Текст книги "Девятка"

Автор книги: Дарья Андриянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Я поджал губы. Подул холодный ветер, раздувая спутанные каштановые волосы. Стайки рыбок в воде стремительно расплывались в разные стороны, а сама вода отступила от берегов, рискуя обрушиться на остров ледяной волной. Я воду не трогал – просто знал, что она ледяная. Все же это мой внутренний мир, здесь я – бог.

– Только не вздумай мыслить подобным образом при Боге, – сказал черт, мягко улыбаясь. – Он не терпит конкурентов.

– Конкурентов? Чтобы с ним конкурировать, нужно быть либо безумцем, либо глупцом.

– Поверь, – сказал ангел, выставляя руку вперед – появилась еще одна дверь, – таких в загробных мирах хватает.

Хранитель открыл новую дверь и вынул оттуда длинный серый балахон. Такой же, как у ангела и черта, отличимый только по цвету.

– Надень, – сказал ангел, протягивая балахон мне. – Теперь ты всегда его будешь носить.

Я с радостью принял одежду и тут же облачился в нее. После старого рабского тряпья, пропахшего потом, этот балахон выглядел как одежда богатых графов. Хотя на деле я понимал, что мой отец ни за что не надел бы подобное.

– Пора, – сказал черт, подхватывая меня за левую подмышку. За правую подхватил ангел, и мы мягко взлетели. Мое тело стало таким же тяжелым, как и при жизни, поэтому летать самостоятельно я больше не мог. Хотя внешне почти ничего не изменилось. Единственное отличие – отсутствие бороды и клейма.

В зале суда взад-вперед расхаживала ангел-судья, нервно поглядывая на дверь, ведущую, как я догадался, к Богу.

– Все, пусть заходит! – сказала судья, махнув рукой на дверь. – Хватит капать мне на нервы!

Она открыла дверь. Черты лица сразу смягчились – она нежно улыбалась, глядя в проход, чуть-чуть прикрыла глаза, как будто получая удовольствие.

– Где же душа? – раздался бархатный голос изнутри.

Я подошел ко входу. На большой мягкой кровати сидел Бог.

Глава 3

Мы для богов, что мухи для мальчишек, себе в забаву давят нас они.

Олдос Хаксли – «О дивный новый мир»

Рядом с кроватью на столике из вазы на длинной резной ножке свисал зеленый виноград. Морщинистая рука подхватила средним и указательным пальцами одну виноградину, закинула в рот.

– Садись, Ниортан, я не кусаюсь, – Бог кивнул на мягкое белое кресло, обшитое золотыми нитями.

Тело глубоко погрузилось его в поверхность. Я уже много лет не сидел на чем-то мягком. Спина давно отвыкла от спинок, поэтому я держал ее ровно, а не откидывался.

– Можешь ничего не бояться, – говорил Бог. – Хочешь виноград? – он взял вазочку за тонкую ножку и протянул мне.

Я неуверенно мотнул головой, хотя понимал – на самом деле, хочу. Я не ел винограда больше двадцати лет.

– Значит, ты у нас граф, – сказал Бог. – Почти что граф. Я прав?

– Нет, – выдавил я.

Бог сдвинул брови к переносице.

– Запомни навсегда, – голос прозвучал строго, даже немного предостерегающе, – я всегда прав. Даже если я не прав, я все равно прав.

Я кивнул, не совсем понимая, что он имеет в виду. Бог вздохнул и разочарованно опустил голову.

– Со временем ты поймешь, Ниортон. И все же, ты почти граф. Сын де ля Карто, знаешь ли ты, что твои братья и сестра трагически погибли задолго до тебя?

Я вздернул голову. Бог не сводил с меня глаз.

– До смерти ты был единственным наследником. И твой хозяин прекрасно это знал, вот и добавил девятую полоску к твоему клейму. Для надежности, скажем так.

Даже восьмерки не имеют право на наследство. Любое их имущество переходит во власть хозяина. Скорее всего, он клеймил меня в девятый раз для того, чтобы я точно не посмел сбежать.

Но я, вспоминая слова черта, смолчал. Лучше не говорить, когда не задают вопросов.

