Текст книги "Носферату"

Автор книги: Дарья Зарубина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я многозначительно посмотрел на него, надеясь, что он не догадается спросить, с какой стати журналист говорит с ним о каких-то подписках. Насяев кивнул и опустил глаза, но встрепенулся и заискивающе произнес:

– Но вы ведь будете держать меня в курсе дела? Консул Раранна был так добр ко мне. Мы последнее время, можно сказать, стали не то чтобы друзьями, но довольно близкими приятелями. Мне это важно.

– Хорошо, мы будем иногда сообщать вам о ходе дела, – вежливо сказал дядя и сунул трубку под усы. Это означало, что разговор завершен.

Насяев понял намек и проводил нас до дверей с отеческой нежностью и легкой грустью на лице.

* * *

Дядя Брутя выглядел неважно. Я хотел отправить его прямо к нам домой одного, но он не желал попасться в идеально накрашенные когти моей маман, не имея в тылу верного меня. Поэтому было решено, что Брут Шатов пойдет в народ, то есть в маленький паб «Питер Пенный» и посидит там немного, а я загляну к Юлу. От профессоров оказалось мало толку, и я понял, что расследование стоит вести несколько иначе.

Я оставил дядю Брутю в дверях паба, где на него с нетрезвым обожанием посматривала колоритная дама в не по возрасту открытом платье.

Марь не сопротивлялась, когда Юл решил перебраться на Землю. Сначала они с Хлоей думали о Франции – каком-нибудь небольшом университетском городке вроде Безансона, где Юл мог бы работать и, чем судьба не шутит, преподавать, а Хлоя – продолжить образование. Но какое-то атавистическое притяжение к городу на Неве, доставшееся и Юлу и Хлое от матерей, в конце концов заставило молодых перебраться в Питер, где они усердно и не без сюрпризов обживались.

Не успел подойти и на десяток шагов к дому Юлия и Хлои, как услышал брань, потом в клумбу недалеко от меня врезалась сковорода, и в то же мгновение из подъезда показалась голова Юлия. Андроид опасливо глянул на сковородку, потом вверх и мелкой рысью миновал обстреливаемый участок.

– Носферату, ты самый счастливый человек во вселенной. И этим ты обязан мне. – Он выругался на незнакомом языке, как мне показалось, на португальском. Мой карманный переводчик отказывался работать с тех пор, как на него попала пара капель саломарского «рассола». Я попытался перевести то, что сказал Юл, используя знания школьной латыни и греческого, но не смог и только еще раз утвердился, что это был именно португальский.

– Все лингвистику апгрейдишь? Языками заправляешься?

Юл горько махнул рукой:

– Да ну ее. Проапгрейдишься тут. Ты даже не знаешь, насколько счастлив сейчас. Женился-то на этой мегере не ты, а я, хотя я знаю, и это мне льстит, что ты тоже был не прочь связать себя с ней… узами брака.

Юлий поправил белоснежный воротничок. Он по-прежнему выглядел не старше восемнадцати, но костюм делал его немного солидней. Я понял, что ему ужасно хотелось, чтобы я признал, что был влюблен в Хлою. Я кивнул. Он радостно воскликнул «Ага!» и ткнул в меня указательным пальцем.

– И ты знаешь, что я тебе скажу, – продолжил он по-человечески возбужденно. – Знай я, что будет такое, я бы не стал переходить тебе дорогу. Носферату, я живу в аду, а Хлоя устроилась начальником этого ада и к работе своей относится с неизменным рвением. Если однажды меня найдут разобранным на запчасти, а рядом обнаружат стакан воды, в котором одиноко плавает мой микрочип, – так и знай, это ее работа.

Юлий продолжал ругаться, не слишком следя за дорогой, так что я повел его в паб, куда только что засунул дядю Брутю. Мы сели за маленький столик в глубине. Дядю за три столика от нас окучивала чудовищная блондинка, но я решил, что спасу его позже. Юлий тем временем заказал мне стакан минералки, а себе двести граммов водки. Я решил дать ему выговориться, а иначе ни о каком деле не могло быть и речи.

