Текст книги "Спасти посольство"

Автор книги: Данил Корецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Афганистан, Кабул. Российское посольство

Резное двухметровое трюмо девятнадцатого века досталось Вере полгода назад совершенно неожиданно и бесплатно. Маринель, жена советника французского посольства, с которой она подружилась сразу по приезде в Кабул, засобиралась в Марсель, чтобы там осчастливить своего Мишеля вторым ребенком. И привезла ей это самое зеркало, которым она имела неосторожность когда-то восхититься.

– Вера, я сюда ни за какие деньги уже не вернусь, – заявила Маринель. – Я и на второго ребенка решилась именно потому, чтобы был повод покинуть этот Христом и Аллахом проклятый город. А эта вещь очень ценная, с венецианским зеркалом, выбросить просто жалко. Дарю тебе, чтобы ты меня не забывала. Каждый день будешь подходить к нему, а значит, и вспоминать меня.

Вере пришлось выдержать настоящий скандал, который устроил бдительный Марк Валерьевич:

– За что тебе дарят такие дорогие подарки? Французы – капиталисты, наши идеологические противники! Как ты могла принять столь сомнительный дар?

Потом полдня с трюмо возился специалист из резидентуры, «прощупывая» его, простукивая и исследуя разными приборами: нет ли там радиопередатчика, микрофончика, фотоаппарата, радиоактивного элемента или еще какой гадости. Ничего зловредного не обнаружили, муж сдался, и трюмо заняло место в ее спальне. По некоторым признакам Вера поняла, что вопрос решался на самом высшем уровне, у посла. Но она была рада, что проявила характер и подарок отстояла. И вот сейчас вновь подошла к нему, заглянула в овальное зеркало и в самом деле вспомнила свою приятельницу.

Сошлись они в силу ряда объективных и субъективных совпадений. Вера в школе учила французский и сохранила в памяти несколько десятков слов и выражений. А у Маринель бабка была дочерью русской эмигрантки: в семье гордились русскими корнями и также пытались упражняться в этом «корявом и несносном» языке предков. Обе были одного, бальзаковского возраста, у обеих – мужья оказались гораздо старше, обе честно несли свой семейный крест, понимая, что тем самым служат отечеству. Вера искренне огорчилась отъезду Маринель.

Сейчас она стояла совершенно голой, руки покоились на замысловатой резьбе рамы темного дерева, правую ногу она водрузила на низенький столик у основания зеркала. Если бы в подозрительный подарок действительно был вмонтирован фотоаппарат, передающий снимки на шпионский спутник, то специалисты DST [9]9
  DST – французская контрразведка.


[Закрыть]бросили бы работу и сгрудились у экрана, рассматривая великолепное тело жены старшего советника советского посольства в Кабуле. Тридцать три года оказались не властными над природной красотой. Четкий овал лица, прямой, чуть длинноватый и заостренный нос, большие зеленые глаза, гладкие черные волосы, ниспадающие на высокую шею и хрупкие белые плечи, изящные руки с узкими запястьями и тонкими пальцами, маленькие груди с розовыми сосками, чуть проглядывающие сквозь атласную кожу ребра, осиная талия, упругие бедра, стройные ноги с округлыми коленями, аккуратные ступни, ровные пальчики с неизменным педикюром… Увы, французские контрразведчики были лишены такой возможности. А Вера не любовалась своим телом – она придирчиво оценивала его. Муж не баловал ее комплиментами.

– Глаза у тебя какие-то бесстыжие, – сказал он недавно. – Вызывающие глаза. Да и смотришь ты как-то…

– Как? – не выдержала тогда Вера.

– Не знаю! Но только так смотреть советская женщина, жена дипломата, не может!

Вера знала, что вид у нее действительно нагловатый. Но и дражайший супруг, и вся его дипломатическая династия ей изрядно надоели! И угораздило же ее – «псковскую дворняжку», как некогда в сердцах выдала свекровь свежеиспеченной невестке, попасть в это спесивое столичное семейство, где дедушка был дипломатом, папа дипломатом и вот теперь сын «отстаивал интересы страны Советов» за ее рубежами.