– У тебя были прекрасные хранитель с искусителем, – сказал Бог, покосившись на запертую дверь – единственную дверь в комнате. – Очень жаль, что из-за тебя придется их немножко понизить в должности.

– Почему?.. – посмел я спросить.

Мне действительно жаль тех двоих, они, оказывается, многое для меня сделали.

– Почему понизить? Они не справились с работой. Ты не должен был умереть так рано, но ты умер. Ты не дожил до положенной смерти четыре дня.

Четыре дня! То есть, если бы я не упал, я бы все равно вскоре умер! Стоило ли мне тогда сбегать, стоило ли рисковать жизнью? А может, все было так подстроено, чтобы меня поймали и поставили десятое клеймо? Это приравнивается к смерти, тогда бы я умер десяткой.

– Да, твои хранитель и искуситель все неплохо продумали, чтобы выполнить план к сроку. Но вот неудача – тебя занесло в подвал, где одна нога случайно запнулась о другую, и ты полетел в злополучную стену.

– Значит, они подстроили мою смерть? Они хотели меня убить?! – я не верил ушам. Ангел и черт казались мне добрыми и надежными после общения в моем внутреннем мире.

– Ну, что ты такое говоришь? – Бог мягко улыбнулся и закинул в рот следующую виноградину. Медленно ее пережевав, он лег на кровать, как будто я и не сидел рядом. – Они не хотели тебя убивать. Они были обязаны это сделать.

Я удивленно раскрыл рот, а Бог, тем временем, прожевав очередную виноградину, продолжал, даже не глядя в мою сторону:

– Я принял решение. Ты отправишься в Ньяд.

Я хотел запротестовать, но вспомнил слова черта. Лучше молчать. Может, он просто меня проверяет, ждет реакцию.

– Думаю, ты должен кое-что об этом знать. Длинна суток в Ньяде шестнадцать часов. Следовательно, ты не будешь успевать делать все то, что успевал в Алкеоне. Если ты будешь тратить по восемь часов на сон ежедневно, у тебя останется еще восемь. Вычти час на еду, час на свободное время – остается пять. Еще час вычти за личную гигиену и туалет. От дел в Алкеоне часто отвлекает пустое общение – так что вычитай еще час из рабочего времени. Естественно, смысла работать по три часа в день нет никакого. Поэтому в Ньяде создан особый график, по которому ты и будешь жить оставшуюся вечность. Поначалу тебе будет непросто. Но другие привыкают – ты тоже привыкнешь. Только нужно сделать кое-что, что не будет отличать тебя от прочих жителей Ньяда.

Бог сладко потянулся, зевнул и сел на кровати. Он выдвинул большим пальцами ног пушистые тапки из-под кровати, просунул в них ступни и встал. Ростом он оказался ниже меня на полторы головы. Это выглядит забавно, если помнить, что передо мной стоит сам Бог.

– Пойдем, – он указал подбородком на дверь и стал ждать, что я выйду первым.

Я вышел, ожидая увидеть хранителя с искусителем и судью, но это оказалось другое помещение. Передо мной стоял тяжелый деревянный стул, увешанный кожаными ремешками. В остальном комната оказалась абсолютно пустой. Нет, стены, пол и потолок тут, конечно же, были, но на этом все и заканчивалось.

– Садись, – велел Бог.

Я послушно уселся на неудобный стул. В прочем, к неудобствам я уже давно привык, хотя здесь, в этом сортировочном мире (я не уверен, что все еще нахожусь в нем), на время мне пришлось забыть о положении в обществе.

Но когда Бог туго пристегнул ремнями тело, когда я понял, что совсем не могу двигаться, до меня дошло: раб не может быть бывшим.

Теплая рука Бога легла на лоб.

– Единица, – сказал он.

Я закричал. Эту боль мне приносили девять раз. А теперь – десятый. Мой новый лоб больше не гладкий, на нем – одна полоска.

– Проступок, – сказал Бог. – Все люди однажды оступаются, но каждому дают шанс на исправление. Первая полоска – свободные люди, которым нужно только доказать свою преданность стране.

Это не правда. Никакого проступка я не совершал. Меня подставили.

– Двойка, – лоб снова зажгло.

Мое тело дернулось, но ремни крепко прижимали меня к жесткой поверхности стула. Две линии на лбу пересеклись, создавая прямой угол.

