Текст книги "Носферату"

Автор книги: Дарья Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Мих, встреть нас у третьего терминала, покажи груз, а? Я полностью уверен, что парень должен был прибыть тем же транспортом. Не случилось ли чего…

– Ладно, подъезжайте, но постоите немного. У меня с Большой Нереиды через три минуты «Элен» триста восемьдесят шестой прибывает. Разрулю там все и выйду к вам.

– Договорились, ждем. – Я не успел закончить фразы, в трубке раздались мерные гудки.

Мама и Хлоя напряженно вслушивались в разговор, и в зеркале заднего обзора я видел их бледные серьезные лица.

Шофер за всю дорогу не проронил ни слова. Таксисты вообще народ понятливый. Наш водила быстро смекнул, что дело серьезное, а я не на шутку грозен, и молчал, остекленело пялясь на дорогу.

У третьего терминала прохаживались человек семь охраны. Обычно, когда я заходил навестить Миху, здесь было не так людно. Видимо, с Большой Нереиды прилетело что-то действительно ценное. В просветы между боксами можно было понаблюдать, как разгружают «Элен». На двух погрузчиках подвезли контейнер и сыпали туда содержимое большого грузового отсека – полезные Земле нереитские ископаемые. В воздух поднялось облако сиреневой пыли. И словно Мерлин, суровый и неторопливый, откуда-то из облака появился Евстафьев. Его светлые волосы покрывал слой фиолетовой трухи, лицо выглядело гипсовой маской. За ним на иссиня-черном жаростойком асфальте оставались пыльные розоватые следы.

– Я же говорил, не разгружать пока большой отсек. У нас ископаемые еще с «Ампера» не сняты. Так нет… Привет. – Евстафьев протянул мне пыльную руку. – Чертова работа.

Миха заметил маму и Хлою, мгновенно изменился в лице и принял классическую донжуанскую стойку.

– Дамы, – промурлыкал он мягким баритоном. – Саломея Ясоновна! – Миха подошел к маме и жадно поцеловал благосклонно протянутую руку.

Мы с Евстафьевым вместе играли во дворе, когда ему было шесть, а мне едва четыре, поэтому мою маман Миха почитает своей второй матерью и при каждой встрече принимается лобзать.

– Хлоя, – со смехом сказала мама и стрельнула глазами в сторону медленно краснеющей грианки. Хлоя стыдливо опустила ресницы, а Евстафьев принялся покрывать поцелуями и ее конечности, мурлыча по-французски о том, как он аншантэ, то бишь очарован, и как рад состоявшемуся знакомству.

Обожаю за это Миху. Я часами могу смотреть на то, как он обрабатывает женщин, причем без всякого намека на интим. Просто обвораживает.

Вот и сейчас. У него физиономия в фиолетовой пыли, он на смене уже двадцать восемь часов. Двадцать секунд знаком с женщиной, которая приехала спасать собственного мужа, а она уже готова пойти с ним поужинать. Мама еще больше меня при каждом удобном случае наслаждается Михиным мастерством, поэтому брать быка за рога пришлось мне.

– Евстафьев, сворачивай казановью лавочку. Веди нас, Вергилий, показывай груз с Саломары.

Хлоя грозно глянула на меня, выдернула у Михи руку и зашагала вдоль бокса.

– Грианка, – сказал я Мишке сочувственно, но так громко, чтобы слышала Хлоя, – к тому же замужем.

– Идиот, к тому же не лечишься, – не оборачиваясь, отозвалась она.

Миха обогнал ее и махнул рукой в сторону уезжающих погрузчиков.

– Подходите к тому боксу. Восемнадцатому. Я пока с поста вам большую дверь подниму.

* * *

Миха оставил нас в боксе среди тонны ящиков и коробок. И мы в шесть рук и шесть глаз бодро перелопатили все, куда мог уместиться Юлий, даже если предположить, что обратно с Саломары он полетел в разобранном виде. Но с Саломары не прибыло ничего, что хоть отдаленно напоминало бы Юла.

Миха вернулся через час, умытый и бодрый, с красными, лихорадочно блестящими от усталости глазами. Мы втроем сидели спина к спине на коробке из-под аммерской керамики и обреченно курили.

