Текст книги "Правда о втором фронте"

Автор книги: Даниил Краминов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

III

После нашего возвращения с территории Германии военных корреспондентов пригласили в штаб 2-й британской армии. Он находился тогда восточнее Лувена. На пресс-конференции, обставленной обычными предосторожностями, характеризующими важность предполагаемых сообщений, нас информировали, что через два часа 1-я воздушнодесантная армия союзников совершит прыжок в Голландии, чтобы захватить мосты через Маас, Ваал и Нижний Рейн. Одновременно 30-й корпус, усиленный двумя танковыми дивизиями, ринется по дороге на Эйндховен – Нейметен – Арнем, соединяя очага воздушных десантов с союзным фронтом в Бельгии.

Замысел операции был грандиозен. Монтгомери, теперь уже не генерал, а фельдмаршал, рассчитывал отрезать Голландию от Германии, выйдя к морю у Зюдерзее окружить и уничтожить остатки 15-й немецкой армии, которые сумели удрать от союзников через Шельду, и главное, открыть 2-й британской армии ворота в северо-западную равнину Германии. Перепрыгнув одним махом через всю сложную систему водных преград, прикрывающих фашистское логово с северо-запада, Монтгомери теперь мечтал бросить свои танковые колонны и мотопехоту на Гамбург, совершенно открытый с суши, а от Гамбурга – на Берлин.

Немецкие силы в западной и северо-западной Голландии исчислялись в 70 тысяч человек, поэтому задача казалась вполне посильной для восьми отборных союзных дивизий. Правда, в северной Голландии стояла на отдыхе 1-я немецкая парашютная армия. Однако союзная разведка полагала, что немецкие парашютисты могут двигаться только пешком. Союзники были полными хозяевами в воздухе, и это давало им неограниченный контроль над наземными путями и дорогами.

Вечером стало известно, что две американские дивизии удачно выбросились и захватили мост через Маас у города Граве и два моста через Ваал у Неймегена. Отдельные парашютные отряды завладели более мелкими мостами через каналы.

Танки 30-го корпуса легко форсировали канал Эско на бельгийско-голландской границе и вышли на широкую дорогу, ведущую к Эйндховену. Немцы попытались использовать зенитки против танков, но союзные самолеты, сопровождавшие танковую колонну, подавили их.

Только из Арнема не было хороших вестей. Первая британская парашютная дивизия зацепилась за город, но ей не удалось сразу же захватить мосты. Мосты были давно заминированы, поэтому теперь даже успешное продвижение к ним не обещало желанного результата.

Наутро мы двинулись за авангардом 30-го корпуса. Дорога от Леопольдбурга, в Бельгии, до самого Эйндховена оказалась забитой «утками», бронетранспортерами, грузовиками с горючим для танков и снаряжением для войск. Тянулись бесконечные обозы с мостовым хозяйством. Машины катились по две, иногда даже по три в ряд. С танков и транспортеров в мутное небо смотрели зенитные пулеметы. Но небо было пусто.

По обе стороны шоссе лежали плоские поля, серые и унылые. Деревушки, вытянувшиеся вдоль дороги, были просторны, дома возносились своими острыми крышами к небу. Над ними неизменно поднимались ветряки, приветственно машущие крыльями. Узкие улицы маленьких городов отличались безукоризненной чистотой. Искоса посматривая на танки, с грохотом проносившиеся мимо, голландки продолжали намыливать красную гладь тротуаров: их, кажется, больше всего беспокоило то, что эти рычащие чудовища могут забраться на тротуар и испачкать его. Мужчины стояли на порогах домов и так же молча смотрели на поток военного транспорта. Лишь на другой день они начали вывешивать свои национальные флаги, украсив их большой оранжевой лентой – цвет царствующей династии. Сумрачные и меланхоличные голландцы не умели выразить своей радости. Они не вздымали приветственно рук, не забрасывали машины союзников цветами, не плясали хороводами вокруг танков. Они продолжали заниматься своими будничными делами, двигались куда-то на велосипедах; ехали они медленно, едва ворочая ногами, как при замедленной съемке в кино.

