Текст книги "Идиотизм наизнанку"

Автор книги: Давид Фонкинос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

III

Воскресенье ничем не отличалось от субботы. Можно было бы сказать, повторение на бис. Я разбудил Конрада, когда солнце только вставало. Он не злился на меня за то, что я навязывал ему свой ритм жизни, к тому же я сварил кофе. Некоторые предметы стояли не на своих местах, здесь побывала Тереза. Должно быть, глубокой ночью она обошла нашу общую недвижимость, обследовала инвентарь. Мне не удалось восстановить последовательность ее действий до мелочей, местонахождение соли стало для меня откровением. Я хвалил себя за проницательность, удивительное ощущение после того, как десятки раз допускаешь оплошность. За откровениями людей последовали откровения вещей. Однако у меня это гордости не вызывало. Я прекрасно знал за собой это свойство, в целом классическое: проводить дни, постепенно уходящие в никуда. Обычно мой день, начинавшийся с искры божьей, после полудня становился вялотекущим, а потом окончательно сходил на нет с наступлением темноты. Вся проблема состояла в излишне стремительном старте, я все время повторяю это атлетам, которые бегают наперегонки в телевизоре. Конрад, которому были неведомы эти взлеты и падения, относился к породе монохромных существ. У него никогда не бывало перепадов настроения, только его оттенки или легкая меланхолия, но всегда состояние полной душевной гармонии. Своего рода додекафония человеческого поведения, неподвижность в чистом виде. Больше всего меня потрясало отсутствие в нем нерешительности. Его можно было спросить о чем угодно, через секунду он уверенно формулировал ответ. Разумеется, он делал правильный выбор. Инстинктивно он знал, чего хочет. Я предложил ему апельсин, он отказался. Это трудно понять, но, когда ежедневно мучишься от нерешительности, такое удивляет. Всякий раз я должен был взвешивать за и против, есть или не есть апельсин. Это придает бодрость, но это кислота. Это витамин, но он несладкий. Действительно ли мне хочется апельсин? Я обладаю настоящим даром: фрукты сгнивают до того, как я успеваю их съесть. Конечно, эти размышления не соответствуют качеству моего пробуждения. Я чувствую, как слабость опережает собственное распространение, процесс вялотекучести моего дня перевалил за тридцать пять часов укороченной рабочей недели.

Когда я говорил «повторение на бис», я не лгал. Раздался звонок. Я пошел к двери, в отличие от вчерашнего не устраивая представления, поскольку мы еще не успели заскучать. Кто там? спросил я. Это Мартинес, я пришел узнать, все ли у вас в порядке. Да, все в порядке, спасибо. А Конрад в порядке? Да, Конрад в порядке, спасибо от его имени. Стереотип диалога между тем, кто хочет внедриться, и тем, кто хочет его отшить. Короткие медоточивые фразы, упразднен положенный вопрос: «Можно войти?» Сперва легкое покашливание, обсуждение погоды, хотя ни он, ни я не выглядывали на улицу. Я только приоткрыл дверь, так мы и разговаривали. Я ощущал слабое, но упорное давление на дверь, при этом он нажимал на сверхвежливость, но старался преодолеть препятствие. Довольно скоро мы стали давить на дверь изо всех сил, плечами, руками, и я брал верх. Бедный старикан, он хотел помериться со мной силами. Я был счастлив, что победил. Так ко мне не приходят, мсье! Но мсье позвонил снова. Мне не хотелось оставлять его в проигрыше, и я открыл дверь. Я не мог поступить иначе, тогда он бы вторгся незаконно, к тому же стараясь завладеть моим Конрадом, хотя мы и без Мартинеса вкалывали почем зря. Мне хотелось, чтобы Конрад случайно столкнулся с Терезой, им следовало наконец встретиться. Но этот тип пнул меня ногой. Я открыл ему дверь, чтобы проявить симпатию, чтобы моя победа не выглядела излишне эффектной, чтобы пожать ему руку и пожелать хорошего воскресенья, а вместо этого он просовывает ногу в дверной проем. Это выглядело как вызов на второй раунд. Едва остыв, он жаждал продолжения; мне была не совсем понятна такая настырность. Будь у меня еще какая-то безумно веселая обстановка… Наверное, ему осточертело торчать у себя дома, но даже если и так, это не оправдание, чтобы разыгрывать цирковое представление перед моей дверью. Он вздохнул:

– Это для малыша… я пришел показать ему фокус… от такого не отказываются… в Испании мне хорошо бы заплатили… а тут я в подарок… Давайте…

У меня всегда была слабость к халяве, он нащупал слабую струну. Когда какие-то идиоты запихивают в почтовый ящик бесплатные пакетики с чаем, можно не сомневаться: я заберу все подчистую. Я сдался. А Конрад с важным видом обнял Мартинеса и стал расспрашивать про обезьяну. Мартинес объяснил, что после вчерашнего инцидента он отправил ЛеннонаМакКартни в швейцарскую клинику. Это заведение с прекрасной репутацией, которое специализировалось исключительно на лечении психических расстройств противников «Роллинг Стоунз». Их заставляли прослушивать псевдошлягеры в гомеопатических дозах, а потом постепенно приучали к внешнему виду Мика Джаггера. Мартинесу повезло, и он сумел забронировать место для своей обезьяны, исключительно по блату, потому что у них длиннющая очередь из желающих попасть туда. Именно поэтому ему одиноко, сказал он, понурившись. Меня раздражал его артистизм, наигранные эмоции. Однако так легче в это поверить, утешать проще, чем обвинять в лицедействе. К тому же я не поскупился на кофе. Но Мартинес пил только чай, знаете, в моем возрасте, сердце… кофеин; я предложил ему на выбор разные сорта фруктового чая, но, поскольку он принялся привередничать, я взглядом пожурил его. Парвеню обладают неприятной чертой – они склонны забывать о пережитых неприятностях, а у этого к тому же не хватало такта хотя бы сделать вид, что ему трудно приспосабливаться к новым условиям. В любую минуту, Мартинес, я мог отправить тебя домой, несмотря на то что ты развлекал Конрада своими трюками.

Это так, я не сдерживался, смеясь до слез, чтобы Конрад получил удовольствие от представления по полной программе. Я уже заметил, что он смеется, но еще не уловил полную картину смеха. Языка смеховых жестов, так сказать. Я не видел ничего трогательнее, чем его тело, сотрясающееся от смеха, когда он хлопал в ладоши после каждого убогого фокуса. Я быстро приступил к расспросам, которые можно было счесть своего рода отклонением от темы: как удалось Мартинесу проникнуть в наш буржуазный дом? В чем его секрет? Я никоим образом не мог предположить, что он нажил состояние такими жалкими трюками. Или же он сколотил состояние на гнилых помидорах. Чем больше я наблюдал за его дешевыми ухищрениями уличного фокусника, тем меньше верил во все эти гала-концерты, шапито и автографы в деревне. В его славе было что-то подозрительное. Ему повезло, что я пребывал в состоянии душевного кризиса, поскольку в период бездействия с меня стало бы вплотную заняться расследованием из одного только желания вывести его на чистую воду. Конечно, он смешил Конрада, и таким образом наша квартира наполнялась жизнью. Я не мог питать неприязнь к человеку, который доставлял удовольствие Конраду, даже несмотря на то, что моим первым чувством, не могу этого скрыть, была легкая ревность. Мне решительно не нравилось делить с кем-то Конрада. Однако он не был моей собственностью; в любом случае он принадлежал роду человеческому. Но я чувствовал себя в ответе за него, я считал себя вправе решать, что для него хорошо, а что плохо. И примитивным проделкам этого самозванца скоро будет положен конец. Нам с Конрадом предстояло сделать тысячу вещей. Но, увы, я становился зависимым от его удовольствий. Чем сильнее он веселился, тем более слабела моя решимость прервать его радостное возбуждение, выступив в роли кайфолома. Чтобы привлечь Конрада на свою сторону, я был вынужден вместе с ним аплодировать цыгану, незаконно оккупировавшему мою гостиную.

