Текст книги "Смягчающие обстоятельства"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Под пальцами скрипнула щетина, Элефантов достал бритву. Из зеркала на него смотрело незнакомое лицо: запавшие щеки, туго обтянутые кожей скулы, мешки под глазами, лихорадочный недобрый взгляд.

– Ну, здравствуй, – сказал Элефантов. – Только имей в виду: ты не победил меня, а я поддался тебе.

«А это имеет значение?» – глазами спросил тот, новый.

И Элефантов должен был признать, что никакого.

Глава пятнадцатая
РАССЛЕДОВАНИЕ

Ответ с Сахалина пришел раньше, чем можно было ожидать. Крепкий парень с обветренным лицом уверенно распахнул дверь кабинета, резко протянул руку, и еще до того, как представился, стало ясно: свой.

– Палатов, начальник Холмского уголовного розыска.

Он дружелюбно улыбнулся.

– Исполнял запрос, а тут появилась необходимость проскочить в ваши края: интересующий нас человек здесь объявился. Вот, думаю, два дела сразу и сделаю.

Палатов положил на стол несколько бумаг.

– Посмотрите вначале это, а потом о моих нуждах потолкуем.

Протоколы допросов нескольких сотрудников метеостанции, знавших Элефантова.

«… Хороший, дельный человек, знающий специалист, в общем, надежный парень. Увлекался охотой, хорошо стрелял. Своего оружия не было, пользовался ружьями товарищей…»

Во втором протоколе то же самое, в третьем… Вот оно! «… Несколько раз охотился с двуствольным карабином иностранного производства, который одалживал у кого-то из местных жителей. Собирался купить его, но купил или нет – я сказать не могу…»

Справка Холмского РОВД: «За Элефантовым С. Н. огнестрельного либо холодного оружия не зарегистрировано».

– Что у вас там за карабины иностранного производства?

– Японские двустволки. Верхний ствол под дробовой патрон, нижний – пулевой. Хорошая штука. Откидной диоптрический прицел, автоматический выбрасыватель гильз. У местного населения их много, да и в экспедициях…

Я порылся в сейфе, поставил на стол патрон.

– От нижнего ствола?

– Точно!

Палатов подбросил патрон на ладони и вернул на место.

– Этот парень, которым вы интересовались, стрелял классно. На пари вешал на палку консервную банку, отходил и метров с пятидесяти – бах!

Вся в пробоинах! Ну дробовой сноп – понятно, многие попадали, а потом он пулей – бац! И опять в цель. Вот этого почти никто повторить не мог.

Кстати, в связи с чем вы его проверяете?

– Покушение на убийство.

– Из этой японской штучки?

– Похоже, что да.

– А почему «покушение»?

– Промахнулся, чуть зацепил по ребрам.

Палатов с сомнением покачал головой.

– Судя по тому, как о нем отзываются, непохоже, чтобы он выстрелил в человека. Да еще промазал!

Палатов невесело улыбнулся, глядя, как я прячу патрон.

– Впрочем, чего в жизни не бывает! И люди меняются, и отличные стрелки промахиваются. Давайте перейдем к моему делу…

Вечером без вызова пришел Элефантов.

– Вы забыли спросить, делал ли я глушитель для двигателя.

Понятно, Громов рассказал о нашем разговоре.

– Я и так знаю.

– Значит, хотели поинтересоваться, могу ли изготовить такой же, но поменьше?

Да что с ним случилось? Умышленно обостряет ситуацию, лезет на рожон!

Нервы? Непохоже – спокоен…

– А действительно, можете?

– Могу. Только…

Элефантов улыбнулся, глядя прямо мне в глаза.

– Только нет смысла с ним возиться для разового использования. Компенсировать перепад давлений и уменьшить силу ударной волны можно с помощью подручных материалов. Например, двух обычных резиновых сосок для детского питания.

– Понятно. Что вы еще хотите рассказать?

– Пока ничего. Только спросить.

– Пожалуйста.

– Раз вы меня подозреваете, мне, очевидно, нельзя больше приходить к Игнату Филипповичу?

Так звали Старика.

– Я хотел с ним посоветоваться.

– Почему же нельзя? Посоветоваться всегда можно. Только вряд ли вы его застанете, он сейчас очень занят.

