Текст книги "Пятое сердце"
Автор книги: Дэн Симмонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
И тут Шерлок Холмс заговорил.
* * *
На слух Джеймса, он говорил по-норвежски. Сперва медленно. Затем струйка вроде бы норвежской речи превратилась в бурный поток. Когда Холмс сделал паузу, господин Воллебек задал вопрос на еще более стремительном норвежском, и «Сигерсон» ответил ему такой же скороговоркой – несколько длинных фраз на языке, который никак не мог выучить за один-два урока.
Джеймс глянул на дочь и жену посланника. Те слушали заинтересованно, без удивления или недоверчивости.
Посланник Воллебек, видимо, задал какой-то вопрос. Норвежский исследователь – Шерлок Холмс – рассмеялся и ответил на быстром певучем наречии предполагаемой родины Яна Сигерсона.
Как писателю Генри Джеймсу случалось – сказать по правде, довольно часто – воспринимать происходящее отрешенно, со стороны. Он вырабатывал в себе умение подмечать всякую мелочь, и мир часто представлялся ему наброском вымысла, не самоценной явью. Однако в тот воскресный мартовский вечер он словно выплыл из тела и повис над столом: бесплотный призрак, наблюдающий, как его живые собратья беседуют на непонятном языке. А может, то было состояние зрителя на спектакле: с таким чувством он слушал, как английские актеры репетируют или даже разыгрывают его «Американца». Отстраненно, критически, ничуть не убежденный, но в некоем зачарованном оцепенении.
Только сейчас он был убежден и напуган.
Посланник Хельмер Хальворсен Воллебек, повернувшись к Хэям, Кингу и Джеймсу, сказал:
– Еще раз приношу извинения за то, что мы невежливо беседовали на родном языке, и благодарю всех за любезное терпение. Однако разговор с господином Сигерсоном убедил меня в том, о чем я до последних минут только подозревал. Касательно господина Сигерсона все обстоит не совсем так, как представляется…
У Джеймса перехватило дыхание, в горле стоял комок. Значит, речь Холмса все-таки его выдала. Да и как же иначе? Англичанин не может уверить норвежца, что он, англичанин, прирожденный скандинав. Джеймса просто ввела в заблуждение самоуверенность Холмса.
– …читали и слышали, что господин Сигерсон – один из норвежских исследователей, – говорил посланник Хельмер Хальворсен Воллебек. – Однако после недолгого разговора с ним я, моя жена и дочь убедились, что господин Сигерсон – самый выдающийся исследователь и гордость нашей страны. Лондонские и американские газеты писали, что господин Сигерсон… э-э… проник в некоторые горные области Индии, но мы не знали, каким удивительным было его путешествие по Тибету в последние два года. К тому же мы с господином Сигерсоном земляки и в более тесном смысле: уроженцы Лётена Хедмаркской губернии, поселка с населением менее ста человек. Господин Сигерсон в детстве знал моего дядю Кнута, который живет там и сейчас.
Холмс что-то коротко сказал на норвежском.
Господин Воллебек рассмеялся:
– Да, и мою тетю Оду, в честь которой названа наша дочь.
– Невероятное совпадение, – промолвил Джон Хэй.
– Я всегда говорю, что мир тесен, – подхватила Клара Хэй.
Джеймс чувствовал, что сейчас у него случится сердечный приступ. Грудь сдавило так, что он лишь усилием воли заставлял себя дышать.
– Я спросил господина Сигерсона про его фамилию, – продолжал Воллебек, – довольно необычную для Норвегии, по крайней мере в таком написании. Как я предполагал, предки господина Сигерсона были Сигурдсонами, однако его дед женился на немке, и они несколько лет прожили в Англии. Написание фамилии изменили для удобства – таким оно и осталось.
Мысли Генри Джеймса мешались. Очевидно было, что «Ян Сигерсон» – или «Сигурдсон» – не английский сыщик-консультант, выдающий себя за норвежского исследователя. Скорее Ян Сигерсон – Сигурдсон, настоящий норвежец, настоящий исследователь, по каким-то неведомым причинам (вероятнее всего, из-за сумасшествия) выдает себя за вымышленного английского персонажа Шерлока Холмса.
«Тогда с кем меня познакомили на благотворительном приеме у миссис О’Коннор три года назад?»
Самая логичная и даже единственная логичная гипотеза состояла в том, что это был Ян Сигерсон, вообразивший себя литературным сыщиком.
