Текст книги "Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой"

Автор книги: Дарья Леонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Генерал-губернатор советовал мне сойтись с театром, так как наступила масленица и я, взяв театр по 400 рублей за спектакль, в течение недели могла иметь 3,200 рублей. Так я и сделала. Кроме того, мне было предоставлено право давать концерты в театре в течение всего поста.

Но тут меня постигло несчастие: перед последним спектаклем, когда ставили «Русскую Свадьбу», я почувствовала простуду. Исполняла я роль боярина Хрущева. Хочу взять ноту и не могу, – голос пропал совершенно. Я получила страшный бронхит и, вместо того, чтобы в течение всего великого поста давать концерты, прохворала вплоть до мая месяца. Все лучшие иркутские доктора терялись и думали, что я должна погибнуть. Я была в большой опасности и вся интеллигенция Иркутска была озабочена тем, чтобы спасти меня во чтобы то ни стало. Говорили: «Сохрани Бог, если она здесь умрет, первый раз такая артистка заехала в Сибирь, и будет настоящим пятном для сибиряков, если мы не спасем ее». Действительно, заботы обо мне и уход были таковы, что, может быть, благодаря именно этому я осталась жива; в то же время еще две барыни захворали бронхитом и обе умерли. Ко мне приглашали телеграммами из других городов врачей, которые почему-нибудь считались особенно хорошими. Так дотянули меня до мая. Мне ужасно хотелось перед отъездом дать прощальный концерт. Конечно, я была еще очень слаба, но концерт все-таки состоялся с участием любителей. Публика была так благосклонна, что осыпала меня подарками. Между прочими вещами, мне поднесли: браслет, брошь, соболей на шубу, серебряный чайный сервиз. Здесь я продала мой прелестный возок и приобрела тарантас. Доктора объявили, что после такого бронхита возможно ехать только за Байкал.

Кто бывал в Сибири, тот знает Байкал. Тамошние жители обижаются, когда его называют озером и сами зовут его морем. Оно имеет ту особенность, что во время бурь ни один пароход не может пристать к берегу и должен находиться в открытой воде, чтобы не быть разбитым. Озеро это можно назвать бездонным котлом, сколько раз ни пробовали измерять его глубину, в некоторых местах, но не могли достать дна; так по крайней мере говорят там. Бурность озера внушает такой суеверный страх в туземцах, что они называют его Святым морем и передают о нем множество разных легенд. Байкал отстоит от Иркутска в 60 верстах. Дорога к нему идет по берегу быстрой, необыкновенно красивой по чистоте воды и живописности берегов Ангаре. Она вытекает из озера, через пороги, за которыми открывается громадная масса вод озера. До станции Листвиничной на Байкале, где находится пристань, меня провожали в нескольких экипажах. Пароход отходил в 4 или 5 часов утра. Все общество дожидалось, когда я сяду на пароход, и оставалось на берегу, пока он не скрылся из виду, при чем мы взаимно разменивались приветствиями.

Переезд через Байкал был удачный. За озером все уже было покрыто зеленью. Мы направили свой путь в Кяхту. Наступило лето, а с ним страшные жары. Казалось, что о концертах не могло быть и речи. Вся Кяхта перебралась на дачи по речкам Кирону и Чикою. Здесь же мне предложили и дачу. Я дала два концерта за городом и два в городе.

Гостеприимство оказывалось мне чрезвычайное. Между прочим, в пограничном китайском городе Маймачине мне устроили у китайцев настоящий китайский обед. Особенность его заключалась в том, что на большом столе поставлено было, в маленьких блюдечках, сто перемен разных кушаньев. Замечателен был поросенок, зажаренный особенным образом и поданный целиком на большом блюде. Мне потом показывали, как целый поросенок протыкается вертелом и человек двенадцать китайцев поворачивают его и в то же время опахивают веерами, для того, чтобы жар попадал на него ровно; корочка у такого поросенка выходит необычайно вкусная. На обеде, мне было подарено несколько ваз и китайский альбом. В Маймачине мне показывали национальный китайский театр. Оркестр составляли: дудки, цимбалы, разные струнные инструменты, бубен и т. п., каждый музыкант дудил, или бил в свой инструмент как попало. Хаос выходил невообразимый. При этом, на сцене актеры страшным образом ломались.