А ведь как ей везло сначала! Девчонка с периферии, дочь провинциальных учителей приехала в столицу. И сразу же поступила в архитектурный, хотя собиралась в медицинский. Ну, так получилось! Сразу же получила место в студенческом общежитии, совершенно непостижимым для нее самой образом научилась немного рисовать и сдавать «всю эту долбаную математику и сопроматику», защитила на «хорошо» диплом и за пять лет студенчества отделалась лишь одним абортом.

Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая жизнь, если б не званый вечер, на который ее притащила подружка.

– Надень на себя все, что есть лучшего, – потребовала Катька Арбузова. – Ты даже не представляешь, куда я тебя приведу!

– У меня и лучшее, и худшее – все одно, – без энтузиазма отозвалась Вера. – А идти мне туда не хочется…

Но пошла.

Это была скучная компания уже немолодых людей, строго одетых, говорящих на серьезные темы и пользующихся за столом тремя вилками. Вера почувствовала себя не в своей тарелке.

– Кто они? – спросила подругу.

– Дура, – прошипела Катька на ухо. – Они почти все дипломаты.

– Ну и что мне от этого?

– Лови момент! Видишь вон того в пиджаке с блестящими лацканами? Это Марк Валерьевич. Клянусь, он на тебя глаз положил. Жена его бросила, а дядька вроде бы ничего, еще не вполне старый…

– Но уже и не вполне молодой! – с грустной иронией произнесла Вера. И вздохнув, добавила: – Не их я поля ягода.

Катька усмехнулась:

– Те ягоды, которые поля выбирают, они нигде и не растут. А дикие ягоды весь мир заполонили! Так что думай, подруга!

Она и задумалась. А Марк Валерьевич увязался в провожатые, пригласил в кино, потом в кафе, она не возражала, хихикала, строила глазки… Короче, роман вспыхнул бурно, и через полгода она стала женой дипломата. И оказалось, что поговорка про поле и ягоду оправдалась в полной мере. Только поздно было давать задний ход.

Марк Валерьевич был старше на пятнадцать лет. Он работал тогда в Министерстве иностранных дел и потихоньку взбирался по ступенькам карьерной лестницы. Вера достаточно быстро поняла, какой вилкой надо поддевать семгу, а какой накалывать ломтики буженины, какое платье надевать на официальный прием, а в каком появляться в театре. Она также убедилась, что в любом обществе не остается незамеченной. Более того, быстро привыкла к вниманию мужчин и равнодушно относилась к недоброжелательным взглядам женщин.

Но разница в возрасте сказывалась: разные интересы, разное представление о семейной жизни, отдыхе, развлечениях, друзьях… Внешне все было хорошо: они продолжали всюду появляться вместе, изображая счастливую пару, но, придя домой, оказывались по разные стороны невидимой стены, расходились по разным комнатам и практически не общались. Если поначалу их интимные отношения с натяжкой можно было назвать сносными, то в последующие годы они постепенно угасали и, в конце концов, сошли на нет. Пару раз Вера пыталась обсудить эту тему, но муж отделывался какими-то сомнительными философскими сентенциями типа: «Главное дух, а не плоть»…

Однако она продолжала терпеливо играть роль жены, хотя прекрасно понимала, что движут ею чисто меркантильные соображения: у нее всегда имелись деньги, одежда только импортная – привозная или купленная в специальном распределителе, строго очерченный круг общения был, может, скучноват, но респектабелен и весьма престижен. К тому же завистливые взгляды ее институтских подруг тоже были весомым бонусом. Надо было видеть этих архитекторов, с утра до вечера корпящих над чертежами за сто двадцать рублей в месяц, когда она небрежно рассказывала чистую правду:

– Вчера во время приема у испанского посла подошел военный атташе – такой красавец-кабальеро с усиками, вручил бокал шампанского, лопочет: «Синьора белла, беллисимо!», а у самого глазки масленые…

Катька и Зинка просто шалели!