Однако в 1889 году рассказы о Шерлоке Холмсе еще не начали печатать в «Стрэнде».
Верно, подумал Джеймс; впрочем, ему смутно помнилось, что Госс или кто-то еще из одержимых Холмсом друзей упоминал роман (или повесть?) «Этюд в багровых тонах», опубликованный еще в 1887-м, а также… что там было за название?.. «Знак пяти»? «Знак четырех»?.. в «Журнале Липпинкотта» за 1889 год. Лишь после этого Шерлок Холмс стал регулярно появляться в «Стрэнде». Безумный Сигерсон – Сигурдсон наверняка много слышал о лондонском детективе и в Англии, и на континенте.
Джеймс потом смутно вспоминал, что подали десерт, но был то кусок пирога или горячий торт с мороженым, начисто улетучилось из памяти.
* * *
Мужчины собрались в роскошном кабинете Джона Хэя. Хозяйка и гостьи, посовещавшись, решили, что не хотят смотреть фотографии холодных высокогорий. Хэю, Кингу, Сигерсону, посланнику Воллебеку и Джеймсу подали бренди в кабинет. Слуги уже повесили на книжные шкафы экран и заправили арендованный Сигерсоном волшебный фонарь из бронзы и полированного дерева. Джеймс был в таком волнении, что проглотил полпорции бренди, даже не понюхав его в предвкушении.
Безмолвные слуги опустили жалюзи и вышли. Сигерсон зажег лампу волшебного фонаря, и на квадратном экране появился яркий прямоугольник.
– Я привез лишь несколько стекол, – сказал Ян Сигерсон. – Нет преступления хуже, чем утомить зрителей.
– Утомить картинами гималайских пиков и Тибета?! – воскликнул Кларенс Кинг. – Не поверю, что такое возможно!
– Клара будет жалеть, что пропустила показ, и, возможно, попросит его повторить, – сказал Хэй.
– Буду счастлив это сделать, – отвечал Сигерсон с коротким и быстрым североевропейским поклоном. – Вот первый снимок. Мы идем к Гималаям из северного Сиккима.
Изображение заполнило экран.
– Господи! – воскликнул Кинг. – Те черные точки за мореной – это что, люди и мулы?
– Люди, мулы и тибетские лошадки, – подтвердил Сигерсон.
– Они позволяют зримо оценить всю колоссальность Гималайского хребта, – заметил господин Воллебек.
– Альпы и Скалистые горы в сравнении с этими вершинами – не более чем кротовые кучи, – сказал Кинг.
– А вот Джелеп-Ла, о котором я упоминал раньше, – продолжал Сигерсон. – «Ла» по-тибетски, разумеется, означает «перевал».
Появилась цепочка низкорослых лошадок и тяжело нагруженных людей – их было, наверное, десятка два, – бредущих среди каменных глыб между двумя почти отвесными склонами.
– Выглядел он впечатляюще, однако его высота всего четырнадцать тысяч футов, – заметил Сигерсон.
Картинка вновь сменилась. В комнате сильно пахло чадом от волшебного фонаря.
– Это Тан-Ла, – сказал Сигерсон. – Ворота Запретной страны Тибет. Тан-Ла, что означает «Чистый перевал», и впрямь довольно труден. Здесь часто сходят лавины, даже осенью, когда тут проходил мой отряд. На высоте пятнадцать тысяч футов бушуют снежные бури. Как видите, и мы, и наши лошади совершенно обледенели.
«Фотографии сняты не „Сигерсоном“, – думал Джеймс. – Он где-то их раздобыл и показывает как свои, но на всех европейцы и тибетцы видны вдали. Так называемого Сигерсона не различить».
На следующем снимке был Сигерсон крупным планом – в стеганой одежде, усы и брови покрыты коркой льда. Он сидел на лошадке, дорога у него за спиной, чуть размытая, уходила к перевалу между бесчисленными вершинами.
– Тибетские лошадки чрезвычайно выносливы и чрезвычайно низкорослы, – продолжал Сигерсон. – Как видите, мои башмаки касаются земли. Когда лошадка своевольно направлялась туда, куда мне не надо, я просто вставал, позволяя ей из-под меня выскользнуть, либо брался двумя руками за тибетское деревянное седло и держал упрямицу на весу, пока мы не сговоримся о направлении.