Когда я очутилась на воздухе, то почувствовала, что меня точно выпустили из какого-то ада.

На другой день я покинула Кяхту и направилась в Читу.

Здесь мне была приготовлена квартира у адъютанта военного губернатора Забайкальской области, Педашенко. На другой день я поехала с визитом к губернатору, который меня знал еще по Петербургу. Встреча была радушная и, конечно, тотчас же было устроено все для концерта. Через два дня состоялся концерт, а на другой день, по просьбе публики, второй, в небольшом театре этого миниатюрного городка. В ложах и партере преобладал военный элемент, что меня необыкновенно обрадовало, напоминая Петербург, тем более, что нашлось много знакомых офицеров. Прием мне был, можно сказать, триумфальный. Один из моих старых знакомых даже поехал со мной до Нерчинска, чтобы еще раз услышать мое пение.

Из переезда моего от Кяхты до Нерчинска в моей памяти остался один случай: перед Нерчинском есть громадные горы. Проезжая через них, меня чуть было не постигло большое несчастие: тарантас, запряженный четверкой лошадей, тащился на самую крутую из этих гор, кажется седьмую. Была ночь. Вдруг, ямщик соскакивает с козел, заметив, что лошади пятятся назад. Читатель, конечно, знает, какая угрожает опасность, когда лошади не могут сдержать экипаж в гору; бывали примеры, что и лошади и тарантас летели в таком случае кувырком с горы. Предвидя опасность, я вскакиваю со своего места, хватаю возжи, неистово кричу (вот тут мой голос пригодился), беру немного вправо, потом влево; лошади напрягают все силы, втаскивают экипаж на веринину горы и останавливаются. Подходит ямщик и говорит: «Вот так барыня, спасла себя и лошадей!» Когда приходилось мне рассказывать кому-нибудь об этом случае, то все говорили, что не поступи я так энергично, со мною могло бы произойти большое несчастие.

В Нерчинске существовало отделение Музыкального Общества под покровительством известного Бутина, любителя искусств и литературы. Он же предложил мне по приезде моем в Нерчинск помещение у себя. Признаюсь, что когда я взошла в квартиру, назначенную мне, то испытала ощущение, которое уже давно не приходилось испытывать. Мне отданы были две роскошно меблированные комнаты с балконом в сад, который мог сравниться только с самыми замечательными садами Европы. Весь в цветах, растения теплого климата, даже тропические, как, например, лавр, потом кедры, лиственницы; одним словом собрание европейских и азиатских растений. Здесь я оставалась две недели, и дала четыре концерта. В маленькой консерватории Бутина оркестр был настолько хорош, что мог мне аккомпанировать всю сцену из «Жизни за царя», также из «Рогнеды» и «Пророка». Нельзя передать всего восторга, который пришелся на мою долю в Нерчинске, потому что публика услыхала пение мое под аккомпанемент оркестра. Впечатление было такое, что мой портрет повесили на вечные времена в залах Музыкального Общества, а от оркестра мне был поднесен венок и фотография всего оркестра, собственно для меня сделанная. Такая же группа поднесена была мне в Екатеринбурге от оркестра. Обе эти группы хранятся у меня, как приятное воспоминание.

Г.Бутину желательно было оказать мне особое внимание, и он предложил мне поехать на его золотые прииски, что было также весьма интересно. Поездка эта запечатлелась глубоко в моей памяти. Езды было часов двенадцать, дорога, можно сказать, непроходимая. Громадный лес из разнообразных видов деревьев, местами повалившихся с торчащими корнями и переломанными ветвями, а рядом с ними свежие молоденькие лиственницы и сосны с нежной зеленью. Местность гористая с крутыми обрывами и узкими ложбинками, изрытыми ручьями. Этот лес не может не остаться в памяти того, кто раз его видел, и он должен восхитить всякого, несмотря на свою дикость.