– Да ладно тебе, Юл. Хлоя тебя любит, и ты это прекрасно знаешь.

Он картинно прикрыл глаза рукой:

– Знаю, Ферро, знаю, но лучше бы она любила кого-нибудь другого. Она не дает мне жить. А я хочу, представь себе. Она обвиняет меня в том, что я андроид, что мне не нужно спать и есть. Что ем я, потому что лжив по натуре. А в то время, когда она спит, я ей изменяю.

Я старался, но не смог сдержать усмешки.

– Зачем тебе водка? Обновил вкусовые рецепторы? Ты же раньше алкоголя не чувствовал. Или ты еще и пьянеть научился?

Юлий ухватился за мою улыбку, как за спасательный круг, и обрушился на меня с яростью лавины:

– Вот именно, ты смеешься, а мне каково? Я всегда был человеком, хотел быть. Я постоянно стараюсь совершенствоваться, становиться более человечным, а ей не нравится. И знаешь что. Я давно мог бы заказать себе на Гриане у Марь новую внешность и смыться. Уехать куда-нибудь, подальше от этой сумасшедшей. Но ведь я досовершенствовался до того, что люблю эту дуру и жизни без нее не представляю. А значит, несмотря на то, что она на твоих глазах пыталась бросить в меня сковородой, я сегодня вечером буду с ней мириться.

Юлий залпом выпил свой стакан, и замызганный мужичок у стойки покосился на него с восхищением. Я облегченно глотнул минералки. Можно было приступать к делу.

– Юлий, я тут подумал… Может, тебе немного отдохнуть и развеяться? Съездить куда-нибудь…

Он посмотрел на меня свирепо и безумно, как Макбет, и молча заказал еще стакан водки.

– Ну ладно, – сдался я. – Признаюсь, мне нужна твоя помощь. Очень нужна. Надо быстро и незаметно для окружающих слетать на Саломару. Собрать информацию, сплетни, слухи, в конце концов, стащить какой-нибудь местный носитель информации, не знаю, что у них там. В общем, хотелось бы твоему лучшему другу Ферро знать об этом дивном новом для землян мире побольше. Сделать это все надо аккуратно, не слишком бросаясь в глаза местному населению. И при этом уложиться в двадцать четыре часа вместе с дорогой. Всю командировку: полет, дачу на разнообразные лапы, моральный и материальный ущерб пострадавшим сторонам, если такие отыщутся, – все оплачиваю я. За работу плачу столько же, сколько успеешь промотать за сутки, считая с настоящего момента. Согласен?

Информация была нужна мне как воздух. Завонявшийся дипломатический гость с каждым часом разъедал своим трупным ядом карьеру и самые основы личности моего дяди. И его племянник, Носферату Джеймсбондович Шатов, обязан был бескорыстно прийти на помощь, взамен попросив лишь позволения отчитаться о подвиге перед Вселенной скромной журнальной статьей в двенадцать-пятнадцать тысяч знаков кириллицей. Земляничный профессор Насяев явно не собирался распространяться по существу. Больше получить бесценные сведения было неоткуда, а учитывая определенно завышенный уровень секретности вокруг дипломатических отношений с Саломарой, открыв любой справочник малоизученных планет, я мог обнаружить лишь стандартную страшилку для космических туристов-«дикарей», повествующую о том, что там «воды нет, растительности нет, населена роботами…». И это в том случае, если повезет и на соответствующих страницах не окажутся две крошечные, замкнутые в ленту Мебиуса статьи «Саломара. См. Саломарский» и «Саломарский. См. Саломара». Мне нужны были факты. Не жареные – простые, сырые, невкусные и неудобоваримые на вид, но достоверные факты. И посланец, который мне эти факты раздобудет. Я смотрел на Юлия, как, наверное, Ной смотрел на белоснежного голубя в своей руке в надежде, что именно он вернется и принесет весть о том, что вода ушла.