На следующей фотографии были пальмы, тропические растения в огромных горшках и Сигерсон вместе с очень молодым блондином. На заднем плане стояли женщины в сари.
– Свен Геди́н! – воскликнул господин Хельмер Хальворсен Воллебек.
– Да, прошу прощения, – сказал Сигерсон. – Это стекло не по порядку. Я попросил знакомого сфотографировать меня в Бомбее, где встречался со Свеном Андерсом Гедином.
– Нельзя ли полюбопытствовать, кто такой Свен Андерс Гедин? – спросил Кларенс Кинг, вставая, чтобы подлить себе бренди из графина на буфетном столе.
– О, господин Гедин – один из самых многообещающих альпинистов и путешественников Норвегии, – ответил Воллебек. – Ему всего двадцать один год, однако он уже много где побывал.
– В Бомбее Свен рассказал мне, что уже в пятнадцать лет решил посвятить себя путешествиям. – Сигерсон отступил от жара из трубы проектора. – Он видел триумфальное возвращение нашего величайшего исследователя Арктики, Адольфа Эрика Норденшёльда, и это определило для него выбор жизненного призвания.
– Странно, что молодой Гедин не отправился в Непал с вами, мистер Сигерсон, – заметил Кларенс Кинг.
Сигерсон кивнул и проговорил мягко:
– Когда я навещал Гедина в Бомбее, он был тяжело болен. Возвратная малярия. Однако этим летом он отправляется в свою первую большую экспедицию – многолетнее исследование Средней Азии.
Заскрипело сдвигаемое стекло, и на экране появилась новая картинка. Почти все в комнате ахнули.
– Потала… храм-дворец далай-ламы в Лхасе, в сердце Тибета, – сказал Сигерсон.
Генри Джеймс, который, как и другие, ахнул при виде фотографии, силился воспринять немыслимый масштаб дворца. Неужели эти желтые точки у основания золотой лестницы и впрямь человеческие фигурки?
Словно прочтя его мысли, Сигерсон произнес:
– Да, в огромность лестницы трудно поверить… тем более что вся остальная Лхаса состоит из покосившихся глинобитных лачуг – бесконечные узкие улочки, на которых валяются дохлые собаки и стоит неописуемый смрад. А над ними поднимается вот это… Чтобы вы представили масштаб, скажу: весь британский парламент уместился бы в нижней трети Поталы, а Биг-Бен доходил бы лишь до вершины лестницы. Храмы и резиденции лам куда выше его.
– Я не понимаю, как вам это удалось, мистер Сигерсон, – решительно произнес Кларенс Кинг.
– Удалось что, мистер Кинг?
– Проникнуть в Тибет… до самой Лхасы. Десятки европейцев пытались это сделать. Никто не преуспел. Вы не могли переодеться тибетским паломником, как многие наши исследователи… обрить голову и надеть желтое одеяние… их всех разоблачили тибетские власти, а вы к тому же слишком высоки ростом, чтобы выдавать себя за тибетца.
Сигерсон улыбнулся:
– Я никем не переодевался. Просто говорил и воинам, и храмовой страже, что я – паломник.
– А спутники, которые были с вами на перевале, тоже добрались до Лхасы? – спросил Джон Хэй.
– Нет. Их завернули перед границей.
– Не понимаю, – повторил Кинг.
– Мы, норвежцы, упорный народ, – заметил господин Воллебек.
На экране возникла последняя картинка. Она была снята издалека, но Сигерсон узнавался ясно. Он сидел на валуне посреди двора и говорил с мальчиком в желтом одеянии. Мальчик стоял спиной к фотоаппарату. Его смуглая голова была обрита почти целиком, если не считать единственной пряди на макушке.
– Тринадцатый далай-лама, – объяснил Сигерсон. – Зимой девяносто первого – девяносто второго, когда он многократно давал мне аудиенции, ему было шестнадцать лет. Аудиенции – особая честь, ибо его святейшество живет не в самой Потале, а в уединенном монастыре, где учится дни напролет, готовясь к предстоящей роли.
– Я читал, что юные далай-ламы по большей части умирают, так и не начав править, – сказал Джон Хэй.
– Верно, – ответил Сигерсон. – Далай-ламы с девятого по двенадцатого умерли в детстве или в юности. Многие полагают, что их убили властолюбивые регенты. Предыдущего далай-ламу, двенадцатого, раздавил во сне рухнувший потолок спальни, – безусловно, это было подстроено.