– Оступившийся дважды все еще имеет шанс. Он может жениться, завести семью, владеть имуществом и работать на низкооплачиваемой работе. Но ты, даже получив в знак предупреждения вторую полоску, доказал, что не согласен жить по людским законам.

Не было мне дела до женщин и денег. Я уставал на работе настолько, что, придя домой, валился с ног, запихав в себя сухую булку. Поэтому я и ленился, поэтому и отлынивал от работы. Ну, по крайней мере, казалось, что я устаю.

– Тройка, – третья линия создала квадрат без дна. – Тройки еще могут вырваться в люди. Они продолжают работать на государство, могут жениться, но права на собственность у них нет. Тройки должны вести себя смирно, чтобы окончательно не лишиться свободы.

Тройкам платят меньше, чем двойкам. О кабаках я больше и не думал – мне стало не на что жить. Я питался, как мог. А когда появлялась малейшая возможность, я ее не терял и воровал еду и деньги.

– Четверка, – теперь на моем лбу полноценный квадрат. То, чего боится каждый свободный человек. – Это окно, через которое нужно смотреть в прошлое и обдумывать проступки и преступления. С этого момента человек теряет возможность обзавестись семьей. Таких людей продают частным собственникам для личного использования.

Наверное, у меня слишком мягкое сердце, но людей я бить не мог, будь они хоть восьмерками, хоть девятками. Из-за моей доброты начался бунт, из-за чего я и получил линию, пересекающую квадрат.

– Пятерка. Ты все еще пытаешься смотреть в окно, но перед глазами встала рама, которая закрывает вид. Ты видишь жизнь своего хозяина и должен обдумывать, чего лишился, чего бы мог добиться, будь у тебя свобода. Ты должен раскаиваться, и не в пятом промахе, а в первом.

Я убил одну восьмерку, когда тот напал на меня. И в пятом «промахе» я действительно раскаиваюсь, ведь убивать никого я не собирался. Это вышло случайно, а я как раз нес ответственность за жизни восьмерок и девяток.

– Шестерка. Теперь перед тобой встала решетка, ты больше не находишься рядом с хозяином. Твоя работа – восьмерки и девятки. Ты не просто их пересчитываешь, а убираешься у них и готовишь еду.

Это была еще одна попытка к бегству. Я хотел спрятаться от того убийства, не видеть восьмерок, не видеть девяток – лишь бы не вспоминать. Мои руки в чужой крови. Я не имел права отбирать чужую жизнь.

– Семерка. Решетка подчеркнута снизу. Теперь твоя работа такая же, как у восьмерок и девяток. Только условия проживания другие. Ты спал на кровати, питался остатками еды с общего стола. Тебе нужно было только вовремя вставать и приступать к работе – но ты не смог и этого.

Восьмерки и девятки меня ненавидели за убийство их товарища. Они не говорили со мной во время выполнения работ. А если говорил я – они игнорировали. От одиночества, от отчаяния я бежал снова.

– Восьмерка, – Бог улыбнулся, выставляя восьмое клеймо на моем лбу – верхнее подчеркивание квадрата, перекрещенного внутри. – Теперь ты должен был забыть о прошлой жизни. Все мысли должна была занимать работа. Ответственность тебя больше не беспокоила – она лежала на других. Живи себе и живи, только работай.

Со мной все же начали считаться, и я объяснил, что вовсе не желал смерти их товарищу. Когда я сказал, что до сих пор меня грызет совесть, они даже сочувственно попытались меня приободрить. Я впервые чувствовал вкус плети, и они обучали меня. Даже рассказывали хитрости, как делать вид, что наработал больше, работая меньше. Но восьмеркой я был недолго. Обучение мне давалось с трудом, и в процессе работ я сломал около десятка хозяйских инструментов.

– Девятка. Ты не имел права высказывать собственное мнение, даже говорить. Тебя нельзя было называть по имени. Впрочем, его никто и не знал. Восьмерки смотрели на тебя с уважением, а кто-то – с жалостью. Оставалось только держаться за последнее оставшееся право – право на жизнь. Тихо и смирно работать, стараясь привлекать как можно меньше внимания.