Эйндховен, куда мы приехали перед вечером, был переполнен машинами с горючим и боеприпасами. Англичане деловито и по-домашнему уверенно располагались на ночевку; ставя транспорты в огромные каре на городских площадях. Они настолько забыли про существование немецкой авиации, что не принимали даже самых элементарных мер предосторожности.

А вокруг кишели гитлеровцы, они пользовались той же самой телефонной сетью, что и союзники. Любой голландский нацист-муссертовец мог снять трубку телефона и позвонить в соседний город, где находились немцы. Наверное, кто-нибудь так и сделал. Ночью немецкая авиация появилась над Эйндховеном и стала бомбить именно те улицы и площади, где расположились на ночь грузовики с горючим и боеприпасами. Возник большой пожар, начались взрывы. Город был освещен теперь так хорошо, что немцы могли выбирать в качестве мишеней отдельные дома. Они нашли и разбили гостиницу «Дю коммерс», где поместились военные корреспонденты, – очевидно, немецкие доносчики приняли нас за штабистов.

Сырым и холодным утром, особенно удручающим после беспокойной ночи, мы отправились дальше, за авангардом 30-го корпуса, который уже достиг Неймегена и сменил американскую парашютную дивизию. Во всех городах, начиная от Вехела, хозяйничали американцы. Поля и луга у переправ еще были усыпаны разноцветными парашютами. В Граве перед мостом через Маас мы задержались: длинная автоколонна перебиралась на другой берег. Река в этом месте широка, берега ее отлоги и топки. Немцы, опасаясь нападения на мост, построили вокруг него надежные доты, на самом мосту поставили бетонированные будки, внизу, под насыпью, расположились казармы для роты охраны.

Американцы свалились фрицам прямо на головы. Немцы, отдыхавшие в казарме или болтавшиеся в пивной на окраине Граве, не успели еще сообразить, что происходит, как американцы уже захватили их блиндажи и бетонированные будки. Теперь не американцам, а немцам надо было атаковать мост, чтобы вновь завладеть им, но они предпочли ретироваться в сторону Германии.

Штаб 30-го корпуса укрылся в молодом лесочке, неподалеку от Неймегена. Начальник штаба потешался над немцами, уверяя, что никогда он не чувствовал себя так уютно, как сейчас. Через широкий проход штабной палатки была видна часть рыжего леса на холме, зеленая крыша: там начиналась Германия. Под зеленой крышей в гостинице, по данным разведки, отдыхала смена народных гренадеров, которые защищали тут линию Зигфрида. Показывая на эту крышу, начальник говорил: «Если бы они знали»… Но, отбиваясь от союзных самолетов, немцы послали один снаряд, разумеется случайно, в расположение штаба. Трое штабистов погибли. Веселость начальника штаба исчезла, однако перебираться на другое место было некогда.

Немцы беспощадно молотили первую парашютную дивизию в Арнеме. Они получили подкрепление от своей парашютной армии. Попытки же союзников помочь английским десантникам не удавались. Танки были остановлены на полпути между Неймегеном и Арнемом: немцы не пропускали их дальше окраин городка Элста. Положение 30-го корпуса осложнилось тем, что немцы перерезали дорогу между Вехелом и Уденом – единственную тыловую коммуникацию корпуса. Слово «окружены» пронеслось по частям, подобно первому дуновению грядущей грозы. Даже офицеры повесили носы. Лишь генерал Харрокс насмешливо и обнадеживающе говорил: «Замечательно! Лучше пусть джерри лезут на мою дорогу, чем на меня. Я не имею сейчас ни одного свободного солдата…»

Солдаты были заняты расширением узкого коридора, проложенного корпусом от бельгийской границы до Неймегена. Они стремились сейчас захватить дорожные узлы, расположенные параллельно этому коридору. Дороги в Голландии сходятся обычно у водных переправ, поэтому захват дорожных скрещений давал не только транспортные преимущества, но и хорошие оборонительные и наступательные рубежи.

Командование 2-й британской армии поспешно перебрасывало в Голландию 8-й и 12-й корпуса. Восьмой корпус медленно поворачивался лицом на запад, чтобы двигаться к морю, столь же неторопливо двенадцатый начинал пробиваться на восток, в сторону германской границы. Впрочем, они и не спешили: их задача ограничивалась охраной флангов 30-го корпуса, бронированный клюв которого безуспешно клевал немецкие позиции севернее Неймегена.