– Матерь Божия, – прошептал Кинг.
– Одно из немногих религиозных понятий, которое тибетский буддизм не признает в той или иной форме, – без явной иронии произнес Сигерсон.
– Можно ли поинтересоваться, о чем вы беседовали с тринадцатым далай-ламой? – почтительно спросил Джон Хэй.
– О природе реальности, – ответил Ян Сигерсон – Сигурдсон.
* * *
Воллебеки ушли первыми. В просторном вестибюле красного дерева, за рукопожатиями, они несколько раз повторили, что вечер был замечательный.
Когда Кларенс Кинг попросил слугу принести его плащ, шляпу и трость, Сигерсон, к изумлению Джеймса – и, видимо, всех остальных, – сказал:
– Джентльмены, могу я попросить вас в кабинет мистера Хэя для очень короткого разговора?
В кабинете было по-прежнему очень жарко и пахло чадом, хотя слуги уже убрали громоздкий проектор и экран.
– Я спешу, – проворчал Кинг. – Завтра, до отбытия в Мексику, мне надо съездить в Нью-Йорк…
– Это займет не больше секунды, – сказал Сигерсон.
Он с некоторой бесцеремонностью закрыл за собой дверь в кабинет.
– Мне необходимо поговорить со всеми вами завтра в десять утра, – продолжал Сигерсон голосом, какого Джеймс еще от него не слышал. То был тон безусловного приказания или, по крайней мере, нечто очень близкое. – Мистер Хэй, могу ли я еще раз злоупотребить вашей любезностью и назначить встречу в вашем кабинете?
– Я… э-э… в понедельник у меня… Ладно. Если это ненадолго.
– Ненадолго, – подтвердил Сигерсон.
– Невозможно, – сказал Кларенс Кинг. – Я уезжаю полуденным поездом в Нью-Йорк и…
– Мистер Кинг, – негромко произнес Сигерсон, – я не просил бы вас вернуться, не будь это исключительно важно. Можно так выразиться, речь о жизни и смерти. И касается вашего друга мистера Генри Адамса.
Хэй с Кингом переглянулись, и Джеймс почти готов был вообразить, что между старыми друзьями есть нечто вроде телепатии.
– Черт побери! – прорычал Кинг. – Если это касается Адамса, нечего тут темнить! Выкладывайте все сразу.
– Сожалею, но смогу это сделать лишь завтра в десять утра, – сказал Сигерсон. – Как я понял, миссис Хэй в доме не будет, так что нас никто не побеспокоит. Даете ли вы твердое обещание прийти?
– У меня тоже были планы… – начал Генри Джеймс, но тут же умолк под орлиным взглядом Сигерсона. Норвежец совершенно явно был сумасшедшим, и писатель решил, что безопаснее подыграть ему вместе с остальными, чем принять на себя всю ярость безумца.
Джон Хэй, Генри Джеймс и Кларенс Кинг (последний – с большой неохотой) пообещали быть здесь завтра в десять.
– Спасибо, – сказал Ян Сигерсон и открыл дверь кабинета, словно давая им всем свободу, но лишь на время.
Глава 18
Они собрались у Хэя точно к десяти часам и сели на те же места, что и вчера: Джон Хэй – за свой большой стол, Кларенс Кинг и Генри Джеймс – в кожаные кресла с высокой спинкой по обе стороны стола, по-прежнему развернутые к книжным шкафам, где раньше висел экран. Кинг ворчал. Хэю было явно неловко, что все это происходит в его доме. Всемирно известный мастер слова Генри Джеймс держал рот на замке.
В десять минут одиннадцатого Кинг сказал:
– Какого черта? Этот наглый норвежец приказывает нам… приказывает, как мальчишкам!.. быть здесь ровно в десять, а сам не является? Я влеплял пощечины за меньшее.
– Бенсон сообщил мне, что Сигерсон сегодня вышел из дому очень рано. Очень, – сказал Хэй. – И еще что при нем был саквояж.
– Серебряные ложки пересчитали? – спросил Кинг.
Джеймс усилием воли заставлял себя молчать. Он заглянул к Сигерсону в восемь утра и застал комнату пустой. Первым его порывом было тоже уложить вещи и сбежать. Затем он сообразил, что в отсутствие самозванца сумеет как-нибудь уладить все с Джоном и Кларой. Может быть, даже и с Кингом. Главное – чтобы сумасшедший не вернулся.