Случилось нечто странное. Пока я думал обо всех этих гнилых помидорах, которых заслуживал Мартинес, Эглантина, под-тем-же-предлогом-что-и-накануне, неожиданно оказалась по соседству: ходила по магазинам и воспользовалась случаем купить нам помидоры, чтобы приготовить кишлорен. [13]13
  Кишлорен– запеканка.


[Закрыть]Я превращался в экстрасенса помидоров, но не продолжил рассуждения за отсутствием доказательств. В конце концов, заглянув поиграть с малышом, служанка вывела меня из затруднения. Она, несомненно, должна была вырвать его из щупальцев лжеартиста. Мерзавец отчаянно боролся, не желая сдаваться, размахивал картами, чтобы удержать внимание Конрада. Но Эглантина покажет ему свежие помидоры. Они будут резвиться на кухне, они займутся их приготовлением. Конрад едва не вывихнул себе шею, мне следовало рассердиться или, скорее, научиться сердиться, поскольку до этого я ни разу не осмеливался переступить эту черту. Короче, я молча злился. Двое сумасшедших обменивались своими маразматическими доводами, чтобы перетянуть Конрада на свою сторону. Приготовить помидоры или поиграть в карты, вот в чем вопрос. Словно двое извращенцев-эксгибиционистов старались предъявить сокровенное или, что еще хуже, угостить детей леденцами, поджидая их у школьных ворот. И если Конрад, натура крайне чувствительная, не испытывал никаких затруднений, когда дело доходило до выбора между вещами, то он просто не мог сделать этот выбор между предложениями, исходившими от людей. Я принял решение за него, чтобы прекратить мучения бедолаги. Если не я, то кто же тогда о нем позаботится? Эти двое эгоистов приходили в возбуждение только от собственного удовольствия. Было воскресенье, я играл в великодушие. Я пообещал Мартинесу второе отделение днем и походя воззвал к нему, требуя, чтобы он приложил усилия артистического толка, дабы потом не удивляться, если зрители переключатся на другой канал. Я отвел Конрада на кухню. Мы приготовили киш, испытывая радостное чувство, что инцидент исчерпан с такой легкостью. В присутствии Конрада прошлое умирало со скоростью настоящего.

Я слышал, как Мартинес поплелся в гостиную, но потом оттуда не доносилось ни звука. Я предполагал, что ему, доходяге, нужно отдышаться: чем старше, тем больше требуется передышек. Не угадал! Он, приплясывая, выкатился на кухню:

– Только что столкнулся с прелестной барышней, которую вчера не видел… лакомый кусочек, черт возьми! Было время…

– Стоп!

– Вот именно. Стоп. Избавьте нас от комментариев…

Им пришлось меня успокаивать, поскольку тут я не выдержал. Мартинес покраснел как помидор, я его простил, в конце концов он был не виноват. Откуда ему знать? Мне же, потерпевшему поражение, хотелось проявить великодушие. Я думал о крахе своего плана. Разумеется, теперь Тереза начнет действовать, составит вариант сметы; любой квартирант, собирающийся съезжать, только и ждет, когда соседи допустят какую-нибудь оплошность. Я уже видел ее в действии. Наверняка она уедет за границу; при виде Мартинеса так и хочется отправиться в изгнание, ну просто настоящий спасайся-кто-может. Нужно просто посадить его на границе, чтобы свести на нет любые поползновения незаконного ее пересечения. А у меня не было сил идти к Терезе с объяснениями, что произошла ошибка. Когда первые впечатления ошибочны, они оставляют неизгладимые следы; невозможно поверить в невиновность того, кто считается преступником. Мартинес считался соседом по дому. Слюна подступала бесперебойно, как слова у тех адвокатов, которые умеют без подготовки произнести речь на суде, слова повисали в тишине. Кроме того, я ощутил легкое возбуждение. Слабость отразилась на моей соматической нервной системе.

