Текст книги "Первенцы"

Автор книги: Дарья Чернышова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 2. Королева кубков

Шел год тысяча сто тридцатый от Великой Засухи, но казалось, что Великая Засуха наступила снова. Кирта все больше отдалялась во времени и пространстве. День был не такой жаркий, как вчера, но Итка все равно дышала с трудом. Горячий воздух саднил нос и горло, а воды у них почти не было – все, что набрали в последнем пригодном водоеме, слишком быстро выпили. Красавице тоже было нелегко: она шла медленно, как будто лениво, и время от времени недовольно фыркала. Когда они наконец добрались до леса, стало полегче: деревья укрыли от солнца, дышалось свободнее. Правда, от непонятных шорохов в чаще все еще бросало в дрожь. Пережитый день и бессонная ночь давали о себе знать.

– А если они имели в виду не Марко? – вдруг спросил Гашек совершенно отвлеченно, будто говорил с деревьями. – Что будем делать, если он мертв?

Итка мимоходом сорвала сочную зеленую шишку с ветвистой ели, принюхалась, разломила ее пополам и медленно разжевала верхушку.

– Не знаю. Курган можем обосрать.

Разговор утих как-то сам собой.

Кобыла ступала почти бесшумно по мягкой, теплой земле. Ее размеренный шаг убаюкивал – приходилось с трудом разлеплять веки. Услышав свист, Итка решила, что ей почудилось, но Гашек намертво вцепился в поводья, и стало ясно: он тоже слышал. Звук повторился – это свистел человек. Они не успели подстегнуть Красавицу.

– Эй! – окликнул их кто-то из-за деревьев. Он был верхом, из-за плеча торчал полный колчан стрел. – Вы здесь откуда?

Показавшийся мужчина был охотником – его облик говорил об этом достаточно явно. Молодая, не старше Красавицы, вороная кобыла под его седлом проявила полное безразличие к чужакам. Итка чувствовала, как сильно у Гашека бьется сердце, когда он говорил:

– Из-за реки. Путешествуем.

Охотник, прищурив глаз, осмотрел их: вдвоем на усталой лошади, пыльные, грязные, без припасов и дорожной одежды. «Мы сбежали только вчера, – убеждала себя Итка, – он не может ничего знать. Не так скоро. Слухам нужно время, а он ездит по лесам». Мужчина, задев висящий на шее странный оберег из птичьих и звериных лапок, достал из-за пазухи ломоть солонины и, жуя, спросил:

– Звать-то тебя как?

Гашек представился без опаски – по крайней мере нескольких митлицких батраков звали Гашеками. Охотник кивнул.

– А ты, красавица?

– Лянка, – почему-то сказала она и поняла, что это было глупо: люди, напавшие на Кирту, наверняка знали это имя. Но мужчина не придал этому никакого значения и задал другой ожидаемый вопрос:

– Куда едете?

– В Бронт, – честно ответил Гашек. «Тоже дурак», – подумала Итка.

– Якуб, – представился охотник. – Я не местный, с севера, промышляю здесь понемногу. По пути с вами. Это жена твоя?

– Сестра, – тут же нашлась Итка, пока ее спутник не сморозил еще какую-нибудь глупость.

– Ох и пройдоха была ваша мамка, – загоготал Якуб и откусил солонины.

– Мы от разных матерей, – смутился Гашек. Охотник безразлично пожал плечами, продолжая жевать. При этом его оберег перевернулся, и оказалось, что кроме куриной и заячьей лап на шнурке висит чей-то клык. Якуб заметил, как Итка его разглядывает, но ничего не сказал. Вместо этого он протянул ей кусочек мяса:

– На, ешь, а то очень уж ты тощая. В седле-то сидеть не больно?

– Спасибо. – Солонина пахла домом, и солоно стало в горле. – Нет, не больно.

Охотник с севера ухмыльнулся своей мысли, и некоторое время они ехали молча. Потом он спросил у Гашека, что у того с руками, и Итка, воспользовавшись мгновением замешательства, на ходу сочинила длинную историю о пожаре на конюшнях в Заречье. Якуб не стал уточнять, в каком году это произошло: казалось, на самом деле его не заботило происхождение ожогов – всего лишь хотелось развеять скуку. Когда Итка перешла к описанию героической борьбы с огнем, он и вовсе прервал ее на полуслове.

