Текст книги "Ирод"

Автор книги: Даниил Мордовцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

XXIII

Но примирение семейства Ирода было только кажущееся. Женщины продолжали вести между собою словесную войну: уколы, намеки, презрительные движения, многозначащие взгляды, пожиманье плечами, улыбки – все пускалось в ход и, доходя до мужей, озлобляло и их. Рабыни усердно помогали госпожам и раздували огонь своими сплетнями.

– Вон царь дарит своей старухе Дориде и молоденьким наложницам царские одежды Мариаммы, – говорила рабыня Глафиры рабыне Саломеи, – а вот скоро наденут на них власяницы и заставят ткать верблюжью шерсть.

– Не дождетесь вы этого! – сердилась рабыня Саломеи. – Скорей вашу гречанку Глафиру пошлют мыть овец в Овчей купели или полоскать белье в Кедронском потоке.

Юная Вероника часто плакала от того, что муж ее, Аристовул, женатый на ней не по своей охоте, часто упрекал ее низким происхождением ее матери, Саломеи.

– Да как же, – плакала Вероника, – ведь, моя мать сестра царя и твоя тетка... Как же я низкого происхождения?.. Тогда и ты низкого.

– Нет, моя мать была царица, – возразил Аристовул, который тоже еще был почти мальчишка. – И отец мой царь. А твой кто? Простой военачальник!

Все это усердными рабынями да евнухами переносилось в уши Дориды и Антипатра, а от них доходило до самого Ирода, и он злобствовал. Попрек низким происхождением относился прямо к нему, он сам был не из царского рода.

А между тем шушуканья рабынь становились все ядовитее.

– Ах, что тут делается! И уму непостижимо. У нас в Каппадокии ничего такого и неслыханно! – говорила рабыня Глафиры другой рабыне. – Сегодня, говорят, чуть свет отрубили головы всем Бне-Бабам и даже мужу Саломеи, Костобару.

– Это все по наветам самой же змеи Саломеи, – укоризненно качая головой, проговорила старая рабыня, которая когда-то служила Александре, матери Мариаммы, и самой Мариамме.

– Это на своего-то мужа? – изумилась молодая рабыня Глафиры.

– Да, это старая история: тут замешан и Ферор, брат царя, и его голова чуть не слетела, – говорила старая рабыня. – Еще когда Саломея была совсем молоденькая и мы все сидели, запершись, в крепости Масаде, а царь – тогда еще не царь, а тетрарх, – бежал от парфян и от царя Антигона, брата Александры и дяди покойной Мариаммы, да возрадуется ее душенька на лоне Авраама, и когда у нас не хватило воды, и мы собирались уже помирать, так какой-то добрый человек тайно от парфян и Антигона доставлял нам воду ради этой самой Саломеи и называл себя «сыном Петры»; а кто он такой был, никто не знал. Так с той поры он и сидел в душе Саломеи. Хоть ее потом царь и выдал замуж за своего любимца, Иосифа, только она не любила его, а все думала о «сыне Петры». Потом Иосиф вдруг пропал без вести. По секрету во дворце говорили евнухи, что это было дело самого царя, который, будто бы, приревновал его к царице Мариамме; только она, голубушка, была тут неповинна. Потом царь выдал Саломею за Костобара, что сегодня казнили. А Костобар этот тоже был любимец царя и тоже идумей. В то время, когда царь воротился из Рима и высвободил нас из Масады, а потом силою взял Иерусалим, то поручил этому Костобару охрану города, чтобы никто из его врагов не ушел от его кары. И поработал тогда Костобар! Всех знатных и богатых иудеев – кого казнил мечом, кого распял на кресте, а богатства их отобрал для царя, да и себя не забыл. Пощадил он только знатнейший род Бне-Бабы, что были сродни Маккавеям, и укрыл в потайном месте, где они и оставались до сегодня. Об их укрывательстве проведала от мужа Саломея, но молчала до тех пор, пока не появился тот, о ком она день и ночь думала с самой Масады...