Евстафьев покорно примостился рядом со мной, зажав сложенные ладони между коленей, и, сочувственно заглянув мне в лицо, украдкой покосился на Хлою.

Силы меня оставили абсолютно. По сравнению со мной выжатый лимон был сочным арбузом. За отсутствием сил я собрал в кулак оставшуюся волю и заговорил:

– Мих, давай по порядку. Как ты его вчера отправлял, в какой таре, каким транспортом, в каком отсеке?

Мишка потер переносицу и задумался, припоминая:

– Я отправил его «Ампером», в коробке из плотного картона, кажется, белой с синим, для удобства – большим грузовым отсеком, чтобы другим грузом не придавило…

– А что, – уже не на шутку встревоженный, спросил я, – большой до Саломары порожняком идет?

– Ну да, – закивал Евстафьев. Мама и Хлоя подняли головы и с ужасом смотрели на него. – Его только на Саломаре сырьем загружают.

– А вы занесли в программу автопилота информацию, что погрузили в большой человека?

– В программу не занес, конечно. Рейсы на Саломару в основном на операторах висят. Там гиперпространственный канал плывет. Автопилот с таким количеством нештатки не справляется, компьютеры на матюках и ломе летать не умеют. – Евстафьев попытался усмехнуться, но только устало поморщился. – Так что автопилоту эта информация была без надобности, все равно сажать и разгружать оператору. Он участвовал в погрузке, да и на Саломаре должен же был его выпустить… – неуверенно пробормотал Миха.

– Юл мог сам покинуть транспортник на Саломаре, а потом вернуться в него, не будучи замеченным?

– Вполне, – Евстафьев потер указательным пальцем переносицу. – Там есть внутренняя лестница и дверь в малый грузовой отсек, а оттуда ваш человек мог свободно выйти наружу…

– Он в грузовом, – выдохнула Хлоя, выбежала из бокса и заметалась в дверях.

– «Ампер» еще не разгружали! – крикнул ей вслед Миха.

– Разгрузим, – отважно заявила мама, бросая тоскливый взгляд на маникюр.

* * *

Мишка не присоединился к нам. И я не вправе был на него обижаться. Человек смертельно хотел спать, и я постыдился просить его разгружать камень за камнем пять тонн какого-то очень засекреченного саломарского топлива, даже название которого простым смертным не разрешается знать.

Евстафьев предлагал сперва подразгрести маленьким вокзальным экскаватором, но мы решили, что опасность повредить ковшом то, что еще сохранилось от Юлия, слишком велика.

Картина, которую мы собой представляли, была непостижима для человеческого разума. Камни, теплые и жирные на ощупь, оставляли на пальцах толстый слой вещества, по цвету и консистенции похожего на мазут, а по запаху на смесь солидола с ревеневым вареньем. Хлоя все время плакала и вытирала лицо руками, поэтому была самой черной. На мамином лице одиноко красовалась черная жирная полоса, оставленная большим пальцем правой руки, которой она откинула со лба выбившуюся прядь волос. Вся одежда была перепачкана. Мы скрюченными пальцами выковыривали камни из груды и, не глядя, бросали в подогнанный специально для нас контейнер. Солнце за день накалило асфальт, и теперь, вечером, он щедро отдавал накопленное тепло. Воздух шевелился от жара. Голова кружилась, отчаянно не хватало кислорода. Чтобы не потерять сознание, я прибег к моему излюбленному методу достижения личной нирваны – постоянно курил и, думая о себе в третьем лице, сочинял статью обо всем происходящем, мысленно подбирая ракурсы для фотографии на первую полосу. Надо сказать, статейка получалась презабавная. Я уже достраивал в мозгу последний абзац, когда почувствовал под рукой не очередной камень, а край металлического ящика.

Мы втроем бросились раскидывать булыжники вокруг моей находки и бодро, словно последних четырех часов таскания камней и не было, раскопали изрядно помятое жилище Юлия.

Он жизнерадостно командовал нами из-под крышки, пока в конце концов мы ломом не отодрали одну из стенок ящика. Юл предстал перед нами во всей красе, в белом костюме, светло-коричневых ботинках и белоснежной, слегка помятой шляпе.