Ну, конечно, когда пьяная четверка где-то гуляет, оставляя дом открытым, я должен сидеть и ждать, когда же мне припишут еще косяк и убьют. Естественно, что я снова попытался освободиться, снова побежал, надеясь укрыться в лесу и прожить там остаток дней.

Бог отстегнул меня от стула. Тело само собой сгорбилось. С клейменного девятью клеймами лба стекали теплые ручейки крови. Она попадала в глаза и стекала с их уголков подобно кровавым слезам.

– Добро пожаловать в загробные миры, девятка. Здесь всегда рады новым рабочим рукам. Пока у тебя еще есть время, ты можешь задать интересующие вопросы.

Я шмыгнул носом. Лоб жгло даже после первого клейма, а девять сразу – это кошмар, который не мог мне и присниться. Даже умерев, я не смог получить свободу. Значит, все зря. И жил я зря, и мучился зря. Остается только слиться с Ньядом, стать примерным работником, чтобы не получить десятое клеймо. В прочем, если души бессмертны, значит, мне не стоит его бояться?

– Души бессмертны только до тех пор, – сказал Бог, проходя к двери, – пока я этого желаю. Прощай, Девятка. Пора бы тебе уже отправиться домой. В Ньяд.

Глава 4

Сначала запретили курить, потом пить… Бог знает, наверно, еще надо бы перестать дышать, тогда, глядишь, буду жить вечно.

Джоан Харрис – «Шоколад»

Бог вышел. Дверь за ним тут же исчезла, оставляя меня наедине со стулом и девятым клеймом. Я пощупал стену, в которой минутой назад был выход – никакого намека на проход. Тогда внутри начала нарастать паника – может, ни в какой Ньяд я и не попаду, а буду сидеть вечность в этой комнатушке, сетуя на жизнь.

Но дверь появилась. Не белая, ведущая к Богу, а темно-красная, большая. Знаю, куда она ведет. Отсюда, конечно, я выйду только в одно место – в Ньяд, где буду вечно страдать и работать. Поэтому я не слишком спешил уходить из комнаты. Насладиться последними минутами покоя – это счастье. Но в голову закралась неприятная мысль – дверь может исчезнуть, и я навсегда останусь здесь. Нет уж, лучше Ньяд.

Внутри, перегораживая проход, сидели ангел и черт, со скучающим видом перебрасываясь картами. Они кивнули в сторону открывшегося мира, и я неуверенно шагнул внутрь. Дверь за спиной шумно захлопнулась.

Здесь жарко. Настолько жарко, что от мертвой, казалось бы, сухой земли поднимается густой пар, закрывающий обзор. В небе висит огромное красное солнце.

Пытаясь что-нибудь разглядеть, я щурюсь и замечаю, что совсем не дышу. Я пытаюсь сделать вдох, но ничего не выходит. Здесь нет воздуха, мир кажется необитаемым. Меня охватывает паника. Я задыхаюсь.

Ангел и черт продолжают рубиться в карты, когда я вот-вот могу откинуть копыта. Второй раз подыхать не так страшно, но не хочется.

– По… могите… – просипел я, открывая рот подобно рыбе, выброшенной на берег.

Последний воздух покинул меня вместе с этими словами.

– Душа бессмертна, – напомнил ангел, кидая козырного туза.

Рука сама тянется к двери, когда я падаю на обжигающую каменную землю. Я жмурюсь и выгибаюсь из-за резкой боли в спине. Позади меня стоит незнакомый черт с длинной плетью – скрученной тонкой спиралью железкой, утолщенной у основания. Удар рассекает спину. Балахон намокает от крови и пота.

– Хватит бездельничать, – говорит черт. – Почему ты не на работе?

Я не могу ответить. Открываю рот, но внутри нет воздуха, чтобы сказать слова. Черт внимательно смотрит на мое лицо, сжимает мокрые от пота волосы и жестко отдергивает голову назад.

– Девятка. Значит, ты новенький? Еще не научился говорить? – спрашивает он, смотря холодным взглядом в глаза. Так же смотрели и ангелы-сопровождающие.

Я киваю и снова жмурюсь, когда он заносит руку с плетью для второго удара. Он приходится по лицу, задевает закрытый левый глаз и разбивает в кровь губы.

– Вставай, – велит черт, с легкостью поднимая меня за волосы.