– Кто же он такой? – перебила рассказчицу молодая рабыня Глафиры, большая охотница до сплетен.

– А оказался он знатным арабом по имени Силлай; он наместник аравийского царя Обода и давно искал случая увести в Петру Саломею, которую полюбил еще девочкой, бывая в доме Антипатра, отца нашего царя. А взять ее замуж ему нельзя было потому, что царь наш давно во вражде с арабами и ненавидит этого Силлая, который наговорил римскому императору про нашего царя такого, что Август перестал даже принимать послов Ирода. Ну, так когда Саломея узнала, кто такой этот «сын Петры», и увидала его, то воспылала к нему такой страстью, что решилась погубить ненавистного мужа и бежать к Силлаю, если царь не отдаст ее за него.

– А где же она его увидала? – спросила, горя от любопытства, молоденькая рабыня.

– А в Масаде, когда царь ездил в прошлом году к императору, а нас отослал в Масаду. Так вот, чтобы избавиться от мужа, она и донесла на него, а сегодня вот и слетела его голова вместе с Бне-Бабами... Ох, чего я не видела на своем веку...

– А как же брат-то царя, Ферор, замешан тут?..

– Он по-другому... За него царь хотел отдать свою дочь, так Ферор не захотел, потому что у него есть молоденькая рабыня, беленькая такая, из Скифии, так он на нее не надышится... Только царь его простил. А теперь вот Саломея и на него донесла, чтобы только самой избавиться от Костобара: она сказала царю, что Костобар хотел помочь Ферору бежать со своею возлюбленною рабыней к парфянам, а потом вместе с ними ссадить Ирода с престола и самому сесть на него. Ну, понятно, начались пытки сначала с нашего брата, со слуг... Только Ферор вывернулся, а сестру выдал.

– Вот злодей! – невольно вырвалось у молоденькой рабыни. – А особенно эта змея Саломея: ведь сама уже бабушка! Вон у Вероники один сынишка, тоже Ирод, по дедушке, уже ползает, да и другим ребенком беременна, а бабушка бесится – шашни у нее с арабом.

– Уж и ваши господа хороши! – прошипела вдруг рабыня Саломеи, нечаянно подслушавшая их разговор. – Вот ваш хваленый царевич Александр, муж твоей гордячки, что проделывает с любимыми евнухами царя... Спроси-ка свою гордячку, знает она об этом?

– О чем это? – задорно спросила рабыня Глафиры.

– А об том, о чем стыдно и говорить... Тьфу, какая мерзость!.. Вот только проведает царь.

Ирод, действительно, проведал все через ту же свою сестрицу, Саломею.

Три евнуха, самые младшие и самые любимые его, о которых ему донесли, были: один – виночерпий, другой – хлебодар и третий, который приготовлял ложе царю и сам спал в его близости. Их тотчас же подвергли пыткам. Имел ли основание донос, неизвестно и даже сомнительно, так как доносом отличилась сама Саломея; но пытки кого не вынудят сказать то, чего от них пытающие добиваются! Пытал же притом старый Рамзес, самый злой аргус Ирода, ненавидевший, из ревности, молоденьких любимчиков царя.

Не вытерпев мучений, хлебодар обещал все рассказать, если прекратят пытку. Пытку прекратили.

– Царевич Александр говорил нам, – лепетал несчастный заплетавшимся от боли языком, – от Ирода вам нечего ожидать... он старый повеса... красит себе волосы... но все же и через это он не может казаться вам молодым... Вы – говорит – только слушайте меня... Скоро я силой отниму власть у Ирода... Отомщу своим врагам... а друзей сделаю богатыми и счастливыми вас – говорит – прежде всех... Знатнейшие люди – говорит – уже присягнули мне втихомолку... и обещали помогать... а военачальники и центурионы армии находятся со мною в тайных сношениях...

Дальше несчастный говорить не мог – он лишился сознания.