Хлоя бросилась к нему и, крепко обняв и приникнув черным лицом к девственно-белой груди, обругала.

– Эх вы, – покачал головой Юлий, – грузчики. Я уже в спящий режим собирался уходить. Думаю, разгрузят меня к этой самой матери вместе с ископаемыми и пришлют тебе, жена моя, бренный микрочип в коробочке из-под банановой жвачки. Ладно хоть я на Саломаре ящик сменил, вытряхнул там кое-что из гуманитарной помощи, а то откопали бы вы меня в ошметках картона. Мне в этой таре из-под кинотеатра еще при старте локоть помяло, а я только что, извините за выражение, эпидермис новый поставил на правую руку. Предыдущий мне Хлоя прокусила…

– И спрашивать не буду, в каких обстоятельствах, – перебил я, вытирая пот со лба рукавом пиджака и смутно чувствуя, что ни пиджак, ни лоб от этого чище не стали. – Ты лучше скажи мне, умник, почему ты не перешел в малый отсек. Или ты думал, что «Ампер» и туда и обратно порожняком катается?

Юлий отвел глаза, поднял подбородок и не удостоил меня ответом. А вот Хлоя, все еще прижимаясь к груди Юла, повернула ко мне рассерженное и перепачканное лицо и прошипела:

– Носферату! Еще раз из-за тебя моему мужу будет грозить опасность, и я отрежу тебе голову и вобью кол в сердце.

Я собрался ответить ей что-нибудь едкое, но не успел произнести ни слова. Из-за угла ангара в компании Михи появилась женщина в синем форменном костюме и маленькой белой шляпке. Ее идеальные белоснежные перчатки резко контрастировали с перепачканной рукой Евстафьева, который явно ждал момента, чтобы взять ее за руку, и потому держался подозрительно близко. В ней не было ничего примечательного, кроме этих безукоризненных перчаток и шляпки. Высокая молодая женщина с русыми волосами, среднестатистической фигурой и более чем низкой волоокостью. Судя по ее резкой решительной походке, и взор у незнакомки в синем должен был быть острым и строгим. Но один только взгляд на нее заставил меня замолчать, а это что-нибудь да значило. Ситуации, в которых я собирался что-то сказать и не сказал, легко пересчитать по пальцам.

Она медленно проходила мимо нас. Евстафьев многозначительно указал на незнакомку глазами, подмигнул мне и продолжил разговор. А я промолчал. Я просто стоял, как громом пораженный, и чувствовал, что сейчас мимо меня проходит моя судьба. И я не осмелюсь даже протянуть руку, чтобы дотронуться до нее.

В этот момент я почувствовал прикосновение к моему плечу и пришел в себя.

– Смотри на меня, когда я с тобой ругаюсь, Шатов! – завопила Хлоя и резко, с неженской силой развернула меня лицом к себе.

– Женщина, – рявкнул я, вновь мгновенно теряя душевное равновесие, но на этот раз от ужасной, чудовищной ярости, какую я испытывал едва ли пару раз в своей жизни, – если когда-нибудь кому-нибудь будет позволено мной вертеть, я сообщу этому счастливцу письменно. Ты получала такое извещение?! Нет?! Следовательно, попрошу убрать руки в карманы и ждать восьмого марта, когда я в качестве подарка прощу тебе твою крайне необдуманную выходку!

Я гремел, подобно разгневанному древнему божеству, и разве что не метал молнии. И было от чего. Дело в том, что я с младенчества мгновенно выхожу из себя, стоит только кому-нибудь повернуть меня за плечи. И надо же было бедной старушке Хлое выбрать для своего негодования такую взрывоопасную форму. Я рвал и метал, извергая на нее, ее драгоценного мужа и всю Гриану потоки самых изощренных ироничных тирад. Сквозь мою персону поперла оскорбленная мировая душа, а я, подобно розановской пифии, восседал на треножнике и лишь повторял за вселенским разумом витиеватые словеса, полные негодования и праведного гнева.