– Я постараюсь.

– Кстати, получить совет вы можете и у меня.

– Учту. Спасибо.

Он круто повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я набрал номер Зайцева. Телефон не отвечал, следователя на месте не было.

Визит Элефантова и его поведение можно было расценивать одним-единственным образом: как заявление – это сделал я!

Но какова цель такого заявления? И зачем ему Старик?

Старик был нужен Элефантову для того, чтобы вывалить весь груз, накопившийся на душе за последнее время, вдавливающий его в землю с каждым днем все сильнее, не дающий спать, есть, пить, жить. Вывалить и получить совет. Элефантов знал, каким будет этот совет, но хотел выслушать его от Старика.

Старика дома не оказалось.

Окно Сизова было темным, на стук никто не отозвался. Элефантов решил ждать, чтобы убить время, забрел в гремящий музыкой парк и почти сразу наткнулся на аляповатую будочку с заманчивой надписью: «Иллюзион». Пожелтевшая табличка у входа поясняла: аттракцион создает иллюзию вращения, полета и падения.

Хороши иллюзии! Элефантов нагнулся к крохотному окошку кассы.

– А иллюзию радости он не создает?

– Нет, – старушка в круглых очках поджала губы. – Это в комнате смеха. Нам зачем, у нас и так очередь целый день стоит…

Элефантов двинулся в глубь парка, постоял у павильона «Игральные автоматы», заглянул в дверь, как притянутый магнитом, прошел внутрь к стенду «Снайпер», машинально бросив в узкую щель монету, пригнулся к закрепленному на шарнире ружью. Вдавив в плечо вытертый тысячами рук приклад, он легко ловил цель, вдавливал спуск до легкого щелчка, чуть поворачивал корпус. Щелчок, поворот, щелчок – после каждого гас очередной светящийся круг. Элефантов погасил один ряд мишеней, второй, третий…

Цели вспыхнули заново, загорелось табло «призовая игра». С прежней неотвратимой методичностью Элефантов вновь загасил мишени одну за другой.

– Видал, бесплатно! Вот здорово!

Четверка пацанов обступила «Снайпер», восторженно рассматривая Элефантова.

Он вытащил пригоршню монет, протянул: «Налетайте».

Три щепотки из маленьких пальцев ударили в ладонь, склевывая монеты.

Больше всех ухватил востролицый пацан, похожий чем-то на Ваську Сыроварова.

– Ура, живем! Аида в «Подводный бой», – три маленькие фигурки бросились к соседнему автомату.

– А ты что же? – обратился Элефантов к четвертому, который не брал денег.

– Да не надо… – тот пожал плечами и смущенно попятился. Он тоже кого-то напоминал. Элефантову вдруг показалось, что пласты времени деформировались, вспучились и перед ним стоит семилетний Сергей Элефантов, скованный и закомплексованный, ошарашенный невиданными электронными играми и не умеющий воспользоваться внезапной удачей.

– Бери, не стесняйся, – Элефантов пошарил в кармане и протянул мальчику смятую трехрублевку.

– Нет, нет, что вы, – испуганно забормотал тот и даже спрятал руки за спину.

– Дядя, давайте мне, мы потом поделим, – «Васька Сыроваров» подскочил вплотную, требовательно дергая Элефантова за пиджак. – Мы и ему дадим, че-слово!

Купюра выпорхнула из пальцев. «Сыроваров» мгновенно исчез, двое приятелей выбежали следом за ним. «Пьяный… пока не передумал», – донеслось с улицы, раздался топот.

– Убежали… Видишь, парень, зазевался – и все! В жизни зевать нельзя…

– А чужое разве можно брать? – спросил мальчик, – И зачем вы деньги раздаете? Это тоже не правильно.

– Нельзя, говоришь? А он считает – можно.

– Игорь все хапает. Его мать учит: дают – бери, бьют – беги.

– А тебя по-другому учат?

Мальчик снисходительно улыбнулся.

– Конечно, по-другому. У него своя голова, у меня своя. До свиданья!

Элефантов побрел по узким аллеям. В закутке возле забора «Васька Сыроваров» объяснялся с приятелями.

– Во вам, выкусите! Я взял – значит, мое! А то схвачу кирпич и дам по роже!