Юлий чистил перышки. Он щелкнул ногтем по стакану, смахнул пылинку с лацкана пиджака и принял равнодушный вид, но уж кого-кого, а меня на такой кривой кобыле не объедешь. Я всегда отличался умом и сообразительностью, а Юла знал как облупленного. Поэтому он мог сколь угодно строить невозмутимые рожи – я точно знал, что рыбка уже клюнула. Причем села на крючок так прочно, что можно уже сейчас начинать сбавлять цену. Но я никогда не экономил на друзьях и на тех, кого считал друзьями, хотя на последних сколотил бы целое состояние.

– Не надо так кривиться, я же знаю, что тебе интересно.

Юлий не улыбнулся, по-суперменски приподнял домиком бровь и отрицательно покачал головой. Я мужественно выдержал паузу. Он раскололся и засмеялся:

– Да, каюсь, грешен. Любопытен аки баба. Но ведь ты все равно не расскажешь, что к чему, так что от того, любопытно мне или нет, ничего, как я понимаю, не зависит. А уж если на крючок кроме страшной тайны довешено еще и вкусненькое в виде золотого запаса Третьего рейха – значит, дело к тому же пыльное. Иначе ты бы слетал на Саломару сам. Дешевле.

– Дело и вправду пыльное, – честно сознался я, пожимая плечами. – Человеку с ним вообще не справиться, поэтому, ты уж извини, я обращаюсь к тебе не как к другу, а как к андроиду.

– Начинается, – с досадой пробормотал Юлий. Его глаза стали тусклыми и безразличными, как всегда, когда кто-то напоминал ему о том, что он все-таки не человек. Когда-то на Гриане я запрещал Марь называть Юлия андроидом, потому что это было жестоко. А теперь сам показал себя технологическим расистом. Я пытался взять его за руку, но он отдернул ее и отвернулся.

– Юл, ты прости меня, но мне на самом деле без тебя не справиться. Мне на Саломару просто не попасть.

– Почему это? – буркнул он, не оборачиваясь.

– Туда ходит только грузовой транспорт. Грузы перед отправкой досматривают, а потом перед взлетом и по прибытии после посадки проверяется весь корабль целиком. Спрятать тебя или меня в большой коробке не проблема. У меня есть хорошие знакомые в космопорту, и даже парочка очень хороших знакомых, которые устроят беспроблемный взлет и посадку. Но мне как человеку нужен кислород на пять часов полета туда и пять обратно. И спецкамера, чтобы меня не угробило при прохождении гиперканала. Благо на Саломаре атмосфера похожа на нашу и на само пребывание на планете можно не тратиться. Но мне необходима еда на сутки, а еще на грузовом корабле нужно найти место под санузел, да так, чтобы продукты жизнедеятельности не попались на глаза проверяющим после того, как очень хорошие знакомые тайком выгрузят коробку с моей драгоценной личностью.

– И чего же ты ждешь от меня? Чтобы я научил тебя титаническому терпению. Сутки не есть любой дурак сможет, а вот не ходить в туалет, а уж тем более пять часов не дышать дано не каждому. Учу – на взлете глубоко вдыхаешь, крепко закрываешь глаза и представляешь, как у тебя из пупка растет лотос. И так пять часов. – Юлий с видимым удовольствием наблюдал, как я мрачнею. Он прекрасно понял, что нужен мне, и теперь предстояло перетерпеть как минимум восемь минут, пока он будет упиваться своей незаменимостью. В сторонке дядя Брутя настойчиво и печально пытался объяснить обнимающей его блондинке, что они не могли учиться вместе в автотранспортном колледже, потому что в это время он стажировался в Лондоне, а потом был на два года направлен в посольство Земли на Большой Нереиде и покинул ее только после празднеств, посвященных восьмидесятилетию землянско-нереитской дружбы. Блондинка слушала рассеянно, и что-то в ее лице подсказывало, что в колледже она проучилась недолго. Юлий наслаждался как мог, он заливался соловьем, рисуя передо мною картины моего путешествия на Саломару.

Вот я сижу в коробке из-под вишневого шампуня, мои колени плотно прижаты к щекам, стенки ящика терпко пахнут мылом и вишней, и я голодно отрываю кусочки картона, меланхолично пережевываю и тщетно пытаюсь представить, как у меня из пупка пробивается долгожданный лотос.