Когда я наконец сумел взять себя в руки, Хлоя выглядела побледневшей и значительно уменьшившейся в размерах, мама смотрела на меня с легкой укоризной, а Юлий давился от смеха. По всей видимости, он все-таки еще не был в достаточной мере человеком, и наслаждение хорошим метким выражением перевешивало чувство солидарности с супругой. Я ощутил легкую досаду, мысленно пару раз символически пнул себя за несдержанность и тут боковым зрением увидел Ее. Совсем рядом. В нескольких шагах.

Я через силу повернул голову и, собрав все мое мужество, с вызовом глянул ей в лицо. Незнакомка в белоснежной шляпке строго посмотрела на меня серыми как сталь глазами, приподняла брови. Потом ее губы изогнулись, она прижала к лицу перчатку и рассмеялась. Она смеялась до слез, махала ручкой, словно умоляя перестать давать пищу ее смеху, но безудержное веселье одолевало, и она сгибалась пополам, стараясь перехватить смех где-то в районе солнечного сплетения. Через минуту-другую Юлий, а потом Евстафьев, и Хлоя, и даже моя собственная маман принялись покатываться со смеху. Я почувствовал себя дураком.

Я просто стоял и смотрел ей в глаза, стараясь понять, за что небеса послали мне такое испытание. Причем второй раз за сутки. Я, Носферату Шатов, красавец-мужчина в полном расцвете сил, должен стоять и смотреть, как надо мной насмехается целый табун. Я подумал, что любую другую женщину я морально задушил бы на месте. Но не ее. А потом я представил, что бы сделал на ее месте я, и понял, что все не так уж плохо. Словно перехватив мои мысли, незнакомка перестала смеяться, еще слегка всхлипывая, промокнула глаза платком, отчетливо и серьезно выговорила: «Извините», а потом быстрым и решительным шагом, взяв под руку засиявшего от удовольствия Миху, удалилась в сторону центрального терминала.

Я оглядел свою команду. Две перемазанные и растрепанные дамы, прикинутый под прифрантившегося гангстера подросток и я, предводитель войска, Аника-воин, повелитель баб. Я властно махнул рукой и, картинно обернувшись, со всей невозмутимостью бросил через плечо:

– Ладно, шапито, пошли хоть пообедаем…

Не успел я закончить фразу, как у меня в кармане зазвонил телефон. Уже с первых нот «Наша служба и опасна и трудна» я понял: прогнило что-то в датском королевстве моей семьи. Это был дядя Брутя.

– Саля? – встревоженным голосом спросил он. – Саля, что с Ферро, он пришел в себя?

– Дядя Бруть, это Ферро, и в себе как никогда, – ответил я бодрым голосом.

– Носферату, слава богу, ты уже в сознании. Я не знал, что мне с ним делать. Он пришел два часа назад, но я не знаю, сколько еще смогу его удерживать. Ты дома? Ты способен приехать?

«Вечный бой, покой нам только снится…» – услужливо подсказал внутренний голос. По всей видимости, дядя действительно был в шоке. Возможно, время, проведенное в одном помещении с нашим, как я убедился, довольно ядовитым саломарским другом, все более подтачивало его физиологическое и психическое здоровье.

– Я в космопорте. Мама со мной, – сказал я как можно отчетливее. – Успокойся и скажи мне, кто пришел и почему ты его не отпускаешь?

В голосе бывалого дипломата Брута Шатова звучала паника.

– Муравьев! – прокричал в трубку мой до недавнего времени выдержанный и невозмутимый дядя. – Он пришел два часа назад. Сказал, что не может усидеть дома, что его мучает совесть. Он собирается пойти в полицию, а потом рассказать все газетчикам. Он полагает, что ты захочешь опубликовать его историю первым. А еще он все время рвется посмотреть на дело рук своих. Вдруг он увидит тело Раранны и у него случится срыв? Ферро, этого нельзя допустить! Ты понимаешь, что может произойти?!