Эти показания, – говорит иудейский историк, – до того устрашили Ирода, что в первое время он даже не осмеливался действовать открыто. Он разослал тайных разведчиков, которые день и ночь шныряли по городу и должны были докладывать ему обо всем, что они замечали, видели и слышали, кто только навлекал на себя подозрение, немедленно был предаваем смерти. Двор переполнился ужаснейшими преступлениями, злодеяниями. Каждый измышлял обвинения, каждый клеветал, руководствуясь личной или партийной враждой, и многие злоупотребляли кровожадным гневом царя, обращая его против своих противников. Ложь мгновенно находила себе веру, и едва только произносилось обвинение, как уже совершалась казнь. Случалось часто, что только что обвинявший сам был обвиняем и вместе со своей жертвой шел на казнь, ибо Ирод, из опасения за свою собственную жизнь, осуждал на смерть без следствия и суда. Его дух до того был помрачен, что он не мог спокойно глядеть на людей, даже совершенно невинных, и даже к друзьям своим относился в высшей степени враждебно. Антипатр же ловко пользовался несчастьем Александра. Он теснее сплотил вокруг себя всю ораву своих родственников и вместе с ними пускал в ход всевозможные клеветы. Ложными доносами и изветами он вместе со своими друзьями нагнал на Ирода такой страх, что ему постоянно мерещился Александр, и не иначе, как с поднятым над ним мечом. Он, наконец, приказал внезапно схватить сына и заковать в кандалы. Вместе с тем он начал подвергать пыткам его друзей. Большинство из них умирало молча и не выдавая более того, что они, в действительности, знали, но те, которые были доведены до лжесвидетельства, показали, что Александр и брат его Аристовул посягали на жизнь отца, они, будто бы, выжидали только случая, чтобы убить его на охоте и тогда бежать в Рим.

Все это говорено было под жесточайшими пытками, а Ироду этого только и хотелось...

Итак, Александр – в тюрьме, в оковах. Но голова и руки его свободны... Не даром он учился в Риме и был отмечен самим Августом...

Погибать – так погибать всем! Пусть весь корабль идет ко дну!.. Он требует себе материалы для письма!.. Он пишет отцу... Да, он – заговорщик, он – злодей. Но он не один: заговор – неизмеримого объема! Весь двор в заговоре. Все жаждут смерти царя. Ферор, Саломея, Антипатр – все в заговоре. Саломея даже ворвалась к нему в дом и ночь провела на его ложе... Военачальники, министры, синедрион – заговорщики, все куют орудия смерти для ненавистного тирана... смерть над его головой!

Ирод осатанел, когда прочитал эти «признания» сына! Полилась вновь кровь... Ирод проклинает судьбу, день своего рождения, свою корону...

Вдруг Рамзес вводит к нему Архелая, примчавшегося из Каппадокии вследствие письма дочери.

– Где это мой преступный зять? – кричит он в неистовстве. – Где мне найти голову этого отцеубийцы, чтобы собственными руками размозжить ее?

Ирод ошеломлен. Он не знает, что думать... Архелай страшен.

– Где дочь моя, жена этого изверга? – неистовствует Архелай. – Я и ее задушу, если она даже и непричастна этому адскому заговору... Задушу! Уж одним союзом с таким чудовищем она обесчещена...

Ирод ушам не верит; но ему становится как будто светлее...

– И ты, ты! О, долготерпение! – укоряет его Архелай. – О, Ирод! И чудовище-сын еще жив! И ты позволяешь ему еще дышать? А я спешил из Каппадокии в полной уверенности, что ты уже казнил изверга. Я торопился сюда, чтобы вместе с тобою судить мою дочь, которую я отдал за злодея из уважения к тебе и к твоему высокому сану.

Ирод все молчит: он не находит, что ему отвечать.

