменс вполне мог взять машинку с собой в Европу, – сказал Хэй.
– Не важно, – ответил Холмс. – Существенно выяснить у Клеменса, кто имел к ней доступ между шестым декабря восемьдесят пятого и шестым декабря восемьдесят шестого.
– Но ведь… – начала Клара Хэй и осеклась. – А, понимаю. Если все они напечатаны одновременно, это должно было произойти между смертью Кловер и ее первой годовщиной… когда мы впервые получили такие карточки.
– Вы же не рассматриваете Сэмюеля Клеменса… Марка Твена… в качестве подозреваемого! – воскликнул Джон Хэй.
– Только его машинку, – ответил Холмс. – И прежде чем идти дальше, мы должны знать, кто имел доступ к ней после смерти Кловер Адамс.
– Карточки могли отпечатать до ее смерти, – заметила Клара Хэй.
Холмс чуть заметно улыбнулся:
– Могли. Но в таком случае их печатал убийца. Тем больше оснований скорее побеседовать с этим Твеном – Клеменсом. – Он повернулся к Джеймсу и воскликнул: – Быстрее, Джеймс! Складывайте свои вещи в саквояж и вперед! Игра началась!
* * *
– Что заставило вас вернуться в Штаты, Сэм? – спрашивал Хоуэллс.
– Бизнес, – проворчал Клеменс, обкусывая баранье ребрышко. – Деньги, долги и бизнес. Бизнес, долги, деньги. Вчера вечером я обедал с Эндрю Карнеги.
Даже на Джеймса, который не особенно следил за жизнью миллионеров, это имя произвело впечатление.
– И как прошел обед? – спросил Хоуэллс.
– Превосходно, – ответил Клеменс. – Карнеги хотел говорить со мной о яхтенном спорте, о ценах на золото, об английской королевской семье, о том, как я в последние годы путешествовал по Европе, о домашних учителях-швейцарцах и особенно – долго и подробно, должен сказать, – о его безумном плане включить в состав Соединенных Штатов Канаду, Ирландию и всю Великобританию, с образованием единого Американского содружества. Я, с другой стороны, хотел поговорить о том, чтобы он ссудил мне денег… или, правильнее сказать, вложил капитал в какое-нибудь из моих гарантированно выгодных чудо-предприятий.
– Надеюсь, ваша беседа оказалась продуктивной, – сказал Джеймс.
Клеменс нахмурился:
– Я рассказал Карнеги про мои вложения в гравировальную машину, в различные другие изобретения, которые обязательно принесут прибыль, в мое издательство и особенно в наборную машину мистера Пейджа. На сегодняшний день только в нее одну я вбухал примерно сто девяносто тысяч долларов, а треклятый агрегат так и не проработал двух минут кряду.
– Что сказал мистер Карнеги об этих возможностях для капиталовложения? – спросил Хоуэллс.
– Он подался вперед и шепнул секрет, как приобрести и сохранить богатство, – тихим заговорщицким голосом произнес Клеменс.
Все трое его собеседников, включая Холмса, тоже подались вперед, чтобы услышать секрет великого Эндрю Карнеги.
– Цитирую его дословно, – прошептал Клеменс. – «Сложите все яйца в одну корзину, старина… и берегите эту корзину».
Покуда Хоуэллс и Джеймс смеялись, а Холмс улыбался, Сэм Клеменс по-прежнему хмурил брови.
– Он был серьезен, – прорычал Клеменс.
– Может быть, наборная машина Пейджа и есть ваша корзина, – заметил Хоуэллс.
Клеменс фыркнул:
– Если так, это корзина без дна и ручки.
– В таком случае почему не покончить с этим делом, чтобы избежать дальнейших убытков? – спросил Холмс.
– Я слишком много вложил. Как бизнесмен я скомпрометировал слово «дурак». Ливи так говорит. Мой энергичный приятель-пастор Джо Твичел так говорит. Все мои друзья, кто не по уши в долгах, так говорят. И все равно я верю, что машина Пейджа обеспечит будущее мне и моей семье. Она не просто набирает текст, но и автоматически выравнивает его, чего не может ни один наборный станок на планете. Хорошая новость состоит в том, что сорок или пятьдесят наборных машин Пейджа сейчас в производстве и «Чикаго трибьюн» готова взять одну на испытание. До конца пребывания в Штатах я намерен совершить восьмисотмильную поездку в Чикаго и поговорить с Пейджем. Я собирался во время этой беседы расторгнуть наше партнерство…
– Но Джеймс Пейдж умеет быть очень убедительным, – предположил Хоуэллс.
– Убедительным! – воскликнул Клеменс так громко, что люди за соседними столиками обернулись в его сторону. – Всякий раз, как я решаю, что его последний час пробил, что я немедленно прекращаю вложения и вчиняю ему иск, изобретатель закатывает очередную трагическую сцену, которая посрамила бы Эдвина Бута, – слезы, клятвенные обещания, искренние заверения, оскорбленное достоинство, списки фактов и цифр, от которых сертифицированный бухгалтер впал бы в кому, – и все это со скорбным, обиженным выражением бассет-хаунда, страдающего геморроем. Да, Джеймс Пейдж убедил бы рыбу вылезти из воды и поговорить с ним. Сколько бы решимости я ни скопил к встрече, в присутствии Пейджа я начинаю ему верить. Ливи говорит, он месмерист, не изобретатель. Я говорю, он самый наглый лжец, какой когда-либо выманивал у работяги-писателя его кровные. В итоге приходится дать очередные пятнадцать, двадцать или пятьдесят тысяч долларов просто за качество актерской игры.
Наступила неловкая пауза, которую нарушило появление официантов со следующим блюдом. Хоуэллс прочистил горло.
Холмс слышал про Уильяма Дина Хоуэллса, даже читал одну его повесть, и не видел во внешности писателя, редактора и критика ничего необычного: плотная фигура, густые, совершенно белые усы, коротко стриженные волосы, поредевшие спереди и сзади, так что Хоуэллсу приходилось зачесывать несколько прядей поверх лысины, умные глаза, мягкий приятный голос.
– Знаете ли вы, что для меня это важнейший – можно даже сказать, исторический вечер? – произнес Хоуэллс.
– Почему? – спросил Клеменс. – Из-за посредственной еды, за которую с нас дерут втридорога, и отвратительного кларета?
Хоуэллс пропустил его замечание мимо ушей:
– Сегодня два моих самых знаменитых автора, двое моих самых старых и дорогих друзей, обедают со мной вместе. Я уже начал думать, что не доживу до этого дня.
– Я читал, – вставил Джеймс, – что мы с Марком Твеном противоположности, Северный и Южный полюса литературы.
– Никогда не понимал этого клише, – сказал Клеменс. – Все, известное нам про Арктику и то, что теперь называют Антарктикой, свидетельствует о сходстве полюсов. Утверждать, что мы – полюса Хоуэллса, значит говорить, что мы оба холодные, бесплодные, недоступные и опасные для путешественников.
