355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Данил Корецкий » Музейный артефакт » Текст книги (страница 1)
Музейный артефакт
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 18:46

Текст книги "Музейный артефакт"


Автор книги: Данил Корецкий



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Данил Корецкий
Музейный артефакт

© Корецкий Д.А., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ( www.litres.ru)

Пролог
Находка в Эрмитаже

Август 1961 г.

Ленинград

В Эрмитаж всегда стоит очередь. И ладно толпились бы здесь знатоки истории и культуры, профессора и доценты, студенты художественных училищ и прочие тонкие ценители мирового искусства… Нет, толчется тут самый разношерстный люд – возбужденные провинциалы из ждущих на площади автобусов, школьные экскурсии по обязательному плану эстетического воспитания, командированные, желающие обязательно отметиться в знаменитом музее, и прочая случайная публика, которая потом бродит по залам с неприкаянным видом, переговаривается, смеется или откровенно скучает.

Молодой человек лет двадцати трех, в широких китайских штанах, клетчатой шведке и темных очках в пластмассовой оправе проходит мимо растянувшейся на квартал плотной человеческой цепочки с чувством явного превосходства: ему не надо стоять в очереди, он не какой-нибудь дилетант, изнывающий от любопытства или отрабатывающий обязательный номер. Он здесь работает. Иван Трофимов, несмотря на свою молодость, круглое простоватое лицо и ровные соломенные волосы, которые не поддаются расческе – выпускник историко-архивного института и уже три недели младший научный сотрудник Государственного Эрмитажа, включающего более трех миллионов единиц хранения!

Пройдя через служебный вход, он оказался в прохладном мире мрамора, кованого железа, огромных светлых окон, резных колонн, высоченных расписанных потолков, а главное – ценнейших и редчайших экспонатов: первобытных фигурок и предметов быта, знаменитых картин, тонко выполненных скульптур, черепов давно вымерших животных, коллекций монет канувших в Лету эпох. Здесь витают запахи древней краски и вековых холстов, костей динозавров и других атрибутов седой старины. Впрочем, Иван работает среди железа: доспехи и копья, щиты и мечи, кинжалы и кольчуги… Рыцарский зал – эпоха Средневековья. Здесь пахнет сталью, звоном оружия, пролитой кровью, торжеством победителей и предсмертным ужасом побежденных. Но, кроме Ивана, никто этих запахов не чувствует. Он это знает, а потому никому о своих ощущениях не рассказывает.

Молодой специалист с рвением принялся за работу и сразу привлек к себе внимание. Уже на третий день он подошел к заведующей отделом и прямо в лоб сказал:

– Извините, Наталья Ивановна, тут у вас ошибка… На третьем стенде стилеты названы кинжалами. И лежат они вперемешку…

Кандидат исторических наук Силуянова, которую сотрудники за глаза звали Железная Ната, покрылась красными пятнами и чуть не лишилась дара речи.

– Какая же здесь ошибка, Ваня? Стилет и есть разновидность кинжала!

Но вчерашний студент упрямо стоял на своем.

– Нет, Наталья Ивановна! Стилет и кинжал есть разновидности короткоклинкового холодного оружия. Но кинжал – колюще-режущее, двухлезвийное [1]1
  В обыденной речи понятия «лезвие» и «клинок» неправильно употребляют, как синонимы. На самом деле лезвие – это заточенная грань клинка.


[Закрыть]
, обоюдоострое, а стилет – колющее, как правило, безлезвийное… Они должны выставляться в разных витринах!

Многие коллеги стали очевидцами этой дискуссии, а старший научный сотрудник Киндяев, который специализировался на «белом» оружии [2]2
  Белое – на сленге коллекционеров – холодное оружие.


[Закрыть]
, подтверждающе кивнул головой.

– Если глубоко анализировать классификацию оружия, то так и есть. Встречаются и двухлезвийные стилеты, но очень узкие, зарезать ими все равно трудно, а заколоть – легко!

Он тоже был кандидатом и по стажу работы вполне мог претендовать на должность заведующего отделом, отношение к нему со стороны Силуяновой было настороженным. И все происходящее она могла расценить как заговор.