Наконец, показался роскошный домик в этой страшной глуши. Подъезжаем, перед глазами открывается прекрасная площадь, покрытая всевозможными машинами. Входим в дом, где уже все было приготовлено к нашей встрече, – обстановка и удобства заставляли забывать, что мы находимся в тайге. На другой день пошли осматривать рудники, где добывается золото. При мне как раз был сделан опыт: громадная машина подняла массу земли, из которой внизу получилось небольшое количество чего-то, оказавшегося кусочками чистого золота. В числе этих кусочков попался на этот раз один, в виде брелока, который и был мне поднесен.

Я прогостила здесь четыре или пять дней. Время шло незаметно: придумывались всевозможные прогулки с обедами и завтраками, в окрестностях прииска.

Возвратившись с прииска в Нерчинск, я начала собираться на Амур. Тарантас, в котором я приехала, был куплен Бутиным. Но я доехала в этом тарантасе до Амура, а потом уже он возвращен был владельцу. Я не могла нарадоваться, что расстаюсь с тарантасом и сажусь на пароход; но радость эта продолжалась недолго. Тотчас же пошли рассказы об опасностях, потому что пароходы здесь очень стары и так непрочны, что дно их называется тюлевым от множества заплаток, которые приходится часто делать, потому что беспрестанно попадаются подводные камни, пробивающие дно парохода.

Общество пароходства так было внимательно ко мне, что поднесло бесплатные билеты на весь путь.

Пароход отвалил и глазам нашим представился великолепный вид: берега высоты необычайной; горы с зубчатыми вершинами, покрытые роскошной зеленью. Одним словом картина красоты и дикости невообразимой.

Скоро я познакомилась с обществом, находившимся на пароходе, и между прочим с ехавшим с нами губернатором города Благовещенска. Он спросил меня намерена ли я остановиться в Благовещенске. Я отвечала, что билеты мне выданы прямо до Николаевска и потому трудно будет это сделать. Он заметил, что проехать Благовещенск будет просто грех.

– Дайте мне согласие, – сказал он, – и я устрою все.

Он предложил мне свою залу, послал телеграмму, чтобы приготовили для концерта все, что было нужно. Пароход приходит в Благовещенск в четыре часа по полудни и стоит до часа ночи, так что я успела дать концерт. Одевшись на пароходе, я отправилась прямо петь. Очистилось мне 600 рублей. Концерт кончился в 11 часов, после чего губернатор угостил меня ужином, и я успела вернуться на пароход вовремя, чтобы продолжать свой путь.

Следующая станция была Хабаровка. Хотя местечко это в роде деревни, но там живет много служащих, которые просили меня дать концерт. Я остановилась у известного меховщика Плюснина, который поднес мне в концерте сорок соболей.

Из Хабаровки я направила свой путь в Николаевск. Там особенно обрадовались мне моряки, которые знали меня по Кронштадту. Заранее еще отведена была мне квартира в одном семействе. Тут я чувствовала себя так, как будто приехала в родное место. Я дала четыре концерта, сопровождавшиеся всевозможными овациями. Мне опять поднесли соболей и восторги были так сильны, что губернатор сказал мне:

– Рассказывайте, матушка Дарья Михайловна, как мы вас здесь чествуем!

Так как это был почти предел путешествию моему по Сибири, и туалет мой, от многочисленных концертов, значительно уже поблек, то опытные люди посоветовали мне сделать аукцион. Нечего говорить, какую цену давали за крупные вещи, лишь бы иметь что-нибудь от меня; для примера скажу, что цветок, за который было назначено 50 коп., доходил до десяти рублей.