В дверь позвонили. Я же говорил, повторение на бис, этот уикенд был почти декалькоманией, зеркалом между субботой и воскресеньем. Это был Эдуар. Прежде чем он зашел в комнату, я подумал, что с тех пор, как мы были с ним вдвоем в этом дурацком летнем лагере, мне ни разу больше не доводилось видеть его два дня кряду. Мы приближались к развязке. Достаточно было взглянуть на его лицо, полное сострадания, чтобы мне стало ясно: я очень плох. Наверное, это и есть повод, чтобы видеться два дня подряд. Начинаешь безумно волноваться, только когда видишь, что другие волнуются за тебя. И волнение даром не проходит. Если люди считают, что я болен, значит, я действительно серьезно болен. Для такого вот состояния пониженной активности, предсмертных минут, для того, чтобы отвлечься перед концом, и придумали это понятие – друг. Эдуар напоминал зачитанный журнал в зале ожидания. Я посмотрю на него и подумаю, до чего же быстро летит время, а значит, и мода. И меня впустят, это самый лучший момент, когда заходишь, ожидая, что для тебя найдется что-то особое, чтобы ты мог отличаться от остальных. Уродство вызывает тихую жалость в глазах окружающих. Лучше бороться со смертью, хотя все равно проиграешь, но все же, как знать. У смерти тоже есть свои слабости, она тоже все-таки имеет право на существование.

Подумать только, всего-то отсутствие такта у соседа довело меня до такого состояния. У меня есть привычка отклоняться от темы, используя при этом самые благоприятные мотивы. Вернемся к прозе жизни. Эдуар, который всегда восхищал меня изысканностью своей речи, разрушил все основания для моего тайного восхищения:

– Эй, ну чего там у тебя?

Казалось, еще немного, и он ущипнет меня за щеку. Наверное, потому, что сейчас он жестикулировал, а обычно стоял, опустив руки. Как воскресенье меняет человека! Я узнавал Эдуара только внешне, а это не главное, когда слова или привычки выходят из-под контроля.

– Мне непременно нужно было повидать тебя… знаешь, по поводу Эдгара Янсена… ты по-прежнему следишь за перипетиями его побега?

– Ну да… а что, есть новости?

– Вот именно. Никаких новостей. Я пришел сообщить тебе об этом, понимая, что ты беспокоишься.

Разумеется, в этот момент сам он беспокоил меня больше. К тому же он затравленно озирался, разговаривая со мной, непонятно чего опасаясь. У него был взволнованный вид. Я спросил, все ли в порядке, и он, удивившись вопросу, начал хорохориться:

– Да нет же… Все в порядке… а почему должно быть иначе? Почему, скажи?

То, что он занял оборонительную позицию, отвечая на такой невинный вопрос, выдавало его волнение. Он, такой уверенный в себе, такой социально преуспевающий, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Какое-то растерянное возбуждение… Он похлопал меня по руке, успокоенный, что все идет хорошо, и поплелся в гостиную. Через минуту стукнула дверь. Конрад пришел ко мне, до чего же милый, чтобы поделиться своими впечатлениями о странном поведении моего друга. По его словам, Эдуар подошел к нему, собираясь поговорить, но изо рта у него не вылетело ни звука. После этого он стал расхаживать по гостиной, заложив руки за спину, энергично бормоча что-то. И бросился вон. Я отнес этот рассказ на счет воскресенья, активные люди сходят с ума от безделья.