Я понял, что обед откладывается на неопределенное время, возможно, вместе с ужином, а мою чудовищную слабость и прочие неприятные последствия отравления я могу засунуть себе глубоко во внутренний мир. По счастью, я один из тех, в чьем мозгу предусмотрена особая автозамена. И вместо традиционного «О нет! Мы все умрем!» с языка слетает «Вам повезло, вашу мать! Я знаю, что делать». А если не знаю сам, то знаю того, кто может знать, в какой стороне выход, или может знать того, кто точно знает. В общем, превосходная система самозащиты тотчас отыскала в памяти имя того, кто «может знать».

– Так, дядя Брутя, – скомандовал я, собираясь с мыслями. – Держи профессора до моего звонка. Сядьте в кабинете, плотно закройте дверь в гостиную и обязательно выкурите по трубочке. Это пойдет на пользу и тебе, и профессору. Порасспроси его о редких видах каких-нибудь экзотических животных. Крепись, еду. Конец связи.

Мой бодрый голос произвел некоторое успокаивающее действие, дядя Брутя пообещал крепиться и сделать все возможное.

Я обернулся к выстроившейся у меня за плечом «армии спасения Юла» и первой поманил в сторону маму:

– Позвони доктору Маркову, соври что-нибудь правдоподобно-медицинское об источнике и причине моего отравления, после чего отправляйся к дяде Бруте и дождись доктора. Клади Брута в стационар, и пусть под присмотром медсестры курит по очереди все свои трубки. Выбери у него в кабинете пару пачек табака покрепче. Судя по его психологическому состоянию, он уже изрядно надышался ароматами своего дохлого инопланетного коллеги. Пока будешь ждать «Скорую», если получится, сфотографируй мне покрупнее щупальца консула и… брюхо. Но только умоляю, не трогай тело. Что на виду, то и сфотографируй. Купи по дороге медицинскую маску, перчатки и постарайся сама не надышаться. И позвони, как будете в больнице.

Мама молча кивнула и побежала к выходу из терминала.

– Юлий, домой отпустить не могу. Жди меня на выезде из космопорта. По дороге продемонстрируешь улов. Ничего лишнего, только факты. И я надеюсь, что это будут очень весомые факты…

Хлоя попыталась выразить на своем лице возмущение, но образ оскорбленного великого божества, видимо, еще стоял перед ее мысленным взором, потому что она не только промолчала, но и смиренно опустила глаза.

– Хлоя, едешь домой и готовишь мужу праздничный ужин часам к десяти-одиннадцати, раньше, я думаю, не надо. Распорядок ясен?

Не дожидаясь ответа, я развернулся и побежал в ту сторону, куда несколько минут назад удалилась женщина моей мечты об руку с Михой, и, что самое поразительное, нагнать я хотел именно Евстафьева.

Он уже попрощался со своей спутницей и теперь, усталый и ссутулившийся, шел мне навстречу, душераздирающе зевая.

– Шатов, ты смерти моей желаешь? – тоскливо заявил он. – Я по глазам вижу, что тебе опять что-то нужно. Шиш. Я хочу спать. А когда я хочу спать, я забываю о старой дружбе.

– Мишань, я вообще просто собирался сказать тебе огроменное спасибо. С меня пузырь хорошего коньяка.

Я отмерил ладонями в воздухе предполагаемые размеры сосуда с живительной влагой. Мишка просветлел лицом и попытался улыбнуться.

– А еще я хотел спросить, не встречал ли кто-нибудь ближайшие дни груз с Саломары? Или, может, кто справочки наводил? – вкрадчиво поинтересовался я.

– Упырь ты, Носферату, таким и останешься, – вздохнул Миха. – Ну, наводил, правда, не скажу, точно ли насчет Саломары. И, честно говоря, день что-то не запомнился. Может, в день прилета саломарского груза, а может, и на следующий. Часов в десять утра приходил мужичок с пряничной рожицей, спрашивал, где располагаются грузы с беспилотников, ручная кладь, говорит, сумки, посылки, корзинки, аквариумы. Я еще подумал, что мужик с катушек съехал, что ему могли беспилотным прислать в аквариуме, разве что аммерское масло контрабандой…

– Спасибо, Мишань. – Я потряс Евстафьева за плечо, насколько позволяли изрядно растраченные за недолгую болезнь силы. – Я тебе за такие хорошие новости доброшу к коньячку чего-нибудь вкусненького.