Уйти от мужа значило всего этого лишиться и прыгнуть в туманную неизвестность. Хотя почему «неизвестность»? Она прекрасно знала, что будет в том тумане. Такая же нудная и неинтересная работа, минимальные траты, чтобы дотянуть до получки, продажа в комиссионке фирменной одежды, бесперспективные интрижки с каким-нибудь Васей-электриком…

Нет, бросать Марка Валерьевича было нельзя. Несколько раз она заводила небольшие романчики – дело несложное, но крайне опасное. Хорошо, что «заместителями» мужа всегда были люди из их окружения, поднаторевшие в конспиративных хитростях.

Марк Валерьевич ждал вожделенного назначения за кордон, и отправиться куда-нибудь во Францию или хотя бы в какие-нибудь Нидерланды было семейной мечтой. Казалось, что тогда и семейная жизнь наладится. Но вместо Европы им был уготован Афганистан. Это назначение просто убило супругов, но на дипслужбе как в армии: приказ отдан – исполняй!

Через месяц они ехали по грязному, вонючему Кабулу и оказались за высоким забором с колючей проволокой в посольстве, которое Марку Валерьевичу представлялось надежной крепостью, а его жене – ужасной тюрьмой. И семейная жизнь оставалась такой же пустой и холодной. Тем более что в условиях совзагранучреждения, где всё на виду и все под контролем, найти «заместителя» законному мужу было чрезвычайно сложно. Но, как оказалось, в жизни нет ничего невозможного…

Вера покрутилась перед старинным трюмо: «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду расскажи…» Много повидавшее за свою длинную жизнь чуть помутневшее зеркало ответило честно: «Очень хороша!»

Она удовлетворенно прикрыла глаза и провела кончиками пальцев ото лба вниз по лицу, шее, груди, животу. Тело отозвалось сдержанным трепетом. Все-таки это свои пальцы…

Оторвавшись от правдивого овала, Вера устремилась в ванную. Горячей воды не было уже третьи сутки, и ей пришлось стоять под струями холодной. Впрочем, назвать ее холодной было сложно, да и водой-то довольно непросто. Так, моча знатной доярки… Но выбирать не приходилось. Ей необходимо быть чистой и благоухающей.

Растеревшись полотенцем, Вера еще несколько минут провела перед подарком Маринель: тушь для ресниц, пудра, бледная помада, карандаш по контуру губ. Потом оделась и, перекинув через плечо изящную сумочку, выскочила из дома.

* * *

В посольском дворе, постоянно озираясь по сторонам, будто через кирпичную стену в полтора человеческих роста мог кто-то подглядеть или подслушать, озабоченным шепотом разговаривали четверо сотрудников: две женщины и двое мужчин.

– Со всех сторон наступают, – главный бухгалтер посольства Васюков, тощий, совершенно лысый мужчина в лёгком светлом костюме, промокает голову несвежим, смятым в комок носовым платком. – Город в кольце…

– Да, зря мы на Наджибуллу надеялись, – печально кивает завхоз Семеняка – низкий, полный, с простецким, незапоминающимся лицом.

– И что теперь будет? – строго спросила у главбуха Силантьева – крупная немолодая женщина с сожженным пергидролем «гнездом» высоко взбитых белых волос.

По тону вопроса можно было подумать, что Васюков находится у нее в прямом подчинении. Или, как минимум, – в подчинении ее мужа. На самом деле все обстояло ровно наоборот – Геннадий Силантьев работал бухгалтером и являлся подчиненным Васюкова. Просто она была властной женщиной и начинала трудовой путь как учитель младших классов, а потому имела обыкновение смотреть на собеседника как на проштрафившегося первоклашку. Если, разумеется, тот соглашался с таким положением.

И главбух попадал под магию ее учительской власти. Он виновато пожал плечами, разводя руки в стороны:

– Смотря кто первым возьмет Кабул. Шах Масуд настроен к нам лояльно, а Хекматияр – это вконец обозленный, беспощадный зверь…

Семеняка закивал, ещё больше понизил голос и, прищурив глаза, прошипел, нагоняя жути на собеседников:

– И еще дикие отряды, вроде наших анархистов в гражданскую. Хорошо, если они друг с другом воевать начнут…

Четвертая собеседница, Титова – похожая на тихую обезьянку маленькая сухонькая женщина из отдела обеспечения, стояла молча, она вообще не отличалась многословностью, но, несмотря на это, являлась источником многих ходивших по посольству сплетен.