Вот космолет приземляется на Саломаре, робот выгружает мою коробку. Пожилой склизкий саломарец открывает ее, надеясь на богатый куш гуманитарной помощи. Но из коробки, с воплем расстегивая брюки, выскакивает носатый джентльмен и уносится вдаль, оставляя за собой неординарно пахнущий след.

Я терпеливо ждал, когда он отыграется за то, что я назвал его андроидом. В конце концов фантазия Юла истощилась, и он победоносно замолчал, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Ладно, я снизойду до тебя, презренный человече, но ты оплатишь мне еще пару модулей оперативки, а то что-то с памятью моей стало… – Юлий глумливо усмехнулся, а я покорно качнул головой, изображая согласие. На словах я ничего не обещал, следовательно – оперативка у Юла в любом случае останется прежней, если, конечно, он сам не оплатит себе новые лобные доли. Я уже мысленно шел в отказ, но кивал, и моя угрюмая физиономия должна была выражать огромное нежелание расставаться с деньгами, а то он заставит меня дать слово, а слово я привык держать.

– Договорились? – заглядывая мне в лицо, спросил он.

Я принял еще более удрученный вид и покорно пожал плечами.

– Хорошо, грузовой на Саломару через два часа – в этой пивнушке свободный Wi-Fi, и я уже посмотрел на сайте космопорта. Можешь не проверять и связываться со своими хорошими друзьями, которые готовы упаковать меня в коробку. Хлое ничего говорить не будем – пусть ревнует, может, надоест. А я готов принять от тебя, мой дорогой работодатель, небольшой аванс и новейшую версию переводчика с саломарского.

– Извини, переводчик я угробил. Так что придется…

– Давай сюда жертву журналистских кривых рук, – фыркнул Юлий. Я протянул ему сдохший переводчик, и он через четыре минуты с торжествующим видом реанимировал его, продолжая иронизировать.

Пока Юлий скачивал восьмую саломарскую версию, подаренную дядей Катей, я прозвонился Михе Евстафьеву в космопорт, подробно описал ему Юлия и попросил упаковать моего шпиона по всей форме, с накладными и печатями.

Юлий выбежал из паба, радостно помахивая потяжелевшим бумажником, а я покорно оплатил свою минералку, его водку и направился к столику настойчивой блондинки спасать дядю Брутю.

* * *

До дома мы шли молча.

Мама встретила приветственными воплями и ничего необычного не заметила. Дядя Катя удивленно посмотрел на наши серые вытянувшиеся лица и предпочел не спрашивать. Ужин прошел на редкость тихо, только мама время от времени покрикивала на подававшую еду Марту и жаловалась на чиновников, которые, видимо, разворовали казенные деньги, вместо того чтобы заменить асфальт на каучуковые плитки по всему городу, а не только на центральных улицах.

– Я купила себе туфли на стеклопластовом каблуке. И выглядят эффектно, и сидят потрясающе. Прошлась в них по Невскому – как новенькие. Но стоило мне пойти два метра от такси до двери Нелли… Кстати, я была у нее и поздравила от нас всех с днем рождения, подарила какие-то духи. Ей все равно, она не разбирается в парфюмах. Так вот. Стоило пройти два метра, как подошва и каблук уже были настолько исцарапаны асфальтом, что туфли пришли в ужасное состояние, будто я носила их неделю, не снимая. Кстати, Ферро, ты все еще собираешься написать про этого чудесного мальчика Гокхэ?

Я предчувствовал недоброе. Похоже, мама, уцепившись за невзначай оброненную за завтраком фразу, решила вывести мальчугана в свет. О, лучше бы она взяла его к себе в фавориты, во всяком случае, с этим она обычно справлялась без сыновней помощи.

– Мама, – тихо сказал я, – твой вундеркинд меня очень заинтересовал. Я даже думаю, что на следующей неделе непременно посещу его выставку и возьму большое… Нет, очень большое интервью.

– Завтра, – безапелляционно заявила мама. – Ты встречаешься с ним завтра. В галерее.

На мою вялую попытку спорить мама взмахнула вилкой, и горошина, засевшая между зубцами, сорвалась и ударила Марту в висок. Я ждал, что за горошиной метнется Экзи, но, видимо, он был уже сыт на месяц вперед.