В четверть одиннадцатого все трое встали.
– Не вижу необходимости… – начал Хэй.
– Если он воображает… – начал Кинг.
Джеймс одернул жилет и попытался привести мысли в порядок.
В кабинет вошел незнакомец и закрыл за собой дверь.
Даже Генри Джеймс, видевший его в этом обличье всего несколько лет назад, не сразу признал Шерлока Холмса. Норвежский маскарад преображал англичанина больше, чем Джеймс раньше осознавал. Теперь Холмс был в подобающем английском костюме. Волосы стали гораздо светлее и реже, чем у Сигерсона, исчезли усы и актерская мастика, менявшая форму носа. Новый Сигерсон – Холмс выглядел куда худощавей: острые скулы, глубокие тени, орлиный нос, выступающий подбородок и пронзительные глаза.
– Садитесь, джентльмены. – Норвежский акцент совершенно исчез. Холмс снова говорил как англичанин из хорошего общества. – И спасибо вам, что пришли.
– Кто… – начал Джон Хэй.
– Да кто вы… – сказал Кларенс Кинг.
Холмс жестом попросил их сесть.
– Все здесь, за исключением мистера Джеймса, которому известна некоторая доля правды, в последние несколько дней знали меня как Яна Сигерсона. Мое настоящее имя – Шерлок Холмс. Я сыщик-консультант. До последних двух лет я проживал в Лондоне. Я ездил в Непал в девяносто первом, а теперь нахожусь в Вашингтоне по поручению британского правительства и в жизненных интересах правительства Соединенных Штатов Америки.
Поднялся гомон. Кларенс Кинг орал так, что в конце концов слуги постучали в дверь и спросили, все ли в порядке. Хэй отослал их прочь. Только Джеймс продолжал сидеть. Несколько мгновений он был как под наркозом, полностью обездвижен, и за это время успел убедить себя, что либо умер, утонул в Сене в ту воскресную ночь, либо глубокая меланхолия, погнавшая его во Францию и к Сене две недели назад, перешла в сумасшествие. Сумасшествие было единственным логическим объяснением тому, что он испытывал сейчас.
«Но чье это сумасшествие – мое или Сигерсона – Холмса?»
Холмс дождался, когда возмущение уляжется и хотя бы Джон Хэй сядет в кресло. Кларенс Кинг расхаживал по кабинету, сжав руки в кулаки, на его обычно дружелюбном лице застыл пугающий оскал.
– Весной девяносто первого Эдвард Хупер – вам всем он известен как Нед – нанял меня расследовать обстоятельства смерти его сестры в восемьдесят пятом и то, что в каждую годовщину этого события он – как и вы все – получал вот это. – Холмс вытащил из твидового кармана не одну, а целых шесть карточек с отпечатанной надписью «ее убили» и передал стопку Джону Хэю, на чьем лице изумление почти мгновенно сменилось выражением шока.
– Неда нет в живых! – рявкнул Кларенс Кинг. – Покончил с собой, как его сестра семью годами раньше.
– Мне известно, что Неда Хупера нет в живых, – сказал Холмс. – Я не знаю, и никто из нас не знает, была ли его смерть и смерть его сестры Кловер просто самоубийством.
– Все… решительно все подтвердили, что Кловер покончила с собой, – прорычал Кларенс Кинг, угрожающе надвигаясь на Холмса.
Кинг был ниже ростом, но крепче и шире в плечах. Холмс, глядя на него с полным спокойствием, спросил Хэя: «Позволите?», достал черную трубку и, когда Хэй рассеянно кивнул, принялся ее набивать. Судя по запаху, который наполнил кабинет, как только Холмс раскурил трубку, это был не тот дешевый табак, которым Джеймсу несколько раз пришлось дышать на пароходе и в поезде.
– Кловер выпила цианистый калий, когда была одна в доме, – продолжал Кинг, отмахиваясь от стопки карточек, которую Хэй пытался ему передать. – Нед Хупер дважды пытался покончить с собой – первый раз он бросился под конку и наконец выпрыгнул из окна лечебного заведения… некоторые называют его скорбным домом… куда его поместили…
– Однако никто известный нам не видел, как миссис Адамс выпила цианистый калий или как ее брат выбросился из окна, – заметил Холмс, выпуская клубы дыма, что, видимо, еще больше разозлило Кинга.
