Текст книги "Последний секрет плащаницы"

Автор книги: Давид Зурдо

Соавторы: Анхель Гутьеррес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

34

1997, Поблет

Энрике вел машину по второму национальному шоссе в направлении на Лериду. Монотонный шум мотора всегда наводил на него сон, но на этот раз он был бодр как никогда, несмотря на то что практически не спал этой ночью. Интригующая история, которую ему предстояло расследовать, ни на секунду не выходила у ученого из головы. После разговора с падре Арранцем его интерес к ней обострился еще сильнее. Ночью он никак не мог уснуть и без конца перебирал в голове все известные ему факты, пытаясь заполнить логическими умозаключениями остававшиеся пробелы. Однако, несмотря на все усилия, на очень многие вопросы невозможно было дать ответа.

Энрике горел желанием поскорее начать расследование, и поэтому ранним утром он собрал свои вещи, сдал ключ от номера администратору и взял напрокат машину, чтобы отправиться в Поблет. С тех пор прошло уже пять часов, и Кастро, судя по указателю на шоссе, находился в шестнадцати километрах от Лериды. Затем предстояло проехать около пятидесяти километров по шоссе № 240 и выехать на дорогу, ведущую в Л’Эсплуга-де-Франколи.

План с отмеченным на нем маршрутом лежал рядом с Энрике на сиденье маленького «ситроена», взятого им напрокат этим утром. Машина была без кондиционера, и воздух с резким свистом врывался в открытые окна, досаждая водителю. В агентстве «Герц», через которое отель всегда заказывал автомобили, свободных машин с кондиционером не оказалось. Гостиница не работала с другими агентствами, и поэтому, если бы Энрике отказался от предлагаемого ему варианта, ему пришлось бы заниматься поисками машины самому. Администратор гостиницы посоветовал ему обратиться в агентство «Авис», однако Энрике, поразмыслив, решил не тратить время на лишние хлопоты и удовольствоваться автомобилем без кондиционера. Возможно, разумнее было бы подождать день, чтобы отправиться в путешествие со всем комфортом, но азарт исследователя гнал его вперед, не давая терять ни минуты.

В Л’Эсплуга-де-Франколи ученый приехал во втором часу дня. Припарковав машину у церквушки, находившейся на реконструкции, он отправился в ближайший ресторан, чтобы пообедать и разузнать, где можно было остановиться.

Это было спокойное, уютное заведение, где Энрике смог в полной мере насладиться изысками местной кухни, в том числе и заказанным по настоятельной рекомендации хозяина десертом carquinyolis, состав которого остался для него загадкой.

Расплатившись за обед, Энрике решил расспросить хозяина насчет гостиницы.

– Здесь, в Л’Эсплуга, – сказал тот после некоторого раздумья, словно ему не приходилось уже тысячи раз отвечать на подобный вопрос, – у нас есть гостиница «Осталь-дель-Сенглар». Хорошее место, правда, недешевое. В пригороде есть еще два отеля – «Монастерио» и «Масиа Кадет», но они менее комфортабельные.

– А какой ближе всего к монастырю Поблет? – спросил Энрике.

При этих словах добродушная приветливость на лице хозяина тотчас сменилась неприязненным выражением.

– Вы что – тоже из этих? – подозрительно спросил он.

– Из каких «этих»? – недоуменно переспросил Энрике.

– Из этих, – с раздражением продолжал хозяин, – богачей из Барселоны, которые останавливаются в санатории Вилья-Энграсия. Приезжают сюда каждые выходные и ведут себя так, будто этот город принадлежит им! Думают, если у них есть деньги, то они хозяева мира! Да никакие миллионы не спасут их души, когда они будут гореть в вечном огне!

Энрике, не ожидавший такой гневной тирады от хозяина ресторана, поспешил заверить его:

– Да нет, что вы, я вовсе не из «этих». Я работаю преподавателем в Автономном университете Мексики, а сюда я приехал, чтобы заниматься исследованиями по истории монастыря Поблет.