Танки, наконец, прорвались к Нижнему Рейну. Но без пехоты, отсеченной немцами у Элста, они не решались даже приблизиться к предместьям Арнема. Танкисты повернули на запад и почти у самого города захватили кусок берега вниз по течению Рейна. Однако «утки» не смогли переправиться на другой берег: грунт оказался настолько мягким, что амфибии увязали в грязи еще до глубокой воды. Пришлось воспользоваться плоскодонками, но и это не принесло облегчения.

Судьба дивизии, а с нею и судьба всей операции была решена. Вместо прорыва на Апелдорн – Зволле и к Зюдерзее частям 30-го корпуса ставилась ограниченная задача: вызволить остатки 1-й парашютной дивизии. 43-я дивизия пробилась к берегу. Под покровом ночи на другую сторону Рейна переправилась польская бригада, которая сменила парашютистов, позволив им эвакуироваться. Но дивизия фактически перестала существовать: она потеряла три четверти бойцов и почти весь офицерский состав. Поляки назад не вернулись.

IV

В те тревожные и тоскливые дни мы стояли в маленькой голландской деревушке в двух километрах от Неймегена. Кругом шумел лес, уходивший своим массивом в Германию. Деревенские жители все еще продолжали ходить укромными тропинками к своим родственникам по ту сторону границы. На третью ночь этими тропинками воспользовались немецкие «родственники». Они подобрались к паре танков, ночевавших под окнами нашего дома, положили под гусеницы мины. Танкисты первой машины даже не заглянули под танк. Они залезли в него и… подорвались. Их товарищи избежали этого только потому, что не успели вовремя завести мотор. Услышав взрыв, они обследовали свой танк: мина была подсунута с внутренней стороны.

Вечерами, долгими, холодными и беспросветно черными, мы собирались в маленькой гостинице у самой развилки дорог. Помимо корреспондентов и штабистов, сюда приходили офицеры танкисты, машины которых вклинились в линию Зигфрида южнее лесного массива; иногда заглядывали американцы. Удачная высадка двух дивизий вскружила американцам голову: они не скрывали своего насмешливого отношения к англичанам. Какой-то остряк-янки сочинил анекдот, смысл которого сводился к тому, что английские генералы сели в Арнеме в лужу и, если бы не поляки, они никогда не выбрались бы из нее.

Отношения между союзниками, как при всяком кризисе, становились все напряженнее. Они посмеивались друг над другом, выпячивали свои собственные военные усилия, интриговали.

Англичан приводило в бешенство желание американцев раздуть успех своих парашютистов. Отдел общественных связей ШЭЙФа, находящийся теперь в американских руках, прислал в Голландию многолюдную группу военных корреспондентов из Парижа. Десятки американских и союзных журналистов рыскали в окрестностях Граве, Неймегена и Вехела, расспрашивали американских парашютистов об их прыжке, сочиняли собственные рассказы, состязаясь с очевидцами в красочности фантазии. Специальные радиопередатчики заливали Америку потоком восторженных описаний, агентства распространяли их по всему миру. Корреспонденты посетили остатки 1-й британской парашютной дивизии: на черном фоне английской неудачи американский успех выделялся еще ярче.

Когда англичане оставались одни, они говорили, говорили, говорили. Они критиковали свое военное руководство, которое якобы идет на поводу у американцев. Они возмущались реакционными трюками Черчилля, которые больше отдаляли Европу от Англии. В их разговорах чувствовалась обида на Соединенные Штаты, которые единовластно захватили богатства Французской Северной Африки, а сейчас подбираются к хозяйству метрополии. Американцы уже протянули бензопроводы не только к армейским базам, но и к французским промышленным центрам. Едва заняв крупные французские аэродромы, янки ухитрились немедленно заарендовать их на многие десятилетия, как будто они рассчитывали воевать с немцами века.

Корреспондент «Бритиш юнайтед пресс» Макмиллан мрачно заключал, что американцы намерены вытеснить англичан с европейского континента. Эрик Боум, австралиец, добавлял, что зловредные американцы готовы выставить англичан со Среднего Востока и из всей Африки.