Мне хотелось переехать в Японию прямо из Николаевска, но моряки досоветовали, чтобы я села на морской пароход из Владивостока, так как настоящих рейсов отсюда не было и меня могли завести в Камчатку. Поэтому я из Николаевска вернулась на Хабаровку, где меня упросили дать еще два концерта. Отсюда пароход по Уссури отходит несколько раз в неделю.

Мне рассказывали еще раньше, чему я не верила, будто бы в Уссури столько какой-то большой рыбы, что она вскакивает в каюту. Теперь, проезжая здесь, я была сама очевидицей этого: к пароходу привязана была маленькая лодочка и от движения пароходного колеса две громадные рыбы очутились в лодочке. Они были так велики, что их достало на обед для всех, бывших на пароходе. Рыба эта, розовая, похожа на нашу лососину, даже вкуснее; там же она ни во что не ценится. Местные жители почему-то не едят эту рыбу и потому на берегу ее нельзя найти. Ее здесь такое множество, что когда бывает ход этой рыбы, раз или два в году, то пароход едва может проходить, потому что колеса задевают за рыбу.

Река Уссури не широка, по берегам ее тянется лес, состоящий из красного, черного, орехового и тому подобных деревьев. Этим-то драгоценным деревом казаки топят печи. В Уссури впадает узенькая речка Сунгача. Подобной речки, вероятно, нет на всем земном шаре. Например: по прямому направлению до какого-нибудь места не более 70 – 80 верст, а по Сунгачи верст триста, до того она извилиста. Едешь верст тридцать и через час, полтора, оказывается, что подъезжаешь к тому же месту, только с другой стороны. Местность здесь совершенно непроходимая, дикая. По берегам цветет виктория; черепахи, величиною в 1/2, в 3/4 аршина, бросаются в воду заслыша пароход; или вдруг на берегу появляется стадо диких коз, которые, испугавшись парохода, бросаются прочь.

Картина удивительная! Речка Сунгача впадает в озеро Хонькау. Подъезжая к озеру мы были свидетелями странного явления: набегает туча и из нее падает что-то в роде небольших белых бабочек. Первый момент после падения они живы, а через секунду уже мертвые. И такое их множество, что на пароходе образовался из них, в несколько минут, слой в два-три вершка, имевший вид мокрого снега. Когда это странное явление стихло и стали мести палубу, то все это обратилось в белую слизистую массу. Затем наступила ясная погода. Мы занялись рыбной ловлей. Пароход был очень маленький и капитан посоветовал нам испытать, как легко может ловиться здесь рыба. Удочку устраивали так: брали простой гвоздь, конец которого загибали; крюк этот привязывали на веревочку и надевали кусочек хлеба. Рыба ловилась так, что едва успевали забрасывать удочки. Эти рыбки в роде наших стерлядок и из них сделали нам превосходную уху.

Наконец, мы вошли в озеро Хонькау. Небольшая буря так взволновала его, что надо было остановиться. Пароходы здесь с плоским дном, и бывали примеры, что от качки перевертывались. Вообще, озеро это, взволновавшись, дня два – три не утихает. Мы пристали к берегу и капитан объяснил нам, что здесь живут ссыльные китайцы. Это так заинтересовало всех нас, что мы спросили, нельзя ли посмотреть этих ссыльных. Они совершенно свободно сидели на берегу и вязали мережи (невода), почтительно нам поклонились и повели нас осматривать свое помещение; чистота его поразила нас. Вокруг стен устроен род диванов, где ссыльные спят один подле другого. Все это очень опрятно, и даже покрыто коврами. Китайцы проводили нас на пароход и, получив от нас несколько денег, очень благодарили.

Переночевав на якоре, мы переехали на другой день озеро совершенно благополучно. На берегу меня встретил исправник, которому было уже написано обо мне. Я остановилась у него и он тотчас же телеграфировал в Владивосток, чтобы за мной прислали в речку Суйфун маленький пароход, и поехал сам провожать меня во Владивосток.