Поэтому он тут же добавил:

– Но вряд ли столь глубокие нюансы узкой отрасли оружиеведения представляют интерес для посетителей широкопрофильного Эрмитажа. У нас же не специализированный военный или оружейный музей…

Это был явный реверанс в сторону начальницы: может быть так, а может и этак, то ей решать – прав новичок, или не прав.

Но Наталья Ивановна быстро поняла общий настрой, и на ходу перестроилась.

– Николай Петрович, у нас культурно-историческое учреждение мирового уровня, поэтому мы не можем довольствоваться приблизительными оценками. Наш посетитель должен получать самые точные знания. Очень хорошо, что молодой специалист Трофимов так глубоко разбирается в предмете и выявил наши недостатки. Ему я и поручаю навести порядок с экспонатами. Порядок есть порядок.

Все переглянулись. Железная Ната блестяще вышла из сложной ситуации. Во-первых, показала свою объективность и справедливость. Во-вторых, изящно столкнула лбами новичка и возможного конкурента, воплощая старинный, хорошо известный историкам, но безотказно действующий и в современности принцип: «Разделяй и властвуй». В-третьих, нагрузила Ивана сложной работой, на которой он мог заработать штрафные баллы. А в-четвертых – вообще неизвестно, чем для молодого выскочки закончится эта эскапада!

Как бы то ни было, сейчас Иван готовил специализированную экспозицию. Они с Киндяевым сидели в подвале, тот паспортизировал сабли, шпаги, палаши по клеймам и одному ему ведомым признакам, а Трофимов занимался стилетами. В подвале было сыровато, зато прохладно, но не хватало воздуха и общения: кроме их двоих и кота Василия, тут никого не было – как в тюрьме. Но Иван не обращал на это внимания: он с головой погрузился в мир стилетов.

Узкие, длинные, похожие на портновские иглы, клинки… Треугольные или четырехгранные в сечении, иногда круглые, – они не сшивают шелк, бархат или холстину, они работают с тканью человеческих судеб, прокалывая мягкие, наполненные жизнью сосуды и выпуская бесценную эманацию в непроницаемо-темные воды Стикса [3]3
  Стикс – по древнегреческой мифологии – река в царстве мертвых.


[Закрыть]
. Чтобы добраться до легко уязвимой человеческой оболочки, они могут проскользнуть сквозь кольца кольчуги, о которую сломается широкий кавказский кинжал, найти щель в рыцарской броне, перед которой бессильны острые мечи и быстрые стрелы… Но хрупкие иглы смерти не звенят в бою, они не приспособлены для сражений – эти изящные вещицы созданы для другого: для тайных убийств, столь же коварных, сколь и изощренных.

Итальянский трехгранный клинок с витой ручкой из слоновой кости, оплетенной золотой проволочкой, скользящей к резному перекрестью, напоминает своей затейливостью знаменитые сицилийские канноли – тонкие трубочки из жареного теста, начиненные кремом, цукатами, кусочками горького шоколада, корицей и… цианистым калием. Его испанский и английский собратья более прямолинейны, они похожи на католический крест с узким, сходящим в игольной остроты точку основанием. Взявшись за клинок, лукавый вассал может на перекрестье поклясться в верности сюзерену, а перехватив за довольно простую рукоять, эту самую клятву перечеркнуть, если, конечно, нет возможности ночью налить в ухо спящему господину сильнодействующий яд. Круглые клинки и узкие, расписанные узорами, круглые рукоятки любят японцы – их легко спрятать в шве кимоно или в высокой прическе обнаженной гейши, которая, раскрывая свои нефритовые врата, трогает нефрит коварной заколки, чтобы в самый неподходящий момент оборвать наслаждение могущественного партнера коротким уколом в сердце…

Иван внимательно рассматривал каждый стилет, пытаясь ярче проявить исходящую от холодной стали тревожную ауру и увидеть картины из его прошлой жизни. Но, увы, это у молодого человека не получалось.

– Что ты их так вертишь? – нарушил тишину Киндяев. – Нюхаешь, разглядываешь, будто поцеловать хочешь, только что к сердцу не прижимаешь…

Молодой человек несколько смутился.