Когда все фокусы были исполнены, а киш съеден, я смог выпроводить двух полностью удовлетворенных гостей Конрада. Тереза оставила за собой единственный шанс, но, увы, просчиталась. Мы начинали вечер; воскресные вечера всегда оранжевого цвета. Я сказал Конраду, что он должен принять ванну, а я тем временем приготовлю ему одежду на завтра. Казалось, ему всегда нравилось то, что я предлагаю. Он был таким чистеньким и таким гладеньким, что я забыл обо всех своих разочарованиях, наступал самый удобный момент представить его Терезе. Я взял его за руку. Я хотел действовать как можно быстрее, чтобы не поддаться панике или желанию дать задний ход. Я постучал. Она открыла. Как это ни странно, я не предвидел, что окажусь с ней нос к носу. Она закрыла лицо. Я объяснил ей все про Конрада. Я легонько ущипнул его, чтобы он заговорил, тогда он спросил, почему я щиплюсь. Неловкая пауза. Тереза поздравила его с переездом, а также пожелала доброй ночи. Никакого эффекта. Я так легко не сдаюсь, впрочем, я и не надеялся, что вот так, с ходу мы займем места, головка к головке, как на семейной фотографии. Она позже вспомнит его милое личико, его шарм начинал действовать медленно, но верно.

Короче, это представление было полной лажей. Не знаю почему, я так старался скрыть очевидность провала. Тереза не проявила никаких эмоций. Даже намека на душевный надлом. Однако я был настроен оптимистически. Я во всем видел только хорошее. Это какое-то новое во мне качество: уверенность в успехе. В детстве я был сперва тихоней, потом отшельником. Впервые у меня появилась вера в себя. Разумеется, я перебарщивал. Не было никаких ободряющих признаков, новый взлет переполнявших меня чувств шел от самообмана или, скорее, от искажения правды. Наша жизнь – это призма, счастье – только иное восприятие несчастья. Другими словами (для упрощения, поскольку я излишне все усложняю), чем меньше было положительных признаков, тем больше мне казалось, что события развиваются в нужном направлении. Я пошел к Конраду, чтобы поделиться своим открытием, но он уже спал. И внезапно, увидев его голову на подушке, я понял, откуда берется моя внезапная уверенность в себе. Конрад, мой друг Конрад, именно он дал мне эти новые установки, внутренне мотивировал меня; а такие судьбоносные встречи побуждают к самообману. Я вел себя с ним как с ребенком, хотя он во всем превосходит меня. Я собирался манипулировать им, но в какой-то степени это он манипулировал мной. Я все поменял местами.

IV

Рано утром я приготовил ему завтрак, и мы пешком дошли до книжного магазина. Я был там во время обеденного перерыва и вернулся за ним после работы. С первого же дня я понял, что моя жизнь теперь будет строиться в зависимости от расписания Конрада. Иногда я смотрел на него, когда он стоял за прилавком и делал мне знаки ручкой, доводя меня до изнеможения. Какая лапочка все-таки. Я был свидетелем того, как мелкий начальник доводил его с видом человека, которому запретили участвовать в групповом сексе, он все время старался эксплуатировать моего друга. Тем не менее он никогда не переходил границ. Чувствовалось, что он не прочь прибегнуть к наказаниям, на грани телесных, но он держал себя в руках. Однажды я все-таки поймал его на месте преступления. Конрад тут же встрял между нами. Я сдерживал свои порывы. Но это уже было сильнее меня, я не мог больше терпеть, когда дотрагивались до плоти от плоти моей. Я спокойно уладил дело с проклятым мелким начальником.

– Если бы это зависело только от меня, я бы уже давным-давно выставил его с работы. Какой идиот! Улыбается по-дурацки. Думаете, легко работать с этой жизнерадостной дубиной?…

– Как вам не стыдно так говорить о Конраде! Вы встречали человека добрее него?

– Да, мать Терезу… но ее я не должен заставлять работать…

Это удар ниже пояса – говорить мне о Терезе. Но я его выдержал. Я спросил, что он имеет в виду под словом «должен». Он оглядел меня в полной уверенности, что я такой же идиот, и упомянул о блате. Конрад был блатной. Я узнал про Милана Кундеру. На обратном пути я спросил, почему он никогда не рассказывает о своем дяде. Он возразил, что я его никогда не спрашивал. Действительно. Мы и о самом Конраде редко говорили. Это было по его вине: когда я интересовался его прошлым, он отвечал, что плохо помнит. Я начал задавать вопросы, чтобы выяснить, собирается ли он время от времени навещать дядю; он вздохнул, что не совсем понимает этого дядю, у которого так много племянников. Конрад добавил: «Мне нужно, чтобы меня любили». Тогда я бросился к нему, чтобы засвидетельствовать свою любовь. Я так сильно его любил.