Англичане обвиняли службу общественных связей ШЭЙФа в однобоком освещении хода войны: весь мед – американцам, весь деготь – англичанам. Впрочем, в этом, по их словам, не было ничего удивительного: служба находилась в руках янки – «всех этих многочисленных полковников, подполковников и майоров». Английская армия была представлена там «каким-то не то венгерцем, не то румыном, не то черт знает кем».

Люди раздражались необычайно быстро, резкое словцо само рвалось с языка. «Окружение» давало себя знать. Немцы расстреляли всех, кого они захватили в плен на перерезанной ими дороге: это соответствовало приказу нового командующего западным немецким фронтом Моделя, который распорядился пленных не брать, а раненых приканчивать. Немцы послали большую группу голландских фашистов на территорию, занятую союзниками, с приказом стрелять из-за угла в солдат и офицеров. Война выходила из рамок правил рыцарского турнира, о которых англичане так любили говорить.

Мы попытались пробраться через окружение в Бельгию, чтобы попасть на американский фронт, который подвигался все ближе к немецкой границе. Нам было ясно, что наступление в Голландии замерло надолго. И мы оказались правы: фронт в Голландии в основном остался без изменений до самого краха Германии.

«Внутренние враги»

I

Неудача удара на Арнем воспринималась всеми офицерами и солдатами 2-й британской армии чрезвычайно болезненно. Уныние охватило их. Офицеры резко критиковали свое начальство, нападая, прежде всего, на Монтгомери. Его обвиняли в неосторожности, в легкомысленном авантюризме, в желании играть на авось.

Мой знакомый по Нормандии, гвардейский офицер из сиятельной фамилии, с которым я встретился в Эйндховене, нашел нужным предупредить, чтобы я не очень полагался на демократизм Монтгомери. По его словам, фельдмаршал «играл» в демократа или либерала, чтобы не противоречить настроениям большинства армии. В поисках популярности он готов был окраситься в любой цвет. Гвардеец не жалел черной краски, чтобы разрисовать Монтгомери. Не все в его критике представлялось правильным. Кадровое офицерство не любило Монтгомери. По во многом он был прав.

На фронт приехали военные обозреватели лондонских газет. Это были именно те люди, которые от лица общественного мнения оценивали ход военных операций, судили, рядили и поучали генералов. Генералы едва ли считались с их советами, но миллионы читателей воспринимали их писания как откровения модернизированных оракулов.

Монтгомери, стремившийся расположить к себе «делателей общественного мнения», пригласил их к себе, вел с ними долгий разговор. Он признал неудачу своего голландского замысла, но свалил всю вину на погоду, которая якобы подвела… Монтгомери обещал им, что до весны не предпримет никакого серьезного наступления. Он готовился зимовать на позициях, уже захваченных его армиями, и зимою за Рейн не хотел идти ни при каких обстоятельствах. Фельдмаршал еще раз подчеркнул, что ему поручено беречь английскую кровь и что он намерен выполнить это поручение.

Это поручение было дано Монтгомери Черчиллем, который даже составил специальный меморандум относительно влияния потерь в войнах на прогресс той или иной страны. Черчилль, в частности, обосновывал закат Франции как великой державы ее потерями в войнах 1870 и 1914–1918 годов. Он пугал тем, что большие потери английской армии могут привести к крушению Британской империи. Перед своими генералами Черчилль ставил задачу не просто выиграть войну, а выиграть ее дешево, заставив других расплачиваться.

Английская пропаганда стала облекать намерения Монтгомери не вести зимней войны в стыдливые одежды благоразумного избежания риска. Монтгомери распорядился подкрепить эту пропаганду убедительными материалами.

К военным корреспондентам приехал сам начальник штаба 21-й группы генерал Гюинган. Ему охотно верили, так как он обычно знал, что говорил. Начальник штаба посвятил свой длинный доклад доказательству, что 21-я группа не может наступать зимой. Он уверял, что немцы якобы оправились от осеннего поражения во Франции. Кроме того, союзники подошли к внутренней оборонительной линии Германии, а ее нельзя преодолеть с хода, ее нужно проламывать. Это должно потребовать много сил, огромного количества амуниции и снаряжения. Такое напряжение, как пытался убедить нас докладчик, выше способностей союзников: их коммуникации, видите ли, растянуты, транспорт износился Генерал даже сравнивал теперешнее положение союзников с тем, в каком оказались немцы прошлым летом. Начальник штаба полагал, что время легких успехов миновало, что соотношение сил на западе сложилось не в пользу союзников, поэтому было бы неразумно начинать крупные операции до наступления весны.