– Да, вот как? – сказал хозяин, испытующе глядя на Энрике, и через несколько секунд молчания добавил: – Тогда добро пожаловать. Можете остановиться в санатории, только я вам этого не советую. Думаю, вам больше всего подойдет гостиница «Хайме Первый». Она находится рядом с шоссе и всего в одном километре от аббатства. Красивое место, и там очень дешево. Раньше была еще одна гостиница, даже ближе к монастырю, но теперь в ее здании сделали школу английского языка. Забавно, правда? Мы тут и так не можем договориться между собой, на каком языке говорить, а эти иностранцы еще решили учить нас своему.

Хозяин захохотал, довольный своей шуткой, и снова пришел в хорошее расположение духа. Подробно объяснив, как добраться до отеля, он настоял на том, чтобы гость попробовал его домашний ликер. Напиток оказался действительно отменным, и Энрике с удовольствием его выпил – возможно, даже несколько больше, чем следовало, потому что, встав из-за стола, он немного пошатнулся, еще сильнее развеселив хозяина.

Выехав из города, Энрике, следуя полученным указаниям, свернул на развилке на левую дорогу. Путь до отеля занял всего пять минут – при том, что Энрике, слегка опьяневший от ликера, не решился вести машину со скоростью больше сорока километров в час. Белые стены и крыши он заметил издалека. Гостиница состояла из нескольких корпусов, среди которых выделялся один наиболее современный. Оставив машину на парковке, Энрике направился к стойке администратора, чтобы узнать, есть ли в отеле свободный номер. Был четверг, и в гостинице не наблюдалось большого оживления, однако администратор довольно долго изучал свой журнал, прежде чем нашел свободную комнату.

Наконец оказавшись в номере, Энрике принял душ, чтобы освежиться после длительного путешествия и взбодриться. Ему не терпелось поскорее увидеть монастырь своими глазами, и поэтому, несмотря на ужасную жару, он снова вышел на улицу и сел в машину. Проехав небольшой участок шоссе, Энрике миновал узкий каменный мост и оказался перед развилкой. Прочитав указатели, он узнал, что одна дорога вела в Ла-Пенью, а другая к источнику.

Шум мотора был единственным звуком, нарушавшим царившую вокруг гармонию. Ученый с наслаждением вдыхал свежий горный воздух, проникавший в открытые окна автомобиля, и слушал пение птиц. Когда он увидел возвышавшиеся впереди величественные стены монастыря, его охватило некоторое волнение. Наконец он был почти у цели.

Оставив машину на парковке, где стояло еще около десятка автомобилей, Энрике направился в ресторан под названием «Фоноль», бывший одновременно и магазином сувениров.

Внутри ресторана стояла приятная прохлада, и в воздухе чувствовался тонкий аромат десертов. Почти все столики были свободны. Энрике подошел к барной стойке, у которой одиноко сидел за чашкой кофе седой морщинистый старик лет семидесяти, и поздоровался.

– Добрый день, – в один голос ответили старик и официант.

– Чего желаете? – спросил официант.

– Бутылку минеральной воды без газа, и похолоднее, пожалуйста.

– Вы впервые в этих местах, верно? – раздался рядом с ним голос.

– Что?.. А, да-да, впервые, – ответил Энрике, оторвав взгляд от приглянувшихся ему аппетитных булочек и повернувшись лицом к старику.

Однако тот ничего больше не сказал, и Энрике, подозвав официанта, заказал булочки.

– Да, я сразу это понял, – вдруг снова заговорил старик. – И знаете как? По выражению вашего лица, когда вы смотрели на монастырь.

Энрике невольно повернул голову к окну и посмотрел наружу, удивляясь, как с такого расстояния можно было разглядеть выражение его лица.

– Пожалуйста, сеньор, – сказал официант, принесший заказанные Энрике булочки.

– О, вы сделали правильный выбор! – воскликнул старик. – Эти булочки просто великолепны. Я живу здесь уже больше пятидесяти лет и всегда их заказываю.

– Вы монах? – спросил Энрике.

Старик был одет не в сутану, а в серые брюки и белую рубашку с короткими рукавами, но по одежде нельзя было с уверенностью сказать, был он монахом или нет.