– Ужас, ужас, – сказала Силантьева, но не испуганно, а буднично, словно просто констатируя факт. – Что же тут хорошего, если кругом война? Пули не разбирают, кто прав, кто виноват.

– Тихо, Алевтина, не сей панику! – неожиданно твёрдо осадил учительницу Семеняка. – Начальство всё видит, всё знает, пусть оно и думает. А наше дело – работать и выполнять приказы…

– Гляньте, гляньте, – перебивая завхоза, вдруг зло зашептала Титова, показывая глазами в сторону. – Мы тут переживаем, а Верка, как ни в чем не бывало: начепурилась, накрасилась и катит куда-то! Ей все как с гуся вода!

К воротам направлялась Вера Индигова. Выглядела она, как всегда, эффектно: светлые волосы откровенно выбивались из-под обязательного платка, платье до середины икры плотно облегало фигуру, вроде бы скрывая от посторонних взглядов стройные ноги балерины, но цепочка на левой щиколотке и броские босоножки на высоких «шпильках» все равно привлекали к ним внимание. Она не шла, а будто бы плыла по воздуху. Маленькая сумочка висела на длинном ремешке, переброшенном через плечо.

И тут же Титова громко, но уже совсем другим тоном – весело, даже доброжелательно спросила:

– Куда собралась, Верочка?

«Тебе оно надо? – раздраженно подумала Вера. – Кто ты такая? И почему я, жена старшего советника, должна перед тобой отчитываться?»

Но она улыбнулась и приветливо помахала рукой:

– На Миндаи [10]10
  Миндаи – самый крупный базар Кабула.


[Закрыть]. Хочу сувениров купить. Да может, настоящий кандагарский шелк попадется…

– Да ты что, Верочка, опасно ведь! Обстановка, видишь, какая! – качая головой, сказала Алевтина и поцокала языком.

«Еще у тебя, коровы, не спросила!» А вслух Вера сказала как можно беззаботнее:

– Ничего, я быстро! Одна нога здесь, другая там!

Еще раз доброжелательно помахав рукой, Вера поправила белый платок и вышла за ворота. Когда ушли советские войска, Кабул изменился: улицы почти опустели, а уж увидеть европейцев было почти невозможно – все передвигались исключительно на машинах. Хотя и в машины бывало стреляли… Сейчас все привыкли к новой жизни: грызня в афганском руководстве, автоматные очереди по ночам, провалившийся путч, аресты, окружившие город моджахеды, открытая борьба за власть – все это стало привычным элементом местного колорита. И сотрудники посольств перестали бояться пешей ходьбы, хотя вряд ли улицы стали безопасней: иногда стреляли и по машинам. Но к этому тоже привыкли.

Яркое солнце освещало плоские бедные домишки, витрины местных лавок – дуканов, однотипно одетых мужчин: светлые штаны, длинные темные куртки, чалмы; женщин в черных накидках до земли и с лицами, закрытыми паранджой. По замусоренным улицам катились желтые такси из советских ГАЗ-21, большие синие индийские автобусы ТАТА, огромные КамАЗы и ярко раскрашенные американские грузовики «National», лениво семенили послушные трудолюбивые ослики, нагруженные тяжелыми мешками, переговариваясь между собой и не обращая внимания на машины, ехали велосипедисты… На углах ободранные мальчишки продавали дешевую отварную свеклу, сигареты, конфеты и жевательную резинку.

Вера шла быстро, но расчетливо – так, чтобы не вспотеть и сохранить свежесть и легкий аромат французских духов. Мальчишки и взрослые мужчины обращали внимание на гибкую и красивую белую женщину в европейской одежде, слабо адаптированной к местным условиям. Кроме нее, других таких красавиц видно не было, что уже само по себе могло привести к непредсказуемым последствиям. Но она не задумывалась над мелочами. Хотя о конспирации не забыла. Уронила журнал «Огонек», который специально взяла для этой цели, и, не торопясь, наклонилась, внимательно осмотрев улицу сзади. Все вроде бы было в порядке. Но первое впечатление могло оказаться обманчивым.