– Зайца стрелять умеешь? – спросил он, осторожно спрыгивая на землю. Гашек замялся и начал было что-то бормотать, но охотник махнул на него рукой. – Да не ты, сестрица твоя.

Она слезла с лошади, и Якуб поманил ее пальцем.

– Гляди вон туда, – указал он куда-то за кусты, и Итка заметила в чаще небольшого зверька. Расстояние было внушительное, но охотник действовал уверенно. – А ты, – велел он Гашеку, – тоже смотри. Может, научишься чему полезному.

Он снял с плеча лук, вынул стрелу из колчана и вручил Итке, приобняв ее со спины и направляя движения. Лук был не слишком тугой: она натянула его почти без помощи. В последний момент ее пальцы дрогнули, и тетива больно ударила по левой руке. Итка вскрикнула и задрала рукав: крови не было. Якуб, быстро сходив за убитым зайцем – выстрел вышел удачный, – взглянул на нее и отмахнулся:

– Синяк будет, но пройдет, только в следующий раз держи ровнее. Молодец, Лянка. А теперь дай-ка лук, пока я вижу свежие следы.

Якуб пригнулся и скрылся в густой листве, а вернулся уже с добычей. Этого зверька пришлось добить ножом – стрела попала неточно. Охотник привязал обе тушки к седлу и велел поторапливаться: уже вечерело, а до места, подходящего для привала, еще нужно было добраться. Никто не возражал.

Костер развели на полянке – было видно, что ее используют для этих целей достаточно часто. Якуб разделал двух зайцев и щедро поделился с Иткой и Гашеком: глаза у обоих были голодные. Лес шумел по-летнему: шептались деревья, стрекотали насекомые в траве, где-то высоко кричала птица, но к закату стало почти совсем тихо; хотелось спать. Гашек уже клевал носом, прислонившись к сосновому стволу. Охотник растолкал его, снял с себя плащ и велел постелить на землю, чтобы не маяться. Гашек мгновенно уснул в том же положении, в котором лег. С дядькой тоже такое бывало время от времени. Итка в очередной раз задумалась о том, что произошло в Кирте, и дрему как рукой сняло.

Отчетливее всего ей в память врезался голос человека, который допрашивал Войцеха. Она готова была поклясться, что он был из Хаггеды, но это почти ничего не объясняло. Война закончилась уже давно, в год пожара в Ольхе – тогда собравшийся сейм берстонских господ согласился на все условия противника, потому что опасался полномасштабного вторжения. Несколько лет подряд был плохой урожай, кое-где люди голодали, а уставшие от долгого похода воины все чаще самовольно уходили домой. Хаггеда победила в этой войне, и многие ее жители свободно приезжали в Берстонь торговать, пользуясь низкими пошлинами. Некоторые из них преследовали те же цели – обогатиться в короткий срок, но использовали другие методы. И все-таки на Кирту напали не просто грабители: они явно знали, что искать, и неизвестно было, увенчались ли их поиски успехом.

– Чего сидишь? – спросил Якуб, вороша тлеющие угли. – Поспать надо.

Итка зевнула и потянулась, вдруг почувствовав, насколько сильно устала. Охотник зевнул вместе с ней, бросил палку в костер и отвязал притороченный к седлу сверток.

– Это от дождя, – сказал он, разворачивая плащ, – жесткий, но ничего, потерпишь.

– Спасибо, – кивнула Итка. – А можно спросить?

– Валяй.

– Что у вас на шее?

– Это? – показал на оберег Якуб. – Защита от колдунов. Чтоб не встретить их проклятого зверя. Хотя это, – постучал он по ножнам на поясе, в которых лежал длинный охотничий нож, – помогает не хуже. И будь ты проще – не с владыкой разговариваешь, а то «вы» да «вы». Вот если б не я один был, а много, тогда…

– Я поняла, – перебила она. – А часто ты колдунов встречал?

Охотник высморкался и утерся рукавом.

– Колдуна – ни разу, – с долей сожаления в голосе ответил он. – А колдовских зверей видел. Такого сразу узнаешь, повадки у него другие. Лучше на них не охотиться, целее будешь. Хотя торгаш сказал, что оберег из проклятых сделан. В Хаггеде, может, и отлавливают, кто их знает. Пока вроде не подводил.