– Нет-нет, я не монах, – со странной грустью в голосе сказал старик, – я мирянин, работаю при аббатстве. Кстати, меня зовут Хуан, – добавил он своим прежним тоном.

– Энрике Кастро, – в свою очередь, представился Энрике, крепко пожав руку своему новому знакомому. – Очень приятно.

– Ну, Энрике, – с улыбкой сказал старик, похлопав его по плечу, – рассказывайте, откуда вы.

– Из Мадрида. Я там сейчас…

– О-о-о, Мадрид… – перебил Энрике старик и, глядя куда-то в пространство, задумчиво произнес: – Мадрид, Мадрид, чудесный город.

– Да, это точно, – согласился Энрике и, убедившись, что его собеседник не собирается больше ничего сказать, продолжил: – Так вот, я сейчас работаю в Мадриде – занимаюсь исследованием. Вообще-то я мексиканец, преподаю в Автономном университете Мексики, а в Испанию приехал изучать манускрипты о тамплиерах, недавно приобретенные Национальной библиотекой.

– Так вот оно что – тамплиеры… – почтительным шепотом произнес Хуан. – Тогда наша комарка как раз то, что вам нужно. Сколько легенд я слышал от своего деда о бедных рыцарях Христа… Эти истории передавались из поколения в поколение. В наших краях до сих пор сохранились крепости и монастыри, некогда принадлежавшие тамплиерам. И Поблет – самый знаменитый из них. На протяжении нескольких веков он имел большое значение для ордена тамплиеров. По крайней мере так уверял мой дед, и я тоже так считаю. Знаете что? – доверительно сказал старик, понизив голос. – В подземных помещениях монастыря, куда нет входа посторонним, я видел много очень странного.

Услышав эти слова, Энрике чуть не подавился булочкой, которую он жевал.

– Правда? – только и смог выдавить он, с трудом проглотив застрявший в горле кусок.

Хуан важно кивнул и допил последний глоток своего кофе, после чего, помолчав несколько секунд, добавил:

– Кроме монахов и меня, подземелье монастыря видел лишь еще один человек. Это было много лет назад. Сюда приезжал ученый вроде вас, но он был еще и священником. Насколько я помню, фамилия его была Арранц…

– Херман Арранц?! – взволнованно воскликнул Энрике.

– Да-да, именно так, его звали Херман, – ответил старик. – Вы его знаете?

– Ну да, конечно, – уверенно заявил Энрике, хотя видел профессора всего три раза за свою жизнь. – Это потрясающий человек, несмотря на его угрюмый характер.

– Это вы верно сказали, он такой… – согласился Хуан. – И как он там сейчас поживает?

– Нормально. У него немного дрожат руки из-за болезни Паркинсона, но его бодрости и ясности ума, как всегда, можно позавидовать.

– А все-таки… как тесен мир, – задумчиво пробормотал старик. – Когда увидите падре Арранца, передавайте ему привет от меня.

– Обязательно, – пообещал Энрике.

– Хотите, буду вашим гидом по монастырю? – предложил Хуан. – Друг профессора Арранца – мой друг.

– Спасибо, – обрадовался Энрике, – я буду вам очень признателен.

35

1315, Шампенар, Париж

Видение произвело в душе Пьера де Шарни настоящий переворот. Он был потрясен, обнаружив на своих ладонях несомненное доказательство того, что призрак брата действительно являлся к нему. Пьер чувствовал себя так, будто он был слеп от рождения и внезапно прозрел, впервые увидев своими глазами свет и краски жизни.

После своего духовного перерождения Пьер решил в первую очередь исповедаться. Он много грешил в своей жизни, и теперь, когда ему предстояло столь рискованное предприятие, в котором он мог погибнуть, ему хотелось подготовить свою душу к Суду.

Священник из местного прихода, за которым послал граф, явился незамедлительно, чрезвычайно встревоженный: Шарни, не отличавшийся особой набожностью, никогда раньше не приглашал его к себе в дом, и падре решил, что, раз его вызвали теперь, значит, дело серьезное и граф не иначе как нуждается в соборовании.