– Ладно хоть не всей вилкой, – пробубнила Марта и вышла из столовой. Мама скорчила кислую мину, и Марта, словно почувствовав это, громче загремела кухонной посудой. Но еще через мгновение высунулась из двери, к моему огромному удивлению, поманив к себе дядю Брутю. Тот выждал минуту или две и, извинившись, покинул столовую.

Ужин иссяк. Мама поднялась наверх, чтобы предаться омолаживающему сну. Она всегда была немного худовата и, чтобы поддерживать себя в форме, потребляла огромное количество мучного и обязательно спала после еды.

Марта мыла посуду, а мужчины собрались в домашней библиотеке. Мы сидели в глубоких креслах друг напротив друга и молчали. Дядя Катя курил короткую и очень толстую сигару, дядя Брутя трепетно, как наградной пистолет, разбирал и чистил трубку. Перед ним на маленьком столике в идеальном порядке были разложены инструменты для этого священнодействия: белоснежные ершики, салфетки и жуткие на вид инструменты трубочной хирургии. Я просто сидел, закинув ногу на ногу, и старался уложить в своей голове события сегодняшнего дня.

Была половина десятого. Белый день неторопливо сменялся белой ночью. Я первым решился нарушить молчание и как можно беззаботнее вполголоса попросил дядю Катю передать мне газету. Он вынул изо рта сигару, оглядел журнальный столик и подвинул мне пачку сегодняшних газет. Я взял верхнюю, просмотрел первую полосу и положил газету на стол.

– Дядя Кать, а зачем прилетает консул Раранна?

– Откуда ты знаешь? – изумленно произнес дядя, и сигара чуть не выпала у него изо рта, но он крепко сжал ее губами, а потом осторожно положил на край пепельницы.

– Дядя Брутя должен встретить его.

Дядя Катя жестко посмотрел на брата, и дядя Брутя виновато поднял плечи, однако пальцы его продолжали невозмутимо, словно отделившись от владельца, выворачивать мундштук.

– И ты, Брут, посвятил в это дело Ферро?! Это же государственная тайна.

– Это уже давно секрет Полишинеля, дядя Кать, о том, что ты в курсе, нам рассказал профессор Насяев.

Дядя Катя потер кулаком лоб, в замешательстве подергал себя за бакенбарды и снова посмотрел на меня.

– Но ты ведь не сделаешь из этого очередную сенсацию для своего журнала?

Он выглядел столь потерянным и печальным, что я не мог даже сердиться на него за такие нелепые подозрения. Я улыбнулся и подмигнул ему со всей возможной жизнерадостностью:

– Ты же знаешь, я гад, но не скотина. Поэтому можешь смело рассказать нам о том, зачем консулу понадобился ты.

Все оказалось просто до невероятности. И мы не поверили.

Дядя Катя должен был встретиться с консулом в лингвистической лаборатории, совместными усилиями отладить электронные переводчики, а потом встретиться с пиар-командой Матвея Колобова для разработки программы адаптации психологии рядового землянина к встрече с саломарской делегацией.

Я с недоверием посмотрел в глаза дяде Кате, но он говорил чистую правду, из чего я сделал вывод, что он сам был добротно и качественно облапошен.

– И зачем вся эта дребедень с адаптацией?

– Что ты, Ферро, это очень важный вопрос. Уже был казус. Один из ученых, летавших к ним на конгресс, учудил там что-то такое, отчего они решили тщательно изучить наш фольклор и стереотипы мышления и разработать программу по замене отрицательного и враждебного образа негуманоидного инопланетянина на положительный и дружелюбный.

Я искренне верил, что подобная программа была необходима, но вот во что я не верил ни на мгновение, так это в то, что такую программу можно было осуществить за неделю. Нет, не за этим прилетел к нам консул Раранна, и не из-за этого он получил пулю.

– И когда же консул должен был прибыть, по твоим сведениям? – хмуро спросил я.

– Сегодня, – недоумевая, ответил дядя Катя, – в семь часов вечера. Я просидел на кафедре до восьми, но он так и не появился. Может быть, ты его не встретил?