– Да я, вроде, чувствую их историю. Неотчетливо, правда, в общих чертах… Вот этим закололи то ли царя, то ли просто какого-то вельможу… В дворцовом коридоре, узком таком, прямо сквозь занавеску… А вот этим гейша такого толстого убила… Оба голые, она на нем елозила, а сама из волос вынула и в сердце… Осмотрелась, капельку крови с жирной дряблой груди стерла, а потом кричать стала, видно на помощь звать – вроде он сам помер… А чего – тогда же никаких экспертиз не было?

– Не было, – подтвердил Киндяев. – Тогда поступали проще: сдирали кожу с этой гейши, она во всем и признавалась… А ты и правда все это чувствуешь?

Он улыбался, чем окончательно смутил Ивана.

– Не знаю, откуда это берется… Раньше такого не случалось… Тут тихо, дышать трудно… Может, фантазия и разыгралась, а, Николай Петрович?

– Не ты первый, Ваня, – сказал Киндяев и перестал улыбаться. – Древние предметы несут энергетику прошедших веков. А когда скапливаются в одном месте, тут такие чудеса начинаются… Ты как-нибудь расспроси Сергеича, ночного сторожа. Он, конечно, человек пьющий, но пьющих много, а таких рассказов ни от кого не услышишь! Правда, по-трезвому он вспоминать это не любит, вначале его подпоить надо. Вот и получается порочный круг!

Он хотел еще что-то сказать, но оборвался на полуслове и замолчал.

Наступила обычная здесь казематная тишина, только Васька с остервенением чесал задней лапой за ухом и выкусывался. Киндяев заполнял паспорт на очередной палаш, а Трофимов тщательно протирал фланелью отобранные стилеты.

– А что, Николай Петрович, правда, что мы здесь вроде как в ссылке? – вдруг спросил Иван.

– Кто тебе сказал?

– Петро. И Светлана намекала. Похоже, все так думают.

Киндяев вздохнул.

– Да хрен ее знает. Может, и так. Старая дева – разве разберешь, что у нее на уме? Источает свои глупые афоризмы: «Коллектив есть коллектив», «Работа есть работа», все возле начальства трется, хвосты заносит… Да ну ее… Я тебе лучше одну интересную вещицу покажу. Она сюда случайно попала, еще с войны, когда все экспонаты от бомбежек в подвалы прятали… Ты, я вижу, паренек чуткий, тебе понравится… Гм… Если понравится!

Порывшись в небольшом ящике, Николай Петрович достал маленький круглый предмет, подбросил на потемневшей от оружейной смазки ладони, поставил перед собой на стол, сделал резкое движение большим и указательным пальцами, будто раскручивал стоящую на ребре монету. Предмет закрутился с тонким серебряным звоном, вливающимся в уши, как сладкоголосое, гипнотизирующее пение сирен.

Ивану показалось, что песок времени, с тихим шелестом пересыпающийся из одной колбы вечности в другую, стал вязким, замедлил свое движение, а потом и вовсе завис оборванной желтой веревочкой. Но вскоре веревочка снова ожила, превратилась в секунды и минуты, и молодой человек будто вынырнул из дремы.

– Что это? – спросил Иван, встряхивая головой.

Киндяев прихлопнул все еще крутящийся предмет, прижав его к исцарапанной столешнице, – будто муху поймал. Но тут же выругался и отдернул руку, с остервенением дуя в согнутую ладонь. А предмет, в котором Иван рассмотрел кольцо, вдруг сам собой покатился по совершенно ровному столу в его сторону, словно побежала мышка, виляющая длинным хвостом. Кольцо докатилось до края и упало бы на пол, если бы Трофимов чисто машинально не подставил руку и не подхватил его на лету.

– Осторожно! – нервно выкрикнул Николай Петрович.

– Что такое? – удивленно проговорил молодой специалист.

– А вот что! – Киндяев поднял руку и показал набухающий посередине ладони красный волдырь. – Он горячий, видишь, как ожегся…

– Не может быть! – изумился вчерашний студент, подбрасывая совершенно холодный перстень, будто пытаясь навскидку определить его вес.