Однако, как оказалось, Пьер пригласил священника вовсе не по этой причине. Он хотел исповедоваться и попросить падре позаботиться о его детях – сыне и двух дочерях, – если он не вернется с дуэли в Руане. Священник попытался отговорить графа от этой затеи, но безуспешно: по словам Пьера, это было дело чести, и он обязан был выполнить свой долг даже ценою жизни.

На прощание граф де Шарни попросил также отслужить мессу за упокой души своего брата Жоффруа.

На рассвете следующего дня Пьер выехал из Шампенара в Париж. Он отправился в путь один, взяв с собой запасную лошадь, на которой можно было бы увезти ларец, хотя вовсе не был уверен, суждено ли ему вернуться обратно…

По прибытии в Париж де Шарни сразу же, пока еще не стемнело, отправился к монастырю ордена тамплиеров, находившемуся в западной части Сите. Он решил побродить по его окрестностям, чтобы сориентироваться и подумать, как осуществить свой план. С одной стороны монастырь окружала невысокая стена, а с другой находилась река. Монастырские ворота, ведшие в сад, закрывали с заходом солнца, однако высота стены была такова, что Пьер мог без труда перелезть через нее. Правда, с ларцом сделать это было бы уже невозможно, тем более что тот, как сказал ему призрак Жоффруа, был тяжелым. Пьер долго ломал голову над этой проблемой, перебирая самые невероятные варианты, пока наконец не остановился на более или менее приемлемом. Он не был уверен, сработает ли придуманный им план, но в любом случае другого выхода не было.

Под покровом ночи де Шарни снова отправился к монастырю, захватив с собой железный лом и большой кусок грубого сукна. Луна была почти полная, поэтому света хватало. Спрятавшись в укромном месте, Пьер наблюдал за монастырем на протяжении двух долгих часов. Внутри никого не было видно. Монахи там больше не жили, а поскольку все богатства ордена были уже конфискованы, здание никто не охранял.

Собрав все свое мужество, Пьер осторожно приблизился к невысокой стене. Она была сложена из необтесанных камней, благодаря чему на нее можно было легко взобраться, цепляясь руками за выступы и упираясь ногами в углубления.

Забравшись на стену в том месте, где на нее не попадал лунный свет, граф спустился вниз и подбежал к правому углу фасада. Начав считать оттуда камни в нижнем ряду, он остановился перед девятым и вынул спрятанный под одеждой лом. Камни фасада были хорошо обтесаны, и между ними оставался лишь едва заметный зазор. Вставив в него конец лома, де Шарни принялся расшатывать камень, чтобы вынуть его из стены. Обливаясь потом, он изо всех сил работал ломом, однако безрезультатно: камень, как казалось, стоял в стене намертво.

Пьер разогнулся, чтобы передохнуть и вытереть струившиеся по лбу ручьи пота, и в этот момент где-то неподалеку раздался яростный лай собаки. Де Шарни замер и прислушался: лай приближался с каждой секундой, и вскоре из-за угла монастыря появился силуэт огромного пса с ярко блестевшими при лунном свете глазами. Животное застыло на секунду, устремив взор на свою жертву, и опять с диким лаем бросилось вперед. Бежать было некуда, и Пьер стоял неподвижно с ломом в руке, собираясь нанести удар, когда пес подбежит и кинется на него. Однако внезапно собака остановилась в нескольких метрах от де Шарни, жалобно заскулила и смирно легла на землю.

Это было настоящее чудо. Должно быть, высшие силы защищали человека, пришедшего спасти тайное сокровище тамплиеров. Не спуская глаз с собаки, Пьер снова взялся за дело. Камень наконец стал поддаваться. Это придало де Шарни сил, и он с удвоенным остервенением принялся работать ломом. Камень выдвинулся еще немного вперед. Через несколько минут Пьеру удалось вытащить его целиком. С трудом отодвинув в сторону невероятно тяжелую глыбу, он встал на колени и просунул обе руки в тайник. Ничего не нащупав, Пьер лег на живот и залез еще глубже в отверстие, моля Бога, чтобы собака не бросилась на него в тот момент, когда он был совершенно беззащитен.