Элефантов долго сидел на влажной от чего-то скамейке, наконец встал.

Пора идти. Только куда?

«Австралийские аборигены и бушмены Южной Африки – бродячие собиратели и охотники, на стоянке вкапывают в землю шест, развешивают на нем скарб, вытаптывают вокруг ямку, а после ночлега кочуют в том направлении, куда укажет наклон шеста», – вспомнил он вычитанную где-то фразу и выругал сам себя. Надо было меньше читать! Тогда бы не рефлексировал, как прыщавый гимназист!

Когда он проходил мимо нового модного ресторана «Турист», с автостоянки выкатился знакомый «ЗИМ», проехал было мимо, но тут же мигнул стоп-сигналом и сдал назад.

– Садись, не зевай! – с обычным смешком бодро крикнул Орехов.

Рядом с ним сидела женщина, и Элефантов тяжело плюхнулся на заднее сиденье.

– Вечерний моцион? А мы вот поужинали… Кстати, познакомьтесь: Сергей, Элизабет…

Женщина полуобернулась. Красивая. Обольстительная улыбка, равнодушные глаза. Волна дорогих духов.

– Мы уже знакомы.

– Ах да, правда.

Улыбка потухла. И шлюхам бывает стыдно.

– Давно не виделись, Сергей, надо поговорить. Сейчас завезем Элизабет…

Орехов завез Лизу домой, и это был совсем не тот дом, в котором Сергей с ней познакомился.

– Пока, зайка, не скучай, я заеду.

Орехов чмокнул ее в щечку, ароматное облако вытекло из авто.

– Она теперь здесь живет?

– Да. У Полковника неприятности, вот и сменила квартиру.

– И не только квартиру, я вижу.

Орех довольно рассмеялся.

– Семену Федотовичу все равно не до нее.

Это точно. Элефантов вспомнил, как тот вылетел из кабинета Крылова, жалкий, испуганный, словно побитая собака. Если бы Сергей не был уверен, что такого не может быть, он бы решил, что ему наподдали пониже спины.

– А что случилось?

– Что случилось?

Орехов резко затормозил и повернул к Элефантову круглое лицо с испуганно вытаращенными глазами.

– Время наступило другое, вот что случилось! Строгости, учет, контроль, ответственность! Помнишь Ивана Варфоломеевича? Сидит! Дом описали, имущество, бассейном, дурак, хвастался, а теперь это отягчающее обстоятельство! Он с Полковником крепко повязан, так что тот, считай, тоже погорел. Кстати! Тебе здорово повезло, что не успел с Семеном связаться!

Счастливчик!

Элефантов горько усмехнулся.

– А как твои дела?

– Нормально. Мне-то что до них! Я сам по себе. Когда ловят китов, плотве бояться нечего.

Орехов включил передачу и плавно тронулся с места.

– С ребятами сошелся замечательными: спортсмены – здоровые, веселые.

На стадион с ними хожу, в сауну – жир сбрасываю, пить почти бросил – только по субботам. Так что все хорошо! Хочешь, познакомлю с друзьями?

Характерной чертой Орехова было то, что у него в друзьях никогда не числились больные и неудачники.

Оказавшись дома, Элефантов подумал о Крылове. Они с майором держались за разные концы невидимой, прочной нити, тот медленно, но верно подтягивал ее к себе, рано или поздно они сойдутся вплотную. Интересно, о чем сейчас думает он?

А Крылов в этот момент размышлял об Элефантове и пытался понять, какие же мотивы заставили его прицелиться в Нежинскую. И почему он промахнулся.

Глава шестнадцатая
МОТИВ

– Твоя ошибка в том, что ты ее обожествлял. Неземная, возвышенная, необыкновенная, единственная, неповторимая! Этими представлениями ты связал себя по рукам и ногам, отсюда твоя необоснованная требовательность, подозрительность, глупые претензии… Все это только отпугивает женщину!

– Но…

– Она хорошая девочка, холостячка, отдельная квартира, кофе, коньячок, музыка. Можно отлично отдохнуть, развлечься, для этого надо вести себя свободно и раскованно, твоя закомплексованность сюда никак не вписывается!