– Если вы в горах легли на сухую траву, а проснулись под слоем снега, вам не обязательно видеть, как шел снег, чтобы в это поверить, – прорычал Кинг.
– Прекрасно, – ответил Холмс. – Я приветствую индуктивную логику. Так или иначе, брат и сестра, как считается, покончили с собой, однако в обоих случаях нет полной уверенности, что имело место самоубийство. Миссис Кловер Адамс в год перед смертью близко сдружилась с мисс Ребеккой Лорн. Это так?
– Что? – огрызнулся Кинг.
– Да, – сказал Джон Хэй. – Я несколько раз видел мисс Лорн. Приятная дама.
– И эта самая дама ждала у бывшего дома мистера Адамса, когда тот вернулся и обнаружил жену мертвой на втором этаже, не так ли? – Холмс вновь раскурил трубку.
– И что с того? – Теперь и Хэй говорил сердито. – В последние месяцы жизни Кловер мисс Лорн навещала ее почти каждый день. Она ждала перед домом, когда Адамс вышел, чтобы отправиться к дантисту. Или, может быть, он зачем-то вернулся, не помню зачем. Так или иначе, тело нашла не мисс Лорн… его нашел бедный Генри.
– И мисс Лорн уехала из Вашингтона через месяц после смерти Кловер Адамс? – Холмс спрашивал мягко, но настойчиво.
– Да… в Балтимор, – ответил Хэй. – Где несколько месяцев спустя вышла замуж за мистера Белла… летом восемьдесят шестого, если не ошибаюсь. После смерти Кловер Генри долго переписывался с мисс Лорн. Может быть, переписывается и сейчас.
– Очень сомневаюсь, – произнес Холмс. – По моим сведениям, женщина, которую вы знали как мисс Ребекку Лорн, была убита вскоре после отъезда из Вашингтона. Быть может, до отъезда.
– Вы сумасшедший, – сказал Кларенс Кинг.
– Погодите минутку, – вмешался Хэй. – Давайте обсудим… спектакль последних нескольких дней и вчерашнего вечера, когда вы называли себя исследователем Яном Сигерсоном. Зачем вам это понадобилось?
– Необходимая уловка, – ответил Холмс. В комнате было еще одно кресло, развернутое к столу Джона Хэя; в него сыщик и сел. – Те, кто за мной охотится, знали, что я выполню просьбу Неда Хупера.
– Те, кто за вами охотится… – повторил Хэй.
– Долго же вы сюда добирались, – заметил Кинг. – Вы говорите, Хупер – у вас нет никакого права называть его Недом – обратился к вам за помощью касательно карточек весною девяносто первого, а вы явились сюда весною девяносто третьего, через несколько месяцев после того, как Нед наложил на себя руки. Хорошо, что вы не пожарный и не полицейский.
– В некотором смысле я полицейский, – тихо ответил Холмс. Он откинулся в глубоком кресле и небрежно положил ногу на ногу.
Генри Джеймс наконец обрел голос. Он старательно обратился к Хэю и Кингу, а не к человеку напротив:
– Вчера вечером от господина Воллебека, его супруги и дочери мы получили неопровержимое свидетельство, что этот джентльмен, в собственном обличье или в чужом, норвежский исследователь Ян Сигерсон. Мы слышали, как они бегло говорили между собой по-норвежски. Мы слышали, как господин Воллебек упомянул их общих знакомых. Мы видели фотографии из тибетской экспедиции Сигерсона, в том числе сделанный в Бомбее снимок, на котором Сигерсон запечатлен с другим норвежским исследователем, Свеном Андерсом Гедином, известным всем троим Воллебекам. Мне представляется, что отсюда можно сделать лишь один здравый вывод: этот человек выдает себя за английского сыщика Шерлока Холмса. Быть может, пребывание в гималайских высокогорьях повредило его рассудок.
Холмс вынул трубку изо рта и хохотнул:
– Мой дорогой Джеймс, неужели вы и трюки циркового иллюзиониста принимаете с тем же легковерием, как мои подтверждения личности Яна Сигерсона?
Джеймс побагровел от гнева и смущения, однако усилием воли заставил себя ответить спокойно, рассудительно, культурно:
– У господина Воллебека, его жены и дочери не было никаких причин лгать…
– У них была одна превосходная причина, мой дорогой Джеймс. – Холмс встал и ткнул в воздух чубуком трубки. – Как только стало известно, что мы обедаем с Воллебеками, я телеграфировал королю Скандинавии Оскару Второму, чтобы тот поручил своему норвежскому посланнику подтвердить мою историю. Дело в том, что исследователь Ян Сигерсон мне еще пригодится. В эту самую минуту господин Воллебек рассказывает репортерам из «Вашингтон пост» и писателю из «Вашингтон критик», как чудесно провел вечер со своим земляком Сигерсоном в доме мистера Джона Хэя.