Отверстие было очень глубоким, и де Шарни пришлось залезть в него по пояс, прежде чем его пальцы наткнулись на холодную гладкую поверхность ларца. Осторожно, чтобы не поцарапать дно, Пьер потянул его на себя и вытащил наружу. Старинный ларец был сделан мастером с большой любовью, хотя, очевидно, работа была не очень тонкой. Вставив камень обратно в стену фасада, Пьер завернул ларец в сукно и тщательно перевязал его веревкой, закрепив ее конец у себя на поясе. Взяв ларец в руки, он направился к стене, окружавшей сад, и в последний раз, не переставая удивляться, взглянул на спокойно лежавшую на земле собаку, не выражавшую ни малейшего желания броситься на него.

Граф взобрался на стену, оставив ларец на земле, и затем поднял его за собой на веревке. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никого вокруг не было, он осторожно спустил ларец вниз, после чего спрыгнул сам.

Все прошло удачно. Оставалось лишь дождаться рассвета и увезти ларец в Шампенар. Поручение Жоффруа было выполнено.

* * *

Вечером этого же дня де Шарни был уже дома. Передав лошадей конюху, он сразу же поднялся к себе в спальню, горя нетерпением рассмотреть привезенный ларец. Развернув ткань, Пьер долго и внимательно разглядывал его, любовно поглаживая крышку кончиками пальцев. Ему очень хотелось открыть ларец, чтобы узнать, что было внутри, но он не осмеливался нарушить наказ брата. Хранившееся в ларце бесценное сокровище можно было извлечь оттуда лишь в день свадьбы его сына Жоффруа, которому пока было всего десять лет.

Граф снова завернул ларец в сукно и, перевязав бечевкой, запер в шкафу. В самое ближайшее время нужно было подыскать для него надежный тайник. Он решил подумать над этим за ужином, который приказал принести себе в спальню.

Пьер очень устал с дороги, и его одолевал сон. Он потер слипавшиеся глаза ладонями и с удивлением обнаружил, что красные кресты, появившиеся на них после того, как его посетил призрак Жоффруа, бесследно исчезли.

36

1997, Поблет

Расплатившись с официантом, Энрике и Хуан вышли из ресторана. Жара все еще не спала, но с ближайших гор веял приятный спасительный ветерок.

– Вон там, вдалеке, – сказал Хуан, показав рукой вдаль, – вершины горной цепи Монтсант, а те, что вокруг монастыря, – это горы Прадес.

Они шагали под палящими лучами солнца по раскаленным камням, жар которых Энрике чувствовал даже через подошву туфель. Хуан рассказывал ему обо всем, мимо чего они проходили, а Энрике делал на ходу записи и зарисовки в своей записной книжке. Они вошли в ворота, носившие название Прадес – как и окружавшие монастырь горы. По обеим сторонам двора стояли небольшие строения, в которых, как пояснил Хуан, издавна жили монастырские работники. Дальше находилась капелла Сан-Жорди, построенная в середине XV века по указанию Альфонса V. В глубине двора возвышалась стена с обитыми бронзой воротами, которые традиционно называли Золотыми в память о том, что некогда они были украшены золотом по случаю приезда в монастырь Филиппа II. На каменной стене красовались гербы Арагона и Каталонии, а также Кастилии – в честь католических королей Фердинанда и Изабеллы, также посетивших Поблет.

Золотые ворота вели на главную площадь монастыря. Проходя по ней, Энрике обратил внимание на магазинчик, у которого толпилось десятка два туристов, выбиравших сувениры и покупавших билеты на экскурсию с гидом. Напротив были руины старинного административного здания монастыря и дома для паломников и нищих. Рядом с ними взамен разрушенной строилась новая гостиница, но Энрике с горечью подумал, что возврата к прежнему уже нет: современные паломники будут приезжать в монастырь на машинах и должны будут платить за проживание, а для нищих здесь и вовсе не будет места.