– Но вся жизнь не сводится к отдыху и развлечениям, музыке, коньяку и постели, кое-что существует и за пределами этого круга…

– Немногое!

– ?!

– Особенно для свободной женщины.

– Говори прямо – для шлюхи!

– С такой прямолинейной категоричностью можно прилепить оскорбительный ярлык куда угодно.

– Работать в наше время необходимо, ну а после… Тут есть два пути: бежать в магазин, на рынок, выстаивать очереди, тащить тяжеленные сумки, торчать в жаре у чадящей плиты, стирать, гладить, шить, кормить мужа, проверять уроки у ребенка, убирать квартиру, оплачивать коммунальные услуги, размораживать холодильник – я даже перечислять устал!

– А второй путь?

– Парикмахерская, косметический салон, маникюр-педикюр, цветы, поклонники, шампанское, автомобили, музыка, рестораны, танцы, волнующий флирт, новые увлечения…

– Так живет бабочка-однодневка.

– Ну и что? Для нее этот единственный день длится очень долго, всю жизнь. Радостную, красочную, беззаботную… Ласковое солнце, изумрудная трава, сладкий клевер, веселые товарищи и подружки, непрерывный причудливый танец… Удовольствие, удовольствие и еще раз удовольствие! Если бабочка ощущает себя, то наверняка испытывает счастье. И, уж конечно, не завидует ломовой лошади, которая весь свой век тянет лямку в каменоломнях!

– Но в конце концов наступает время расплаты.

– Знаю, знаю. «А зима катит в глаза!» Такие поучительные концовки встречаются только в баснях. В жизни расплачиваются другие: растолстевшие, потерявшие привлекательность, пропахшие кухней… Извини меня, но где твоя Галина? И почему ты сохнешь по яркой и бездумной стрекозе?

– Она вовсе не такая!

– Конечно, конечно. Вечное заблуждение влюбленных. Но сказал ты это без убеждения. Значит…

– Хватит копаться в душе!

– Помилуй, ты же для этого меня и пригласил! Или я не прав, тебе не нужен мой опыт в чуждой для тебя сфере и мой дельный совет?

– Совета я пока не слышал – одни поучения.

– Значит, так. Полковник в отъезде, вернется через неделю. Получишь свои десять штук, я тебя веду к одному человеку, отовариваешься по полной программе: сапоги, дубленка, норковая шапка – размеры знаешь? И отлично. Упаковываешь в красивую сумку, прикупаешь гастрономический набор:

«Мартель», икра, балык, две палки сухой колбасы – все это я тоже обеспечу, – и двигаешь к ней. «Примите, маркиза, в знак моей любви».

– По-моему, это все ерунда… Не возьмет.

– Берут не у всех, это верно. Тут надо постараться, дипломатично, тонко все изобразить. Будто не ты ей, а она тебе одолжение делает, и взамен ты ничего не просишь, просто уважение оказал, внимание проявил… поломается немножко для вида и возьмет. А какая любовь меж вами вспыхнет! Все другие враз с горизонта смотаются…

– Так не подарки делают, а взятки дают! – Элефантов выругался.

– Много ты знаешь про взятки! – почему-то озлился Орех. – Просил совета – слушай!

В прокуренном зале третьеразрядного ресторана шло бурное веселье.

Здесь жрали, пили, орали, пели, заключали сделки, ругались с официантами, ссорились, выходили драться и блевать в туалет, мирились, слюняво лобызались, клялись в верности и вечной дружбе. Оглушительно гремела музыка, черноволосые усатые молодцы, удачно торговавшие мандаринами на рынке, выводили из-за столиков торопливо дожевывающих некрасивых потасканных женщин, прекрасно понимающих, где и как закончится сегодня их путь, начатый первым шагом к пятачку для танцев.

Элефантов был пьян. Он с отвращением смотрел на колышущуюся толпу плотных, разгоряченных тел, белые и красные маски, соответствующие старательно разыгрываемым ролям. Здесь не было отрицательных персонажей: все, как сговорившись, лепили только два образа – галантного, мужественного, обходительного мужчины и добродетельной, безусловно порядочной женщины, хотя липкие похотливые руки и бесстыдно вихляющиеся зады напрочь перечеркивали старания актеров.