– Так что, по-твоему, я сам себя сигаретой прижег?! Или, может, спичкой?!

– Да нет, – ответил совершенно сбитый с толку Иван Трофимов.

Все происходило у него на глазах, и ни спичек, ни сигарет он не видел. Николай Петрович вообще не курил! За часы, проведенные в подвале, никаких действий, которые могли бы привести к нагреванию перстня, старший научный сотрудник не предпринимал. Тогда откуда ожог?

– Просто он не горячий… Скорее наоборот!

Действительно, массивный обод из некогда светлого, но потемневшего от времени металла был даже прохладней окружающего воздуха.

– Это серебро? – спросил Иван. – Или платина?

Киндяев озабоченно дул на обожженную ладонь.

– Ни то, ни другое. Наш ювелир сказал, это вообще не драгметалл…

Иван принялся внимательно рассматривать перстень. Лохматая морда в разинутой пасти держала крупный черный камень с необычной чешуйчатой огранкой. Морда выглядела очень выразительно. Тончайшая резьба, сотни мельчайших штрихов – казалось, отражена каждая морщинка, каждая складка, – все это делало ее почти живой…

– Как искусно вырезан лев… – не удержался Иван.

– А почему ты решил, что это лев? – буркнул Киндяев. – Соль не видел?

Иван вынул из ящика и протянул ему пузырек.

– Ну как же: грива, оскал, клыки…

– И притом человеческие уши?

– Да-а-а, действительно… Но это, если всмотреться. А грива львиная…

– И тонкий горбатый нос?

– Правда! И глаза… Нечеловеческие, но осмысленные… Однако если не лев, то кто? – рассуждал вслух Трофимов. – Некое библейское чудовище?

Кряхтя, Николай Петрович сосредоточенно насыпал на ладонь соли.

– Лично мне оно напоминает сатану или еще какое-то исчадие ада…

Иван отодвинул перстень подальше от глаз.

– Но все-таки это облик льва. Хотя, возможно, с каким-то намеком…

Оскаленная морда производила впечатление высокохудожественной работы. Но тогда почему перстень пылится в запаснике, а не украшает центральные экспозиции?

Потемневший металл почти лишен обычных потертостей и царапин, которые образуются при использовании любого украшения. Имелась только одна зазубрина, которая, как померещилось Ивану, осталась от страшного удара мечом, топором или тому подобным большим и грозным оружием. Внутри кольца идет затейливая вязь древних букв, такая же имеется снаружи. Тонкие буквы тоже прекрасно сохранились, ни одна не стерлась.

– Изумительная сохранность, Николай Петрович! – воскликнул молодой человек. – Сколько лет этой штуке?

Киндяев в очередной раз чертыхнулся, рассматривая присоленную ладонь.

– Под полторы тысячи… Глянь «контрольку»… Да не вздумай надеть его на палец…

– Почему? – спросил Иван, который именно это и собирался сделать.

– Можешь не снять, вот почему! – в сердцах ответил коллега, перетянув ладонь платком.

Пожав плечами, Иван прочитал контрольный ярлык, который был привязан к экспонату суровой ниткой и, когда он катился, мелькал, как мышиный хвост: «Перстень базилевса, IV–VI век нашей эры. Инв. № 6254875 ВТ…»

– Почему базилевса? Какого базилевса? Что на нем написано? – растерянно вопрошал вслух молодой человек. – Очень интересный объект, но совершенно неизученный! Почему?

– Здесь тысячи неизученных объектов! – буркнул Киндяев. – До всех руки не доходят. Ты заинтересовался – вот и изучай!