Хуан провел Энрике в небольшую капеллу Санта-Каталина. Осмотрев ее, они снова вышли на площадь, где возвышался старинный крест аббата Жуана де Гимера. По совету своего проводника Энрике трижды обошел вокруг креста: в монастыре, по словам Хуана, существовало древнее поверье, что сделавший это обязательно снова вернется в Поблет.

Энрике был в восторге от всего, что видел вокруг. Монастырь оказался намного больше, чем он предполагал. Здания и стены хорошо сохранились, однако повсюду – в том числе и на кресте, и на плитах, которыми был вымощен двор, – были видны какие-то щербины и вмятины.

– Что это за следы на камнях? – с недоумением спросил Энрике.

– А, вы про эти выбоины… – сказал старик с таким выражением, будто ждал этого вопроса. – Это случилось в 1938 году, перед Рождеством, в самый разгар гражданской войны. Никогда этого не забуду… Мне было тогда, – Хуан прикрыл глаза, вспоминая, – одиннадцать лет. Мой дом находился в нескольких километрах отсюда, неподалеку от Риудабелья. Мы с друзьями любили бродить по горным лесам, хотя моя мать мне строго-настрого запрещала туда ходить – в те годы в лесах было полно оголодавших волков. Также я часто приходил в монастырь, посмотреть, как монахи и поденщики работают в виноградниках. Они были очень добры ко мне – всегда давали мне ломоть хлеба, гроздь винограда и иногда даже горшочек меда. В те времена в монастыре был замечательный аббат – очень старый, наверное, лет девяноста. Удивительной доброты был человек, да и вообще какой-то необыкновенный – говорил с каким-то странным акцентом, и звали его Жиль…

Это имя прозвучало для Энрике как удар грома. Он тотчас прикинул, что если в конце прошлого века Жилю было лет сорок, то в 1938 году ему как раз было бы около девяноста. Все сходилось: несомненно, этот аббат был тем самым Жилем, которому было адресовано письмо французского священника, найденное Энрике в старинном манускрипте. Тем временем Хуан продолжал свой рассказ:

– Это был первый день рождественских каникул, хотя вообще-то с тех пор, как начались сражения на Эбро, занятия у нас в школе и так постоянно отменяли в основном из-за бомбардировок… Представляете, что здесь творилось? – Энрике рассеянно кивнул, хотя понимал, что этот вопрос не требовал никакого ответа. – В тот день я очень рано пришел в монастырь. Было очень холодно, и все небо было сплошь покрыто белыми тучами. Я сидел в комнате с камином – она находилась рядом со старой трапезной – и вдруг услышал громкие крики. Я выглянул в галерею, чтобы узнать, что случилось, и от увиденного у меня кровь в жилах застыла. Монахи в ужасе метались по галерее и кричали: «Республиканцы! Республиканцы!» Я был тогда совсем мальчишкой и мало что понимал в политике. Я знал лишь то, что франкисты бросали бомбы, а республиканцы не любили священников и монахов. Мне было очень страшно, я бросился бежать и спрятался на кухне. Не знаю, почему мне пришло это в голову, но, выходит, я поступил правильно, раз остался жив.

Они сидели на каменной скамье в тени дерева, и Энрике, едва поспевая, записывал рассказ Хуана в записную книжку.

– Через несколько минут раздались оглушительные удары в Королевские ворота – это те, что находятся между двумя шестиугольными башнями, – а потом стали стрелять. Я никогда раньше не слышал выстрелов. У моего отца было охотничье ружье, но он никогда не брал меня с собой на охоту. Я был ужасно напуган и не знал, что делать: то ли бежать куда глаза глядят, то ли затаиться в шкафу и ждать, что будет дальше. Я забрался в шкафчик, где монахи хранили хлеб, – в дверцах там были сделаны прорези, чтобы внутри не скапливалась влага, и благодаря этому было намного легче дышать. Я весь перепачкался в муке и подумал, какой нагоняй получу от матери, когда она увидит меня. Представляете? Монастырь захватывают республиканцы, а мне в голову лезут такие глупости! Абсурд, казалось бы, но сейчас я понимаю, что таким образом я просто убеждал себя, что непременно вернусь домой, что со мной ничего не может случиться.