Дядя Катя уставился на дядю Брутю, как контрразведчик на немую испанскую машинистку, и я решил не обострять и без того невеселую ситуацию.

– А ты думаешь, дядя Кать, мы весь день на метро катались? Мы на вокзале в каждую банку заглянули…

– И? – сурово произнес дядя Катя, протягивая руку к сигаре.

– Консул Раранна… – начал дядя Брутя, виновато скосив брови.

– …кинул нас, как рваного плюшевого медведя. – Я понимал, что бестактнейшим образом перебил его, и утешал себя только тем, что сделал это для его же пользы. Не время было дяде Кате узнать об истинной судьбе консула.

Катон Шатов гневно посмотрел на меня, потом перевел взгляд на дядю Брутю и проговорил с изрядной укоризной:

– Брут, ты окончательно испортил парня. Саля хотя бы глупая женщина, к счастью, она меня не слышала. Но ты! Дипломат межпланетного масштаба! Мне начинает казаться, что ты зря куришь свою трубку. Она неспособна помочь тебе сохранить лицо, если ты позволяешь племяннику перебивать себя.

Дядя Брутя затравленно посмотрел на старшего брата, положил трубку и испачканный ершик на стол и глубоко и тяжко вздохнул, от чего пряный табачный дух распространился по комнате. За считаные часы дядя заметно сдал. Консул, покоившийся в его столовой, буквально пил его кровь, заедая мясом. Дядя Брутя выглядел похудевшим и осунувшимся, хотя за завтраком казался здоровым и свежим, как повар в японском ресторане.

Я сделал скорбное лицо, как всегда, когда хотел избежать наказания за поступки, которые не нравились дяде Кате, а у моей совести не вызывали абсолютно никаких нареканий. Испытанный с детства метод сработал. Дядя Катя махнул рукой, буркнул «паяц» и с нарочито серьезным видом взялся за газету. Он был полностью уверен, что дядя Брутя либо проворонил консула (что казалось вообще невероятным, поскольку не мог же консул сам вынести с территории терминала аквариум со своей персоной), либо, что более вероятно, Брут Шатов потерпел дипломатический провал, поскольку высокий инопланетный гость попросту не явился в назначенное время.

Бедный дядя Катя. Он всегда был несколько консервативен и представить себе не мог, насколько ошибался относительно глубины дипломатического провала дяди Брути. Провал был бездонен. Я бы мог водить американских туристов вдоль этой пропасти, получать неплохие деньги и часами рассказывать им о мертвом монстре с простреленной головой, который сейчас смотрит на них из черной глубины и тянет вверх чудовищные щупальца. Он голоден. Он очень голоден. Он не пил человеческой крови с тех самых пор, как изорвал своими кровожадными челюстями карьеру моего дяди Брута.

И все-таки иногда мне кажется, что во мне погибает предприниматель. Я слишком мягкосердечен, чтобы сделать состояние, продавая на развес нервные клетки собственного дядюшки.

Я бесшумно тронул дядю Брутю за плечо и прижал палец к губам.

– Выпроваживай его, – сказал я беззвучно, указывая глазами на дядю Катю, совершенно отгородившегося от нас газетой.

Брут Ясонович замешкался, как всегда, когда речь шла о стычке со старшим братом, по отношению к которому у дяди Брути на протяжении уже сорока с лишним лет сохранялся непреодолимый атавистический ужас.

Брут Шатов усердно прокашлялся и открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут дядя Катя резким движением свернул газету, выкарабкался из кресла и направился к двери в столовую.

– И не надо так сопеть. Сам уйду, – бросил он через плечо. Потом деловито вернулся к столику, достал из пепельницы остаток сигары и с видом полного отвращения ко всему окружающему сунул его в рот и разжевал. – До свидания, если понадоблюсь, я в Эрмитаже, – злорадно добавил он и наконец вышел.

– Ну зачем надо было так сердить Катона, – укоризненно и виновато сказал дядя Брутя, едва лишь дверь в столовую закрылась.