Ноги ощупывают землю. Я ровно стою, но черт тянет волосы так, что мне ничего не остается, кроме как, наклонившись собакой, идти за ним. Я не вижу, куда меня ведут. Перед глазами только красная земля, покрытая густым слоем пара. Все еще пытаясь вдохнуть, я не запоминаю дорогу, не осмысливаю происходящее. Твердая земля обжигает босые ноги. Рука больно стягивает волосы, иногда дергая, грозя вырвать их. Я хватаю черта за руку, пытаясь разжать пальцы, за что снова получаю плетью по спине.

Черт толкает меня, и я снова падаю. Через горячий туман просвечивают тени, мельтешащие вокруг. Тени куда-то спешащих ног, полусогнутых и прямых, крепких и волочащихся.

– Значит, так, – черт стоит надо мной, глядя на беспомощно сжатое тело, все еще пытающееся дышать в безвоздушном мире. – Я – черт-надзиратель. Коротко расскажу о твоих правах и обязанностях. Сначала права. Ты имеешь право на получение пищи один раз в день, на двухчасовой сон в каждые сутки, на туалет два раза в день, на посещение своего внутреннего мира на месяц раз в году. Понял?

Я опираюсь на руки и поднимаюсь, но черт ставит на мою грудь ступню, задерживает на пару мгновений и силой пинает так, что я снова оказываюсь лежащим на спине. Надзиратель становится тенью и стремительно приближается, обретая четкие очертания.

– Обязанности, – продолжает, упирая руки в бока. – Беспрекословное подчинение всем вышестоящим начиная от восьмерок, заканчивая Богом. Ежедневная работа на обустройство в Рьяде Вечного Счастья. Помощь жителям Ньяда, не справляющимся с обязанностями. Терпение побоев от каждого вышестоящего, кто захочет тебя ударить. Отсутствие собственного мнения, права выбора и принятия решений. Запомнил? При долгом и качественном соблюдении обязанностей ты можешь получить снятие одного клейма и стать восьмеркой. Когда ты лишишься последнего клейма, когда твой лоб будет чистым, ты переселишься в Рьяд и будешь испытывать Вечное Счастье. А теперь вставай!

Я осторожно встал, чувствуя в груди сжатость. Легкие склеены невозможностью дышать.

– Вперед, работать, – сказал черт.

Я пошел вперед, но в чем заключается работа – не знал. То приближаясь, то снова отдаляясь, в красноватом тумане мелькали силуэты. Один из них меня и выхватил, потянув за собой.

Человек шел ровно. Его докрасна обгорелая рука сжала мое запястье и не отпускала, пока мы не остановились у груды белых камней.

– Неси к двери в Рьяд, – велел человек, клейменный трижды.

Я взял два камня и растерянно посмотрел по сторонам. Человек легонько хлопнул меня по плечу.

– Новенький, что ли? Ну, ты и перепуган. Пойдем, покажу, где дверь.

Мы шли через туман. Дорогу здесь запомнить невозможно.

– Запомнишь, когда пройдешь разочков эдак двадцать.

Я попытался ответить, но только глухо открыл рот.

– А ты забудь, что дышал когда-то, – объяснял тройка.

Я постарался, но не смог забыть. Чем сильнее я пытаюсь об этом не думать, тем больше легкие требуют воздуха.

– Сначала может казаться, что здесь совсем нет жизни. Но ты поймешь. Не девяткой поймешь, конечно, чего греха таить. Все девятки обычно как зомбированные. А знаешь, почему так?

Я мотнул головой.

– Потому что они не спят. Я тоже пришел девяткой. Два часа сна после примерно четырнадцати часов работы – ну, разве не сойдешь с ума? На то они и рассчитывают. Девятке никогда не стать восьмеркой, уж поверь мне. Хотя, бывают такие редкие случаи, типа меня. Но убрать клеймо может только Бог. А ему нет дела до нас.

Я снова открыл рот, но не издал звука.

– Да забудь ты уже, что когда-то дышал! Так никогда не заговоришь. Ты мертв, тебе не нужен воздух!

Это бессмысленно. Я не могу издать звук, не выпуская из легких воздух. Это просто невозможно.

– Клади сюда, – сказал тройка, кивая на груду камней.