Теперь она шла медленно, часто останавливаясь перед прилавками дуканов. Придирчиво растягивала шелковые платки, смотрела на свет хрустальные армуды [11]11
  Армуды – грушевидные чайные стаканчики.


[Закрыть], перебирала старинное серебро… А сама настороженно стреляла глазами по сторонам. Но ничего подозрительного она не заметила.

Пройдя квартал, потом другой, женщина свернула за угол и подошла к большому черному джипу с тонированными стёклами. Дверь открыли изнутри, и Индигова быстро запрыгнула на широкое заднее сиденье. Машина резко рванула с места, выбросив из-под широких колёс облачко пыли.

– Видал, Азад, какие у америкосов машины, – сказал, чихая от этой пыли, сидящий на бордюре с сигаретами мальчишка-афганец лет четырнадцати, обращаясь к протирающему глаза младшему брату.

– С чего ты взял, что он американец, Алим?

– На номера смотреть надо, машина штатского посольства, ишак!

– Вообще-то я на женщину смотрел. Видал, какие у америкосов женщины?

– Да-а-а, – мечтательно поднял глаза к небу Алим.

– Видел у нее цепочку на ноге? Она пробуждает греховные мысли…

– Да-а-а, – с той же интонацией повторил Алим.

* * *

Во внедорожнике работал кондиционер, в салоне царила приятная прохлада. За рулём сидел крепкого телосложения афганец в национальной одежде. Рядом с ним вполоборота развернулся к Вере Джек Коллинз – третий секретарь посольства США.

– Здравствуй, моя красавица, – низким баритоном произнес он, и сердце Веры учащенно забилось.

– Здравствуй…

Она опасливо косилась на спину водителя, но тот напоминал бездушную скалу, которая ничего не видит и не слышит. Даже голову не повернул, когда она села в машину.

Зато Джек не сводил с нее восхищенного взгляда. Он любовался этой красивой женщиной вот уже два года и всякий раз при встрече благодарил небеса за то, что старший советник Индигов считает свою жену счастливицей уже только от самого факта ее выезда за границы большой и ужасной страны с громоздким названием из одних согласных букв. А холить и лелеять, а удовлетворять её, белокожую красавицу, ему как-то недосуг… Как любил говаривать отец Коллинза, старый разведчик и большой любитель прекрасных представительниц человечества: «Цветочек, Джек, чаще поливать надо. Это – гарантия богатого урожая!»

Через пару километров Коллинз скомандовал водителю:

– Остановись у чайханы, Бахир, я сам сяду за руль. Можешь пока выпить чаю, я заберу тебя через час-другой.

Водитель, кивнув, исполнил приказание. Джек перебрался в водительское кресло и аккуратно повёл машину по узким улочкам пригорода.

– Почему ты не оставил его в посольстве? – спросила Вера. – Зачем нам лишние глаза и уши?

Коллинз пожал плечами:

– Выезд без водителя привлекает внимание. И не бойся его глаз и ушей: в таком деле язык куда опасней. А у него язык всегда за зубами. Я ему полностью доверяю.

– А я тебе доверяю, – сказала Вера.

Джек посмотрел на неё в зеркальце заднего вида и увидел, как она улыбается. Похоже, влюблена, как кошка. Что ж, это хорошо, с какой стороны ни взглянуть.

– Легко вышла в город? – поинтересовался он.

– Какой там! – Индигова махнула рукой. – Как привязались всякие клуши… И что интересно: главбух Васюков, завхоз Семеняка – солидные люди, в мои дела нос не суют. А бабы! Ну кто такая Нинка Титова? Отдел обеспечения, считай, старшая уборщица! Или Алевтина Силантьева. Она вообще ничего собой не представляет. Бывшая учительница…

– Может, у них могущественные мужья?

– Какой там! – повторила Индигова и сделала тот же жест. – Генка Силантьев бухгалтер, зарплату начисляет, а у Титовой Васька в секретариате работает, в секретных бумагах копается.