За словами последовали дела. Монтгомери отдал приказ о предоставлении всей армии двухнедельного отпуска. Солдатам и офицерам, желающим провести свой отпуск дома, в Англии, обеспечивался транспорт туда и обратно. В Англию же направлялись и канадцы; однако наиболее ловкие из них умудрялись добираться даже до Канады.

Пока примерно одна восьмая часть армии отдыхала в Англии, а две восьмых находились в пути туда или обратно, остальные офицеры и солдаты в ожидании своей очереди, вольно и сравнительно беспечно жили в бельгийских и голландских городках, не тронутых войной. Для увеселения англичан открылись клубы, танцевальные залы, кинотеатры, пивные, бары. Рацион виски и пива был увеличен.

Брюссель стал всеармейским городом отдыха и развлечений. Многочисленные гостиницы были превращены в офицерские дома отдыха. В крупнейшем брюссельском отеле «Метрополь» открылся солдатский клуб. В сосед них переулках появились дансинги. Мужчин-бельгийцеь в них не пускали, а бельгийки могли попасть туда лишь в сопровождении кавалера в союзной военной форме И хотя немцы еще сидели на канале Леопольда, Брюссель менее всего напоминал прифронтовой город с военным положением и полицейским часом; особенно вечерами, теплыми и темными, по затемненным улицам фланировали тысячи солдат и офицеров. Из раскрытых дверей многочисленных кафе неслась музыка, гремели голоса подвыпивших офицеров и солдат, слышалось шарканье сотен танцующих ног: армия веселилась.

Брюссель был не одинок. Париж, куда мы добрались некоторое время спустя, оказался охваченным таким же весельем. Военные власти реквизировали во французской столице отели, рестораны, вместительные и хорошие помещения. Клубы возникали на каждом углу. Они кишели офицерами различных рангов и родов войск. Американцы были щедрее англичан; в отличие от последних они позволяли офицерам кормить своих дам, что в голодном Париже играло большую роль. По Большим бульварам до поздней ночи катился людской поток: зеленоватый цвет военной формы подавлял все другие цвета. На Елисейских Полях, на набережной Сены под знаменитыми каштанами стайками разгуливали американские солдаты, за ними такими же стайками устремлялись девушки: карманы богатых янки были всегда набиты шоколадом и папиросами. Даже Булонский лес поражал обилием американцев.

Во второй половине октября мне предстояла поездка в Лондон. Перед самым моим отлетом в Лондон генерал Эйзенхауэр пригласил к себе большую группу военных корреспондентов. Генерал все еще носил полевую форму, в которой я видел его почти шесть месяцев назад в столице Англии. Теперь он был бледен, утомлен, под глазами отчетливо виднелись мешки.

Он похвалил англичан за высадку у Арнема, пригрозил разбить вдребезги немецкие части, мешавшие продвигаться американцам севернее Ахена, но от конкретной оценки военного положения на Западе отказался. Генерал признавал, что времена переменились: немцы готовы теперь оказывать сопротивление.

Эйзенхауэр делал упор на необходимость очистить тылы (во всех окруженных союзниками портах все еще сидели немецкие гарнизоны) и наладить подвоз. Союзники объявили все национальные французские дороги военными, запретили проезд штатским лицам, ввели одностороннее движение, пустили сверхскоростные маршруты; поток снаряжения, амуниции и продовольствия направлялся к границам Германии от самого Шербура. Горючее доставлялось по бензопроводам, проложенным на дне пролива Па-де-Кале, от берега бензопроводы разветвлялись по всем направлениям.

На вопрос корреспондентов, будет ли закончена война в 1944 году, генерал лишь пожал плечами: оставшиеся два с половиной месяца ничего страдного не обещали.