До парохода пришлось ехать в тарантасе; проехать нужно было немного, верст сто; но от одной мысли о тарантасе я приходила в ужас. Ехали впрочем хорошо, но все же я была рада, когда мы добрались до речки Суйфун, где меня ждал маленький пароход.

Капитан объявил, что пароход отвалит после обеда. Пообедали мы превосходно и тронулись в путь, продолжавшийся до ночи.

Речка Суйфун не более пяти сажень шириною, в некоторых местах и того менее. Дорогой представилось нам необычайное зрелище: саженях в 15 сзади нас, речку переплывала изгибаясь змея такого размера, что голова ее была на одном берегу, а хвост почти на другом. Страшно было, конечно, видеть эту картину. Оказалось, что мы находимся в тех самых местах, где водятся удавы, и это был удав.

Подъезжая к морю мы почувствовали близость его в прохладном веянии ветерка.

На встречу мне, для морского переезда выслан был большой пароход во Владивосток. Он стоял в открытом море на небольшом расстоянии от берега. Перебираться на него было неудобно и страшно: нужно было подниматься по лестнице с нашего маленького парохода, к тому же ночью. Под влиянием разных волнующих впечатлений, мне казалось, что погода была тихая, но когда мы поехали по морю, то волны поднимались горами и меня охватило угнетающее чувство. Мы должны были обойти мыс, который выдается далеко в море и войти в бухту, где находится город Владивосток. Так как пароход очень запоздал и мы прибыли в глухую полночь, я должна была остановиться в доме близь гавани, нечто в роде гостиницы. На другой же день весь Владивосток узнал о моем приезде и некоторые моряки приехали ко мне. Я со своей стороны также поспешила сделать визиты главным лицам города. Одним семейством мне была предложена квартира с всевозможными удобствами, что конечно я приняла с благодарностью. Здесь я дала несколько концертов с большим успехом.

IX

Отплытие из Владивостока. – Корвет «Баян». – Буря на море. – Юкагама. – Впечатление, произведенное моим пением на японцев. – Приобретение японских и китайских вещей. – Обед, данный моряками. – Шанхай. – Хонькоу. – Китайский обед. – Колобки из собачьего мяса. – Встреча нового года на канонирской лодке «Соболь». – Русская кулебяка в Китае. – Радушные проводы хонькоуцев. – Русские блины в Японии. – Страшная опасность, грозившая мне. – Персезд в Сан-Франдиско.

Наступила пора двинуться в Японию, но являлся вопрос, на чем переехать море, так как платных рейсов отсюда не было. Мне посоветовали обратиться к морскому начальству с просьбой перевезти меня на каком-нибудь корвете. Сделать это было мне тем удобнее, что я нашла во Владивостоке адмирала Пузино, с которым была знакома еще в Петербурге. Он плыл в Японию с целой эскадрой. Благодаря посредничеству адмирала, скоро получена была из Петербурга телеграмма, разрешающая, с согласия его высочества великого князя Константина Николаевича, перевезти меня в Японию. Адмирал распорядился, чтобы я ехала на корвете «Баян», где в распоряжение мое отдана была его роскошная каюта, а сам он поместился на корвете «Аскольд».

Оригинально, что русской певице пришлось плыть к берегам Японии на корвете, носившем название народного певца древних славян.

С полудня начались всевозможные проводы. Весь почти город сошелся на берег, чтобы сказать «прости» отходившему «Баяну». Обстановка и военные приемы проводов были торжественны; мне казалось, что мы отправляемся на войну.

Наконец, мы в открытом море. Я часто сидела на корме, большею частью беседуя с священником корвета, любуясь и восхищаясь величием зрелища Тихого океана.