Мы с Конрадом стали неразлучны. Мы резвились как два дурачка. Я скучал, пока он был на работе, но еще не осмеливался предложить ему перейти ко мне на иждивение. Он настаивал, что будет платить за комнату. Дружба не в счет, вот что он мне говорил. Поскольку мы были друзьями, я брал деньги. Он не замечал, как плата за комнату понижалась каждую неделю. Он был человеком принципа и не вдавался в мелочи. Не могу не остановиться на поведении каждого из нас в повседневной рутине. Тереза жила взаперти; я больше не беспокоился, что она уйдет, поскольку, по словам Эглантины, она решила остаться. И все это из-за уникальной освещенности комнаты. Ах да, забыл сказать… Она вернулась к живописи, ну и на здоровье! Я-то считал, что она осталась из-за меня, живопись была лишь предлогом. Честно говоря, меня это мало трогало. Когда Эглантина восхваляла достоинства полотен Терезы, я отворачивался, стараясь узнать, когда будут готовы щи. Это может показаться невероятным, но мне даже удавалось не думать о Терезе в течение всего дня. Это не значит, что я любил ее меньше, просто у меня не хватало на нее места. Конрад занял все мое внутреннее пространство. Что касается Эглантины, она оживала и сразу же нарушала установленное расписание. Она даже клянчила, чтобы я сдал ей принадлежавшую мне комнату для прислуги на восьмом этаже. Я согласился на двух следующих условиях: не вторгаться на чужую территорию и не использовать тесное соседство, чтобы привлечь к себе Конрада. Она поклялась жизнью матери, но я для верности заставил ее поклясться жизнью Конрада. Хватит с меня нервотрепки с Мартинесом, когда он завлек Конрада в свой капкан. Только я отвернулся, и гоп-ля, малыша и след простыл. Я пережил дикий стресс, поскольку не мог запретить эти визиты. Я даже не боролся, Мартинес проводил у нас целые вечера, только чтобы удостовериться, что все в порядке. К счастью, я договорился о прекращении демонстрации его жалких трюков. Он безропотно согласился, ведь главным для него было находиться рядом с Конрадом. Я систематически выставлял всех присутствующих в двадцать два тридцать, несмотря на утомительные попытки потянуть подольше. Уговор Дороже денег. Единственный, кого я не выставлял, был Эдуар. Ссылаясь на статус лучшего друга, он утверждал, что хочет побыть со мной. Минутами я сомневался в его намерениях. Он стал очень странным за последнее время. Жозефина позвонила мне в панике:

– Ты не видел Эдуара?

– Он здесь.

Он смылся из дому, даже не поставив в известность жену, даже не поцеловав ребятишек, чтобы им ночью не снились кошмары. Я уже не пытался что-либо понять. Как часто это бывает с депрессивными типами, не желающими признать свою депрессию, – они пытаются обнаружить депрессию у других. Своего рода перенос кризисного состояния на новый объект. Иначе говоря, он проводил все время со мной под предлогом того, что Тереза меня бросила, и продолжал приходить, несмотря на все мои доводы… Причем теперь у меня уже не оставалось сомнений относительно того, кто из нас двоих был не в себе. Однако он молчал как рыба. Каждый раз, когда я пытался расспросить его, он неизменно отвечал:

– Да нет же… Все в порядке… а почему должно быть иначе? Почему, скажи?

Его нельзя было упрекнуть в том, что он истово исповедовался. Или, наоборот, он вдруг резко вставал, чтобы разразиться речью, составленной из нескончаемых оборотов, рассуждений, недоступных для слушателей, и так продолжалось вплоть до того момента, когда, уже уходя, он в возбуждении признался мне:

– Мне кажется, я уйду от Жозефины…

– Ты что?

– Ничего. Шучу.