– Но не меньше вагона, – монотонно пошутил Мишка и пошел мимо меня к зданию для персонала.

Значит, профессор Насяев встречал-таки нашего консула. А как недоумение отыграл – Щепкин, артист больших и малых академических театров. Встречал консула и, возможно, заранее обсудил с ним спектакль, разыгравшийся поздно вечером. Да что там, если учесть дядину радиограмму с неверными сведениями, консул и профессор обговорили все задолго до прилета Раранны на Землю. Только вот дипломат не знал, чем для него закончится это представление. Но зачем? Зачем они разыграли эту комедию, зачем Насяеву было убивать саломарца, который в первый раз прилетел на Землю? Или, возможно, Насяев не ожидал, что его вспыльчивый друг убьет высокого гостя?

Тут в моей голове замаячило смутное ощущение, что я что-то знаю, что-то важное, до чего я дошел вчера, но из-за проклятого обморока начисто выбросил из головы. Точно, выше. Муравьев, пытаясь восстановить события той ночи, целился воображаемому саломарцу куда-то в пупок (надо все-таки спросить, есть ли у саломарцев пупки), а у многоуважаемого консула была отчетливая дырка в башке. А башка эта находилась в тот момент почти на метр выше, чем могла бы попасть пуля Муравьева, выпущенная в той позе, какую он нам продемонстрировал. По словам Муравьева, он стрелял только один раз. Эх, надо бы глянуть на тело, пошарить в щупальцах, вторую дырочку поискать… Да и с самими щупальцами что-то не так…

Я отчаянно потер нывшие от головной боли виски. Из-за угла терминала высунулся Юлий и пронзительно свистнул.

– Шеф, ну мы едем или я в парк? – заорал мой помощник и постучал по часам.

Времени действительно не было. Ладно, пусть органы разбираются. Эх, живут люди и не знают, какой сюрприз им приготовила в моем лице отечественная журналистика.

Юлий ждал меня, распахнув дверцу своего «Фольксвагена». Он упорно предпочитал автомобили ретро, а «Фольксвагены» любил беззаветно и преданно, словно их собирали с ним в один день на одном заводе.

– Куда? – бодро спросил он.

– Сначала домой, – выдохнул я. – В таком виде даже в забой стыдно. А мне предстоит один наисложнейший разговор.

До дома на машине было буквально несколько минут. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, пытаясь усилием воли выудить из серого марева головной боли хоть одну из здравых идей. Юлий не тревожил меня, и на каких-то пару минут я выключился, так что даже успел зацепить кусочек какого-то чрезвычайно захватывающего сна, в котором фигурировала скудно одетая сероглазая незнакомка в белоснежных перчатках.

Однако сменить одежду быстро не удалось. В дверях меня встретила Марта. Видимо, мой перепачканный и измотанный вид не слишком ее тронул, потому что старушка накинулась на меня едва ли не с кулаками.

– Я не могу этого видеть! – воскликнула она. – Дас ист унатриклих. Я не могу смотреть, как мучается бедное животное. Вы что-то сделали с ним! Теперь сделайте цурюк… обратно! Иначе я больше не работаю тут. Я не могу быть в доме, где мучают такой маленький собак!

Она ругалась еще минут пять: ровно столько мне понадобилось, чтобы схватить в своей комнате чистые брюки и рубашку, запихнуть их в сумку, бросить сверху пару пачек сигарет и, подхватив корзинку с фокстерьером, пулей вылететь из дома. В дверях я клятвенно заверил домработницу, что приложу все усилия, чтобы спасти жизнь «маленький собак». Я с трудом оторвал от пола корзинку с псом, который даже не пошевелился, когда я зацепился этой неподъемной ношей за угол входной двери.

– Куда теперь, шеф? – спросил Юл насмешливо, косясь на корзинку, которую я забросил на заднее сиденье. Экзи попытался поднять голову, но ограничился тоскливым вздохом.