Следующим утром на пути к аэродрому я оказался в одной машине с майором 3-й американской армии. Он не скрывал своего критического настроения, возмущался медлительностью ШЭЙФа, проволочками англичан. Майор уверял, что войну в Европе можно было бы кончить осенью 1944 года, если бы генерал Эйзенхауэр разрешил Паттону вторгнуться с его армией в Германию. Он утверждал, что 3-ю армию лишили горючего и боеприпасов как раз в тот момент, когда Паттон нацеливался на Рейн. Американец на все лады поносил последними словами ШЭЙФ (хотя теперь в нем преобладали американцы), Лондон, Париж, а заодно и весь остальной мир. Он советовал мне бросить Западный фронт и ехать домой.

Но это не зависело от меня; побывав в Лондоне, я снова вернулся в Бельгию.

II

Возвращение в Брюссель не было особенно радостным: слухи о напряженном положении в бельгийской столице достигли Лондона. Еще на Кройдонском аэродроме я познакомился с одним из министров нового правительства Пьерло. Министр провел в эмиграции более четырех лет; новые люди, выросшие в подпольной борьбе и ставшие во главе народных масс, были чужими для него. Министр, правда, не подвергал сомнению их патриотизм, но «опасался» доверить им государственное управление. Он старался разъяснить мне, что героизм и государственная ответственность – вещи разные. Министр охотно уступал героизм партизанам и лидерам движения сопротивления, оставляя на свою долю управление страной. Осторожненько критикуя «левое поветрие» в Европе, он выражал уверенность, что «болезнь» эта пройдет, как только в освобожденных странах будут созданы нормальные экономические условия, то есть появится достаточно хлеба, одежды, тепла.

Спутник министра, пожилой, но все еще молодящийся полковник, был настроен более решительно: он предлагал бороться с «поветрием», пока оно не расширилось и не проникло слишком далеко вглубь. Выпячивая узкую грудь, на которой красовалось столько орденских ленточек, что их, кажется, хватило бы какому-нибудь полководцу на завоевание всего мира, полковник требовал «поставить выскочек на свое место». Резкая откровенность этого вояки покоробила министра. Он стал переводить требование полковника на замысловатый язык опытного политика: он, видите ли, не хочет обременять властью людей, не привыкших к такому бремени, как государственная ответственность.

Полковник, неожиданно узнавший, что его собеседник не английский, а советский военный корреспондент, попытался исправить промах. Но в это время дверь самолета захлопнули, моторы взревели, и машина, встряхивая и подбрасывая нас, покатилась на старт. Лишь в воздухе полковник снова добрался до меня и минут пятнадцать надрывался, кричал мне в самое ухо, убеждая не судить превратно о его взглядах.

Обстановка в Брюсселе действительно оказалась напряженной. Страна была раздроблена не только политически. Четырехлетнее господство немцев усилило антагонизм между живущими на севере и северо-востоке Бельгии фламандцами, говорящими на языке, близком к немецкому, и расположившимися на юге и юго-западе валлонцами, говорящими на одном из французских диалектов. Первых немцы поддерживали, возвели их в ранг «арийцев», вторых притесняли, угрожая лишить их самостоятельности путем присоединения к вишийской Франции (французские фашисты открыто требовали этого). Маленькое двухнародное и двуязычное государство трещало по этому этническому шву.

Королевский дом, пытавшийся играть в прошлые времена роль единой крыши над двумя народами, фактически тоже раскололся. Король Леопольд, пронемецкие стремления которого никогда не были секретом, во время войны открыто стал на сторону Германии. Его брат Шарль, выросший в Англии и окончивший английскую военно-морскую школу, откровенно ориентировался на Лондон.

Раскол в королевской семье был лишь отражением более серьезного, глубокого размежевания между пронемецкими и проанглийскими силами в экономике, культуре и политике Бельгии. Это размежевание шло сверху донизу. Финансово-промышленный концерн «Сосьете женераль», в той или иной степени контролировавший шестьдесят процентов бельгийской промышленности и торговли, базировался на английском капитале. Другой концерн «Банк де Брюссель», вершивший судьбами остальных сорока процентов бельгийской экономики, имел в о своей основе немецкий капитал. Видимое отставание немецкого влияния в промышленности, финансах и торговле сторицей возмещалось весьма сильным влиянием немцев в сельском хозяйстве: помещичья знать, часто связанная родственными узами с немцами и поставлявшая стране офицерство и высшее чиновничество, была целиком на немецкой стороне.