Он засмеялся жутким смехом. Мне не удалось уловить в нем и отзвука его обычного тембра. И он исчез в ночи. Как-то Жозефина предложила мне пойти выпить где-нибудь кофе. Она больше не была такой красивой, не была прежней Жозефиной, наверное, ее замучили сомнения. Я взял ее за руку, подавленные женщины обожают, когда их берут за руку. Мой первый эротический контакт с незапамятных времен. Ее изящные, нежные руки, друг, который пытается утешить. Все это стало таким клише, что я сразу пришел в себя. Она призналась, что все ужасно. Эдуар слоняется по улицам, не дотрагивается до нее, не играет с Эдмоном и Жюлем, и, по последним сведениям, у него неприятности на работе. Один из его коллег даже позвонил ей, чтобы сообщить, что дело пахнет керосином. Он постоянно опаздывает, совершает какие-то сомнительные финансовые операции… Я больше не слушал, настолько это меня доконало. У моего друга крыша поехала. Нужно было любой ценой спасти его. Я пообещал Жозефине, что попытаюсь вытащить ее мужа из пропасти. Перед тем как мы попрощались, она спросила:

– А кто такой Конрад?

– Мой новый квартирант… А в чем дело?

– А… я спрашиваю, потому что часто среди ночи Эдуар просыпается весь в поту и выкрикивает это имя…

– …

Все стало ясно. Конрад сводил людей с ума. Все как на подбор умильно глядели на него. Можно подумать, призваны на Страшный суд. То же с Эдуаром. Он являлся каждый вечер под пустячным предлогом. Как-то странно жестикулировал. Я обязан с ним поговорить, напомнить ему, кто он такой. Он рискует потерять все. Я должен был отлучить его от дома, запретить видеть Конрада.

В тот же вечер я объяснил малышу, что у моего друга Эдуара кризис и что я должен побыть с ним какое-то время.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Как мило, что ты беспокоишься о нем. Меня очень огорчает то, что я не смогу видеть тебя каждый вечер… но ты будешь не один, а с Мартинесом и Эглантиной…

– Да, но это совсем не то же самое…

Ни одно слово не согрело бы так мое сердце. Я знал, что он выберет меня. Я крепко обнял его. Нам будет грустно друг без друга. На мгновение мне захотелось послать все к черту. Наплевать на беды Эдуара, если ему хочется разрушить свою жизнь, меня это не касается. Но достаточно было посмотреть в лицо Конраду, чтобы призвать себя к порядку. Нужно быть добрым, думать о других. Я не смогу оставаться близким Конраду, если не буду хоть немного похож на него. Я был заинтересован помочь Эдуару. Я тут же спохватился, ведь подлинная помощь бескорыстна. У меня нет никаких шансов прикоснуться к божественному, если мне в голову будут приходить такие мысли. Я молился о вечной любви.

Днем, перед встречей с Эдуаром, я приступил к поискам заведения, где можно поесть сардин. Сейчас не сезон, и Эглантина больше не желала выносить мои безумные капризы. У меня было два-три контакта, через которые я получал информацию, – правда, мой основной осведомитель сбежал из страны, опасаясь ареста. Время сардин миновало, раздобыть их сейчас казалось почти невозможным. Контрабанда оставалась рискованным предприятием, мне рассказали о торговце холодильниками, который умел замораживать сардины до нужной степени. По словам неизвестного гурмана, у этого контрабандиста были лучшие внесезонные сардины. Разумеется, он брал оплату только наличными.

Мой банкир, как у него заведено, встретил меня серией почтительных поклонов. Он был похож на генетически измененные цитрусовые, кислота осталась, но только искусственного происхождения. Наверное, ему приходится вкалывать по-черному, этому кретину, раз он испытывает ко мне такие чувства. А что во мне особенного?… К тому же и Тереза меня бросила, но кретин не допустил единого прокола, подумать только, наверное, поставил мне в кровать микрофон. Почему он не спросил меня, как поживает Тереза? Удивительное свойство наших банкиров состоит в том, что они располагают полной информацией о нашей жизни с помощью наших денежных потоков. Мои расходы выдают меня с головой. Вполне возможно, что этот кретин ржал перед своим монитором, когда я покупал коллекционные сардины:

– Ого, этот тип добьется, что его пошлют подальше.