Иван смотрел на перстень как завороженный, и в глубине души у него вдруг стал зарождаться страх. Он не мог понять в чем дело. И вдруг дошло: глаза! Глаза этой дьявольской морды. Они были живые, и в них горели бордовые зрачки. Причем они смотрели не куда-то в сторону, а именно на Трофимова, заглядывая ему в зрачки, нет, глубже – прямо в душу. Красные глаза прожигали его насквозь, стало тяжело дышать, сердце колотилось под горлом, страх вынырнул из своих потаенных глубин, охватил и сковал все его естество… Иван постарался взять себя в руки. Это наваждение, морок! Это просто кажется, что искусно выполненное чудовище изучающе рассматривает его, будто знакомясь. А на самом деле в крохотные, тщательно прорезанные глаза вставлены неестественно яркие рубины… Но никаких рубинов там не было. Значит, внутри горит дьявольский красный огонь? И этого не могло быть. Почему же тогда он не в силах отвернуться и оторваться от этого гипнотизирующего взгляда? Страх начал отступать. Он почувствовал, что если наденет перстень на палец, то сразу успокоится.

– Чего ты так сидишь, Ваня? – словно сквозь вату пробился голос Николая Петровича. – Уже время обеда. Пойдем в столовку!

Иван потряс головой, приходя в себя.

– Сколько время?

– Начало второго.

– Сколько?! Не может быть!

Иван посмотрел на часы. Точно. Он и не заметил, как пролетели два часа… Нет, не пролетели – просто исчезли! Будто кто-то вырезал их ножницами из киноленты его жизни.

– Что ты такой странный, как мешком ударенный? Сидишь и пялишься на этот перстень еще увлеченней, чем на свои стилеты!

– Да нет, ничего… А почему вы сказали, что его на палец надевать нельзя?

– Была когда-то давно одна история… Найди при случае Марью Спиридоновну, расспроси… Пойдем, я есть хочу!

Выйдя на улицу из затхлого холодного подвала с его казематной тишиной и мистической аурой, они оказались в другом мире. Перед Зимним дворцом разгружались автобусы с финскими номерами, вокруг интуристов крутились любопытные подростки на грубых тяжелых велосипедах.

Они неспешно двинулись по Дворцовой набережной. Ярко светило солнце, дул легкий свежий ветерок, по Неве плыл прогулочный теплоходик «Москвич», гудели моторы машин, в основном тоже «Москвичей», и грузовиков. «Побед» было меньше, а «Волг» и вообще – раз, два, и обчелся. На углах тетки в условно-белых халатах продавали с передвижных тележек газированную воду. Громко переговаривались и смеялись беззаботные люди. Тело согрелось, душа оттаяла, непонятный страх рассеялся. Иван повеселел.

Музейщики прошли несколько кварталов. Столовая располагалась в здании бывшей церквушки, которую в свое время обезглавили, снеся купол, внутри поставили перегородки, а стены покрыли толстым слоем масляной краски. Со временем краска кое-где вздулась и осыпалась, и в эти прорехи стали проступать лики святых, воздетые вверх руки, помятые крылья архангелов… Пережевывая шницель, наполовину состоящий из панировочных сухарей, Иван крутил головой, отыскивая все новые и новые места, откуда, как запрещенное шило из идеологического мешка, проглядывала символика великой веры.

Киндяев поймал его взгляд. Он с привычным отвращением жевал резиноподобные макароны по-флотски. И по-своему истолковал мысли молодого человека.

– Что, неуютно? И вчерашним борщом пахнет, и еда невкусная… Зато весь обед на сорок семь копеек. С компотом и хлебом. Потому-то мы сюда и ходим. Компот тут, кстати, вполне приличный.

– Да я не об этом думаю.

– А о чем?

Иван, несмотря на атеистическое воспитание, думал, что негоже срубать с храмов купола и замазывать библейские фрески, многие из которых имеют художественную ценность. Нецивилизованно это. Не по-людски. Но столь опасные мысли следовало тщательно скрывать. И он ответил по-другому:

– Об этом перстне. Как он мог так сохраниться?

– Да очень просто! – сказал Николай Петрович. Он покончил с макаронами и теперь ел хлеб, запивая компотом. – Это не украшение для повседневной носки. Скорее всего его использовали крайне редко, для отправления каких-то религиозных ритуалов…

– Каких? И потом, за полторы тысячи лет любая сталь сотрется… А тут каждый штришок виден, каждая буковка арабской вязи! Он словно вчера сделан!

– Вот и занимайтесь этим артефактом, пытливый молодой человек! – сказал Николай Петрович, вытер оставшимся кусочком хлеба губы и отправил его в рот. – И флаг вам в руки!