Несколько минут Вера изливала душу и жаловалась на соотечественников. Джек слушал и сочувственно поддакивал. Наконец скучная тема иссякла.

– Я скучала по тебе, – на глубоком выдохе страстно прошептала женщина.

– Я тоже, – Джек растянул на своей довольной физиономии голливудскую улыбку.

Вера подалась вперёд и, просунув руку между сиденьями, расстегнула пуговицы мужской рубашки и стала перебирать волосы на груди Коллинза, иногда пощипывая его за сосок.

– Потерпи немного, дорогая, – напряженно сказал он.

Нетерпеливость любовницы заводила его, а машина двигалась по узкой дороге над обрывом. Наконец они достигли вершины горы и въехали в небольшую рощу.

– А теперь иди сюда! – выдохнул Коллинз.

Вера будто совершила кульбит через спинку сиденья. Когда же сильные и властные руки американца аккуратно ее отпустили, на ней остались лишь коралловые сережки. И понеслось… Это было нечто среднее между цирком и соревнованиями по борьбе. Джек вытворял с ней все что хотел. Вот они перелетели на заднее сиденье, вот она стоит вниз головой между его раздвинутыми коленями, а он развернул ее как курчонка, которого собираются надеть на бутылку с водой перед тем, как поставить в печь… Она летала где-то высоко-высоко и плохо соображала, где она и что происходит. Сладостное безумство продолжалось бесконечно долго, но наконец тело Джека обмякло. Она постепенно приходила в себя.

Вокруг машины надсадно жужжали пчелы, табачный дым вытекал в приоткрытое окно, а внутрь просачивался жаркий воздух, который тут же растворялся в кондиционированной прохладе. Джек полулежал, Вера, опершись спиной на противоположную дверь, боком сидела на широком сиденье и курила. Её длинные стройные ноги с чуть полноватыми икрами покоились на его коленях. Коллинз нежно, едва прикасаясь, водил рукой по гладким ступням. Через лобовое стекло открывался вид на раскинувшийся внизу Кабул. На приборной доске под стеклом лежал редкий в этих краях автомат «Узи».

– Как потрясающе пахнет акация! – повернув голову к окну и прикрыв глаза, сказала Вера, глубоко вдохнув ароматный воздух.

– И как можно слышать запах, когда у тебя во рту дымящаяся сигарета? – лениво удивился Джек, невзначай продолжив движение руки вверх по бедру женщины к тщательно эпилированной границе бикини.

– Да мало ли что у меня во рту. Где рот, а где нос?! Думай! – Она легонько шлёпнула ладошкой по его запястью, целомудренно останавливая движение нескромной руки.

Коллинз рассмеялся:

– Ах, вот оно как! Действительно, ты права, только женскую логику ещё не понял ни один мужчина… Зато я понял, что цепочку ты надела, чтобы привлечь внимание. – Джек наклонился и поцеловал тонкую щиколотку. Потом буднично спросил: – Как обстановка в посольстве?

Вера, отмахнувшись грациозным движением, сказала как о чём-то, сильно надоевшем:

– Да ну… Очень напряжённая. Все хотят домой. И посол заметно нервничает, а по моему благоверному вообще не поймёшь, то ли война завтра, то ли праздник с салютом.

– Не стоит преувеличивать опасность, – успокоил Коллинз. – Все обойдется.

Он дотянулся до перчаточного ящика и вытащил белый пузатый холщовый мешочек. Освободив горловину от витого шнурка, достал массивный серебряный браслет с бирюзой, надел на руку женщины и поцеловал её длинные пальцы.

– Какая прелесть! – восхитилась Вера, рассматривая подарок. – Я начинаю верить, что ты меня любишь.

– Когда ты перестанешь сомневаться! – улыбнулся Коллинз. И протянул ей по-прежнему пузатый мешочек: – Здесь афганские сувениры и платок из кандагарского шёлка, как подтверждение того, что все это время ты провела на Миндаи!

– Там часто бывает наш Шаров, – озабоченно сказала Вера. – Как бы он не разоблачил меня. Русская из посольства не остается незаметной даже в тысячной толпе. А если ее никто не видел, значит, ее там и не было!