И все его коллеги по банку тоже покатывались со смеху. Подумать только, ведь Эдуар – один из их боссов. Господи, до чего же я глуп. Должно быть, сам он и сделал пометку на моем счете. Типа: «Прояви к нему повышенное внимание, он добился, что его послали подальше… Никаких шуток, прошу тебя!» Проблема моего банкира заключалась в том, что он не представлял себе, как полагается обслуживать клиентов, посланных подальше. Да, в этом-то и состоит трудность. А этот кретин не нашел ничего лучше, чем вообще не спрашивать меня, как поживает Тереза, хотя он спрашивает об этом каждый раз уже добрых восемь лет. Слишком многозначительное молчание. Да, тактичность его подвела. А что еще хуже, тот факт, что он не задал мне этого вопроса, сфокусировал мое внимание на Терезе, на том, что тот факт, что она не оценила по достоинству мои сардины, стал предметом всеобщего достояния. Я не смог сдержаться:

– Ну а почему вы не спрашиваете, как поживает Тереза?

Я добивал его, кретина. Он сразу же понял, в какую западню я его загнал. Что делать? Изображать ли полное неведение или признаться, что ему все известно? Разумеется, он пошел на хитрость:

– Ах да! И как это я забыл… а как поживает Тереза?

– Она меня бросила… Я думал, вы знаете об этом.

– Э, нет… вообще-то, да.

Да, сбил я тебя с толку. Если бы в природе существовал цвет краснее красного, банкир бы стал такого цвета. Я сразу же подумал о своем дедушке, который любил присказку «красный как кумач». Он считал, что Кумач – самый стыдливый человек на свете. Короче говоря, передо мной был банкир, полностью готовый предложить мне услуги по обналичиванию денег. Я положил их в карман. Я изображал из себя раздраженного клиента, а поскольку он знал, что его шеф мой лучший друг, он чуть не наделал в штаны. Но, вспомнив про Конрада, я, уходя, извинился и горячо поблагодарил его за трогательное участие и за высокий профессионализм. Наверное, я слегка переборщил, потому что, если бы мне сказали нечто подобное, я бы не колеблясь решил, что надо мной издеваются. Он же с облегчением вздохнул. Удивительно, что те, кто весь день подхалимничает, принимают все за чистую монету, когда сами становятся объектом подхалимажа.

И тут…

И тут мне показалось, что я увидел знакомую спину. Но не Эдуара. Я машинально рванулся по направлению к этому ставшему привычным для меня силуэту, когда, почти настигнув его, я узнал Мартинеса. Теперь этот мудак пытается внедриться в мой банк. Я почти было развернулся (ведь я был у себя дома), но внезапно одна деталь изменила мои «намерения. Мартинес сбрил усы. Он стоял, повернувшись в три четверти, и мне было видно его лицо, тогда как меня он не замечал. Я быстро купил газету типа «Геральд трибюн» и притаился на огромном кожаном диване. Теперь, конечно, он был знаком мне не так хорошо. Я инстинктивно спрятался, чтобы привыкнуть к его новому образу. В конце концов, я пошел на это по доброй воле. На самом деле мне хотелось пошпионить за ним. Человек, который сбривает усы, – в этом есть нечто странное. Это подозрительный тип. Особенно Мартинес, поскольку усы были источником его жизненной силы. Такие заметные эти усы. всегда ухоженные. Я вспомнил вчерашний вечер, – может быть, какая-то травма толкнула его на это отклонение от нормы? Однако он выглядел прекрасно, даже помолодел. Открытая улыбка. Я даже подозревал, что он насвистывает. Когда он закончил финансовые операции, я пошел за ним следом, но экс-усач нырнул в такси, которое по странному стечению обстоятельств стояло возле банка.