Карандаш у Энрике к этому времени уже настолько затупился, что им едва можно было писать. Он машинально коснулся рукой кармана рубашки и, к своему удивлению, обнаружил там неизвестно откуда взявшуюся ручку. Вероятно, он случайно прихватил ее со стойки администратора в отеле.

– Сквозь прорези в дверце шкафа мне была видна значительная часть галереи и почти вся трапезная, поэтому я хорошо видел, как республиканцы вошли во внутренний двор и принялись занимать позиции. Повсюду слышался шум и топот: очевидно, ворвавшиеся в монастырь солдаты обыскивали его сверху донизу. Никогда в жизни мне не было так страшно, как в тот момент, когда в кухню вошли двое солдат и один из них открыл дверцу соседнего шкафчика. Я зажмурился от ужаса и вжался в угол, моля Бога, чтобы меня не обнаружили. Они находились так близко ко мне, что я чувствовал запах их грязной формы и слышал их дыхание. Не знаю, что солдаты искали, но, должно быть, им удалось это найти, потому что, когда я открыл глаза, их уже не было на кухне. Зато я увидел нечто другое, заставившее меня опять содрогнуться от ужаса. Аббат Жиль стоял посередине галереи перед двумя людьми в форме, один из которых убеждал другого расстрелять монахов. Однако второй – вероятно, командир захвативших монастырь республиканцев – не согласился. Услышав его ответ, я от облегчения выдохнул с такой силой, что мука разлетелась и попала мне в лицо. Я испугался, что чихну и выдам себя, но, к счастью, мне удалось сдержаться.

Энрике был так увлечен рассказом Хуана, что иногда замирал, завороженный, на несколько секунд, а потом, опомнившись, снова принимался лихорадочно писать.

– Меня поразило безграничное спокойствие, которое было написано на лице аббата, когда военные решали между собой, жить ему или умереть. Откровенно вам скажу, сеньор Кастро: я всю свою жизнь посвятил Господу, но не думаю, что перед лицом смерти смог бы проявить такую же твердость, как этот человек. Рядом с аббатом в тот момент стоял еще один монах – брат Хосе, и на его лице я тоже не увидел ни тени страха. Они стали просить командира позволить им похоронить брата, умершего накануне. Это очень удивило меня и по сей день не перестает удивлять. Как я уже вам сказал, в тот день я пришел в монастырь рано утром и не заметил никакого намека на траур. Никто из монахов не упоминал о смерти кого-то из братьев… Кажется, я уже смертельно надоел вам своим рассказом? – спросил вдруг Хуан, словно очнувшись. – Вы уж простите меня – старики всегда чересчур болтливы. Наверное, мы боимся, что никто о нас и не вспомнит, когда мы умрем, – вот и чешем языком по любому поводу. А вам, наверное, это вовсе не интересно…

– Что вы, что вы! – воскликнул Энрике, испугавшись, что Хуан не закончит свой рассказ. – Продолжайте, прошу вас, это очень любопытная история!

– Ну хорошо, как хотите, сеньор Кастро, – сказал старик. – Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Хотя вообще-то рассказывать осталось не так уж много. Так вот, аббат и брат Хосе попросили у командира разрешения похоронить умершего монаха. Он согласился, но другой – тот, что требовал расстрела монахов, – опять стал возмущаться и кричать, размахивая руками. Тогда командир, чтобы унять буяна, приказал ему заняться организацией оборонительных позиций за монастырской стеной. Тот нехотя подчинился. Я был тогда совсем ребенком, но что-то говорило мне, что все это может закончиться очень плохо… Через несколько секунд галерея опустела: монахи отправились готовить усопшего к погребению, и республиканцы тоже куда-то исчезли. Я остался один, совершенно один – кругом не было ни души. Это так напугало меня, что я зарыдал, изо всех сил сдерживаясь, чтобы меня никто не услышал. Когда мне наконец удалось успокоиться, горло у меня было сдавлено, словно меня кто-то душил, и после того дня оно еще очень долго болело.