– Протоплазма. Танцующая протоплазма…

Ему было противно все происходящее и сам себе, а он в любом состоянии умел видеть себя со стороны – и сам себе он был противен.

Но слова Ореха казались убедительными, и он не жалел, что обратился к нему за советом. В последнее время он начал подозревать, что в опьяняющей вседозволенности, легкой бесшабашности отношений есть притягательная сила, которую он, жестко стиснутый рамками положенного и недопустимого, не в состоянии понять, и это делает его на голову ниже Марии. Рамки следовало раздвинуть или даже сломать вообще, и лучшего помощника, чем Орех, для этого не найти.

– Сейчас присмотрим баб-с… Классных девочек тут, конечно, нет, ну да какая разница, нам же не жениться…

– Я не желаю связываться с проститутками, – надменно сказал Элефантов.

– Опять ярлыки! Смотри на вещи проще – в этом твое спасенье. Все бабы одинаковы. Стоит тебе уяснить эту простую истину, и ты уже никогда не будешь мучиться любовными переживаниями.

– И превращусь в животное, – прежним тоном проговорил Элефантов, но Орех пропустил его слова мимо ушей.

– Кстати, вношу поправку в свой совет: зачем тебе тратить на эту птичку столько денег? Я подберу ей замену с учетом всех твоих пожеланий: рост, упитанность, цвет волос…

– В тебе пропадает торговец лошадьми! – изрек Элефантов. – Лучше ее никого нет!

– Бедняга, ты зациклился. Верней всего от подобных заблуждений способна излечить дурная болезнь. Если понадобится хороший доктор – у меня есть…

– Я тебе морду набью!

Элефантова бросило в жар.

– Хо-хо-хо! А хорошо бить старых друзей? К тому же я тебя учил драться, а не наоборот! – Орех выпятил челюсть.

– А мне плевать!

– Это за тобой водится, потому и уважаю. В бой с открытым забралом, не считая врагов! Молодец. Но обязательно сломаешь шею, и никто тебя не похвалит. Скажут – дурак!

– Боря Никифоров похвалит. Он молодец. Раздел вчера на партсобрании этого индюка Кабаргина. И за соавторства липовые, и за чванство, некомпетентность. Не побоялся!

– Тоже неумно. Доплюется против ветра! Чего ж ты у него совета не спросил?

– А он всякой хурды-мурды не знает. Он правильно жить учит, честно.

– Ты был с ним всегда заодно.

– Был. Пока не сломался…

– Вот то-то! Помнишь, что я когда-то говорил? Все ломается! Рано или поздно.

– Не все. Никифоров не сломается, потому мне ему в глаза глядеть стыдно. Уверен, еще много есть людей таких, как он, только я их, жалко, не знаю.

– Нету их, потому и не знаешь. Нетути!

Элефантов уперся в Орехова долгим изучающим взглядом.

– Жалко мне тебя, бедняга.

– Себя пожалей.

– И себя жалко. Только я стал таким, как ты, сознательно и понимаю, что спустился на десяток ступеней вниз. А ты ничего этого не осознаешь.

Орехов зевнул.

– А какая разница?

И снова Элефантов подумал, что никакой особой разницы тут нет.

В его жизни опять наступила черная полоса. Мария вертелась в суматошном колесе ремонтно-приобретательских забот, в хороводе многочисленных друзей, разрывалась на части телефонными звонками, постоянно куда-то спешила. С Элефантовым она была обычно-улыбчивой, стандартно-любезной; и чрезвычайно занятой, вопрос о свиданиях отпадал сам собой.

Чтобы поговорить наедине, Элефантов поджидал Марию утром на остановке, но она приехала с другого направления. Откуда? Не скрывая раздражения, ответила, что была у портнихи.

– В восемь утра у портнихи?

Невинный вопрос, обнажающий всю нелепость ее объяснения, привел Марию в ярость:

– А почему, собственно, я должна перед тобой отчитываться? Кто ты такой?

Элефантов растерянно молчал, сраженный откровенной враждебностью и расчетливой безжалостностью тона.

– Ты же никто, понимаешь, никто!

Мария прошла сквозь него, как через пустое место. Цок, цок, цок – постукивали об асфальт высоченные каблуки. Независимая походка, гордо вздернутый подбородок. Отставая на шаг, за ней плелся уничтоженный Элефантов.