– Шаров? – Джек насторожился, но явно не из-за своей возлюбленной. – Что он там делает? Покупает сувениры, овощи, фрукты? Может, мясо для шашлыка или рис для плова?

– Нет. – Вера пожала плечами. – Вроде ничего не покупает.

– Тогда что мужчине делать на базаре?

– Не знаю. Только он постоянно там околачивается, и я с ним там не раз сталкивалась. Он у нас вообще таинственная личность. – Вера осеклась.

– Да… – со значением сказал Коллинз, задумываясь. Он прекрасно знал, кто работает в любом посольстве мира под «крышей» военного атташе. Да и Вера это хорошо знает. Но проявляет бдительность, сучка…

Неловкая пауза затянулась. Джек спохватился и стал успокаивать подругу:

– Не бойся ничего, базар большой, всех не рассмотришь.

Но Вера, примеряя изысканный шёлковый платок, уже не слушала Коллинза:

– Какая прелесть! Спасибо, Джек, я именно такой и хотела!

* * *

Коллинз высадил Веру в нескольких кварталах от российского посольства, постоял несколько секунд, глядя вслед грациозной фигурке. Он был приятно расслаблен. В отчете он обозначает их свидания как встречи с информатором. Конечно, это преувеличение: как любовница Вера гораздо ценнее, чем как агент. И все же и все же… Как говорят русские, курочка по зернышку клюет и сыта бывает… Женщина скрылась за углом, и он медленно тронулся с места, направляясь в чайхану за Бахиром. Через десять минут он прибыл на место и неспешно вылез из приятной прохлады в пекло раскаленного города.

Неказистое глинобитное здание было недавно побелено, тротуар перед входом выметен, на веранде сидели несколько местных, они неспешно прихлебывали чай и вели обстоятельную беседу. Чайханщик, почтительно склонившись, провёл его на задний двор, где в тени старой маслины сидели за столом Бахир и высокий афганец в халате. По их неловким позам было заметно, что расположиться на привычном мате или ковре было бы куда комфортней, но американец не любил сидеть по-восточному, да ещё и без обуви, а с ним приходится считаться.

Завидев хозяина, Бахир мгновенно вскочил и быстро удалился, поймав на ходу брошенные Джеком ключи. Коллинз поздоровался с его сотрапезником. Это был массивный человек, с широкими плечами, мощной шеей и непропорционально маленькой головой. Лицо его раскраснелось и покрылось каплями пота, очевидно, поэтому он снял чалму, и теперь, когда поворачивался, на бритом смуглом затылке можно было видеть жуткий розовый звездообразный шрам. Казалось, что его оставила разрывная пуля, но тогда что стало с мозгами в этой маленькой голове? Или их там никогда и не было? Только сплошная кость… Казалось, он не обратил на Коллинза никакого внимания, только едва заметно кивнул в ответ на приветствие и продолжал удовлетворенно прихлебывать горячую янтарную жидкость, время от времени поглаживая густую, черную, как смоль, лопатообразную бороду. На лицемерном Востоке, где от сладкой, как рахат-лукум, улыбки до удара кривым кинжалом в живот расстояние короче ширины обеденного стола, это можно было расценить как пренебрежение. Или списать на отсутствие мозгов. Но Джек знал, что это просто особенность характера.

Чайханщик поставил перед Коллинзом фарфоровый чайник с такой же пиалой, тарелку свежих лепешек, вазочку с кизиловым вареньем и, поклонившись, удалился.

Человек со шрамом, наконец, поднял на Джека маленькие, глубоко спрятанные под развитыми надбровными дугами нечеловеческие глаза. Даже видавшему виды разведчику стало не по себе.

– Салям алейкум, Абулфази! – едва заметно улыбнулся Коллинз. – Ты хорошо соблюдаешь конспирацию.

– Привет, Лео! Потому я еще живой!

Выражение мрачного лица несколько изменилось и теперь изображало полное радушие и приветливость. Хотя разобрать это мог только тот, кто давно знал агента. Но Коллинз знал его давно.

– Безбородый провалил трех моих людей. Хорошие агенты были.