– К Отто, в штаб, – скомандовал я, прикидывая, как выполнить данное Марте обещание. О причинах болезни Экзи догадаться труда не составило. Поганец все-таки успел вцепиться в щупальце саломарского консула, когда я выгружал покойного дипломата из аквариума на стол для осмотра. Можно было заскочить в аптеку и попросить там какой-нибудь препарат с никотином и заставить бобика накатить пару капсул или сделать укол в его лохматый зад. Но как-то некстати вспомнилось, что капля никотина убивает лошадь. Я с сомнением посмотрел на совершенно нелошадиные пропорции фокстерьера и отказался от мысли поиграть в ветеринара. Потому что – случись что – дядя останется без собаки, а я без очень хорошей домработницы. В голову лезли самые сумасшедшие способы излечения Экзи, так что я всерьез засомневался, не добрался ли саломарский яд до моих серых мозговых клеточек. Понятно, что нет ничего невозможного для человека с интеллектом. Можно и зайца научить курить. Но Экзи…

Я вытянул из пачки сигарету и задымил. Юлий предпочел не задавать вопросов.

Однако через пару минут выдержка изменила ему, и мой помощник принялся искоса поглядывать на меня, ожидая приказания «выкладывать». Ему стоило огромных усилий так долго держать рот закрытым, а в глазах уже появилось обиженное выражение, какое, возможно, было на лице моего далекого предка, приволокшего из лесу в одиночку добытого мамонта и обнаружившего, что все племя уже сыто посапывает, нажевавшись какой-то растительной дряни.

– Ну?! – наконец веско произнес он. Но я прикрыл глаза и сделал вид, что не услышал столь непочтительного обращения.

– Я что, на курорт туда мотался или как? Ты, в конце концов, хочешь узнать, на что потратил твои кровно заработанные за последние десять лет? – нетерпеливо спросил он, уничтожая меня взглядом.

– Дороговато что-то выходит. Ты там на Саломаре что, остров купил?

Юлий обиженно фыркнул и резко вывернул руль, решив сгоряча обогнать какую-то иномарку. Я больно впечатался плечом в дверцу.

– Слушай, не надо только вот этого, – заныл я, потирая ушибленную руку. – Я, между прочим, еще пару часов назад голову от подушки был не в силах оторвать. Потом ради твоей персоны перекидал тонну какой-то сугубо полезной ерунды. Держусь только силой воли да брючным ремнем…

– Шатов, ты что ж это… жалуешься?!

На симметричном лице Юла появилось такое надменно-высокомерное выражение, что я не смог сдержать улыбки. Это абсолютно свело на нет эффект от моей мастерски отыгранной тирады. Юлий облегченно рассмеялся и хлопнул меня по плечу, от чего по всему телу прокатилась неприятная волна, затихшая где-то в мозгу резким всплеском боли. Вцепившись пальцами в пуговицу пиджака, я заставил себя разжать челюсти и произнести: «Рассказывай». Юл мгновенно вывалил из карманов прямо мне на и без того не слишком чистые после разгрузки брюки какие-то тошнотворного вида мотки, усеянные ракушками и минеральными образованиями, которые язык не поворачивался назвать камнями.

– Вот! – торжественно заключил Юлий.

– Что «вот»? – переспросил я, косясь на лежащие на моих коленях связки ракушек.

– Книги, – с досадой объявил он. – Специально для тебя спер. Они там как раз на площади кого-то на костре жгли…

Видимо, от боли, общего переутомления и неприглядного вида саломарских летописей у меня разыгралась ксенофобия: перед глазами в мгновение ока предстали осьминогопауки, жарившие на огне мясо белых гуманоидных братьев. И без того не успевшая в достаточной степени развиться приязнь к саломарцам совершенно сошла на нет. Видимо, эти сложные чувства отчетливо отразились на моем бледном челе, так как Юлий поспешно заверил меня, что это было вовсе не то, о чем я подумал. И я в очередной раз удивился, как быстро не только людей, но и живущих рядом с ними остальных разумных существ поражает вирус непомерной самонадеянности, позволяющий им полагать, что они способны угадывать мысли других.