– А почему его нельзя надевать? И кто такая Марья Спиридоновна?

– Бывшая сотрудница. С ней в конце сороковых одна история приключилась… Но я в эти дела лезть не собираюсь. Пойду лучше к врачу, что-то рука разболелась, сил нет…

* * *

Марья Спиридоновна жила на окраине – угол Трамвайного проспекта и улицы Зины Портновой. За сорок лет беспорочной работы в главном музее страны она под конец жизни удостоилась однокомнатной квартиры в длинной пятиэтажке со встроенным внизу продовольственным магазином.

Это была сухопарая, сильно пожилая женщина с изборожденным морщинами лицом, выцветшими глазами и седыми прядями, схваченными на затылке в тугой «кукиш». Старое синее платье вылиняло, но выглядело чистым и тщательно отутюженным, в квартире тоже царил порядок и стерильная чистота. Хозяйка сухо поздоровалась и жестом пригласила Ивана пройти на кухню. Молодой человек понял, что, если бы не рекомендация Натальи Ивановны, его вряд ли пустили бы на порог. А скорей всего даже дверь бы не открыли.

Указав гостю на табуретку возле крохотного столика, Марья Спиридоновна села напротив, положив узловатые руки на колени. В глаза бросалась прямая спина, горделиво поднятая голова, сдержанные строгие манеры, не допускающие фамильярности или снисходительности, нередко принятые при обращении к старым людям. Иван понял, что он бы никогда не назвал ее «старухой», «бабушкой», а тем более не посмел бы обратиться на «ты». Она наверняка получила хорошее воспитание еще в те времена. Скорее всего дворянка…

– Слушаю вас! – требовательно произнесла она.

– Я насчет перстня. Помните: лев с черным камнем в пасти.

Хозяйка никак не отреагировала, продолжая пристально рассматривать молодого человека. Тот ощутил неловкость и заерзал на жестком сиденье.

– Дело в том, что я его изучаю. В нем много странного… Он неправдоподобно хорошо сохранился, и потом, он как живой…

Марья Спиридоновна молчала, будто спала с открытыми глазами.

– И мне хочется надеть его на палец. Но Киндяев запретил и сослался на вас… То есть, он сказал, чтобы я спросил, почему нельзя этого делать…

Иван чувствовал, что говорит очень сумбурно, и попытался исправиться, перейдя к фактам.

– Николай Петрович взял его в руку и сильно обжегся, я тут потрогал – а он холодный… Отчего же у Киндяева волдырь вылез?.. Я понимаю, что в это все трудно поверить, но факт остается фактом…

Хозяйка «проснулась».

– Это хорошо, что он обжегся. Точнее, хорошо, что вы все видели своими глазами, – поправилась она. – И хорошо, что вы очень точно подметили неправдоподобную сохранность. Как будто его сделали только вчера! А ведь ему сотни, если не тысячи лет!

Трофимов взбодрился.

– Да, это явная странность! Так что вы о нем знаете?

Хозяйка поджала губы и уставилась на выкрашенную серой масляной краской стену, как будто пронзала ее взглядом, но разглядывала не соседнюю квартиру, а заглядывала в далекое прошлое.

– Перстень поступил к нам в тридцать восьмом году из НКВД как изъятая у врага народа культурная ценность. Он уже тогда мне не понравился. Не потому, что мне не нравилась охота на «врагов народа», хотя она мне тоже не нравилась… А потому, что было в нем нечто эдакое… Пугающее… Неестественное… Этот лев или кто он там… Он был как живой!

Она вздохнула.

– Помню, меня позвала к себе Ольга Самсоновна – тогдашняя заведующая отделом, поручила осмотреть изделие, произвести первоначальную оценку: год и место изготовления, имеет ли культурную ценность, описать, составить паспорт, решить вопрос – выставлять ли его в экспозиции…

Марья Спиридоновна сделала паузу.

– Она сказала, что скорей всего это не историческая реликвия, а поделка времен нэпа, ширпотреб… И…

– Что? – нетерпеливо спросил Иван.

– И льву это не понравилось! – выпалила Марья Спиридоновна.