– Да ладно, стопроцентно, что он сейчас стоит под дверью и ждет, чтобы послушать, как ты будешь меня отчитывать. – Я скорчил ироничную гримасу, дядя Брутя хмыкнул, а за дверью раздались резкие обиженные шаги.

Теперь можно было говорить о деле.

Дядя Брутя, подавленный и подрастерявший весь свой дипломатический форс, уныло рассматривал изломанные почерневшие тела ершиков и бурые комья салфеток, павших в борьбе за чистоту его драгоценного курительного устройства.

– Зачем тебя Марта звала? – спросил я, чтобы привести его в чувство.

– Экзи заболел, – отозвался он уныло. – Не встает.

– Лень ему, – откликнулся я как можно более легкомысленно. Не хватало еще, чтобы к дядиным тревогам добавился захворавший гаденыш Экзи. – Раскормили твоего любимчика. Задница как домбра. Вот он ее от пола оторвать и не может.

– Марта ему паштет давала – не ест, – заметил дядя. Это действительно был аргумент аргументов. Если Экзи отказывался есть – знак был хуже некуда. Видно, и вправду заболел.

– Я ветеринару позвонил. Благо как раз где-то в нашем районе на вызове был. Антибиотики сделали. Сказал, что-то нетипичное, надо понаблюдать.

– Вот пусть Марта и наблюдает, – сказал я чуть резче, чем собирался. – Давай-ка вернемся к нашим баранам. Мне кажется, дипломата застрелил Муравьев. У него была возможность, поскольку он знал о прибытии консула. У него имелся мотив – ненависть к инопланетянам-негуманоидам. Да, скорее всего, он и на Саломаре накуролесил. Остаются два вопроса: где орудие убийства и кто ему помогал? А помогал, скорее всего, Насяев. Хотя нет, Насяев не станет лезть в дело, которое может повредить его карьере. И еще никак не могу понять, что же все-таки вынудило Муравьева выстрелить. Он ненавидит саламарцев сильно, даже в аффектацию впадает, но до состояния потери контроля над собой его явно нужно доводить долго и умело. Но я уже почти уверен, убийца именно Муравьев.

– Знаю, – печально отозвался дядя.

Я посмотрел на его серое усталое лицо, и на моей физиономии отразилось такое удивление, что дядя решил объясниться, не дожидаясь, когда я кинусь на него, как разозленная обезьяна на очкарика.

– Профессор сам признался мне в том, что совершил. Я обещал помочь ему. Он очень страдает, и я должен был хоть как-то обнадежить его. Но я не знаю, насколько возможно совместить его спасение с сохранением собственного лица и доброго имени…

Дядя опустил глаза, потом снова затравленно посмотрел на меня. Я однозначно не узнавал моего дядю Брутю, за один-единственный день превратившегося из Майкрофта Холмса в Джен Эйр.

– Может быть, то, что я скажу, покажется обидным, но сострадание тебя отнюдь не украсило, а если ты еще и изъясняться начнешь, как классик сентиментализма, я вообще умою руки и оставлю тебя на растерзание твоим профессорам. Что именно рассказал Муравьев?

– Он хочет, чтобы смерть дипломата оставалась в тайне, пока не прибудет делегация с Саломары. Он решил сдаться им добровольно, продемонстрировав все улики, объяснить мотивы своего поведения и не допустить, таким образом, пусть и холодной, но войны между Саломарой и Землей. Да, саломарцы к нам не прилетят, у них нет космического флота. Но мы не можем остаться без саломарских ископаемых. Они очень-очень важны для Земли…

Я подошел к дяде Бруте и встряхнул его за плечи, а он закрыл лицо руками и, ссутулившись, почти полностью скрылся в угловатой массе своего черного пиджака.

Признаюсь, такого поворота я не ожидал и поначалу несколько растерялся.

Но через мгновение Брут Шатов взял себя в руки, распрямил спину и, вытягивая из кармана пачку голландского трубочного табака, весело сказал:

– Да уж, нечего плакать по мертвому Цезарю. Дело надо делать. – Он вновь стал самим собой. Во всяком случае, очень постарался таковым выглядеть. – Я настоял на том, чтобы Муравьев поговорил с тобой. Он будет через четверть часа, а пока давай посоветуемся, как быть дальше.