– Так король Норвегии делает все, что вы потребуете телеграммой? – спросил Кларенс Кинг, опускаясь в кресло, с которого встал Холмс. – В том числе приказывает одному из самых уважаемых дипломатов, его жене и дочери врать в глаза таким почтенным людям, как Джон Хэй и Генри Джеймс? Вы впрямь ждете, что мы в такое поверим?
– Верьте во что хотите, – небрежно ответил Холмс. Он подошел к окну, открыл ставни и стал смотреть на улицу.
– Диалог на норвежском… – начал Генри Джеймс.
– Был далеко не безупречен с моей стороны. – Холмс отвернулся от улицы, и теперь его выразительный силуэт был четко виден на фоне светлого окна. – Больше всего я опасался, что дочь, юная Ода, несмотря на все наставления отца, рассмеется над моим ломаным норвежским, который я освоил за два месяца общения с его величеством королем Оскаром Вторым в Лондоне в восемьдесят восьмом и за девять недель зимой – весной восемьдесят девятого, накануне своей «гибели» в Рейхенбахском водопаде.
– Очевидно, вы уладили и впрямь очень деликатное семейное дело, – саркастически заметил Кинг, – коли европейский монарх до такой степени у вас в долгу.
– Вообще-то да, – ответил Холмс, – однако причина, по которой его величество король Скандинавии поручил своему посланнику солгать на званом обеде, иная. Король Оскар Второй прекрасно знает, чем была вызвана моя миссия в Тибет и что мне поручено в Вашингтоне. Он знает, кто наши враги… а они и ваши враги, джентльмены. Его величество включен в длинный список достойных лиц, которые будут убиты в ближайшие несколько месяцев или лет, если этих людей не остановить.
Кларенс Кинг вздохнул и сцепил пальцы:
– Этих людей… Теперь мы имеем теорию заговора и паранойю. Неужто вы не избавите нас ни от одной характерной черты безумия, мистер… как бы вас ни звали.
Холмс рассмеялся почти по-мальчишески. Не отвечая на вопрос, он выудил из кармана четыре фотографические карточки, две убрал обратно, а первую из двух оставшихся протянул Кингу:
– Не будете ли вы любезны передать ее мистеру Хэю и мистеру Джеймсу? Спасибо.
Джеймс ждал. Когда фотография наконец добралась до него, он увидел, что это почти наверняка увеличенная копия. Мужчина с черными, зачесанными назад волосами, аккуратными армейскими усами и сердитыми бровями стоял вполоборота на фоне зернистой и немного нерезкой уличной толпы. На первый взгляд ему можно было дать лет пятьдесят, однако отвислые складки щек выдавали истинный возраст.
– Это полковник Себастьян Моран, бывший офицер Индийской армии. Служил в Первом саперном Бангалорском полку. Участвовал во многих кампаниях афганских войн, награжден медалью за рукопашную схватку в Кабуле, во время которой убил девятерых афганцев. Считается лучшим охотником и самым метким стрелком в Азии… быть может, во всем мире. Полностью его зовут Джон Себастьян «Тигр Джек» Моран, хотя очень мало кому это известно.
– Полковник Себастьян Моран… – пробормотал Кларенс Кинг, когда Джеймс вернул ему снимки. – Черт побери, я читал его книги! «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» и «Три месяца в джунглях». Охотничьи воспоминания. Чертовски увлекательно написано!
Холмс, который теперь стоял спиной к окну, кивнул:
– Он опубликовал обе книги в начале восьмидесятых. Издателю сообщил, что год его рождения – сороковой. На самом деле – тридцать четвертый. В следующем феврале полковнику Морану исполнится шестьдесят.
– На фотографии он выглядит куда моложе, – заметил Джон Хэй. – Когда сделан снимок?
– Полтора года назад в Калькутте, – ответил Холмс. – Полковник Моран последовал за мной из Швейцарии в Индию, чтобы меня убить. Ему заплатили за это крупную сумму. Убийства для полковника – главный источник дохода. Они приносят ему куда больше, чем два других рода занятий, из которых первое – сопровождать богатых толстых джентльменов туда, где те смогут убивать опасных зверей, а второе – избавлять богатых толстых джентльменов от денег за карточными столами.