Переход от Владивостока до Юкагамы в Японии продолжается девять дней. Плавание наше началось при тихой погоде. Не помню, сколько прошло дней, когда мы проезжали мимо города Хоходате. Вечером в этот день, после молитвы, я вышла на палубу. Дежурный офицер с верхнего мостика пригласил меня поглядеть на прелесть природы, говоря: «Там внизу не видно того, что видно здесь, взойдите и посмотрите на эту прелесть!» Я взбираюсь. Действительно передо мной картина, величие которой мне, конечно, не придется больше никогда видеть. Корвет покачивается тихо, грациозно, луна сияет; небо спокойное, ясное, лишь легкие облачка пробегают в вышине, воздух чистый, легкий; дышится свободно; поверхность воды спокойна, а саженях в 50 налево от корвета мирно плывут четыре кита, пуская высоко фонтаны. Спокойствие кругом было полное; вдруг, нежданно, негаданно, является откуда-то громадная волна, нахлынула на корвет и покрыла с головы до ног всех стоящих, в том числе и меня. Офицеры подхватили меня и помогли сойти вниз. Тихая погода вдруг сменилась жесточайшей бурей. Мне говорили моряки, что Тихому океану свойственны такие неожиданные переходы и что однажды внезапно нахлынувшая волна сбила с ног и снесла в океан офицера, стоявшего на верхнем мостике.

Спустившись в каюту, я хотела снять мою мокрую одежду, но буря усиливалась и от качки невозможно было держаться на ногах. Переход тихой погоды в страшную бурю произошел в какие-нибудь десять минут! Слышу кричат: «аврал». Слово это означает, что требуется к делу все, что находится на корвете: люки заколачиваются, пушки привязываются. Нельзя вообразить себе эту суматоху, не видав ее. Что это был за ужас! Качка была так сильна, что корвет два раза ложился совершенно на бок. Буря, а с ней и страх мой, продолжались до утра.

Когда мы приблизились к рукаву, ведущему в бухту Юкагамы, то, вследствие бури у берегов скопился такой туман, что все пришли в смущение, опасаясь, чтобы не случилось какого-нибудь несчастия, потому что здесь находится масса подводных камней. Капитан был в недоумении, что делать. Однако же, мы подвигались вперед, в ожидании лоцмана, который обыкновенно встречает подходящие суда, чтобы провести их. Наконец, мы увидели, что он приближается. По принятому обычаю, лоцману был дан с корвета сигнал. Раздался пушечный выстрел. Настоящий лоцман должен был это понять, но, по всей вероятности, подъезжавший к нам лоцман был простым проводником, не знавшим этого обычая и, испугавшись выстрела, повернул назад и исчез. Мы остались по прежнему в затруднении. В это время проходил в виду нас американский пароход. «Баян» спросил у него знаками указаний, как пройти к Юкагаму. Тот также знаками ответил: «следуйте за мной». Но «Баяну» нельзя было этого сделать, потому что надо было развести пары, а, по правилам морского плавания, корвет может разводить пары только тогда, когда взойдет в рукав или в реку. Американский пароход скрылся скоро у нас из виду. На счастье наше, на корвете находился старший офицер, который раньше уже проходил в этом месте. Он вызвался провести нас. Под руководством его решено было искать надлежащий путь.

Утомленная до крайности бурной ночью, я боролась между страхом и желанием отдохнуть, пока, наконец, сон не пересилил боязнь; я ушла в каюту и скоро заснула. Когда я проснулась, то пары уже действовали. Мы вошли в рукав. До бухты, по рукаву, надо было пройти часов пять или шесть. Я оделась и вышла на палубу. Собеседником моим, по обыкновению, был священник. Мы, разумеется, говорили о только что испытанных впечатлениях во время бури. Как потом оказалось, причиною ее было землетрясение на берегах Японии. Между прочим в Юкагаме оно произвело большое опустошение: здания рушились, земля трескалась, и, как мне рассказывали очевидцы, стены деревянных домов раздвигались и сдвигались. Чтобы объяснить такое странное явление, нужно заметить, что углы деревянных домов в Японии, именно в виду частых землетрясений, в предупреждение разрушений, устраиваются так, чтобы бревна могли сдвигаться.