В записной книжке Энрике осталось уже не больше десяти листов, но он надеялся, что этого хватит, чтобы записать рассказ Хуана до конца.

– Минут через пятнадцать монахи снова появились в галерее. Четверо из них несли на своих плечах скромный сосновый гроб. Процессию возглавляли аббат и брат Хосе, а за гробом шли все остальные монахи. Вслед за ними отправились и несколько республиканцев, появившихся в галерее незадолго до выхода процессии. Все, что произошло потом, было скрыто от моих глаз, но через несколько минут я услышал выстрелы и душераздирающие крики ужаса и боли. Столько лет прошло, но я до сих пор, бывает, слышу эти леденящие душу вопли в кошмарных снах и просыпаюсь в холодном поту. Я не видел расстрел своими глазами, но уверен, что аббат и брат Хосе умерли, не проронив ни звука – так же достойно, как прожили свою жизнь… Я снова зарыдал, на этот раз уже в голос, оплакивая Жиля, и брата Хосе, и всех остальных монахов. Мои ноги затекли и онемели до такой степени, что я совсем уже не чувствовал их. Мне было страшно за себя, и на меня наводил ужас весь этот абсурд войны, причины которой я тогда даже не понимал.

Энрике поднял глаза и увидел, что старик плачет: по его морщинистому лицу ручьем текли слезы.

– Простите, – сказал Энрике, – можете не продолжать, если эти воспоминания для вас так тягостны.

Хуан вытер слезы своими мозолистыми ладонями и знаком показал Энрике, что с ним все в порядке.

– Это вы простите меня, старика, – с горечью сказал он. – Я давным-давно никому не рассказывал эту историю и думал, что теперь мне будет уже не так больно все это вспоминать. Но, оказывается, старая рана болит по-прежнему… Ну да ладно, раз уж начал рассказывать, нужно закончить. Так вот, вскоре после выстрелов послышался какой-то грохот, который я сначала принял за гром. Потом над монастырем пролетел самолет, и раздался взрыв сброшенной бомбы. Взрывная волна была такой силы, что вся кухонная утварь посыпалась с полок, а шкаф, где я прятался, зашатался. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы заставить себя выбраться из него: я открыл дверцу и упал на пол с высоты около метра. Затекшие ноги меня не слушались, и я даже не мог подняться. В это время над монастырем опять пролетел самолет. На этот раз бомба упала ближе – раздался взрыв, оглушивший меня, и я подумал, что останусь глухим на всю жизнь. К счастью, этого не произошло, но с тех пор я не очень хорошо слышу левым ухом. После второго взрыва шкаф так угрожающе закачался, что казалось, он вот-вот упадет и раздавит меня. Преодолевая боль, я с трудом выполз из кухни, подгоняемый страхом. Кругом на полу валялись кастрюли, подносы, миски, чашки и другая всевозможная утварь. Все было в дыму, сильно пахло порохом, и у меня невыносимо щипало глаза. Во дворе я увидел ужасную картину: каменные плиты были залиты кровью, и в этих кровавых лужах лежали оторванные руки и ноги. Но страшнее всего были душераздирающие крики раненых, которые не мог заглушить даже грохот взрывов. Я с трудом поднялся и на слабых ногах пошел прочь. На меня никто не обращал внимания. На секунду я остановился перед каменным крестом, под которым лежали тела убитых монахов, и бросился бежать через площадь по направлению к воротам. Мне казалось, что меня вот-вот настигнет смертоносная пуля, но все обошлось: я добежал невредимым до крепостной стены и спрятался за ней. Когда самолеты скрылись, я оглянулся на монастырь: от многих его строений остались лишь дымящиеся руины. У меня сжалось сердце, и только в этот момент я заметил кровь на своем предплечье. Рана была почти до кости – наверное, от картечи. У меня до сих пор шрам остался, – сказал старик, показав Энрике правую руку, и заключил: – Ну, вот и все, больше я ничего не помню. Очнулся я в больнице, а рядом со мной сидела моя мать…