– Наняли убить вас… – вздохнул Кларенс Кинг. – Теперь еще и паранойя.
– О да, – ответил Холмс. – Полковник Моран стрелял в меня дважды, первый раз в Калькутте, второй – в Дарджилинге, оба раза безуспешно. Затем, растратив почти все полученные деньги и не желая ждать моего возвращения из Тибета, вернулся в Лондон. Для величайшего охотника в мире Моран на удивление нетерпелив.
– Не понимаю, какое отношение это имеет к… – начал Джон Хэй.
– Вообразите же мое удивление, когда я через перевалы спускаюсь из Тибета в Сикким и получаю три пули из снайперской винтовки с расстояния почти в милю.
Наступила мертвая тишина. Джеймс слышал, как слуга поднимался по застланной ковром лестнице и как снаружи проехал экипаж.
– Три пули из снайперской винтовки, – сказал Кларенс Кинг. – Тогда вы наверняка покойник, и перед нами не просто лжец и самозванец, а еще и призрак. – Он посмотрел на часы. – Мне уже почти пора. Я должен… – Он поднял глаза, увидел, что́ делает Холмс, и на миг утратил дар речи.
Холмс снял пиджак, жилет, воротничок и галстук, а сейчас расстегивал рубашку.
Джон Хэй встал:
– Мой дорогой сэр…
– Это займет лишь несколько секунд, – ответил Холмс.
Под рубашкой у него не было белья. Он аккуратно повесил ее на спинку кресла, повернулся к окну и открыл ставни.
Второй раз, и теперь даже более отчетливо, Генри Джеймс увидел страшные круглые раны рядом с правой лопаткой Холмса – ему вспомнилось, что они называются входными отверстиями, – и расходящуюся от них паутину шрамов. Была и третья паутина, на боку, ниже двух первых.
Холмс повернулся, чтобы свет падал на его грудь, живот и правый бок.
На груди у него тоже был кратер – выходное отверстие, вспомнил Джеймс, а в нескольких дюймах левее и ниже – еще более сложный и уродливый рубец, от которого расходилось еще больше шрамов. На правом боку белели шрамы от третьей раны.
Длинными белыми пальцами Холмс тронул каждую рану, начиная с той, что под правой ключицей.
– Как я сказал, убийца стрелял с расстояния почти в милю и попал трижды, передергивая скользящий затвор, так что три выстрела уложились меньше чем в две секунды. Третья пуля, – он тронул шрамы на бедре, – настигла меня в падении. – Пальцы, уверенные, как у хирурга, вновь коснулись уродливого рубца второй раны. – Вторая пуля застряла внутри, так что моему врачу и спасителю пришлось ее извлекать. Она начала со спины, затем поняла, что пуля ближе к груди. Процесс получился долгим, и у нее не было обезболивающих.
– Она? – переспросил Кларенс Кинг неожиданно глухим голосом.
– Мой врач и спаситель? – Холмс спокойно застегивал рубашку. – Английский миссионер Анни Ройл Тейлор. Ее Спаситель явился ей во сне и велел нести слово Христово в Лхасу, далай-ламе и всей Запретной стране. Так что мисс Анни Тейлор обрила голову, надела тибетскую мужскую одежду и попыталась добраться до Лхасы, но ее разоблачили и отправили назад к границе под конвоем тибетских воинов. Мои тибетские сопровождающие, приставленные ко мне его святейшеством далай-ламой, как раз попрощались со мной на южной стороне последнего перевала и двинулись домой, когда услышали три выстрела. Эти добрые люди тут же вернулись туда, где последний раз меня видели. Я был без сознания и истекал кровью. Тибетские друзья доставили меня в ближайший торговый поселок Чомо. Там не было врача, однако тибетцы и сиккимцы нехотя разрешили мисс Тейлор – быть может, оттого, что имя Анни похоже на тибетское слово, означающее «монахиня», – остановиться в этом поселке, откуда она надеялась при следующей возможности вновь отправиться в Тибет. Мисс Тейлор изучала медицину и даже практиковала ее в лондонских трущобах и затем в Китае. Она остановила кровотечение, извлекла из меня пулю и сделала переливание крови, которое спасло мне жизнь.