– Там просто очень, так скажем, своеобразное правосудие, – проговорил Юлий. – У них, если вина не доказана, применяется особая ритуальная процедура. У обвиняемого с шеи срезают какую-то штуковину, скорее всего, амулет, и бросают в огонь. И, если саломарец невиновен, должен явиться невидимый бог и погасить пламя. Или отсечь саломарцу что-нибудь лишнее, например голову, если обвиняемый этого самого невидимого бога разозлил.

– Ну и? – спросил я, чтоб не затягивать интригующую паузу.

– Потушил! – резюмировал Юл. – Н-да, в нашей системе правосудия их невидимый бог чувствовал бы себя крайне неуютно…

– И где ж ты все это выяснил? У саломарцев на площади спросил? – скептически заметил я, не слишком доверяя басням Юла, который, пользуясь тем, что проверить и опровергнуть его некому, мог и приукрасить свой рассказ до степени мистерии. Такая совершенно несвойственная андроидам бойкость фантазии за ним замечалась давно. Но в этот раз, видимо, Юл проявил недюжинную ответственность и передал все без преувеличений, поэтому обиделся.

– Так я ж тебе показываю. – Он снова тряхнул гроздью ракушек и сердито глянул на меня, не переставая краем глаза следить за дорогой, а левой рукой уверенно держать руль, так что машина с удивительным изяществом форелью скользила в автомобильном потоке. – Я это у них там прямо на площади и спер. Это вроде уголовного кодекса. На таком треножничке красиво висела. Они кинулись на невидимого бога смотреть, я подобрался и стащил.

– Надеюсь, у них эта штуковина не одна на всю их осьминожью цивилизацию. А то тебя совесть сожрет, – ответил я, но Юлий только усмехнулся и махнул рукой:

– Не-а, это она тебя сожрет, так как это ты мне карт-бланш дал. А я что, я андроид. Коррозия меня уже не берет, совесть – пока не берет. Так что и взятки гладки: я приказ начальства исполнял, – и он ухмыльнулся во всю ширину идеально спроектированного и выполненного на заказ рта.

Я хотел напомнить ему о его собственных словах, что он не робот, а человек, но усталость снова взяла верх, и я решил не отвлекаться на перепалки. В принципе симптом был до крайности тревожный, поскольку я, как журналист, отлично усвоил правило, что истина, даже тщательно скрываемая, в спорах не только рождается, но и выявляется. И если уж Носферату Шатов отказывается от хорошей словесной драки, значит, ему пора на металлолом. Я попытался собраться с силами, но произнес только «ладно», и Юлий снова затараторил:

– Слушай, я немного попереводил по дороге. Тут все больше про убийства, так что если совсем тоскливо, я могу и помолчать. Но, если хочешь, я тебе почитаю? Есть такие перлы. Мне даже нравится. – Он тряхнул минералами и ракушками и, словно четки перебирая их одной рукой, принялся ощупывать пальцами, разбирая рисунки: – Я уж переключусь на официально-деловой. Так нагляднее будет, – добавил он.

Я кивнул.

– О, вот прикольно, – воскликнул Юл немного погодя, видимо, найдя уже знакомый ему отрывок. – В случае убийства одного из граждан империи убийца обязан, отказавшись от собственного имени, звания, должности, всех наград и отличий, занять место убитого и продолжать жить его жизнью до самой собственной смерти либо, при обстоятельствах, смягчающих его вину, восемь годичных циклов с момента оглашения обвинительного приговора. В случае, если доказано участие в убийстве нескольких граждан империи, наказание делится между ними поровну либо пропорционально вине каждого. Срок замещения убитого в земной жизни может варьироваться от двух до восьми годичных циклов. Первым убитого замещает ответственный за повреждения, повлекшие за собой смерть. Если же такового определить не удалось, очередность отбывания наказания задается жребием. Представляешь, – захихикал Юл. – Если вообразить, что мы с тобой два саломарца и я тебя паче чаяния отравлю или, может быть, задушу, я официально стану Ферро Шатовым. Выходит твоя редакция после выходных на работу, и тут я. «А где Шатов?» – «А я за него». – «А что так?». – «Да я его укокошил вчера». – «А, понятно…» Умора. А если мы с Хлоей тебя вдвоем порешим, так мы еще и монетку бросать станем, кто у нас будет Шатовым по четным, а кто по нечетным…