– Как это?!

– Не знаю. Я не хочу углубляться в подробности. Но через два дня мужа Ольги Самсоновны арестовали. А вскоре и ее сослали в Казахстан как члена семьи изменника Родины…

– Вы думаете, из-за перстня? – не выдержал Иван.

– Не знаю. Мало ли в те годы людей арестовывали. Но мне казалось, что лев как-то повлиял… Хотя говорить об этом я не могла! И не говорила. Но потом как-то мне захотелось надеть его на палец…

Марья Спиридоновна вновь замолчала.

– И что?

– И я надела. А он вцепился в руку, и я не могла его снять!

Пожилая женщина разволновалась, на лице ее проявились красные пятна.

– Слесарь пытался распилить, но только порезал мне палец и сломал ножовку, а на нем даже не осталось царапин! Этот кошмар длился два дня, я чуть не сошла с ума! – она повысила голос. – А потом по какому-то наитию я пошла в церковь. И он сразу спал с руки…

Мария Спиридоновна замолчала и поднялась.

– Я согласилась на эту встречу, чтобы вас предостеречь. Юноша, убери подальше эту ужасную вещь и никогда ее не трогай! Вот тебе мой совет!

* * *

Киндяев получил выговор за нарушение правил пожарной безопасности, что выразилось в курении на рабочем месте, результатом чего стала производственная травма. Рука у Николая Петровича действительно распухла, и он, проклиная перстень, Наталью Ивановну, профсоюз и музей в целом, ушел на бюллетень. Трофимов остался один, и надо сказать, что это напоминало ему заточение в каземате Петропавловской крепости.

Выпросив у Железной Наты казенный «Зорький» и ввинтив под объектив удлинительные кольца, Иван извел целую пленку, фотографируя перстень во всех ракурсах. Потом самолично проявил пленку и отпечатал снимки. Вышли довольно приличные крупные планы, правда, с высокой зернистостью, но все детали можно было хорошо рассмотреть. Самое главное, ему удалось добиться четкой фиксации надписей. Правда, вязь на внутренней поверхности обода получилась деформированной, но он скопировал ее карандашом на листке бумаги, так что можно было прочитать ее довольно точно.

А утром следующего дня он уже накручивал диск тяжелого черного телефона, стоящего в кабинете заведующей отделом. Железная Ната, держа в морщинистых пальцах фотографии перстня, испытующе смотрела поверх круглых железных очков на молодого, но прыткого сотрудника, который попросился сделать очень важный служебный звонок.

– Здравствуйте, уважаемый Порфирий Степанович. Это младший научный сотрудник Иван Трофимов из Эрмитажа вас беспокоит. Если помните, я был вашим дипломником… О, спасибо, профессор, мне очень приятно это слышать. Я к вам с большой просьбой. Я изучаю объект хранения, которому уже полторы тысячи лет. А на нем имеется надпись, которую мы никак не можем не только перевести, но даже отнести к какому-то языку… Да, да! Вы были совершенно правы, когда говорили, что историк, искусствовед просто обязан знать несколько мертвых языков. Но вот так получается, что пока не столкнешься… Когда? Конечно, успею. Я отпрошусь с работы и прямо сейчас побегу…

– Можно ненадолго отлучиться, Наталья Ивановна?

Он бросил вопрошающий взгляд на строгую начальницу. Та с сомнением пожевала узкими бесцветными губами. Рвение молодого сотрудника, конечно, похвально. Но все-таки рабочее время есть рабочее время. А служебная дисциплина есть служебная дисциплина. Могут ли непонятные надписи на объекте хранения перевесить эти истины?

– Вы уже ходили к Марье Спиридоновне. И какой результат? Ничего толкового она вам не рассказала. А то, что у нее этот перстень застрял на пальце, так это мы все знаем. Но научного значения этот факт, увы, не имеет!

– Но Порфирий Степанович – светило науки, он наверняка сообщит что-нибудь полезное, – возразил Трофимов. Подробности визита к старой сотруднице он начальнице не сообщил и сейчас понял, что поступил правильно.

– Подождите, подождите… Это который Порфирий Степанович? – вдруг насторожилась Силуянова.