Итка снова зевнула, улеглась на расстеленный плащ и тут же провалилась в сон. Она видела седого, старого отца, потом – почему-то – кормилицу Гавру, а вслед за ними появился дядька Войцех. Однорукий, синий, страшный, он приближался к ней и хотел что-то сказать, но не успел, потому что Итка почувствовала, как чья-то большая рука ложится ей на грудь. Она проснулась, но боялась пошевелиться, чтобы не подать виду. Ладонь опустилась на ее живот, погладила бедро, скользнула вперед. Оберег неприятно царапал шею. «У него нож на поясе, – лихорадочно соображала Итка, – отобрать не успею, а закричу – он может зарезать Гашека». Якуб становился более настойчивым, притворяться было все труднее. Вдруг тело само пришло ей на помощь, и она рискнула: на мгновение задержала дыхание и неожиданно громко пустила ветры. Не верилось, но это сработало – Якуб заворчал, завозился и отстал. Она осмелилась поднять веки. Гашек и не думал просыпаться. А Итка до самого рассвета не сомкнула глаз.

Утром, когда Якуб отошел в кусты, она схватила Гашека за руку и тихо, но твердо сказала:

– На следующем привале мы уйдем.

– Почему? – искренне удивился Гашек. Итка рассказала о том, что было ночью, но он в ответ только молчал, будто не поверил. Тогда она показала – прямо на себе. Он покраснел до самых ушей.

– И лошадь его заберем, – добавила она. Гашек не стал спорить. Якуб крикнул, чтобы они садились в седло. Но прежде чем Итка забралась на Красавицу, он позвал ее, предложив поехать с ним – «чтобы кобыла чуть отдохнула». Гашек, будто не услышав этого, молча подал ей руку. Охотник пожал плечами и тронул бока своей воронóй.

Они ехали весь день через огромный густой лес. Якуб и не стремился покидать чащу: дичи кругом было предостаточно. Казалось, оберег действительно помогает ему и приносит удачу. Итка задумалась о том, чтобы украсть и его, но поняла, что не станет рисковать. А вот охотничьи перчатки из толстой кожи – для Гашека – совершенно точно пригодились бы. Когда остановились на привал, действовать пришлось быстро.

В этот раз беглецы легли рядом, но даже не думали закрывать глаза: так прошло несколько часов. Потом решили – пора. Якуб спал, тихонько похрапывая, в то время как Гашек посильнее затягивал подпруги на его лошади и проверял сумки. Кобыла все так же не проявляла интереса к окружающей обстановке, и ее, казалось, вовсе не заботили внезапные ночные сборы. Это было к лучшему: любой лишний шорох в эти минуты казался грохотом. Гашек разобрался со сбруей и кивнул, будто спрашивая, готова ли Итка ехать.

– Нет, – одними губами произнесла она, – давай ты на Красавице.

Он выполнил ее просьбу, не уточнив причину: было не до того, да и она не смогла бы ответить – просто чутье подсказывало ей, что нужно оседлать вороную кобылу. Лошадь никак не отреагировала на чужого седока: спокойно и послушно пошла следом за Красавицей, почти не управляемая Иткой. Притороченный к седлу лук и колчан стрел были еще одним ценным приобретением – не считая припасов, дорожного плаща и тех самых охотничьих перчаток. Теперь оставалось отойти на безопасное расстояние, пока Якуб не проснулся. А еще – ни в коем случае не задерживаться в Бронте надолго.

Почти добравшись до границ леса, они остановились: Красавице нужно было поправить седло. Пока Гашек, бормоча под нос, занимался ремнями, Итка решила оглядеться в поисках грибов или ягод, но заметила кое-что получше и сразу достала лук: вдалеке под старым мшистым деревом сидел заяц. Она примерно оценила расстояние: меньше, чем в тот раз, когда Якуб ей помогал, значит, должна справиться. Попросив Гашека быть тише, она подобралась еще немного ближе к цели, взяла стрелу и натянула тетиву. Это оказалось сложнее, чем она думала, но все получилось: острый железный наконечник был направлен прямо на зверька. За спиной Итки лошадь ударила копытом в землю. Заяц вдруг повернул маленькую голову, взглянул в ее сторону, явно почувствовал опасность – и не сдвинулся с места. У нее появились сомнения, но ждать больше было нельзя: пальцы соскальзывали с тетивы, пришлось ее отпустить.

Стрела угодила в дерево. Сидевший под ним зверек только слегка повел длинным ухом, когда Итка шепотом выругалась. А вот стоявший позади нее Гашек выругался громко. Она обернулась и похолодела: из лесной чащи вышел медведь.

Итка не поверила своим глазам, когда зверь вдруг поднялся на задние лапы и замахнулся будто для удара – а потом сбросил шкуру. Она могла поклясться, что видела и слышала медведя, но это был человек: огромный, заросший волосами, как шерстью, и очень точно подражающий звериному рычанию. Он бросился на Итку; она чудом успела извернуться и избежать хватки его сильных рук. Она оглянулась, но не увидела ни Гашека, ни лошадей, а потом снова пришлось уворачиваться: дикарь попытался ударить ее наотмашь.

Итка упала в куст, больно уколовшись о ветку, и поняла, что сейчас ее просто раздавят. Гигант уже протянул к ней лапищу, но почему-то замешкался. Вдруг он с силой сжал собственное горло и так закричал, что по всей округе вспорхнули птицы. Его тень перестала накрывать Итку, и впереди, у корней мшистого дерева, она увидела, как маленькая лисица разрывает глотку зайца.

Дикарь до крови царапал шею грязными ногтями, рыча от боли и ярости. Он упал на одно колено, пытаясь перевести дух, но что-то не давало ему покоя и злило еще сильнее. Итка отползла глубже в заросли, воспользовавшись мгновением передышки, и в просвете между листьев заметила, что слева от нее на земле рассыпаны стрелы, а рядом лежит охотничий лук Якуба. Она даже не помнила, в какой момент выпустила из рук оружие и потеряла колчан. Подобравшись ближе, она ледяными от ужаса пальцами схватила стрелу и положила на тетиву, стараясь унять дрожь. Сидящий к ней спиной гигант перестал раздирать горло и поднялся на ноги, выпрямившись во весь свой огромный рост и осматриваясь по сторонам: он ее искал. Итка безотчетно попыталась спрятаться еще дальше в кустах; под ногой вдруг громко хрустнула сухая ветка. Она приготовилась стрелять, нисколько не веря, что это ее спасет.

Но дикарь не обратил на это внимания – он отвлекся на что-то перед собой. Итке не было видно, на что. Зато она услышала, как Гашек крикнул:

– Иди сюда! Я здесь, говнюк! Ко мне!

Итка чуть привстала, чтобы понять, что происходит, и почувствовала, как по коже пробежали мурашки. Гашек – безумец – бросался в дикаря шишками. Дикарь был в бешенстве и шел прямо на него. Между ними оставался какой-то десяток шагов. Итка натянула тетиву и выстрелила, не подумав о том, что будет, если она попадет – или промахнется.

Стрела насквозь пробила гиганту шею.

Казалось, земля дрогнула, когда он упал – или это ее трясло. «Я застрелила его со спины, – думала Итка, медленно подходя к телу, которое с трудом переворачивал Гашек, – и я выжила». Убитый в самом деле чем-то напоминал медведя: темный, грузный, с желтыми острыми зубами. Но кроме медведя он напоминал кого-то еще.

– Проклятье, – пробормотал Гашек, положив ладонь на морщинистый лоб дикаря, – как ты здесь столько лет один…

Итка вспомнила. Во время пожара в Ольхе она не пыталась звать на помощь, потому что он бы все равно не услышал. В его отросшей темной бороде появились седые волосы, но лицо было все такое же доброе. Особенно теперь, когда его черты разгладились и застыли. У Итки подкосились ноги.

– Похоронить надо, – сказал Гашек. – Сташ заслужил.

Лес шепнул что-то в ответ, поддаваясь короткому порыву ветра, и затих, как перед грозой. Рыть землю было нечем. Они сделали для Сташа другой курган: из ветвей и листьев, обложили деревом потяжелее, тело накрыли медвежьей шкурой. Итка подумала о дядьке, который не знал даже такого хрупкого покоя.