Я положил и огляделся по сторонам. В тумане не видно двери в Рьяд.

– Хватит глазеть, – сказал новый знакомый. – Дверь в Рьяд слева. Тебя все равно туда никто не пустит, так что пошли еще камней наберем.

Я девять раз ходил туда-сюда, таская глыбы, пока не услышал голос черта-надзирателя в голове:

– Девяткам и восьмеркам пройти на раздачу пищи.

– О! – воскликнул тройка. – Пошли, провожу, а то так и будешь бродить. Ты встречался уже с девятками?

Я отрицательно мотнул головой.

– Вот и повстречаешься. Увидишь, что тебя ждет. Так-то ты вроде мужик нормальный, но такой участи почти никто не избегал.

Тройка повел меня через горячий пар. Я все еще не понимал, как можно все ощущать, двигаться и быть материальным после смерти. Путешествие в системе распределения загробных миров – вот что в моем понимании смерть. Когда я стал бестелесным духом, когда не чувствовал прикосновений и вздрагивал от влажного мазка прохладной чернильной кистью по запястью. Сейчас чернила почти стерлись, осталось лишь блеклое непонятное растертое пятно.

Люди на раздаче пищи стоят в шахматном порядке, соблюдая одинаковую дистанцию и интервал. Вдоль рядов прохаживаются черти-надзиратели с длинными плетями. Восьмерки и девятки сгорблены, пошатываются взад-вперед, будто и правда засыпая. Взгляды душ устремлены к пальцам ног, если их вообще возможно разглядеть через горячий туман. Люди не переглядываются, не проявляют эмоции. Они – стадо, гонимое плетью. Каждый по очереди подходит к черту, медленно волоча ноги по каменной земле. Черт с кастрюлей и грудой блестящих тарелок наливает какую-то коричневую жидкость.

– Вот, что с тобой станет, – сказал тройка. – Иди в строй, пока не влетело.

Он исчез в тумане, а я встал среди душ, стараясь сохранить расстояние между рядов. Слишком уж тихо в этом строю. Все молчат, а единственные звуки – плеск непонятной жидкости в тарелках. Черти-надзиратели ступают босыми ногами беззвучно, почти паря над твердой землей. Поэтому я здорово перепугался, услышав голос за спиной.

– Глаза в землю! – громко проговорил черт на ухо.

Я вздрогнул и обернулся. Это вышло как-то само, необдуманно. И за это я поплатился ударом в спину, упал на горячую землю. В меня прилетала масса ударов, один за другим, с громкими требованиями подняться. Но под избиениями я скрючился на земле, закрывая локтями голову. Это могло продлиться вечность, но рядом из тумана возникла знакомая тройка. Он и остановил руку черта, занесенную для очередного удара.

– Хватит уже, – сказал он.

– Девятка нарушает режим, – сказал надзиратель, резким движением вырывая руку. – И ты тоже, тройка. Почему режим нарушаем, презренный?

– Режим я не нарушаю, – сказал тройка. – Я жду рабочие руки. Не буду же я сам таскать камни к Рьяду? Не занятие это для троек, уважаемый.

– Бери те камни, что уже есть, – ответил черт.

Я осторожно поднялся. Удивительно, как быстро проходит боль. Наверное, это потому, что я все же мертв. И боль эта выдуманная, как и желание спать, есть и дышать.

– Мне нужно закончить строительство как можно быстрее. И не думаю, что архангел Сеир поблагодарит тебя, если я сильно задержусь из-за раненной девятки.

Я вздрогнул – черт тоже. Тройка победно улыбнулся и встал рядом со мной.

– Да уж. Ты не ведись на этих чертов. Надзиратели – самая низшая каста среди них, вот они и вымещают злость на вас. Если в них вообще есть хоть какая-то злость. Поговаривают, что у них нет эмоций.

Я кивнул. Столько всего хотелось узнать у тройки, по-видимому, давненько проживающей здесь. Но каждый раз, открывая рот и пытаясь произнести хоть слово, я чувствую, как легкие склеиваются все сильнее. На что тройка смеется, бодро похлопывая меня по плечу.

– Научишься еще, поймешь потом. Меня, кстати, Ао̀д зовут.

Какое старое имя. Оно было распространено лет пятьсот назад – так называли каждого второго в честь пропавшего в войне Идомѐя с Виелдаром царя. К слову, сам царь был из Идомея, и детей так называли именно там. Выходит, здесь не только жители Виелдара живут.

В первую очередь еду давали восьмеркам, что и не удивительно. Пока до меня дошла очередь, я устал стоять. Хорошо хоть черти меня больше не беспокоили. А когда я уже держал тарелку с непонятной жидкостью, мне не хотелось есть эту коричневатую жижу с непонятными желто-зелеными комочками. Спасибо за то, что без воздуха нет и запахов.

Большой деревянной ложкой я зачерпнул жижу и поднес к губам.

– Ешь быстрее, чтобы вкус не чувствовать, – говорил Аод. – А вообще, лучше не есть совсем. Хотя уже поздно, раз ты получил еду на руки.

Я запихнул огромную ложку в рот. Жижа с горьковатым привкусом слизью прилипала к верхнему небу и языку. Я поспешил это проглотить, но во рту оставалась нарастающая горечь вкуса желчи.

Меня стошнило.

Я давно не ел вкусной пищи, но это уже перебор. Не могу даже представить, из чего (или кого?) готовят эту слизь.

– Вот, про это я и говорил, – Аод усмехнулся. – Пошли работать, а то время зря теряем.

Немногочисленные рвотные массы испарялись. Я снова почувствовал благодарность к Ньяду за отсутствие воздуха. Мне не приходится дышать рвотой, калом и мочой.

Ноги потихоньку привыкали к ходьбе по горячим камням, но вот окружающая жара давила со всех сторон. Серый балахон намок и отлипал от тела, легонько покалывая кожу. А ведь я практически не работал. Перетаскивать камни не так сложно для того, кто много лет был рабом.

Таская камни, я все еще пытался произнести хоть звук. Что угодно, хоть просто замычать. С каждой попыткой я чувствовал, как что-то сжимается в горле. Я пытался снова и снова, пока не посчитал это занятие бесполезным.

– Советую, – говорил Аод, идя рядом, – не работать на чертов. Приставай к обычным душам вроде меня с просьбами дать работу. Иначе будешь ходить вечно побитый и усталый. А так работать намного легче, да и веселее к тому же. Нам, старшим цифрам, тоже бывает скучно, вот мы и общаемся с такими, как ты. Хотя, если с тобой еще есть смысл разговаривать, с теми, кто здесь давно – уже нет. Они просто выполняют заданную работу и не думают. Разучились думать со временем.

Мне немножко стыдно, что Аод говорит как сам с собой. Но я уже и не пытаюсь отвечать. Просто киваю, иногда мотаю головой. Парень он разговорчивый, тараторит без умолку. В основном, о том, что я скоро привыкну, перестану взвешивать, что хорошо, а что плохо, прекращу думать и буду тупым орудием труда в руках черта. Слушать такое, конечно, неприятно. Да и не считаю я, что когда-нибудь стану как все. Но они разве так думали?

Я остановился с грудой горячих камней. Эта мысль теперь не даст мне покоя. Как бы я ни сопротивлялся, общество все равно возьмет верх. Я потеряю собственное мнение. К слову, черт-надзиратель говорил, что я даже права на это не имею. И как тут остаться собой, не стать частью огромной системы Ньяда?

Несмотря на запрет, мнение я все же имею. И вот оно: я в полном дерьме. И, видимо, останусь в нем до конца времен, если таковые наступят. Теперь мне не выкрутиться.

– Чего встал-то? – спросил Аод.

Я двинулся с места, уже интуитивно идя по маршруту в пятнадцатый раз. Кажется, я понял, как ориентируются местные жители в тумане. Это то же самое, что идти ночью по дому до туалета. Темно, ничего не видно, но ты и с закрытыми глазами можешь сказать, где и что стоит, и редко когда можешь врезаться в какой-то угол и сломать мизинец ноги.

– Сегодня был в Рьяде, – говорил Аод. – Ну, нам, тройкам, туда ходить разрешается. Собственно, там мы и работаем, а живем здесь. Так вот, подслушал разговор одной девчонки с каким-то мужиком. Она говорила, что еще при жизни умела выходить из тела и становиться духом. Представляешь? Она выходила из тела, по сути, умирала по собственному желанию!

Перед глазами возник образ сестры. Именно благодаря ее рассказам после смерти я так быстро сориентировался и смог двигаться, не имея тела. Только с помощью желания, силой мысли. То было странное ощущение. Я не двигался сам, не прилагал каких-либо усилий. Просто думал. Сильно думал.

– Сестра, – сказал я.

Аод остановился. Его тело померкло и становилось прозрачным. Туман окружал его так, что казалось, будто Аод сам состоит из тумана.

– Как ты это сделал? – тихо спросил он.

– Что сделал? – ответил вопросом я, не понимая, чему тут удивляться.

Ведь он тоже говорит, значит, ему хорошо известно, как говорить, не пользуясь воздухом.

– Ты точно человек? – он отшагнул в туман, сливаясь с ним все сильнее.

– Что не так? – говорю я медленно, пробуя слова на вкус, стараясь запомнить ощущения.

– Ты не понял? Ты что, не специально? – Аод перестал становиться прозрачным и шагнул ко мне.

– Я? Специально, – сказал я, все еще не понимая, чего необычного в моих словах.

– Ты, кажется, не понял. Как это? – он трясся, будто облитый ледяной водой посреди жаркого Ньяда. – Вообще я впервые встречаю такую душу. Именно душу, а не ангела или черта. Душу, которая говорит с закрытым ртом.

Глава 5

Мужество – это когда заранее знаешь, что ты проиграл, и все-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идешь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда все-таки побеждаешь.

Харпер Ли ‒ «Убить пересмешника»

Я говорил с закрытым ртом. Значит, мой голос сейчас звучал в голове Аода подобно тому, как голос немого ангела-сопровождающего звучал во мне. Выронив камень, я приложил пальцы к губам, чтобы убедиться в этом.

– Серьезно? – спросил я, но рот действительно оставался закрытым.

У того ангела рот при разговоре открывался, и я поспешил рассказать об этом Аоду.

– Знаю его, – ответил он, кладя камень в мои руки, – он служит системе распределения уже сотни лет. Он когда-то и меня принимал. Бедняга, он как застрял на одной должности, так и не поднимается. Рот он открывает, чтобы чувствовать, как будто он говорит по-настоящему.

– Странный, – сказал я, продолжая путь к двери в Рьяд.

Для разговора все еще приходилось концентрироваться.

– Странный тут только ты.

– Разве думать сильно – это странно? – спросил я, кладя камень в большую кучу.

Он скатился, собирая лавину из множества мелких камушков.

– Очень. Я здесь уже шестьсот тридцать девять лет… Ну, это по времени Ньяда. Если так будет привычней, по времени Алкеона прошло ровно пятьсот лет. Так вот, ты не первый такой. Слухи разные ходили, но лично я с такими душами не знаком. Ты вот что, – Аод развернулся ко мне всем телом. – Лучше молчи. Проблем потом не оберешься.

Аод взялся за ручку двери. Я замер – неужели ангел и черт его пропустят? Но те ничего не сказали, когда Аод вошел внутрь. Я хотел было пойти за ним, но ангел предостерегающе загородил собой проход.

– Ты-то куда собрался? Работай иди.

Я с замиранием сердца посмотрел в его равнодушное лицо. А если доложит? Расскажет кому-то вышестоящему, что я могу говорить в чужой голове?

– Время сна, – прозвучал в голове голос черта-надзирателя. – Желающие проходите к регистрационной стойке, регистрируйте свои часы.

Я не знал, куда нужно идти. Да и спать-то не особо хотелось. Поэтому я решил пройтись по Ньяду, стараясь никому не попадаться на глаза, и хорошенько осмотреться. Ноги привыкали к горячим камням. Ступни, будучи и раньше твердыми, за считанные часы огрубели совсем.

Меня задел человек. Он даже не обернулся, а продолжил идти. Я точно увидел на его лбу клеймо – девятка. Такой же, как я. Человек шел сгорбившись, руки висели вдоль тела, как плети. Полусогнутые ноги с трудом передвигались, иногда подворачивая пальцы.

Со спины в меня врезалась еще девятка. Женщина с огромными мышцами, бритая под ноль. С первого взгляда я и не понял, что передо мной именно женщина.