– Что же ты молчишь, царь? – уже спокойнее заговорил Архелай. – Давай вместе решать их участь... Если уж ты так подчиняешься родительскому чувству и слишком мягкосердечен для того, чтобы карать преступного сына, восставшего на твою жизнь, так поменяемся судейскими обязанностями, и пусть каждый из нас проникнется гневом другого! Суди мою дочь, а я буду судьей твоего сына.

Архелай, наполовину грек, наполовину перс, соединял в себе качества обеих этих народностей: вкрадчивость, проникавшую в душу, хитрость под маской угодливости и лукавство азиата, отполированное в Афинах, в школе риторов. Подвижный, юркий, он не знал себе равного в искусстве обвести самого осторожного, самого недоверчивого человека. И он обвел именно такого – Ирода.

Ирод показал ему «признания» Александра. «Вот, прочти».

И они начали читать вместе.

– Так... так... понимаю... догадываюсь, – покачивал лукавою головою Архелай. – О, злодеи!.. Каковы!.. Проклятие!.. А, все, кажется, этот братец, заиорданский шакал в образе лисы... все Ферор... О, вижу, вижу!.. О, изверги!

– А знаешь что, царь? – обратился он к Ироду. – Мы должны тщательно расследовать, не замышляли ли чего злодеи против юноши вместо того, чтобы замышлять против тебя. У нас нет пока никакого объяснения тому, что могло побудить юношу к такому возмутительному преступлению в то время, когда он уже пользовался царскими почестями и имел все виды на престолонаследие. Здесь должны быть обольстители, которые стремятся направить легкомыслие молодости на путь преступления. Такими людьми бывают обмануты не только юноши, но и старики... Благодаря им, часто потрясаются знатнейшие фамилии и даже целые царства... Подозрителен мне этот Ферор... Он считает себя обойденным...

– Да, он недоволен мною из-за рабыни скифской, которая околдовала его, – говорил как бы про себя Ирод. – Мне даже доносили, что он хотел бежать с нею к парфянам.

– Вот-вот! Видишь! – ухватился за это ловкий грек.

Тотчас же, с «признаниями» Александра в руках, Архелай отправился к Ферору, который уже находился под негласным надзором или даже арестом, и объявил ему, что в «признаниях» Александра такая масса улик против него, что, при всем своем влиянии на царя, он не может вымолить ему помилования.

– Одно остается тебе, умереть с покаянием, – заключил Архелай, – а покаяние иногда спасает жизнь... Прибегни к любящему сердцу брата, и я помогу тебе.

Оплести Ирода было труднее, но и его Архелай оплел; а арестованный Ферор сразу сдался. И они вместе явились к Ироду. Ферор – в черном, убитый, трепещущий. Он с плачем падает к ногам брата...

– Все из-за рабыни... она с ума меня свела... Я не могу без нее жить... а ты хотел женить меня второй раз на своей дочери... я не могу... моя Ира... не разлучай нас, – бормотал он бессвязно.

Ирод вспомнил Мариамму. «Вот она... вот она, страсть... безумие... и я был такой... безумие», – бушевали в нем воспоминания, раскрылись старые раны.

– Встань! – сказал он сурово. Но Ферор не вставал.

– Прости его, милосердный царь! – заговорил тут Иродов искуситель. – Покорись голосу природы, – умолял Архелай. – И я также претерпел от моего брата еще больше кровных обид, но все же внял голосу природы, заглушающему в нас призывы к мести... В государствах, как и на телах, образуются вредные наросты: их надо лечить, а не срезывать.

– Встань, Ферор! – повторил Ирод. – Уходи пока, я подумаю...

Ферор ушел.

– Но Александра я не прощу, если ты даже простишь! – с напускным негодованием снова заговорил каппадокийский плут. – Я не оставлю моей дочери у такого злодея, я увожу ее домой, к матери.

Тут уже Ирод стал защищать своего сына; но негодующий плут не сдавался.

– Нет, добрый царь, не защищай злодея! – продолжал настаивать Архелай. – Уж если так, то сам выдай мою дорогую дурочку, за кого пожелаешь, только не за Александра... Мне важнее всего сохранить фамильный союз с тобою.

– Ну, так и быть, – подался Ирод, совсем оплетенный, – ты, царь Архелай, прими из моих рук моего сына, как подарок, если не расторгнешь его брака с твоей дочерью... Ведь у них уже есть дети, и мой юноша так нежно любит свою жену... Если твоя дочь останется при нем, то она удержит его от дальнейших ошибок, а раз она оторвана от него, то это может повести его к отчаянным поступкам. Бурные порывы юности смягчаются, именно, под влиянием семейных чувств.

Архелай... неохотно... согласился!

– Радуйся, птичка моя! – с лукавой улыбкой вошел он к дочери, которая с рыданиями бросилась ему на шею. – Я возвратил тебе твоего Александра... Утри же глазки.

XXIV

Ловкое посредничество Архелая утешило бурю, бушевавшую в душе Ирода. Миротворец был осыпан подарками: он получил от Ирода золотой трон, осыпанный драгоценными камнями, несколько евнухов, красивую наложницу, по имени Паннихия, и семьдесят талантов золотом. Свита его была также щедро одарена, да и родственники Ирода не отстали от царя в своей щедрости.

В заключение, чтобы дать своему гостю эстетическое наслаждение в римском духе, Ирод назначил гладиаторские состязания в иерусалимском цирке. Этот цирк-амфитеатр был сооружен Иродом вслед за возобновлением храма и постройкою дворца с замком Антония. Для гладиаторских боев доставлены были из Аравии и Нубии великолепные львы, тигры и другие дикие звери. Из Греции и Рима приглашены были за огромное вознаграждение гладиаторы, наездники, музыканты. Самое здание было украшено воинскими трофеями и римскими легионными орлами.

В назначенный для состязаний день амфитеатр был весь занят зрителями, большею частью из придворной знати, уцелевшей от последних казней, друзьями и приближенными Ирода, знатными идумеями, самарянами и прибывшими из Галилеи, из Цезареи и других городов. Но из природных иудеев и жителей Иерусалима было очень не много: истые иудеи ненавидели эти кровавые языческие зрелища, на которых людей бросали на растерзание диким зверям.

Когда Ирод и Архелай заняли свои места в царской ложе, распорядитель игр, по знаку Ферора, приказал нубийцу-сторожу, на попечении которого находился огромный африканский лев, отворить железным шестом дверь, за которою в своем каменном логове помещался страшный нубийский зверь. Перед предстоявшим состязанием льва не кормили более суток и держали в подвале, лишенном на это время света.

Увидев отворенную дверь своей тюрьмы, лев с громовым рычанием радости выпрыгнул на арену. Но свет ослепил его, и он на минуту остановился, не двигаясь, а только ощетинив косматую гриву и колотя по бокам упругим хвостом.

– Какой красавец! – невольно воскликнул Архелай, любуясь зверем. – Но найдется ли для него противник?

– Найдется, – с улыбкой отвечал Ирод. – Мне уже о нем говорили, хотя я сам еще не видал его.

Настала мертвая тишина. Весь амфитеатр замер. Вдруг послышался звонкий отчетливый голос Ферора:

– Кто из гладиаторов, для открытия состязаний, желает получить первый приз из рук царя пустыни? – провозгласил он, обращаясь к гладиаторам, которые находились за каменным барьером на скамье гладиаторов.

– Я! – поднялся со скамьи черный великан с курчавой головой...

Это был гигант негр. Обнаженное черное тело его со стальными мускулами отливало черным полированным мрамором. Он был весь голый, только от кожаного пояса его, на котором висели два огромных меча, ниспадал на бедра льняной фартук, далеко не доходивший до колен.

Черный гладиатор вышел на арену, держа по мечу в каждой руке, и пошел прямо на льва!

– Мой брат!.. Мой маленький брат! – послышался крик ужаса из царской ложи.

Все обратились по направлению крика. В углублении ложи Ирода, у колонны, стоял Рамзес, протягивая вперед руки.

– Мой маленький брат! – простонал он.

Ирод и Архелай вопросительно, а первый гневно, оглянулись на него.

– Он был маленький такой... евнухом в свите Клеопатры... это мой брат.

Черный гладиатор при первом крике вздрогнул было, быстро глянул на царскую ложу и, протянув вперед руки как бы для объятий, еще решительнее пошел на льва. Зверь увидел его и заревел в неистовой радости, сделав страшный прыжок вперед, разметая по арене сухой песок. Потом он остановился и прилег, как кошка, готовясь сделать последний прыжок прямо на жертву. Присел и черный гладиатор. Лев тихо поводил хвостом, видимо, соразмеряя расстояние до своего врага. Он так мощно дышал своими ужасными легкими, что гнал впереди себя песок арены, словно ветром.

Амфитеатр замер...

Страшный прыжок как раз на гладиатора!.. Меч последнего сверкнул и глубоко вонзился в левый глаз зверя, который с ужасающим ревом опрокинулся на спину.

– Habet! Habet! – раздались неистовые восклицания радости. – Прямо в глаз! В мозг!

– Non etiam habet! – проговорил Ферор.

Черный гладиатор сам это знал хорошо, прыгнув к опрокинутому льву, всадил в него другой меч под левую лопатку, в сердце. Зверь захрипел и конвульсивно вытянулся.

– Habet! – нервно проговорил Ферор.

– Habet! Habet! – повторили голоса по всему амфитеатру.

Вдруг за царской ложей раздались тревожные голоса и послышался лязг оружия. Ирод, нащупав свой меч, быстро поднялся и вышел в аванложу.

– Что здесь? – спросил он, видя какую-то возню.

– Вяжем твоих злодеев, великий царь! – отвечал начальник царских галатов.

– А-а! – протянул Ирод. – Отвести их ко мне, я сам допрошу злодеев.

Не дождавшись конца состязаний, Ирод оставил амфитеатр и отправился во дворец. Там уже ждали его арестованные заговорщики. Их было десять человек. Они стояли в линию, со связанными назад руками и перевязанные за шею одним длинным канатом из верблюжьей шерсти. Впереди всех выделялся своим внушительным видом высокий старик с белою до пояса бородой. Лицо его показалось Ироду знакомым.

– Ты кто? – спросил его Ирод, не решаясь взглянуть в глаза старику.

– А! Ты не узнал меня? – отвечал последний. – Я пришел к тебе от имени Малиха, зарезанного тобою в Тире, от имени царя Антигона, обезглавленного тебя ради, от имени первосвященника Гиркана, тобою убитого, от имени первосвященника Аристовула, утопленного тобою в Иерихоне, от имени царицы Мариаммы...

– Замолчи, несчастный! – крикнул Ирод, обнажая меч. – Говори, кто ты?

– Я Манассия бен-Иегуда, – отвечал старик, – а это – мои дети... За поругание обычаев Иудеи, за пролитую тобою кровь последних потомков Маккавеев, за осквернение храма водружением на его воротах римского золотого орла, за разорение иудеев поборами, за кровавые языческие игры в амфитеатре – за все, за все мы поклялись убить тебя, пролить твою нечистую кровь... Говорите, дети! – обернулся он к другим заговорщикам.

– Клялись и клянемся! – отвечали все девять в один голос.

– Взять их и бросить в темницу! – в запальчивости крикнул Ирод, обращаясь к страже. – Я сам буду судить их всенародно.

Суд, действительно, был назначен вскоре, так как приближался праздник пасхи.

В назначенный для суда день весь Иерусалим собрался к дворцу Ирода. На лицах всех было тревожное и угрюмое выражение. В толпе слышались иногда угрозы, возгласы негодования, несмотря на присутствие вооруженного отряда галатов.

Вскоре, в сопровождении сильного конвоя, показались и заговорщики. За ними с воплями следовали мать девяти связанных сыновей своих, семидесятилетняя жена Манассии бен-Иегуды, поддерживаемая внуками, их жены и дети, а также масса родственников.

Заговорщиков поставили внизу дворцовой террасы между рядами плотно сомкнутого конвоя.

Скоро на террасе показался Ирод в сопровождении своих трех сыновей и Ферора. Народ встретил его сумрачным молчанием – ни одного приветствия! Только галаты и отряд тяжело вооруженных гоплитов приветствовали царя ударами в щиты.

– Иудеи! – обратился Ирод к народу. – Эти люди виновны пред Богом и законом в открытом покушении на жизнь царя. Они взяты в амфитеатре с оружием в руках и мне лично повинились в своем преступном замысле. Само небо взывает о мщении! Признаете ли вы себя виновными, ты, Манассия бен-Иегуда, и твои девять сыновей? – закончил он обращением к подсудимым.

– Признаем! – в один голос отвечали все десять энтузиастов. – Но только виновны в том, что не умели убить тебя.

Ирода передернуло. Послышались сильнейшие вопли. Но Ирод скоро овладел собой.

– Иудеи! Слышали вы преступное признание злодеев? – снова обратился он к народу. – Я, Божиею и сената, и народа римского милостию Ирод, царь иудейский, осуждаю их на крестную смерть! Но, иудеи, у вас есть обычай отпускать на пасху одного из осужденных на казнь. Кого вы хотите, чтобы я отпустил?

– Всех! Всех! – в один голос закричал народ.

– Такого обычая нет, – побледнев от гнева, возразил Ирод. – Одного я отпущу... Кого?

– Всех! Всех! Или пусть все погибнут за Иудею.

– Да будет так! – сказал Ирод. – Всех на крест! На Голгофу! – И он быстро удалился.

– Кровь их на тебе и на детях твоих и на детях детей твоих вовеки! – прогремел в толпе чей-то одинокий голос.

Галаты бросились было ловить дерзкого, но он исчез в толпе.

В тот же день страшная процессия двигалась мимо дворца Ирода к Судным воротам, а оттуда на Голгофу. Все десять осужденных несли на себе огромные тяжелые кресты. Впереди шел отец девяти народных героев. Старик шел бодро, как бы совсем не чувствуя креста. Шли осужденные один за другим, а впереди их и по бокам – вооруженные галаты, сдерживая напор толпы, среди которой слышались душу потрясающие вопли и рыдания.

Из всех шествовавших в этой страшной процессии на Голгофу никто не предвидел, что через несколько десятков лет по этому же пути на Голгофу будет следовать подобная же страшная процессия – процессия, последствия которой будут неисчислимы для всего человечества на многие тысячелетия – до самой кончины мира...

Но вот осужденные уже на Голгофе. На лобном месте воины только что покончили свою работу – вырыли десять глубоких ям для крестов и стоят, опершись на лопаты.

Осужденные кладут свои кресты на землю. К ним подходят воины из иноземных наемников и срывают с них одежды, оставляя только прикрытие для бедер.

Вопли усиливаются...

Осужденные, без слов, без стона, сами ложатся на кресты, каждый на свой крест и распинают руки...

Подходят воины с молотками и гвоздями и приколачивают распятые руки гвоздями к дереву... Стук-стук-стук... ужасные звуки!..

Но опять – ни стона, ни возгласа... только кругом вопли потрясают воздух...

Руки и ноги прибиты гвоздями. Кресты с распятыми поднимаются и нижними концами вставляются в ямы, потом обсыпаются землей.

Распятые смотрят с высоты крестов на несметную толпу. Теперь им видно все – и плачущие жены, и дети, и дворец Ирода, и амфитеатр, и храм, и покрытая оливковыми деревьями Елеонская гора... И их все видят...

Вопли, ужасающие вопли!