Дядя решительно закурил, передавая мне слово. Но едва я открыл рот, чтобы высказать, как я взбешен, что дядя решил все без меня, как в прихожей раздался звонок, а через несколько прошедших в молчании минут на пороге библиотеки появился профессор Муравьев. Его черные кустистые брови были взлохмачены больше прежнего, словно он только что пытался вырвать эти чудовищные насаждения из обширной клумбы своего грозного лица, но не успел завершить начатого. Валерий Петрович бросил выразительный взгляд на дядю Брутю. Дядя слегка склонил голову, приветствуя гостя, и по-военному четко объявил:

– Племянник знает о нашем разговоре. Мы ждем от вас деталей, профессор.

Муравьев замялся и горой обрушился в кресло, в котором еще двадцать минут назад гнездился дядя Катя.

– Я прошу прощения, что я не принимаю вас у себя дома, но моя семья не должна знать обо всем этом. Прошу вас. А у профессора Насяева откровенный разговор был бы невозможен. Я еще раз приношу свои извинения, что причинил вам неудобства. – Похожая на выступ скалы фигура с огромной головой, на которой чернела густая шапка волос, никак не вязалась с тем, что он говорил.

– Я с удовольствием извиняю вас, профессор. Не каждый день ко мне домой запросто приходит человек, называющий себя межгалактическим убийцей. Но мне почему-то не очень верится, что вы просто так взяли пистолет и пристрелили посла дружественной планеты…

Я не успел договорить. Муравьев сверкнул глазами, впился пальцами в подлокотники кресла и прошипел:

– Дружественной?! Дружественной?!! Он готовил покушение на президента! Он так и сказал…

Тут профессор осекся и замолчал, но все лишнее уже было произнесено.

– Когда это он сказал? – Мы с дядей Брутей вытянулись вперед как хорошие гончие, почуявшие запах зайца.

Наш гость начал бурчать что-то невразумительное, но дядя Брутя, к которому вместе с трубкой вернулось и решительное состояние духа, выпустил струйку дыма и отчетливо, голосом, не терпящим возражения или отказа, заявил:

– Валерий Петрович, у нас с вами есть два пути дальнейшего развития взаимоотношений. Либо вы полностью откровенны с нами, и мы вместе ищем выход из этой неприятной для всех нас ситуации. Либо вы продолжаете извиваться, но уже самостоятельно. Мы, как я и обещал вам, конечно же, не выдадим вашей тайны ни правоохранительным органам, ни кому бы то ни было, но и помогать, а тем более информировать о ходе нашего расследования не станем. Труп дипломата и те улики, которые обнаружатся в процессе независимого расследования, будут переданы Министерству инопланетных дел. А далее уже не наша проблема. На время убийства дипломата у всей семьи Шатовых отличное алиби.

Муравьев густо покраснел, его уши под черными как смоль космами загорелись, а шея стала пунцовой.

– Я! Я его убил! Разве вам недостаточно моего слова? – простонал он и посмотрел на дядю Брутю умоляюще и покорно. – Остальное, к сожалению, не только моя тайна, и я не могу решать за другого человека… Я же признаю свою вину. Прошу вас, поймите меня правильно…

– Нет, это вы поймите нас. – Дядя Брутя, всего несколько минут назад готовый разрыдаться над судьбой несчастного профессора, глянул в лицо страдальца, как крестоносец на маляра, золотящего усы деревянной статуе Перуна, и глаза его метнули молнии. Я мысленно зааплодировал, но промолчал.

Дядя Брутя был настолько и нешуточно грозен, что Муравьев даже как-то съежился в кресле и стал немного меньше, хотя и в таком сморщенном варианте был вдвое крупнее дяди Кати, даже в наиболее чревоугодные моменты его, дяди-Катиной, жизни.

– Вы предлагаете нам вытаскивать вас за уши из выгребной ямы и утверждаете, что помогать вы нам не можете, так как яма общественная, и фекалии в ней не только ваши, и вы боитесь, барахтаясь, повредить вонючую собственность остальных вкладчиков. Так?