Наконец, в виду нашем показался Юкагама, прелестный городок, весь в зелени, среди которой выдавались роскошные пальмы. Навстречу нам выехало множество лодок с кучею детей и разведенными огнями; корвет был окружен ими. В лодках движение, варят, пьют, едят и предлагают разные продукты. С пристани начинается пальба и к корвету подъезжают члены русского посольства.

Приближаясь к берегам Японии, я призадумалась над тем, что в этой стране не могу встретить ни одного знакомого человека, и что же? Среди членов посольства, подъезжающих к нам, вижу вдруг все знакомые лица: Александр Александрович Пеликан, с которым я была знакома в Петербурге; секретарь посольства, барон Розен, которого знала также по Петербургу, как прекрасного музыканта и, наконец, посланник Струве, с которым я также встречалась. С супругой Струве, Марией Николаевной, я тотчас же познакомилась и приглашена была на другой день к ним обедать.

После отъезда посольства, мы вышли на берег и я поместилась в роскошной французской гостинице «Бона».

Контраст между Владивостоком и Юкагамой поразителен. В первом везде по улицам оставшиеся пни от срубленных деревьев, ездить приходится по кочкам, всюду нечистота, плохие здания – здесь, в Юкагаме, улицы ровные, дома прекрасные, множество зелени, садов; все чисто и красиво.

Первые дни по приезде мне необходимо было отдохнуть и разобрать вещи, после чего я поехала к нашему посланнику, где, к радости моей, встретила всех офицеров с «Баяна», а также адмирала Пузино и офицеров с «Аскольда», которых я видела во Владивостоке. Адмирал успел уже прибыть со своей эскадрой вслед за нами.

После визитов, начались хлопоты по устройству концертов. Японцы оказались очень любезными и впервые дали здание своей ратуши для артистического вечера. Зала ратуши роскошна. Число газовых рожков доходит до 800. Здесь обыкновенно живет Микадо, когда приезжает из Иеддо.

Я познакомилась со многими иностранцами, – французами, англичанами, немцами и, конечно, со всеми русскими, которые были в то время в Юкагаме.

При устройстве концерта, я встретила полное сочувствие от всех. Один англичанин предложил мне аккомпанировать и свой инструмент для концерта. Участвовал еще один француз со скрипкой и некоторые любители пения. Таким образом составился интересный концерт.

В концерте более половины залы было занято японцами, остальные места заняты были европейцами. Русский посланник приехал с дочерью японского министра двора; ей необыкновенно понравился концерт. Она много говорила со мной через переводчика, расспрашивала о путешествии и удивлялась моей решимости на такой дальний и опасный путь.

О концерте рассказывать не буду, а приведу только отзыв главной тамошней японской газеты: «Подходим к башне ратуши; было половина осьмого. (Начало назначено было в 8 часов). По вьющейся лестнице мы взошли в залу. Перед нашими глазами стояли стулья числом до тысячи и стулья эти поставлены были рядами один около другого. Впереди залы поставлен был амвон, покрытый красным сукном и ящик о трех ножках. Публика идет, идет, наконец, наполнилась вся ратуша. Появляется дама в черном платье, покрытом прозрачной черной тканью. (Вероятно, вид мой соответствовал японскому вкусу, потому что здесь автор статьи рассыпался с необычайной похвалой относительно моей наружности). С ней вышел мужчина в черном фраке, который, открыв ящик о трех ножках, заиграл на нем, и мы услыхали тогда впервые звуки, поразившие нас. Наконец, певица эта начинает петь. Она пела, то так тонко как волос, то вдруг как мужчина. (Надо заметить, что когда японцы восхищаются, то непременно сравнивают с чем-нибудь). Она пела так, как могла только петь богиня пения, которая своим голосом укрощала не только людей, но и зверей. И эта певица пела так, что рыбки на дне моря встрепенулись. Ей так хлопали в ладоши, такой был шум в зале, точно тысячи журавлей слетались и колотили своими носами в пол». Такова была рецензия главной японской газеты, выходящей в Иеддо.

Вообще, пение мое произвело такое впечатление на японцев и так расположило их ко мне, что они не переставали расспрашивать меня через переводчиков, которых постоянно было три или четыре, из японцев же, говорящих по-русски. У них даже возбудился вопрос об устройстве академии искусств, в программу которой входили музыка, пение, архитектура и рисование. Их так это занимало, что они желали тотчас же перейти к исполнению, но не было необходимых для этого сумм, которыми они могли бы тогда располагать и пришлось отложить возможность осуществить это дело.

Я пробыла в Японии несколько месяцев и положительно обворожена была ею, ее оригинальностью, ее обычаями, характером японцев вообще, их простодушием, доверчивостью, бесхитростью, опрятностью, и только сожалею, что эта симпатичная страна далеко от нас. Утром, выходя из комнаты, я всегда находила в коридоре множество японцев с разными вещами, из которых я покупала то, что казалось мне интересным. Таким образом, приобретая здесь старинные японские вещи, а потом в Китае – китайские, я устроила себе, по возвращении в Петербург, японско-китайскую комнату, которая существует у меня и теперь и восхищает тех, кто посещает меня. Правда, собирая эту коллекцию, я имела в виду, что она, по возвращении моем в Россию, послужит в глазах тех, кто всегда интриговал меня, самым веским доказательством моих успехов в продолжение моего кругосветного путешествия. Если б я, вернувшись, имела только большие деньги, то кто же мог знать, что я их приобрела, тогда как эта комната наделала такого шума в Петербурге, что о ней неоднократно писали. Из времен пребывания моего в Японии, мне между прочим памятен обед, данный русскими морскими офицерами. Самый обед, т.е. японские кушанья, не по русскому вкусу. В них преобладают каракатицы, разные водоросли, мясо же в состав японского обеда совсем не входит. Мне интересно было любопытство, с которым прислуживавшие за обедом японки осматривали нас и изучали туалет европейских дам; это заняло их так, что после обеда они попросили нас в отдельную комнату, где без церемонии разбирали нашу одежду, осязая ее.

В Японии мне случилось быть свидетельницей разрушительного действия бури Тихого океана не только в море, но и на берегах. Крыши сносились, дома разрушались, стеклянная крыша, сделанная над двором гостиницы «Бона», где я жила, снесена была и разбита, три судна на рейде перевернуты вверх дном; при этом погибло много народа. В Японии же я испытала два небольших землетрясения. Раз утром за чаем почувствовала я вдруг, что испытывается во время качки на море, качнуло раза три и тем кончилось; то же самое произошло и в другой раз.

В Японии я побывала два раза – до отъезда в Китай и на пути в Америку. В первый раз прожила три месяца и отправилась в Китай на пароходе, который должен был остановиться в Нагасаки. Здесь русский консул, г. Орловский, предложил мне помещение у себя, и я провела три недели в его гостеприимном доме. Отсюда я продолжала путь в Шанхай. При переезде морем была такая буря, что с борта парохода сорвало бот и снесло верхнюю капитанскую будку. Люди не только не могли держаться на ногах, но не в состоянии были удержаться в койках; оставалось лежать всем на полу кают. При мне был маленький кролик, мой любимец, который от самого Петербурга совершил со мной кругосветное путешествие. Я чуть не лишилась этого милого животного – во время бури его бросало из стороны в сторону, как мячик.

В Шанхае я также провела время очень приятно. У меня было письмо к американскому консулу. Остановилась я во французской гостинице. Общество было очень внимательно ко мне, устраивались музыкальные вечера, и, наконец, концерт, на котором присутствовала вся европейская публика Шанхая, т.е. англичане, французы, немцы, американцы и, конечно, русские. Впрочем, последних в Шанхае очень мало. Из китайцев был только один мандарин.