– Ты все хочешь выпытать, расспрашиваешь обо мне Спирьку, Эдика! – Нежинскую распирало от негодования, она остановилась, повернув к Сергею злое красивое лицо. – Что тебя интересует? Хочешь, чтобы я сказала: «Сережа, после развода (она не забыла вставить это реабилитирующее „после развода“) я спала с тем, с тем, с тем?»

Резкими жестами она загибала пальцы – один, второй, третий…

«Не хватит пальцев…» – мелькнуло в оглушенном сознании.

– Это идиотское желание разложить все по полочкам, вместо того чтобы довольствоваться тем, что есть!

Мария снова двинулась к институту, бросив через плечо:

– …Тем более что претендовать на большее ты не можешь!

Элефантов как привязанный потащился следом. Кабан с простреленным сердцем иногда пробегает несколько сот метров, пятная кровью жухлую желтую траву или ослепительно белый снег. Но на асфальте, как ни странно, крови не было. Впрочем, еще не все выстрелы сделаны.

– Ты почему-то решил, что имеешь на меня исключительное право. Думаешь, я не чувствую, что с тобой происходит, когда мне звонит Эдик, Алик, Толян? Ты бы хотел отвадить их всех и остаться один! Свет в окошке!

Хотя последняя фраза сочилась сарказмом, Элефантов беспомощно объяснил:

– Я же люблю тебя…

– Брось! – Мария презрительно отмахнулась. – Помнишь, как это начиналось? «Нептун» помнишь? Ты хотел похвастать перед друзьями – вот и все! И усадил рядом с собой на заднее сиденье!

– Подожди, подожди, – Элефантов встрепенулся.

Он хорошо помнил тот вечер, и свои сомнения, и то, что Мария сама выбрала место рядом с ним. Нацеленные в самое уязвимое жаканы упреков пролетели мимо. Благородное негодование Нежинской было игрой, и сознание этого придало ему силы.

– Опомнись, милая! А то договоришься до того, что я совратил невинную девушку!

Мария опять отмахнулась, не желая слышать его возражения.

– Когда ты вызвался помочь мне с научной работой, я думала, что это от чистого сердца, для моей пользы…

– А для чего же? – Элефантов остановился, будто ударившись лицом о фонарный столб.

– Для зависимости! – Мария пронзила его ненавидящим взглядом.

От чудовищной несправедливости этого обвинения у Сергея перехватило дыхание.

– Дура. Ты просто дура!

Язык сам произнес слова, которых он не посмел бы сказать Прекрасной Даме, ноги круто развернули туловище и понесли прочь, телом управляли рефлексы прежнего Элефантова, не сносившего оскорблений, а новый жалко надеялся, что Мария догонит, извинится и разрыва, несмотря ни на что, не произойдет, хотя прекрасно понимал тщетность этой надежды.

Возмущенное цоканье каблучков растворилось в шуме начинающего день города, а для Элефантова все было уже кончено.

Ничего не видя вокруг, он добрел домой, разбито провалялся три часа в постели, уткнувшись лицом в мокрую подушку, потом, следуя въевшейся в плоть привычке к порядку, пошел в поликлинику и получил освобождение от работы. Диагноз: переутомление, нервное истощение. Рекомендовано получить консультацию у психоневролога.

К психиатру Элефантов не пошел. Он сидел дома, глотал пригоршни транквилизаторов и целые дни проводил в глухом оцепенении, много спал, старательно вытеснял из памяти подробности и детали своей беседы и учился переносить не проходящую ни на минуту ноющую боль в душе.

Когда ой вернулся на работу, то с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, и Мария была такой же, как прежде, разве что держала себя с ним чуть суше, чем с остальными. Внешний, видимый всем слой жизни оставался вполне пристойным, благополучным, а более глубокий и скрытый от глаз окружающих струился теперь для него отдельно, был сумрачным и тоскливым, тем более что тайная жизнь Марии оставалась яркой, красочной и веселой. Он определял это по ее улыбке, по возбужденному шушуканью с привлекательной блондинкой Мартой Ереминой, которая стала заходить к подруге почти каждый день, по отрывкам телефонных переговоров с чрезмерно накрашенной Верой Угольниковой, по односложным, чтобы не поняли посторонние, ответам в плотно прижатую к уху трубку, по понимающему хихиканью в ответ на шутки невидимых собеседников.