– Профессор Сомов… – Иван не успел договорить.

– Неужели?! – воскликнула Железная Ната. – И он вас примет? Вот так сразу?

– Ну… Да… Я был у него дипломником. И вообще, мы почти друзья…

– Гм… Ну, тогда конечно. Только попросите, если возможно, письменное заключение. Консультация профессора Сомова украсит нашу отчетность по НИР [4]4
  НИР – научно-исследовательская работа.


[Закрыть]
! Все-таки документ есть документ!

– Спасибо, я уже мчусь! – Молодой человек, приплясывая от нетерпения, уложил фотографии в потрепанную черную папку и вылетел из кабинета.

Через сорок минут запыхавшийся Трофимов звонил у знакомой двери.

Домработница Тася впустила его в прихожую, заставила разуться и провела в хозяйский кабинет.

Если бы не бесконечные ряды полок с книгами вдоль стен, то квартира профессора Сомова Порфирия Степановича ничем не отличалась бы от квартиры какого-нибудь инженера Петрова или фрезеровщика Сидорова. Если бы те, конечно, имели трехкомнатные квартиры в сталинских домах с высоченными потолками и мусоропроводами.

Иван прошел через гостиную с круглым, накрытым бордовой плюшевой скатертью столом под красным, с кистями абажуром и черным дерматиновым диваном с валиками и высокой спинкой с полкой наверху, на которой семь мраморных слоников «на счастье» попирали ажурные белые салфетки, а в шкафчиках по бокам наверняка хранился валидол, капли от кашля и прочие нехитрые лекарства. Правда, на низкой тумбочке вместо «КВНа» с огромной водяной линзой перед экраном уверенно стоял тяжелый полированный куб новейшего телевизора «Знамя-58М».

В кабинете одну стену занимали книжные стеллажи, а противоположная – увешана фотографиями, которые были изрядно потрепаны временем. С них смотрели лица людей, многие из которых наверняка уже пребывали в мире ином. На одном портрете взгляд Ивана споткнулся. Это был снимок Маяковского с размашистой надписью.

– Поздоровайся вначале, научный сотрудник Трофимов! – раздался скрипучий голос. Почти с таким же скрипом повернулось высокое зеленое кресло, стоящее у письменного стола перед окном. В кресле сидел семидесятилетний тщедушный старичок с огромной головой с лысиной, покрытой пигментными пятнами и клочками белых волос. Старичок был в заношенной клетчатой шведке, вытянутом на коленях трико и тапочках без задников на босу ногу. На носу сидели массивные роговые очки, в линзах плавали огромные глаза древнего, неимоверно мудрого осьминога.

– Ой, здравствуйте, Порфирий Степанович! – исправился Иван. – А вы что, были знакомы с Маяковским?

– Был. Я со многими был знаком. А ты, я вижу, не изменился. Такой же бесцеремонный и самоуверенный.

– Надеюсь, когда я звонил, вы меня узнали не по этим признакам… Мне было очень приятно, что вы меня помните. Даже моя начальница удивилась!

– Ну, как же я могу забыть наглеца, который нарисовал на меня такую мерзкую карикатуру…

Порфирий Степанович взял со стола лист бумаги.

– Может, надо показать это твоей начальнице? Пусть знает, что ее ждет!

На рисунке был изображен гигантский сом с лысой головой профессора. Чудовище попалось на удочку, и группа молодых людей вытаскивала его на берег. Внизу рукой Ивана Трофимова написано: «Сомов клюет на любое фуфло».

Ивану стало жарко. Значит, Сомов обиделся не на шутку, если не выбросил этот шарж и приготовил к его приходу.

– Простите, профессор. Иногда совершаешь поступки, за которые потом всю жизнь бывает стыдно.

Сомов усмехнулся.

– Ну да! Ты мне еще расскажи, что все это время мучился угрызениями совести! Ладно, с каким «фуфлом» ты ко мне пожаловал?

Иван молча выложил перед ним фотографии перстня, а также листок с перерисованными знаками древней восточной вязи.

Какое-то время Сомов молча рассматривал снимки, а потом произнес:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю