Текст книги "Первенцы"

Автор книги: Дарья Чернышова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Дарья Чернышова
Первенцы

Посвящается Р. В. Б.

Великому уму и большому сердцу

Пролог 1. Умеренность

Белый котенок пищал так жалобно, что у любой молоденькой девушки слезы навернулись бы на прелестные глаза. Зачем он забрался на дерево, выяснить было невозможно: как говаривали люди, зверя поймет лишь зверь – или человек, если только он колдун. Правда, Ветта Ольшанская колдуньей не была, да и глаза ее прелестными никто назвать не решался – выпученные, как у рыбы, и неопределенного, грязного цвета. Закатав рукава простенького платья, она приступила непосредственно к спасению котенка в беде.

Довольно смело задрав юбку – она знала, что никто не увидит, поскольку все немногочисленные домочадцы находились в усадьбе, а до ближайшего соседа было далеко, – молодая госпожа Ветта забралась повыше, чтобы дотянуться до зверька, и ловким движением взяла его в маленькую ладошку. Спрыгнув на землю, она сперва отпустила котенка, надеясь, что он доживет до возраста, когда от него будет толк – мышей в усадьбе водилось предостаточно, – и только потом отряхнулась. Взглянула на дерево, будто удостоверяясь, что где-нибудь в ветвях не стонет еще один нуждающийся в помощи зверек. Вздохнула. Старая ольха качнула ветвями на ветру, словно вздыхая вместе с ней.

Говорили, что это была необычная ольха, чьи корни ушли в землю во времена, когда все люди были колдунами. Оттого и листья ее казались зеленее, и ствол крепче, и никакие морозы и засухи не были ей страшны. По этому дереву называлась и усадьба, к которой теперь направлялась Ветта, просто и ясно – Старая Ольха. Путешественник, впервые услышавший это название, имел обыкновение спрашивать: «Где же Новая?» На это местные привыкли отвечать: «Уже и Новая сгинула, а Старая стоит и будет стоять, пока мир не рухнет».

Деревянный домик, слывший когда-то обителью одной из самых богатых и древних фамилий Берстони, теперь был похож на остов погибшего корабля. В дверях показалась Гавра – одна из двух последних слуг господ Ольшанских, старая кормилица, пережившая большинство своих выкормышей, которая выступала в роли прачки, кухарки и любых других ролях, необходимых в хозяйстве в конкретный день. Помогал Гавре ее внучатый племянник Сташ, громила, отличавшийся большой любовью к насекомым и физическому труду. Возможно, он любил что-нибудь еще, но сказать об этом никому не мог: с самого рождения Сташ был глух, как пробка.

Заметив Ветту, Гавра указала сморщенным пальцем на окошко второго этажа.

– Госпожа звала, – гавкнула она, – сундук открыла. Пока ты гуляла, из Кирты кто-то с письмом прискакал.

– Что в нем было?

– Почем мне знать? – отмахнулась Гавра и поковыляла прочь, озираясь, наверное, в поисках Сташа. Ветта легко взбежала по скрипучей лестнице и нашла мать там, где и ожидала – в светлице, у сундука с платьями.

Госпожа Берта критически осматривала наряды дочери – вернее, те, что когда-то были ее нарядами, но перешли к Ветте, как только та подросла. Зеленое платье, лежавшее на крышке сундука и безнадежно вышедшее из моды много лет назад, очевидно, не устраивало госпожу Ольшанскую, но найти что-нибудь получше она не могла. Едва Ветта появилась в комнате, мать оглядела ее с ног до головы и задумчиво заметила:

– Если одолжить денег на хорошую ткань, я смогу сшить на тебя новый наряд.

Ветта начала понимать, в чем дело, но эта мысль ей совершенно не нравилась.

– И как мы будем отдавать долг?

– Я что-нибудь придумаю.

– В нашем положении, матушка…

Госпожа Берта сверкнула небесно-голубыми глазами так красноречиво, что Ветта осеклась. Мать тем же рассудительным тоном сказала:

– Из любого положения можно выйти.

Ветта не сумела сдержаться:

– Замуж, например?

– Приструни свое высокомерие. Тебе девятнадцать, пора бы уже.

«Будто я этого не знаю», – раздраженно подумала Ветта, прекрасно помнившая, как гордилась ее мать тем фактом, что начала рожать детей уже в пятнадцать лет. Маловажно, что выжили только двое, а к дню сегодняшнему осталась лишь Ветта. Полгода назад без вести пропал Войцех, ее старший брат и номинальный глава семьи. Номинальный – поскольку, во-первых, делами занималась госпожа Берта, и, во-вторых, от Старой Ольхи стараниями Войцеха осталась лишь сама ольха да трое последних Ольшанских. Как бы Ветта ни любила брата, нельзя было отрицать, что унаследованная им от отца безалаберность окончательно превратила имя господ Ольшанских в нарицательное, обозначающее людей, утопивших свое состояние в крепком алкоголе и других отнюдь не ароматных жидкостях.

Один из свидетелей, якобы видевших Войцеха после исчезновения, клялся, что тот всплыл у южного берега речки Подкиртовки – это был рыбак Янко из Малой Митлицы, человек возрастной и уважаемый, поэтому его слову многие поверили. Двое других, имена которых затерялись в вихре слухов, заверяли, что господин Ольшанский напился вусмерть и окочурился на заднем дворе корчмы – правда, один упоминал «Двух батраков», а второй – «У Петера».

– Так или иначе, – продолжила госпожа Берта, – через десять дней мы отправимся к Ройде на памятную. Дух его брата как раз упокоится, и можно будет безбоязненно вспомнить о житейском. О наследниках, скажем, позаботиться.

Ветта ничего не ответила. На памятную трапезу к соседям, Ройдам, в ужасно древний замок Кирта, стоящий на берегу реки недалеко от границы с Ольшанскими, они однажды уже ездили – только тогда поминали Ройду-отца, а Гельмут, ныне покойный, был жив, и возможный брак его с Веттой являлся целью госпожи Берты. Но владельца Кирты женитьба совершенно не интересовала, как и женщины в принципе, если верить тому, что говорили другие отвергнутые невесты. Ветта не верила: у Гельмута – и это она знала наверняка от подкупленной матерью киртовской прачки – в младших конюхах ходил незаконный сын. Пока у госпожи Берты были деньги, чтобы платить прачке, она даже с уверенностью могла сказать, как зовут девку, с которой в этом месяце развлекается Ройда, но однажды деньги закончились, и оставалось довольствоваться расхожими сплетнями.

С предыдущей поездки прошло почти четыре года, и вот теперь Гельмут лежал в могиле, а господином Ройдой звали его брата Марко, знаменитого Крушителя Черепов. О нем слухов почти не ходило, а те, что ходили, вызывали мороз по коже. Отбывший в военный поход еще до смерти отца, он вернулся лишь теперь, когда Кирта осиротела, чтобы принять наследство – то, что Гельмут, известный страстью к азартным играм, от него оставил. В этом смысле Ветта могла даже посочувствовать господину Марко, хотя ее состояние было значительно скромнее, чем его: старшие братья подвели их обоих.

– Ты слушаешь? – спросила госпожа Берта. Ветта кивнула, но мать недовольно цокнула. – Вижу, что не слушаешь. Я говорю, что Марко еще не старый, а с войны привез достаточно добычи, чтобы если не вернуть Ройдам былое богатство, то уж точно поправить дела. Всем этим нужно грамотно распорядиться… И жениться, обязательно жениться. Почему бы и не на тебе.

Ветта смолчала и на этот раз. Ответ на вопрос «почему бы и не на ней?» был довольно прозрачен – она видела его в своем отражении. Рыбьи глаза, пухлые губы и широкий плоский нос, усыпанный отцовскими веснушками, не были созданы для увековечивания в портрете. Когда вдруг пошла повальная мода на портреты, даже в покосившейся Старой Ольхе нашлось место для точеного профиля госпожи Берты кисти непревзойденного Драгаша из Гроцки – на эту блажь ушли последние деньги из остатков ее девичьего приданого. Несправедливость мироустройства в случае Ветты показала себя во всей своей мощи: от матери в ее внешности не было ничего, кроме каштановых волос и статной фигуры. Вот только до фигуры дело не доходило, поскольку всех женихов отпугивало ее лицо.

– Жаль, что Войцех не был рожден воином, – вздохнула госпожа Берта. – Поход против Хаггеды оказался прибыльнее, чем все думали. Если бы он поехал, сейчас мы могли бы уже нанять батраков, чтобы земля не простаивала без дела.

«Но Войцех мертв, – подумала Ветта, – и уже не имеет значения, был ли он воином». Если у матери оставались сомнения – трудно было назвать это надеждами, – то Ветта была уверена, что никогда не увидит брата. И не только из-за слухов: ей казалось, что сердце подсказывает истину. Какая разница, что убило бы Войцеха: алкоголь или Хаггеда – его место больше никто не сможет занять.

А Хаггеда, распростертая на огромной территории у восточных границ Берстони, убивала много. Страна, о которой детям рассказывали страшные истории, оказалась не просто союзом полудиких воинственных племен, а сильным государством, объединившимся перед лицом внешних врагов. Говорили, что хаггедские женщины сражаются наравне с мужчинами и кормят своих младенцев кровью, смешанной с грудным молоком – Ветте любопытно было, в каких пропорциях. Она не знала, когда именно и почему началась война – казалось, так было всю ее жизнь, хотя на самом деле прошло несколько лет. Мать и Гавра называли одни даты и причины, девушки с рынка в Митлице – основной источник новостей для Ветты – другие, а мужчины, чьи разговоры ей удавалось услышать – третьи. Теперь, когда вернулся Марко Ройда, она надеялась выяснить правду, хотя выйти замуж, чтобы наконец освободиться от давления матери, тоже было бы кстати. Она впервые подумала о браке с этой стороны, и привычное чувство полного отвращения на мгновение отступило. Но госпожа Берта заботливо вернула все на свои места:

– Найди Сташа, пусть натаскает воды. Я тебя вымою и осмотрю, а в последующие несколько дней, будь добра, воздержись от прогулок по самым грязным местам нашего владения. Накануне поездки в Кирту снова примешь ванну. Нельзя показываться на глаза жениху в твоем обычном виде.

– Поездки? – процедила Ветта. – Мне любопытно, на чем же мы поедем, если последнюю лошадь продали прошлой весной.

– Об этом я договорилась. Нам одолжат кобылу в Митлице.

– Одну лошадь? Мы поедем на одной лошади?

– Строго говоря, – отметила госпожа Берта, складывая зеленое платье обратно в сундук, – это две лошади. Кобыла беременна.

Ветта развернулась, чтобы мать не увидела, как она закатила глаза, и спустилась вниз, во двор, искать Сташа. Она действительно немного испачкалась, доставая глупого котенка с ольхи. Поскольку звать было бесполезно, Ветта обошла усадьбу кругом, но нигде не увидела ни старухи, ни ее внука. Подумав, она направилась по узкой дорожке, ведущей к деревне – вдруг Гавра взяла его с собой на рынок. Тропинка проходила через небольшую осиновую рощу, в тени которой было приятно прятаться от солнца в жаркую погоду. Но жарких дней в последние годы было все меньше: даже летом постоянно лили обильные дожди, и это крайне беспокоило землевладельцев.

Посреди рощи Ветта вдруг замерла и огляделась, услышав непонятный звук. Когда звук повторился – гул, похожий на коровье мычание, только намного более пугающий и неестественный, – она прижалась спиной к стволу осины, готовая снова залезть на дерево, если придется. Но в этот момент откуда-то слева послышалось знакомое ворчание, и Ветта с облегчением выдохнула.

– Клятые твои букашки, – бормотала Гавра, подталкивая Сташа, чтобы шел побыстрее, – детина здоровенный, а ума, что у навозника. Госпожа Ветта? – тем же тоном спросила она, будто сомневаясь в том, что видела. – Только ведь гуляла, опять захотелось? Мать браниться не будет? Я вот, гляди, ругаю своего, совсем с этими букашками от рук отбился.

Меж стволов промелькнуло какое-то движение, а потом повторился гул. Ветта перевела дух: это все-таки мычала корова – видимо, отстала от общего стада. Слуга указал на нее мясистым пальцем и потянул за собой старуху, но та будто вросла ногами в землю – и он сдался, расстроенно опустив лохматую голову.

– Я как раз искала Сташа, – выдохнула Ветта, – нужно набрать воды, искупаться.

Громила посмотрел на нее добрыми глазами и закивал, будто все услышал. Гавра ткнула его в бок костлявой рукой. Ветта почему-то задумалась о скоротечности жизни.

До памятной трапезы в Кирте оставалось десять дней.

Пролог 2. Повешенный

До памятной трапезы в Кирте оставалось десять дней. Марко Ройда отсчитывал их с нетерпением: надеялся, что после нее, когда дух брата найдет покой, он наконец-то сможет поспать.

С самого возвращения Гельмут преследовал его во тьме. На войне он забыл, что значит видеть сны, и даже этот неясный, зыбкий силуэт заставлял Марко просыпаться в поту. Он был страшно зол на брата – за то, что тот умер, не дождавшись победы над Хаггедой, а теперь и за то, что не давал ему спать. Но этим утром Марко был скорее задумчив, чем раздражен, потому что Гельмут внезапно заговорил.

Господин Ройда, еще не привыкший к своему статусу, в одиночестве позавтракал яйцами с зеленью, сидя за круглым столом в малом зале – как было заведено при брате, любившем подчеркивать свое одиночество, – и направился во внутренний двор. Широкую крутую лестницу, по которой всего полгода назад ходил Гельмут, казалось, не мыли уже давным-давно, а Марко не терпел беспорядка в доме – этого ему с лихвой хватило на полях сражений.

– Свида! – крикнул он, оказавшись во дворе замка. Управляющий Кирты, лысеющий, но еще не дряхлый мужчина с вывернутой от рождения стопой, возник будто из-под земли.

– Чем могу, господин?

– Я хочу ходить по своей лестнице, не опасаясь наступить в кучу крысиного дерьма.

Свида поклонился и так же быстро исчез, чтобы выполнить пожелание хозяина – Марко никогда не понимал, как он так бегает со своим увечьем. Управляющий с самого приезда не оставлял Ройду в покое: после него владение некому наследовать. Марко не хотел с этим разбираться – по крайней мере, не прямо сейчас, когда у него в руках находилось разваливающееся хозяйство – и без обиняков сообщил об этом старику. Свида не унимался, настаивая на том, что после памятной трапезы необходимо устроить смотрины и подобрать хорошую, здоровую невесту, чтобы к следующему году родила ребенка. «К чему такая спешка? – мрачно спрашивал Ройда. – Опасаешься, что и меня вдруг хватит удар?» Старик молча отводил глаза, Марко отсылал его прочь. Спустя время все повторялось вновь. Погано было от этого на душе.

В воздухе летала какая-то гадкая пыль: Ройда откашлялся и сплюнул. На том месте, где только что стоял управляющий, почти сразу оказался конюшонок Гашек, несущий в руках охапку высушенного сена. Марко поморщился, когда мальчишка опустил голову и пробормотал приветствие – слишком ярко ожил в памяти образ покойного брата. «Взгляни на меня, – велел ему этой ночью Гельмут. – Взгляни на меня, ты, Марко, могучий Крушитель Черепов».

Ему пришлось последовать за Гашеком, потому как им обоим нужно было в конюшни. Гельмутов Ворон, бойкий шестилетка, за которого, как сообщил Свида, была отдана чрезмерно большая сумма, будто почуял намерения Марко и довольно фыркнул. Ройда не понимал, что особенного в этом коне, кроме имени – Ворон был белым, как свежевыпавший снег. Свида не мог сказать, кто и почему так назвал жеребца – продавец или сам Гельмут, но это и не имело значения. Гашек суетился вокруг, изредка посматривая на господина перепуганным взглядом, и иногда замирал с приоткрытым ртом, будто хотел что-то спросить. Марко, делая вид, что не замечает его, сам оседлал Ворона и хотел было уезжать, как вдруг за его спиной женский голосок промурлыкал:

– Доброе утро, господин Марко.

Он обернулся, зная, что увидит Лянку, прачку, которая больше всех радовалась его возвращению. Марко понятия не имел, что стало за последние годы с приятной девчонкой, какой он помнил Лянку в детстве: в прежде пустых и светлых глазах теперь будто беспрерывно тлели угли. По всей видимости, она вынашивала какой-то план по его обольщению или подобную глупость, на которую у Марко не было времени.

– Здравствуй, Лянка. Я уезжаю в поля.

– Не смею вас задерживать, – кивнула служанка, – я только хотела узнать, не нужно ли что-нибудь постирать.

– Спроси Свиду, – вскочив в седло, ответил Марко, не слишком довольный необходимостью проговаривать очевидные вещи вслух. Но Лянка не сдавалась.

– А правда, что вы, господин… – протянула она, мягко прикоснувшись к его сапогу. – Там, на войне… Болтают разное…

– Кто болтает и где их найти?

Вопросы как-то сразу иссякли. Лянка, очевидно, прежде не общалась с мужчинами, вернувшимися из похода, и не могла знать, что вернейший способ отвратить такого от себя – этим вот кошачьим тоном спросить что-нибудь о войне. Гашек предусмотрительно открыл ворота и встал возле них столбом, провожая выезжающего Марко своим дурацким взглядом. Ударив Ворона пятками, Ройда покинул внешние стены замка и пустил коня галопом.

В полях он провел почти целый день. Господских земель вокруг Кирты было не так много, как у соседей, Ольшанских, но на них кипела жизнь. По возвращении Марко без промедления занялся восстановлением хозяйства, которое совершенно запустил Гельмут. Оплачивая труд батраков деньгами, привезенными из Хаггеды, он обеспечил посевы и мог надеяться на неплохой урожай. Наемные крестьяне были благодарны ему за работу: хотя Ольшанские были самыми крупными землевладельцами в округе, они уже давно ничего не обрабатывали. Осмотрев поля и доехав почти до самой границы своего владения, Марко остановился, слез с коня и ненадолго отпустил его попастись. Ему нужно было подумать.

Последний сон, болезненно бледный Гельмут, произносящий странные слова, поведение конюшонка и подозрительная озабоченность Свиды не давали покоя. Догадок было много, но ни одна из них не предоставляла ответы на все вопросы. Марко вытащил из-за пазухи помятое письмо – причину его возвращения домой. Там говорилось о смерти Гельмута и о том, что ему наследует младший брат, поскольку законных детей он не оставил. Марко помнил это письмо во всех подробностях. В особенности точно – указание на причину смерти: «Господина хватил удар». Каждый раз, думая об этой фразе, он все сильнее сомневался в ее правдивости. Что-то здесь было неладно. Ворон ворчливо пыхтел позади, отгоняя назойливых мух. Марко наконец решился.

Вернувшись в Кирту, он подождал до темноты и снова пошел на конюшню. Конь Гельмута вскинул голову, увидев его, но не издал ни звука. Для Марко это было удачей, потому что он пришел не за Вороном, а привлекать к себе внимание в его планы не входило. Калитка у ворот замка не скрипнула, когда он ее открывал – ночь явно была на его стороне.

Поля и рощи завораживали бескрайним мрачным спокойствием. Где-то надрывно выла собака, пока ее, вероятно, не пнул под ребра хозяин. Марко перешагнул глубокую лужу, бледно и как-то грязно отражающую лунный свет. Он вдруг вспомнил одного своего случайного спутника, с которым сидел в повозке, направляющейся к полевой лечебнице. Парню было не больше пятнадцати, без обеих ног по колено – Марко предполагал, что это из-за хаггедской боевой колесницы. По просьбе раненого ему дали собственный шлем и какую-то тряпицу – очистить от пятен и пыли. Мальчишка тер, почти не останавливаясь, в течение всего пути – а добирались они вечер, ночь и целое утро. Перед тем, как провалиться в сон, Марко видел, что в блестящей поверхности новенького шлема отражается свет, а раненый чему-то улыбается. «Он умер, – напомнил себе Ройда, – не доехал до лечебницы». Луна, будто услышав его мысли, поблекла, но даже в темноте он разглядел в роще могильный холм.

Они положили Гельмута справа от отца. Холм еще не порос травой: беспокойный дух не давал ей взойти. Марко собирался попросить прощения, прежде чем опустить лопату, но так этого и не сделал. Брат был еще здесь, и он понял бы все без слов. Марко начал копать.

Почти сразу лопата уткнулась во что-то твердое. Он стал работать аккуратнее, медленнее, постепенно подбираясь к завернутому в ткань телу. Увидев очертания головы, Марко страшно выругался: саван был насквозь пропитан кровью. Бросив лопату, он смахнул остатки земли руками и разорвал ткань, чтобы открыть то, что осталось от отвратительно мертвого лица Гельмута и его размозженного черепа. «Открой глаза, – подумал Марко. – Проснись, брат, и объясни мне, какого хрена все вокруг лгут».

Он не знал, сколько просидел так, прислонившись спиной к отцовской могиле. Тишина стояла невыносимая, даже насекомых не было слышно. До восхода оставалось недолго.

– Твой парнишка пытался мне сказать, – вслух произнес Марко, обращаясь к брату. – Ходил за мной с вечно испуганным лицом и раздражал. А Свида, подлец, думал, я не узнаю. «Удар хватил», пишет. Сколько раз тебя хватил удар, а, Гельмут? Кто разбил тебе голову этим ударом?

К рассвету Марко Ройда, прославленный Крушитель Черепов, заново похоронил убитого брата и вернулся домой. Первым он вызвал к себе конюшонка Гашека и разговаривал с ним почти час; мальчик вышел из комнаты бледнее обычного и до самого вечера где-то пропадал. Потом настал черед Свиды.

Управляющий вполз бесшумно, на цыпочках. Страдающая одновременно бессонницей и нездоровым любопытством прачка видела, как господин, с ног до головы в пыли, бросил лопату во внутреннем дворе. А о том, что увидела прачка, как всегда, был немедленно уведомлен Свида. И в свое время его прогнали из торговой академии отнюдь не за то, что он плохо соображал.

– Кто? – без предисловий спросил Марко, слишком хорошо зная, что слуга его поймет. – Кто это сделал, Свида?

Управляющий сглотнул и опустился на колени. Марко с трудом сдержал желание ударить его кулаком сверху, прямо в круглую лысину, чтобы не раздражала своим жирным, противным блеском.

– Не могу знать, господин, – просипел Свида, который имел обыкновение знать все, и это взбесило Ройду еще больше. – Люди в капюшонах… Принесли тело посреди ночи, велели закопать и сказать, будто господин Гельмут умер сам… Язык мне грозили вырезать, если кому сболтну… Лица в ткань замотаны, голоса не узнал…

– Сколько их было?

– Трое, господин. Мы с Гашеком его и похоронили…

– Как они разговаривали?

– Да вот как мы с вами, господин. Без хаггедского говора, точно. Элем от них несло, господин. Элем и конским потом.

«От любого батрака в округе поздним вечером несет элем и потом», – подумал Марко. Свида не дал ему ничего.

– Готовься к памятной. Хотя бы это мы для Гельмута сделаем.

Управляющий поднимался на ноги с огромным трудом, но Марко даже не попытался ему помочь. Точно так же он устранился и от приготовлений к трапезе в честь брата: в предшествующие ей дни он почти не выходил из его кабинета. Гельмут не вел дневников и оставил слишком разрозненные записи расходов, чтобы из них можно было хоть что-то понять. Марко оторвался от безрезультатных поисков только в день памятной: Кирта принимала гостей.

Госпожи Ольшанские, мать и дочь, въехали во двор верхом на брюхатой кобыле с таким серьезным видом, что Марко даже усмехнулся про себя. Вскоре прибыла Нишка из Тильбе с малолетним сыном Отто – поскольку это владение граничило с Ройдами на севере, с главой их семейства Марко и Гельмут были знакомы с детства, но его несколько месяцев назад разбил паралич. После них через открытые ворота так долго никто не проезжал, что Свида занервничал, вспоминая, всем ли разослал письма.

– Достаточно, – приказал Марко, – закрывай ворота. Пора начинать.

Большой зал Кирты был хорошо прибран и освещен: смотрелось если не торжественно, то хотя бы вполне прилично. Столы и скамьи, расположенные вдоль стен и явно рассчитанные на несколько большее количество человек, были уставлены скромной пищей и кувшинами с вином. В центре зала стояла небольшая жаровня, куда уложили старую рубаху Гельмута. Все присутствующие собрались вокруг нее, оставив для Марко главное место. Свида протянул ему полный деревянный кубок вина. Нишка Тильбе мягко положила руки на плечи своего сына, чтобы он не вертелся. В зале стало тихо, как в ночном поле, и пришло время говорить.

– Я помню тебя, Гельмут из Кирты, – сказал Марко, поднимая кубок над головой. Показалось, что кто-то тихонько всхлипнул.

Он сделал первый глоток.

– Неприкосновенна земля кургана твоего, – продолжил Марко, надеясь, что голос не дрогнет. Ветта Ольшанская почему-то отвела взгляд. Голос не дрогнул. Отпив во второй раз, Марко выплюнул вино в жаровню. – Да примет она дух твой, как приняла тело твое, ибо живые отвергли тебя.

Все, что оставалось в кубке, надлежало вылить под ноги, а сам его бросить к одежде покойника. Свида подал горящий факел. Марко медлил, чувствуя, будто должен сказать что-то еще, прежде чем навсегда попрощаться с братом. Госпожа Берта картинно вздохнула. Марко молча зажег огонь.

Когда рубаха и кубок сгорели дотла, гости сели за стол, а Свида бережно собрал пепел в мешочек и передал его господину – завтра Марко должен будет развеять его над могилой Гельмута. Ройда повесил мешок на пояс и разместился во главе стола. «В курганах Хаггеды лежат сотни наших воинов, – подумал он, – кто поедет туда почтить их память?»

Трапеза прошла мирно, и никто не говорил в полный голос, пока не унесли последнее блюдо. Потом настала очередь новой партии вина и фруктов: по традиции, нужно было прогнать печаль. Марко справился у Нишки о здоровье господина Тильбе: по усталому виду женщины понятно было, что все идет паршиво. Но вслух она не произнесла ни слова жалобы.

– Отто подрастает, – с неподдельной материнской нежностью сказала Нишка, – я верю, что мой муж лично научит его ездить верхом.

Они оба понимали, что этому не бывать, но Марко кивнул:

– Я тоже.

Как только госпожа Тильбе отошла в сторону, его осторожно тронула за рукав Берта Ольшанская. Позади нее маячила дочь.

– Мы были поражены вестью о смерти вашего брата… Гельмут был… В таком молодом возрасте… Между вами ведь всего год разницы… Трудно даже представить, ведь и мой сын… Потеря… А вы были на войне…

Марко не слушал, но и уйти просто так не мог: госпожа Берта не отпускала его рукав. Она говорила так долго, что он начал подумывать предложить ей вина или сделать что угодно другое, лишь бы прекратить это. Но Ольшанская была неутомима:

– Моя дочь Ветта всей душой желает узнать о ваших приключениях из первых уст…

По выражению некрасивого лица Ветты было вполне ясно, что ничего такого она не желает. Собрав волю в кулак, Марко сделал попытку вежливо улыбнуться – по всей видимости, неудачную, потому что во взгляде девушки отразилась плохо сдерживаемая брезгливость. «Да и хрен с тобой, голодранка», – подумал Марко и перестал изображать из себя благовоспитанного аристократа. О чем-то подобном наверняка подумала и Ветта, потому как стоило госпоже Берте предусмотрительно удалиться на почтительное расстояние, разговор вдруг начал клеиться сам собой. Марко задал тон:

– Чего она хочет?

Молодая госпожа Ольшанская тяжело вздохнула, как уставшая батрачка.

– Присмотритесь как следует и догадайтесь сами.

Марко догадался.

– Сколько вам? Двадцать три?

– Девятнадцать. Вас учили, что не следует задавать такие вопросы женщине?

Он посмотрел в сторону тридцатилетней Нишки Тильбе, которая выглядела на все сорок пять.

– Вы еще не женщина, а меня учили более нужным вещам.

– Например, – едко уточнила Ветта, – крушить черепа?

– В том числе. А вы? Что должно побудить меня взять вас в жены?

– Как насчет моей земли?

– Земли вашего брата, – едко уточнил Марко, – на которой ничего не растет.

– По меньшей мере три человека из разных концов владения видели его мертвым, – без всякого выражения сказала Ветта. – Вырастет, если будут деньги, чтобы хорошо платить батракам.

– Мои деньги и ваша земля?

– Кажется, таков был план, но я могу переспросить у матери.

Он буквально ощутил на своем затылке тяжелый взгляд Берты Ольшанской. Свида пустится в пляс от восторга.

– Не стоит.

– Так вы согласны?

Марко пожал плечами.

– А вы?

Может быть, юная Ветта не совсем так представляла себе брачное предложение, но приняла его с явным удовлетворением.