Стараясь уберечься, Элефантов выходил из лаборатории, как только Нежинскую просили к телефону, медленно гулял по коридорам, иногда спускался вниз, во внутренний дворик, неспешным, прогулочным шагом проходил в невидимый из окон закоулок и со всего размаха ввинчивал кулак в кирпичную стену. Но отвлечься удавалось только на миг, когда в мозг ударяла первая, самая острая волна боли, потом, когда он не торопясь шел обратно, рассеянно полизывая ссадины, боль в разбитых фалангах жила на равных с той, другой, не заглушая ее, и облегчения не наступало.

Потом он возвращался на место, органично вписывался в рабочую обстановку, и никто ничего не замечал, кроме одного человека: он знал, что Мария чувствует его внутреннее состояние, видит его полную растерянность, смятение и боль, понимает, что причиной этому – она сама. И он подсознательно ожидал, что Женщина-Праздник придет ему на помощь, ведь от нее одной зависело его восприятие окружающего мира, и, конечно, ей об этом было известно.

Но Мария никак не проявляла свою осведомленность и, судя по всему, не собиралась приходить к нему на помощь. И такое бессердечие, безжалостность Прекрасной Дамы угнетали Элефантова еще больше, чем все ее предыдущие поступки.

Мир сузился, он загнанно выглядывал наружу через черную с острыми рваными краями щель, пьянки с Ореховым не помогали ее расширить – даже во время самого развеселого застолья щемящая боль в сердце не отпускала, а утром похмелье добавляло к душевным мукам и физические страдания.

Карпухин прислал письмо, торопя с обоснованием темы, он писал также, что Кабаргин развил активное наступление на методологически ошибочную, чуждую нашей науке теорию внечувственной передачи информации, пропагандируемую безответственным выскочкой Элефантовым, и советовал подготовиться к серьезным сражениям. В последнем абзаце профессор интересовался успехами Нежинской и недоумевал, почему она не поддерживает связь с научным руководителем. Завершалось письмо выражением надежды на трудолюбие и способности Сергея, которые только и могут обеспечить достижение поставленной цели.

Элефантов бросил конверт в ящик и больше о нем не вспоминал.

Сияющий Орехов принес радостную весть: приехал Семен Федотович и готов «отгрузить хрусты», можно прямо сегодня.

– К черту! – ответил Элефантов. – Я передумал продаваться.

– Дурак, продаются все! Не обязательно за деньги: должность, квартира, почести, женские ласки – что угодно может служить разменной монетой!

Орех даже охрип.

– Разница лишь в цене. Десять тысяч – достаточная сумма, чтобы тебя стал уважать каждый, кто об этом узнает! Обычно продаются гораздо дешевле!

– А по-моему, женщина называется продажной независимо от того, за сколько ее купили. И я не желаю уподобляться этим!..

Орех поднял руку.

– Подумай хорошо, Сергей! Десять штук тебе никогда не заработать.

– Плевать мне на твои десять штук, – устало сказал Элефантов. – И на всех, кто продается, кто покупает и кто в этом посредничает.

Орех побагровел.

– Тогда какого черта ты морочишь голову солидным людям?! Из-за тебя и я попал в глупое положение! С какими глазами я приду к Полковнику?! В общем, так, – он перевел дух. – Больше я с тобой никаких дел не имею! А ты сядь перед зеркалом и подумай, что у тебя есть и что ты потерял!

Вряд ли Орехов предполагал, что Элефантов последует его совету. Итог коротких размышлений оказался убийственным: в активе не было ничего! Ничего…

Вспомнился давно прочитанный в фантастическом сборнике необычный по сюжету рассказ: атомная война – нажата роковая кнопка, вспыхнул ослепительный шар, и все кончено… Но в мертвой пустыне чудом уцелел крохотный кусочек жизни. Не атомное убежище – обычная вилла, тонкие стены, зловещий мутный свет проникает сквозь покрытые радиоактивной пылью стекла, но люди внутри живы. Смертоносное излучение не может им повредить, потому что они защищены Светлым Кругом любви и счастья. Их воля и любовь мешают невидимой неуловимой смерти проникнуть внутрь дома, поэтому опасней жестокого излучения любое сомнение, недоверие, недостаток любви… У Элефантова тоже был свой Светлый Круг, в котором он чувствовал себя защищенным и неуязвимым. Но любовь он предал, волю потерял…

«Здесь нет моей вины: рок, судьба… И необыкновенно сильное чувство к Марии».