– Хорошие агенты не проваливаются, – гулко произнес человек со шрамом, опять опустив глаза.

– Мудро! – согласился Коллинз. – Но они и не проваливались, пока Безбородый их не провалил. И я хочу отплатить ему тем же.

Собеседник неспешно допил свой чай.

– Это правильно, – кивнул он. – Люди говорят: надо вернуть то, что получил.

– Раньше я не говорил тебе… – Коллинз выдержал интригующую паузу. – Это Безбородый подстрелил нас тогда в Деште-Кевир.

– Раньше не говорил, а теперь сказал. Почему?

– Чтобы тебе было легче работать. Когда затронута душа, дела идут успешней.

– У меня нет души, Лео. Ведь тогда, в пустыне, ты собирался меня убить? Верно? Еще до того, как нашел этот черный шар?

– С чего ты взял?! – изобразил возмущение Коллинз.

– Не отказывайся. Я чувствовал.

– Но не убил ведь?

– Твое счастье, что Аллах удержал твою руку, послав этих русских. Я бы не дал тебе это сделать, – Абулфази на миг поднял глаза, и душу Джека обдало могильным холодом.

– Надеюсь, в твоем сердце не живет злоба?

Агент покачал головой:

– Нет. Мысли и намерения менее значимы, чем дела. Ты взял меня в самолет, а не оставил в пустыне. Хотя мог просто бросить спичку – я был весь облит бензином… И потом много лет держишь при себе, помогаешь во всем. Забудь про мои слова. И закончи свою мысль…

Коллинз помолчал.

– Мне сегодня одна птичка прочирикала на ушко, что Безбородый постоянно толчется на базаре Миндаи.

Человек со шрамом снова наполнил пиалу. Было непонятно – понял он смысл сказанного или нет.

– Я предполагаю, что там он встречается со своей агентурой, – терпеливо продолжил Коллинз. И подвел итог разговору: – Поручи своим людям выследить его и тех, с кем он контактирует.

Абулфази неспешно прихлебывал чай, и было непонятно – слышит он, что ему говорят, или нет.

– Потом я скажу, что делать дальше.

Джек сунул руку в карман, и в его кулаке оказались скрученные в тугой рулончик и перетянутые резинкой стодолларовые купюры. Он аккуратно положил рулончик рядом с огромной ладонью своего неразговорчивого агента. Тот в очередной раз одарил Коллинза своим ужасным взглядом и прежним, будто идущим из подземелья голосом произнес:

– Иншала.

Американец поднялся:

– Здесь хватит расплатиться и за мой чай.

Агент, казалось, не расслышал последней реплики и повернулся за своей чалмой.

Вид страшного шрама напомнил о событиях, при которых они оба могли расстаться с жизнями. Но на лице секретаря американского посольства ничего не отразилось. Только на миг проявились быстрые морщинки на переносице. Может быть, от удивления, что деньги со стола исчезли, как будто растворились в воздухе.

* * *

Базар кипел, бурлил, переливался всеми цветами радуги, источал и перемешивал ароматы: пряностей, фруктов, овощей, варёной телятины, подкопченных на углях бараньих кебабов или баранины из котлов с супом «шорба», доходящих на пароварках «а-ля» пельменей «ашак» с начинкой из лука-порея… И всё это было накрыто, как куполом, многоголосым шумом толпы. В здешней сутолоке и многолюдье легко затеряться и скрыться от посторонних глаз.

Островком покоя на любом восточном базаре всегда остаётся чайхана. На коврах и циновках сидят, а иногда полулежат мужчины в национальной одежде. Кто в халатах, кто в «шоли»: свободно наброшенном на плечи покрывале с закинутым за спину длинным концом. На головах чалмы или паколи – головные уборы из тонкой верблюжьей шерсти ручной вязки, что-то типа берета или, как их называют шурави, – «две лепёшки», «душманка» или «пуштунка».

Тихие неспешные деловые или бытовые разговоры, обязательным атрибутом которых является чай. Его здесь не заваривают, а варят, засыпая заварку в кипящую воду в большом количестве, но варят недолго, поэтому до консистенции чифиря напиток не доходит, а потом – сахар, много сахара.