– Прости меня, – сказала она вместо длинной речи, которую было принято произносить над свежей могилой. – Прости, Сташ. Я этого не хотела.

Гашек надел перчатки и тронул ее за плечо: пора ехать. Они все еще в бегах, а теперь, ко всему прочему, обокрали человека. Отвязав умело спрятанных лошадей, они направились прочь из этого леса, надеясь, что до самого Бронта больше никого не встретят. Не к добру были все эти случайные встречи.

Глава 3. Тройка жезлов

Берстонская земля ожидала дождя. Казалось, в воздухе, уже не лесном, но еще не пригородном, пахнет надвигающимся ливнем. Ветер услужливо сгонял в направлении Бронта тяжелые тучи, скрывая по-летнему жаркое солнце. Гашек уже вошедшим в привычку движением подтянул плохо сидевшие перчатки. Видимо, по сравнению с Якубом у него была узкая кисть. «Господская», – наверняка пошутила бы Итка, будь она в настроении шутить. Гашек в очередной раз покосился на спрятанный под неплотно свернутый плащ охотничий лук.

Итка отпустила поводья, чтобы переплести волосы: в дороге она убирала их в пучок из кос, простую прическу, которой ее давным-давно научила Лянка. Думать об убитой прачке было неприятно, и Гашек тем сильнее удивился, когда Итка назвалась ее именем. Все случившееся в последние дни было слишком уж «удивительным». Они оба понимали, что именно произошло в лесу после их ухода от Якуба, но заговорить об этом вслух не решались. Гашек попытался начать:

– Когда Сташ появился, я подумал… Мне сперва показалось, что это был медведь.

Итка задумчиво кивнула, но ничего не ответила. Гашек замялся, не зная, как продолжить; она вдруг бросила свои косы, натянула поводья, чтобы лошадь обошла стороной дохлого пса, и сказала:

– Может, и не показалось. Я не знаю, на что способны… такие люди.

Слово «колдуны» произнесено не было, но разговор уже стал понятнее. Еще далекие стены Бронта вырастали на глазах: оттуда навстречу не спеша шла груженая телега. Ближе к городу становилось люднее – а, значит, опаснее. Повозка была на достаточном расстоянии, но Гашек все равно понизил голос:

– Тот заяц, которого ты хотела подстрелить…

– Был его ушами, – не дала закончить Итка. – Я поняла, когда он потерял меня в зарослях и не услышал, как я сломала ветку. Лисица спасла мне жизнь. И ты тоже. Но больше такого не делай.

Гашек не сразу осознал, что она имеет в виду шишки, которыми он от отчаяния начал бросаться в Сташа: в тот момент казалось, что другого выхода нет. Встречная телега скрылась за пригорком.

– Это ты нас спасла, – сказал он, отведя взгляд. – И Якубово добро.

Впереди показалась широкополая шляпа возницы, а затем и он сам вместе со своим грузом. Запряженный в повозку мул бодро шагал, не понукаемый хозяином – может быть, они направлялись домой. От этой мысли стало тесно в груди. Возница приветливо улыбнулся Итке; она, получившая в свое время строгое воспитание Берты Ольшанской, вежливо кивнула в ответ, но улыбка вышла вымученная. Когда телега проехала и мерный скрип колес утих, Гашек решил сменить тему:

– Твоей кобыле нужно имя.

Видимо, попытка была не слишком удачная. Итка, наскоро доплетая волосы, фыркнула:

– Не нужно.

– Мы же должны как-то ее называть.

– «Воронóй» достаточно, и не зли меня.

– Ее ведь как-то звали до этого, – настаивал Гашек. – Якуб не упоминал ее имени, но оно было. Теперь у нее другой хозяин, можно дать новое. Так иногда делают. В Заречье…

Итка так посмотрела на него, что рассказывать, как было в Заречье, расхотелось. Начал накрапывать дождь: стоило поторопиться попасть за ворота, где их могла защитить какая-нибудь крыша, потому что плащ у них был один на двоих, а вымокнуть совсем не хотелось.

– Будет Вечерницей, – наконец сказал Гашек после недолгого молчания. Итка равнодушно пожала плечами. «Она не хочет привязываться к этой лошади, – подумал он, – после того, что стало с Вороном». Они подъехали к городским воротам, и внутри невысоких стен Бронта их захлестнул водоворот шума.

Здесь открыто торговали всем, что было разрешено – а все запрещенное можно было раздобыть, зная нужное место и время. Школяры обеих бронтских академий, торговой и художественной, сновали по нешироким улицам, выделяясь в толпе одинаковыми модными стрижками и – иногда – форменной одеждой. Те, что были победнее, смотрели на прилавки с вожделением, побогаче – с некоторой долей разочарования. Вторых больше интересовала ночная торговля в тихих переулках: незаконно ввезенные в страну ингредиенты для красок или других веществ, обладающих не менее яркими свойствами, готовые порошки с различными воздействиями на неокрепшие умы, алкоголь и драгоценности сомнительного происхождения. И, конечно, женщины.

За проституцию никого не преследовали, но особенность профессии обязывала делить территорию вечернего Бронта с контрабандистами и алхимиками. Впрочем, казалось, всех такое соседство вполне устраивало. Гашек об этом знал, потому что несколько раз бывал здесь со Свидой по поручениям господина и, как ни неловко ему было об этом вспоминать, пользовался услугами местных дам. Старый управляющий не возражал – делал вид, что ни о чем не подозревает, а у Свиды это означало едва ли не высшую степень одобрения. Теперь, когда его не стало, Гашек понял, кем был для него киртовский управляющий. Трудно заменить мальчишке отца – у Свиды это получалось. При мысли о господине Гельмуте в голове возникло опухшее лицо Войцеха Ольшанского. Гашек прогнал своих призраков – ради Итки.

Солнце уже клонилось к закату, но дневная, законная торговля была в разгаре. На улицах стало тесно: в академиях кончились занятия, с работ пришли городские труженики. На подъезде к рыночной площади Итка и Гашек спешились. Вечерница явно не привыкла к такой шумной толпе: она металась из стороны в сторону и тянула поводья так сильно, что девушка, даже довольно крепкая, как Итка, справлялась с ней с трудом.

– Держи свою кобылу подальше от моей лавки, дура! – заорал рыжебородый торгаш, угрожающе размахивая на удивление маленькими для своего роста руками. Гашек хотел было сделать ему неприличный жест, но испугался строгого старческого окрика:

– Молодой человек! – Это сказал мужчина в длинном шерстяном одеянии, впитавшем смесь каких-то неведомых запахов, среди которых точно угадывался только один – запах немытого тела. Оказалось, что он обращался не к Гашеку, а к торговцу, привлекая его внимание. – Я хочу купить у вас мешочек серы, но вы кричите и не даете мне об этом сказать.

– Иди из ушей наковыряй, старик! – не унимался рыжебородый, своим рычанием еще больше беспокоивший Вечерницу. Гашек наконец догадался взять поводья из рук Итки, вручив ей взамен ко всему безразличную Красавицу.

– Каков нахал! – возмутился покупатель, погрозив лавочнику пальцем. – Ты не один тут торгуешь снадобьями!

– Эта дура чуть не разнесла мне весь товар!

– Не меняйте тему, молодой человек!

– Хватит! – заорала Итка во всю неожиданную мощь своего голоса. На мгновение показалось, что затихла вся рыночная площадь. Вечерница вдруг раздула ноздри и унялась: Гашек даже не сразу решился разжать кулак и ослабить поводья, настолько внезапно это случилось. – Я прошу прощения, – слегка поклонившись, обратилась Итка к торговцу. – Мы не хотели нанести ущерб вашей лавке. Позвольте этому человеку сделать покупку, – указала она на старика, – и пусть ваше дело процветает.

На площади все вроде бы вернулись к своим делам, но иногда косились в их сторону, перешептываясь. Меньше всего на свете им сейчас нужно было лишнее внимание, и Гашек потянул Итку за рукав – идем, пока они не опомнились.

– У вас немного… странные манеры, юная госпожа, – вдруг улыбнулся покупатель, ткнув пальцем в Итку, – но отрадно, что у вас они есть. Если желаете, я могу дать вам мазь, которая успокоит вашу лошадку, если нанести ее вокруг ноздей и…

– Не надо, – перебил Гашек, отворачиваясь и подталкивая Итку в спину, чтобы поскорее уйти. – Спасибо, – вспомнил он уже на расстоянии, когда лавка скрылась за головами жителей Бронта.

Перед поворотом на Мясницкую улицу они увидели вывеску знаменитой корчмы «Полторы кобылы» – здесь можно было вкусно поесть и дать отдохнуть лошадям. Любопытные путники при первом посещении спрашивали хозяина о происхождении названия, и из года в год история менялась. Гашек слышал две версии: покороче и поинтереснее. Согласно первой, раньше на месте этой корчмы находилась еще одна мясная лавка, принадлежащая соседней улице, и самым большим спросом в ней пользовалась колбаса из конины. Другая история, которую Гашек услышал в довольно юном возрасте, тогда произвела на него неизгладимое впечатление. Корчмарь рассказал, что однажды здесь останавливался колдун, которого местный школяр обыграл в «осла и батрака». Колдун так разозлился, что заставил кобылу школяра, мирно жевавшую сено в стойле рядом с его собственной лошадью, идти передними ногами на север, а задними – на юг. Когда беднягу разорвало пополам, задняя часть ускакала из города, и в стойле осталось всего полторы кобылы.

Несмотря на подобные истории, под ладно сколоченным навесом у корчмы стояла пара хороших коней: кормили и поили их за вполне приемлемую плату. Гашек договорился, чтобы позаботились о Вечернице с Красавицей, и ему даже не пришлось выворачивать второй карман с припрятанными деньгами Якуба. Итка забежала внутрь: дождь уже разошелся, смазав все надписи на листках, прикрепленных к большой доске объявлений. Впрочем, Гашеку она ничем бы не помогла – он все равно не умел читать.

В «Полутора кобылах» было чисто и уютно, чувствовалась крепкая хозяйская рука. Итка позвала его за стол, на который корчмарь сам поставил две миски с наваристой, ароматной похлебкой: вкусного бульона хотелось уже давно. Они быстро все съели и сразу расплатились монетами Якуба с плохо отчеканенным профилем предыдущего владыки. Корчмарь поморщился, но серебро взял. Гашек вздохнул с облегчением.

– Кроме того, что я отложила на самый крайний случай, денег у нас больше нет, – шепнула Итка, и чувство облегчения сразу ушло. Какой-то буйный школяр присвистнул и крикнул: «Эй, прелесть, давай-ка сюда!» Остальные посетители обратили внимание на их стол, и стало ясно, что это кричали Итке. Хозяин быстро и действенно унял гостя, напомнив о долге за предыдущий месяц. Итка притворилась, что ничего этого не слышала.

– Я тебя знаю, – вдруг сказал ей грузный мужчина за соседним столом у окна. – Я узнáю эти черты, даже если совсем ослепну.

Гашек ничего не понял, но эта фраза ему не понравилась еще больше. Итка нахмурилась:

– Ты кто такой?

Толстый пьянчуга горько усмехнулся. Где-то позади него шумная компания задорно загоготала, обсуждая последние новости.

– Говорит ли вам, молодежь, о чем-нибудь имя Драгаша из Гроцки?

Гашек не поверил своим ушам. Драгаш из Гроцки был самым известным – и самым дорогим – живописцем, о которых он когда-либо слышал. Его автопортрет украшал стену почета академии искусств уже через год после того, как он ее закончил: о чем-то таком рассказывал Свида. В грязном, лохматом человеке с раскрасневшимся лицом трудно было узнать великого художника. Он с отцовской нежностью и подслеповатым прищуром посмотрел на Итку, тяжело вздохнул и указал на скамью напротив себя:

– Сядьте сюда. Утешьте старика хоть короткой беседой.

Они опасливо посмотрели друг на друга, но пересели к нему. Драгаш перевел тусклый, все время блуждающий взгляд на Гашека.

– Тебя я тоже помню. Светленький был малец, забавный. Я ведь, милая, – снова обратился он к Итке, – заезжал и в Кирту, написав портрет твоей бабки. Какая была женщина… Тогда и подумать никто не мог…

Гашек осмотрелся по сторонам: казалось, никто не обратил внимания на слово «Кирта» – или сделал вид, что не обратил. Он вполголоса попросил:

– Говорите тише. Мы…

– Я знаю, – прервал его художник, – все знают, что там случилось. Но мои бредни давно никто не слушает. Если перестанешь делать такое испуганное лицо, и тебя не будут подслушивать.

В другом углу корчмы, судя по звукам, кто-то проиграл в «осла и батрака». Игроков спешно вывели наружу, несмотря на дождь: драка намечалась серьезная. Итка, воспользовавшись поднявшимся шумом, спросила:

– Что именно все знают?

– Что там все сожгли, – быстро ответил Драгаш, – включая несколько трупов. Судьба господина и молодой госпожи неизвестна, но некоторые ждут, когда у Тильбе потребуют выкупа за невесту. Видимо, не дождутся.

Когда гам улегся, корчмарь принес всем троим по кружке эля – «чтобы Погорелец Гроцка поменьше болтал и побольше глотал». Гашек выпил свою залпом.

– Не ожидал тебя здесь увидеть, милая, но очень рад, что увидел, – сказал художник, жадно глотнув эля. – А дядька?..

Итка, так и не притронувшись к кружке, покачала головой. Драгаш выпил еще.

– Жаль. Я надеялся, он опять просто потерялся.

– Почему он назвал вас Погорельцем? – спросил Гашек, когда корчмарь снова прошел мимо. Художник небрежно оттолкнул от себя кружку, немного эля вылилось на стол.

– Потому что так меня теперь зовут в академии, – с раздражением и болью ответил он. – А Бронт быстро подхватывает все, что говорят в академиях. Все мои лучшие картины сгорели, ребята, и началось все со Старой Ольхи. Потом пропадало по несколько в год, пока засухи не кончились. После госпожи Берты… Я заливал горе. Горя становилось больше и больше, и я продолжал его заливать. Вижу теперь плохо, руки трясутся. Нет больше того Драгаша, что писал самые лучшие портреты в стране. Остался Погорелец Гроцка.

На подоконнике откуда-то взялся сонно шевелящий усиками таракан. Итка выдохнула, зажмурилась и сделала большой глоток. Гашека осенило:

– Вы приезжали в… замок, когда… мой отец был жив, – осторожно произнес он, – говорили с ним. Те, кто на нас напал, искали что-то из его вещей. Что вы о нем помните?

Драгаш так сосредоточенно уткнулся взглядом в след от кружки на грязном столе, будто видел там свои воспоминания. Повеяло холодом и сыростью: кто-то нараспашку открыл дверь корчмы, пытаясь вытолкать оттуда пьяного батрака.

– Умный был человек, хотя его знаниям не хватало… систематизации, – подумав, сказал художник. – Я не видел никаких особенных вещей, но кое-что для него нарисовал. Он даже довольно щедро заплатил мне, хотя это был просто небольшой набросок углем по словесному описанию. Какая-то штука вытянутой формы вроде подвески или медальона, причем деревянная – он это подчеркнул.

– Что он сделал с рисунком? – насторожился Гашек.

– Сложил вдвое и сунул за пазуху, – пожал плечами Драгаш. – Кто знает, куда он потом его дел. Не уверен, что это было так уж важно, иначе он не стал бы просить меня. Я ведь не только вам об этом рассказывал.

Итка и Гашек переглянулись, а потом почти в один голос спросили:

– Кому еще?

– Паре юношей из академии, которые спорили со мной об особенностях воспроизведения фантазий заказчика на бумаге или холсте. Это был исключительно профессиональный…

– Как звали этих юношей? – перебила Итка. Драгаш снова пожал плечами.

– Это было до твоего рождения, милая, а многие юноши имеют свойство не задерживаться в стенах академий.

Соседний стол, за которым они сидели до этого, заняли двое в плоских синих шапках с замысловатой вышивкой. Они казались богатыми людьми, и корчмарь засуетился, предугадывая их пожелания. Когда один спросил о чем-то другого, стало очевидно, что это торговцы из Хаггеды – в городах вроде Бронта, куда постоянно приезжали новые люди, их было больше обычного. Плавность их языка, иногда напоминающего шелест осенних листьев, сбивала с толку, не давая понять, где заканчивается одно слово и начинается другое. На мгновение Гашеку показалось, что он услышал знакомое имя. Вдруг в голову пришла неожиданная и до того простая мысль, что он готов был обругать себя последними словами за то, что не подумал об этом сразу.