"Найти себе оправдание проще всего, – возразила вторая половина его "я". – Нежинская тоже легко объяснит себе бессердечие и жестокость отсутствием чувств к тебе, влечением к кому-нибудь другому, да мало ли чем еще. А как ты оправдаешься перед Галиной? И Кириллом?"

Предательство не имеет смягчающих обстоятельств, Элефантов это прекрасно понимал, и возразить ему было нечего. Мелькнула мысль о зеленом чехле в шкафу. Традиционный конец банкротов…

Несколько раз звонили из головного института Калина и его зам, оставляли и без того известные Элефантову телефоны, просили с ними связаться.

Он собирался сделать это со дня на день, но каждый раз откладывал: не знал, о чем говорить и на что соглашаться, в его жизни царила полнейшая неопределенность и еще жила надежда на восстановление отношений с Марией.

Как-то после работы Марию встретили Еремина и Угольникова, оживленно болтая, они пошли рядом – броские, яркие, нарядные. Элефантов с Дореевым отставали шагов на пятнадцать, Сергей с болезненной чуткостью улавливал слова и фразы, обостренной интуицией восполнял пробелы, когда проехавший автомобиль или громыхающий трамвай заглушал звонкие голоса.

Марту и Веру пригласили в ресторан какие-то парни, но их трое, и они попросили прихватить подружку для комплекта. Марии предлагалось дополнить компанию, чтобы развлечение было полноценным.

Предложение знакомиться с посторонними мужчинами для ресторанного веселья должно было оскорбить Марию. К тому же она до предела занята, страдает от головных болей и каждую свободную минуту спешит провести с сыном. Элефантов был уверен: откажется, дав понять, что такое времяпрепровождение не для нее.

Но Мария соглашалась идти в ресторан, ее интересовал только один вопрос: что собой представляют предполагаемые спутники и можно ли будет «убежать в случае чего».

Еремина и Угольникова в один голос заверили: «Ребята хорошие, убегать не захочешь…» Мария засмеялась и сказала, что доверяет мнению подруг.

Подслушанный разговор просветил Нежинскую как рентген. Знание правил постыдных игр, в которых уход из ресторана домой является запрещенным ходом, готовность следовать этим правилам, делить красиво сервированный столик с незнакомыми мужчинами, получающими право требовать ответных услуг, – все это не оставляло места иллюзиям.

Спирька был прав. С ней действительно может переспать каждый. Почему бы и нет? Если отсутствует фильтр чувств, разборчивости, взыскательности… Каждый. Кто захочет. И кто может оказаться полезным. Или вызовет ответное желание. Или просто будет достаточно настойчив. Почему бы и нет? С ее пониманием «свободы», взглядами на «друзей», со свободными подружками, считающими семью помехой и имеющими отдельные квартиры.

От боли в душе Элефантов скрежетал зубами.

Между делом лечь в постель с новым «другом» для нее так же привычно, как сходить в кино. Ни бури эмоций, ни трепетного волнения, ничего. Она не сохранит привязанности, не строит планы на будущее, не договаривался о свиданиях. Спарились и разбежались. Но в пухлой, исписанной записной книжке остаются координаты партнера. Так хороший хозяин прячет в кладовку найденный гвоздь, гайку, шайбу – когда-нибудь пригодится.

Она чрезвычайно практична, тут Спирька тоже прав. «Друзья» подобраны, как инструменты в мастерской, разложены по возможностям: продукты, промтовары, стройматериалы, железнодорожные билеты, «фирменные» вещи, транспорт, индпошив – и так далее, на все случаи жизни. Не беда, что они забыли про нее, позвонит – вспомнят, охотно окажут требуемую услугу и переспят с ней еще разок. Она для них такой же инструмент, как и они для нее, а когда обе стороны придерживаются одинаковых правил, нет поводов для разногласий и обид.