Текст книги "Утро туманное"

Автор книги: Дарья Агуреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Дарья Агуреева
УТРО ТУМАННОЕ

Ярославе К. посвящается…

В жизни каждого человека случается такое.

Для меня отправная точка процесса взросления стала настоящей катастрофой, крушением. Зрелое сознание забилось, задышало во мне в безусловно трудном, переходном возрасте. Мне было почти шестнадцать лет, когда я взглянула на себя извне, критически. Толчком к этому ненужному в общем-то любопытству стало моё романтическое увлечение. Назвать любовью этот напичканный книжными цитатами полубред-полусон теперь мне никак не хочется. Хотя… Первая любовь, искренняя, не отягощённая поисками разума и не требующая в ответ ничего кроме светлого мерцания чужих, но странно родных зрачков, с высоты (или это вовсе и не высота? Скорее наоборот!) прожитого, пройденного всегда кажется чем-то туманным, болезненно бредовым.

Со стороны всё выглядело крайне банально. Он – студент, я – школьница. Он – красавец, я – серенький подросток, безуспешно прячущий неуклюжие конечности в складки одежды. Он – оптимист, душа компании, я – вынужденный отшельник, коротающий одинокие вечера с толстыми томами чужих мыслей и за неимением собственных впечатлений восторгающийся книжными. Когда необходимость участия в судьбе моего, конечно же, выдуманного идола стала осознанной и приобрела крайние формы, я и попыталась открыть себе себя. Тогда я искала суть в красоте (физической, разумеется!). Не придумав ничего лучшего, я прилипла к зеркалу, завораживающему стеклянный блеск моих зрачков своим необъяснимым матовым светом. Тогда я и разделалась раз и навсегда со всеми мучительными поисками совершенства, смысла и всех прочих абсолютов. Я разбила себя, разрушила собственное отражение в глупом, повторяющем чужие ошибки зеркале, разгромив всё, что случайно оказалось стеклянным, на сотни, тысячи осколков. Такой же осколочной, режущей стала и моя жизнь. Яркие, как кляксы импрессионистов, эпизоды, не связанные ни единым замыслом, ни героями.

Исчезнув в зеркале, я будто бы оказалась вне жизни и, стоя на обочине дороги, с каким-то нелепым изумлением взирала, как мимо меня то летит, то плетётся жизнь, частичкой которой я не успела или не захотела стать…

ФРУСТРАЦИЯ

Тотальное отсутствие толерантности к фрустрации. Вот такой затейливый диагноз поставил я моей любимой пациентке. Варвара…

Варенька. Моя милая, лёгкая Варя. Пожалуй, единственная девушка, которую я так и не смог объяснить, понять. Впрочем, признаюсь, я и не хотел. Мне было настолько приятно её общество, её несуразные вопросы, необдуманные и, наверное, поэтому поразительно точные мысли, что я начисто забывал о целях нашего знакомства. Варю привёл мой лучший друг. Попросил понаблюдать за ней.

– Женька! С ней что-то не то. Она прямо как с луны! Такое вытворяет! Хоть стой, хоть стреляйся! – обескуражено заявил Никита, пропуская вперёд свою юную спутницу. Хрупкая, нежная… Светлые глаза, светлые волосы. Сама вся светлая-светлая и какая-то другая.

Не от мира сего, что называется. Всё, что происходило вокруг, её как будто не касалось. Варя жила где-то далеко-далеко, и при этом я всегда отчётливо чувствовал, что на самом деле только там, где она, и пылает настоящий костёр жизни. Это я, Никита, все мы бродим в тумане, а Варя знает что, как и когда нужно делать. Только она не знает, что знает. Из неё надо вытянуть все эти хитрые, подёрнутые безвременностью тайны.

– Женечка! А что всё это значит? – она взглянула на меня, разрешая задержаться в тёплых кружочках своих зрачков, раздвоиться в них и замереть под неестественно длинными ресницами.

– Это значит, что у тебя абсолютно отсутствует терпимость к жизненным неприятностям. Крушатся твои планы, и ты прячешься от реальности в каких-то выдуманных тобой же сказках, – пытался объяснить я.

– Терпимость, – она повернулась к окну. За стеклом уже третий день безмятежно падали белые хлопья, вспыхивающие позолотой в болезненно-жёлтом свете фонарей и вновь пропадающие где-то во мраке декабрьских вечеров. – Ты думаешь, она нужна? Надо сдерживаться?

– А как же, Варенька? – я не уставал изумляться небрежно роняемым ею фразам.

– Я не хочу терпеть. Зачем? Если всё может быть так прекрасно! Стоит только закрыть глаза.

– Но ведь это уже неправда, выдумка!

– А скорбь не выдумка? – Варя говорила спокойно. Она никогда не раздражалась, и из размеренности её лишь порой уносил безудержно счастливый смех, неизменно сопровождаемый блаженным сиянием глаз. – Женечка, я не буду ничего терпеть. Если здесь плохо, я ухожу туда.

– Варя, ну а как же твой роман? – я хоть как-то пытался прикрепить её к действительности, но она ловко ускользала от всего настоящего, хотя уже и я сомневался в том, где кончается сон и начинается явь.

– Я люблю Никиту, – продышала, даже не проговорила она, загораясь своим осознанным счастьем.

– Он здесь или там? – не отставал я.

– Какие странные вопросы ты задаёшь, – лукаво улыбнулась Варя. – Ты думаешь, я – душевнобольная?

– Ну что ты! – честно удивился я.

– Никита там, где он хочет быть, – Варя пристально разглядывала меня.

– Он любит тебя? – я боролся с её раздражающе счастливым взором, увлекающим меня в сонное небытие.

– Я не знаю, – она всё более проникала в каждую пору моей кожи.

– Расскажи мне про него. Про вас, – я лихорадочно обдумывал как бы мне ухватиться за что-нибудь в плавающем глубоко поверхностном разговоре. Найти рану, болезненную точку в её сердце? Нажать и вытащить из этого бесконечного сна! Но она счастлива! Она понимает, что он её бросил или нет?

– Мы встречались на той неделе, – Варин взгляд становился всё внимательнее. – Никита очень переживал. Так странно, – она пожала плечами. – Он хотел сказать, что не хочет больше видеть меня, а говорил какую-то ерунду. «Мне надо разобраться… Я хочу уехать». И знаешь, почему он не хочет больше встречаться со мной?

– Почему? – осторожно спросил я.

– Потому что я люблю его. Он боится сделать мне больно. Ты бы поговорил с ним, – вздохнула Варя.

– Варя, а что ты делала в кустах около его подъезда? – я уже жаждал её слёз.

– Ах это! – она засмеялась. – Действительно, глупо. Он не хочет меня видеть, но я должна его видеть. Обязательно! Понимаешь?

– Зачем?

– Чтобы возвращаться… Я знаю, когда он работает, поэтому могу подгадать время и увидеть его так, чтобы он не видел меня.

– Варя! Ты в семь утра сидела в кустах у чужого подъезда! Разве можно так?

– Меня мучило какое-то беспокойство. Я боялась, что с ним что-то случилось. Мне нужно было его увидеть.

– Ты уверена, что любишь его?

– Любовь случайна, – задумчиво проговорила она.

– Ты не хочешь бороться с этим?

– Разве можно восстать против случайности? Женечка, это же вздор!

– Но не можешь же ты всю жизнь просидеть под его окнами?

– Жизнь – это любовь, так?

– Не знаю, Варя. Тебе надо чем-то занять себя. Где ты учишься?

– В театральном, – просияла Варя. Неужели она настолько перевоплотилась в чью-то роль?

– Ты играешь? Ты не путаешь сцену с жизнью?

– Я живу, Женечка, живу, – она мягко покачала головой. – Я обманула тебя. Я не учусь в театральном. Просто сказала то, что ты хотел услышать. Ведь так проще, да? Я – ненормальная, помешавшаяся на почве театра актриса! Только это не так, Женя! У меня отсутствует эта самая толерантность, потому что нет фрустраций!

Я заглянул в её глаза, окунулся в искрящуюся синеву, но Варя не пускала меня вглубь. Или я стучался не в дверь, а в глухую стену?

– Знаешь, что мне теперь не нравится? – она как будто воодушевилась. В ней всё же проснулся интерес к этой преисполненной бессмыслия беседе психоаналитика и пациента.

– Что же?

– Мне не нравится, что Никита лжёт. Мне не нравится, что я больше не имею права быть частью его судьбы, что я ничего не могу сделать для него, а когда я делаю что-то для себя, он думает, что я сошла с ума.

– Неправда, – тихо вставил я.

– Знаешь, ведь на самом деле это с ним что-то не так. Ты ведь его друг, Женечка, помоги ему, – она легко коснулась моей руки, пробегая тёплыми кончиками пальцев по ладони.

– Что с ним? – неуверенно поддержал её я.

– Он делает какие-то странные вещи, Женя. Он отстранил меня, испугавшись моей любви, а потом сам пришёл с дружбой. Он показывал мне её фотографии, что-то говорил… Этакая поэтичная романтика!

– Ты злишься?

– Я не понимаю.

Она снова отвернулась, оглянулась на манящее бездной мрака окно. Всё было так же. Снег, фонари, игра света…

– Фрустрация… Это серьёзно? – как-то слишком тихо спросила Варя.

– Да нет… Со всеми бывает.

– Что я должна делать?

– Только не спи, – эхом отзывался я. – Скандальчик – хорошее средство. Разрушить всё, чтобы затем построить заново.

– Мне скучно, – Варя поморщилась. – Я бы хотела родиться моллюском, который живёт себе в раковине на дне океана, хранит жемчужину и взирает на мир сквозь узкую щель.

– Наблюдать – тоже неплохо… – я достал бланк и, изображая кипучую деятельность, решительно застрочил рецепт.

– Это что?

– Тебе нужно попить капли, – уверенно заговорил я. – С Никитой не встречайся. Развеешь иллюзию.

– А может быть, иллюзия развеет меня? – усмехнулась Варя. Она неслышно поднялась, листок как будто сам скользнул к ней в руки.

Юное личико озарила счастливая улыбка.

– До свидания, Женечка! Я зайду к тебе в следующую пятницу.

– Да, обязательно, – подхватил я, вставая, чтобы открыть перед ней дверь.

– Не волнуйся. У тебя всё будет хорошо. Если до моего прихода не пройдёт, ты мне расскажешь про свою депрессию. Я тебе помогу.

– Ты о чём? – оторопел я.

– Это будет синий-синий сон, – Варя загадочно улыбнулась и исчезла за дверью. Я ещё долго слышал, как ласково звенели её шаги у меня в душе: дин-дон, дин-дон… И всё вокруг становилось синим, синим-синим…

Такое случается с каждым.

Ноябрь всегда казался мне самым тоскливым месяцем в году. Земля уже окоченела от ледяного дыхания зимы, всё бесстыдно оголилось, а сверкающая красота снега ещё не коснулась не то умершеё, не то глубоко заснувшей природы. Я молча брела бок о бок с Верой. Под ногами хрустела замёрзшая листва, ветер порой скудно сыпал в наши хмурые физиономии сухие снежинки и уносился в пустошь безликих дворов. По проспекту бродили незнакомые люди, мимо пролетали средства передвижения… Пейзаж не из приятных. Но вдруг моё задремавшее, зябнущее внимание привлекло удивительно худенькое живое существо – бродячая собака. Она неустанно бежала рядом с явно чужими ей людьми: женщиной и ребёнком. Настойчиво следовала за ними, семеня через дорогу, не останавливаясь на поворотах. Она бежала не сама по себе, не бродила бесцельно по улицам города, не искала пищи или крова. Она спешила куда-то рядом с сильными и знающими людьми, а они шли рядом с ней, бездомной собакой. Только вот рядом ещё не значит вместе. Женщина и ребёнок исчезли в глубине подъезда. Собачья морда как будто утонула в растерянности, но только на миг. Вот она уже решительно затрусила рядом с молодым человеком и девушкой. Она была не одна… Она не хотела верить в своё одиночество…

Я никогда не забывала эту собаку. Что-то поразительно знакомое виделось мне в её чертах.

ЖВАЧКА

– Будешь «Орбит»? – спросила я.

– Так ведь без сахара же, – усмехнулась Варя.

– Вот тоска-то, – затянула я без перехода, закидывая пачку жвачки обратно в сумку.

– Скоро сессия, – многозначительно отозвалась Варя.

– Не сыпь мне соль на рану.

– Да, Вера, в этом году пахнет даже не жареным, а палёным. Мы в этом семестре отличились ничего не скажешь.

– Не говори, – я устроилась на лавочке, отвернулась от пыльного окна, зачем-то делящего мрачное питерское небо на четыре картинки. – Если бы кто-нибудь в прошлом году сказал мне, что я прогуляю хотя бы половину пары, я бы вызвала его на дуэль.

– А помнишь что творилось, когда мы ещё назывались этим дурацким словом – абитуриенты? Я с таким обожанием взирала на университет, атлантов-студентов, богов-преподавателей! Тьфу!

– Вот-вот, – кивнула я.

– И самое страшное, – Варин голос дрогнул, – так всегда и бывает: добиваешься чего-то, жилы рвёшь, а получаешь – душно!

– Бойтесь мечтать – мечты сбываются, – подхватила я.

– А чем ещё заняться? – кого-то вопрошала Варя. Она такая. Ей всё кажется, что кто-то придёт, возьмёт её за маленькую ручку и выведет на светлую, широкую дорогу, поведет к чему-то громадному, важному, а никто не приходит. Порой ей грезится, что вот он наш спаситель. Она спешит к нему, опекает, отогревает и даже выводит на эту самую дорогу, чтобы не заблудился, не потерялся, а потом видит – не он… Без сахара, как говорится.

– Ленка идёт, – брякнула я, не желая погружаться в Варино самокопание.

– Исчезнем? – неуверенно оглянулась Варя. И через пару минут мы уже подпирали стены этажом ниже. Метрах в пяти от нас переминались с ноги на ногу однокурснички.

– Митюшечка сегодня в ударе, – сквозь зубы шептала Варя, щуря глаза. Видимо, пыталась спрятать за ресницами бесовские злые огоньки, которые с завидным постоянством зажигали некоторые особи, обитающие на нашем курсе.

– Ух ты, маленький! – подхватила я. – Пальчики растопырил!

– Пойдём, он там байку какую-то новую рассказывает.

Митя, пожалуй, самый гадкий тип в нашей группе. Предвзято? Зато верно! Удивительно, откуда такие берутся? Мордашка миловидная, глазки не пустые, росточек правда подкачал, но при этом весь такой приторный. Имени соответствует. Умствующий дурак, джентельменствующий хам, раздражительный неврастеник и мелкий пакостник! По стенке бы размазала! Он минут двадцать под дружное ржание, перемигивание и кривляние слушателей вещал о том, как он кого-то защищал в суде, как на Невском его домогались синеглазые модели, как летом он отдыхал с Ди Каприо…

– Митенька! – Варя вдруг всплеснула руками. – А может, это ты под псевдонимом Ди Каприо снимаешься? А я всё думаю, на кого ты похож!

– Очень вежливо, – некстати покраснел Митя. «Истеричка!» – прочла я между строк и мысленно отправила назад нецензурную цитату. Наш поредевший за последние дни табунчик, стряхивающий с ушей останки Митиной лапши, загнали в аудиторию. Начался семинар. Варя вызвалась отвечать. Наговорила чего-то под одобрительным взглядом преподавателя и размазалась по стулу, осела, как сдувшийся шарик. Интерес к происходящему у неё пропал. Она что-то зачирикала у себя в тетради. Потом её пытливый взгляд заёрзал по Пете. Она будто сквозь лупу разглядывала его льняные волосы, выравненные в модную стрижку, радостный взор, красиво вылепленные губы.

– Смотри-ка! – она легонько толкнула меня. – У него всё время дёргается кончик носа!

– Может, напишем ему сопливую записку? – я пыталась угадать её настрой.

– Скучно! – поморщилась Варя. – В сентябре Сашке аж в стихах писали. Было неинтересно.

– Не смотри так на Петю. Он уже краснеет.

– Вера, – Варя коснулась меня своим непередаваемым взглядом, от которого хотелось не то плакать, не то смеяться. – Я встречалась с Никитой.

– Когда? – чуть не в голос взвизгнула я.

– Вчера. Посидели пару часиков в баре.

– Он сам тебе позвонил?

– Ну конечно!

– И что же? Назад в будущее? – я не сводила глаз с её стекленеющих зрачков. Лицо спокойное, просветлённое. Только пальцы предательски дрожат.

– Я ничего не поняла, – Варя удивлённо всматривалась в меня. – Вера, я нормальная? Мне тут диагноз какой-то сочинили…

– Терпи, малыш, – я сжала ей руку.

– Вот-вот! Терпимости-то и нет!

– Что он сказал?

– Что-то про Яну свою рассказывал… Я не помню. Я так удивилась, что перестала слушать.

– Ну?

– Да как обычно! Пялилась на него, как истукан, и тихо млела.

– Ясно, – скривилась я.

– Зачем он со мной встречался?

– Чтобы ты смотрела на него своими большими обожающими глазами, а он тихо млел от этого твоего идиотского влюблённого взгляда.

– Думаешь?

– Уверена.

Варя забилась вглубь себя и не вылезала до перерыва. Потом огрызнулась на прохиндея Митюшечку, закуталась в сигаретный дым, плавающий в туалетах факультета, и принялась рассматривать Сашу. Мда… Сашенька наш удал. Этот с сахаром, рафинированным. Варе он страшно нравится, а меня просто убивает его тошнотворная самовлюблённость. Этакий нарцисс! Слава Богу, он не привлекает её романтически, хотя что-то нелепое у них было. Одно время они общались ночами по телефону и изводили друг друга странностями, умничанием и гадостями. Под конец их какого-то безмасштабного пространственного диалога глухого с немым Саша оштамповал Варю «недоинтелектуалом интровертом». Кажется, она его даже не послала по подходящему адресу. А надо было! Если у Вари фрустрация, то у Саши определённо маниакально-депрессивный психоз. Что тут поделаешь? От Ленки мы всё же не улизнули. Отрыла нас в кафе. Губки надула бантиком, глазки потупила, зарядила:

– А он мне – ну я же тебя люблю…

Я вспоминала какие-то стихи. Варя тоже абстрагировалась. Мы в очередной раз проделали наш порочный круг: кафе, туалет, библиотека, кафе. Прослушали тысячу и одну историю про то, кто, с кем, когда и где с вариациями на темы: «Я непризнанный гений!», «Меня никто не любит», «Невиноватая я!» и ещё «Кто что про кого мыслит». Тьфу!

Мерзкий кофе для Вари. Отравный чай для меня.

– Ты не замечаешь, что с нами творится?

– Что? – устало отозвалась я.

– Мы старухи.

– Вот это ново! – припомнила я какую-то рекламу.

– Да серьёзно же! Ведь вот только и делаем, что насиживаем целлюлит и перемываем окружающим кости.

– Старухи не ночуют под окнами возлюбленных, – оборвала её я.

– Молодые в общем-то тоже, – Варя снова полезла вглубь себя, но встряхнулась.

– Жвачку будешь?

– У меня своя.

– Да, у каждого своя, – усмехнулась Варя, зачем-то снова опутывая лицо дымом, словно нимбом.

Мимо проходили до отвращения правильные студенточки с какой-то патологически неуёмной тягой к знаниям, разудалые двоечники с вечной песенкой о конспектах на пять минут, вульгарные первокурсницы, тихони, выскочки…

– Знаешь, он показывал мне их фотографии. Они на Валаам ездили.

– Он что – больной? – не выдержала я.

– Верочка, а ведь это я должна была там быть. Мы собирались…

– Будешь!

– С ним?

– Со мной, дурочка, со мной.

– Спасибо, милая, – Варя чмокнула меня прохладными губами, вернулась с Валаама.

– Как ты думаешь, что говорят о нас те, кого мы сегодня так обласкали?

– Поверь мне, ничего хорошего! – уверенно ответила я.

– Я думаю, ты им нравишься. Приветливая, отзывчивая, не язвишь… Это я злая зануда с амбициями.

– Жизнь не удалась, – изобразила я сочувствующую физиономию.

– Зажевала ты, Варя, вот что!. Произошло с тобой что-то, и вот ты жуёшь, жуёшь… Уж челюсти свело. А мне и жевать-то кроме «Орбита» нечего. Радуйся, что есть что вспомнить.

– Я радуюсь, – покорно замерцала глазами Варя. Обиделась. Она такая.

– Ведь вот он сейчас километрах в пятидесяти от меня, если не меньше, – Варя вновь расплывалась по стулу. – А дом его чуть ли не напротив моего, понимаешь? Пять минут пройти – а нельзя. Легче целую вечность… Вчера такой закат был. Красный, звонкий. Солнце огромное – глаз не отвести. Потом звёзды высыпали. Окна потухли одно за одним. Фонари… Никита приехал в пять двадцать семь. Видно, пораньше упорхнул, смена вообще-то до восьми. Знаешь, ни усталости, ни раздражения. Остановился перед домом, стоял и обнимал темноту, вдыхал приближающееся утро…

– Ты лучше подумай, что было бы, если б он тебя заметил!

– Он, наверное, заметил, раз доктору нажаловался.

– Уже и доктора подключили? – искренне удивилась я.

– Они думают, я не в себе, – Варя тяжело вздохнула. – Голова что-то кружится. Пойду я, пожалуй. До завтра, Вера!

Варя поплыла к выходу. Синее платье, голубая норка, серый дым… Всё пошатывается, покачивается, переливается… Тьфу! Размазня! Ведь ревёт сейчас где-то, дурочка. Или улыбается?

Я по её примеру глазами поскользила по двигающимся по периметру кафе людям. Жуют. Все. Изо дня в день. Одно и то же. Мне вдруг тоже захотелось в дым, в туман, в чёрное зимнее утро. Нет, оно синее, синее-синее.

Зеркало разбилось. Сохранился лишь один осколок покрупнее. Я в нём совсем ещё девочка. Я была у моря, где-то на юге. Лето выдалось холодное. Дни проходили пасмурной, хмурой чередой. Лишь изредка сквозь тяжесть влажного воздуха проникали какие-то жалкие обрывки солнца. Но было хорошо. Солёный ветер, незатихающая песня волн, скалы, песок. Никого. Брызги воды обжигали кожу, пронизывали моё тело, проникали в душу, вычерчивая солёные, пахнущие водорослями узоры. В волосах путалась зелень тины, ракушки. Платье всё больше роднилось с рыболовной сетью. Я уже и не помнила: русалка ли я или нет. Я забиралась на пологие, не согретые солнцем скалы и тянулась к небу, дотягивалась до него изодранными от карабканья руками, зудящими от соли кровоточащими ранками. Море дышало у моих ног. Непокорённое, оно умоляло. Смирившееся, оно манило в небытие, затягивало в бездну горизонта. Спокойное, оно угрожало. Краски беспрестанно перемешивались, насыщались. А я заворожено всматривалась в пустоту, бурлящую внизу, в высь, распростёртую наверху… Или наоборот? Не помню. Помню только, что гремела гроза, разбивали небесное зеркало молнии, ливень отгораживал и от берега, и от моря. Я срослась со своей скалой. Всё вокруг безумствовало, испепеляло себя стихийной страстью. Я была одна. Мне было дико и страшно. Так бывает со всеми. Так бывает каждый день.