Приход английских войск в Бельгию, которые, кстати сказать, немедленно доставили туда принца Шарля и назначили его регентом, резко нарушил это существовавшее до войны относительное равновесие между проанглийскими и пронемецкими силами. Англичане стали решительно ассимилировать пронемецкие элементы в промышленности и финансах. Про-английский, или, выражаясь более точно, английский концерн «Сосьете женераль», становился почти полным хозяином экономической жизни страны. Англичане оставляли «пока» за собой и безраздельное хозяйничание в Бельгийском Конго.

Бывшие пронемецкие силы, потеряв прежнюю опору, пытались все же сохранить свои старые позиции, старались найти новую поддержку как внутри страны, так и за ее пределами. «Банк де Брюссель» после прихода союзников стал издавать газеты «демократического направления». Политические группировки, стоявшие за ним, попытались установить контакт с родственными группами во Франции. Однако эти усилия не увенчались успехом. Тогда бывшие германофилы перешли на английскую сторону, пытаясь откровенной преданностью новым хозяевам загладить свои старые прегрешения.

И только независимый и свободный голос подлинно народных демократических организаций, окрепших и развившихся в ходе патриотической борьбы с немецкими захватчиками и находивших вдохновенный пример в священной войне советского народа, звучал резким диссонансом в хоре проанглийских голосов. Поэтому все усилия нового бельгийского правительства, прибывшего в обозе британской армии, были направлены на то, чтобы заглушить этот голос. Правительство католика Пьерло, которое 2 сентября 1944 года осудило призыв Национального комитета сопротивления к восстанию против немцев (днем позже, после успешного выступления бельгийских патриотов, оно одобрило его), открыло поход против патриотических организаций Национального фронта независимости и его вооруженных сил – партизанских отрядов. Оно решило сначала разоружить патриотов, чтобы затем начать открыто проводить свой реакционный курс ущемления народных прав и свобод. Партизаны отказались разоружиться: немцы еще сидели на канале Леопольда и за Шельдой.

Насколько правильно было решение партизан, показало вскоре арденнское контрнаступление немцев. Союзное командование оказалось вынужденным поспешно снабдить партизан дополнительным вооружением и бросить на фронт. Коммунисты, по праву считавшиеся душой партизанского движения, и тут встали в первые ряды; они по первому же сигналу подняли свои отряды на борьбу с вторгнувшимися немцами.

Ко времени моего возвращения в Брюссель там создалось весьма тревожное положение. Правительство распускало провокационные слухи: партизаны якобы готовят вооруженное выступление. Мощный аппарат английской пропаганды предоставил себя в распоряжение Пьерло, присоединившись к этой кампании инсинуаций и лжи. Союзное командование предложило офицерам не появляться на улицах без оружия, словно «выступление» готовилось против самих союзников. Кадровые офицеры, особенно те из них, кто рассматривал войну с немцами как спорт, обвиняли бельгийских патриотов в неблагодарности. Некоторые даже требовали положить конец внутренним треволнениям в стране и «навести порядок». Часть офицеров технических войск, настроенных более демократически, осуждала вмешательство английской армии во внутренние бельгийские дела.

Английские части подтягивались к Брюсселю. Танковая бригада расположилась в южном предместье столицы.

Войска гарнизона постепенно приходили в состояние боевой готовности. Штаб разработал план оккупации бельгийской столицы на случай возникновения беспорядков. Англичане готовились к войне против своих недавних союзников вполне серьезно и деловито. Штабисты забыли только или не решились подготовить к этой операции солдат. Солдатам и многим офицерам не нравилась роль полицейских. Они откровенно выражали свое недовольство. Мне рассказывали даже о брожении в отдельных частях, подтянутых к Брюсселю. В танковой бригаде солдаты поговаривали об отказе выполнять приказание, если их поведут на улицы города. Офицерам пришлось давать честное слово, что до стрельбы по бельгийским патриотам дело не дойдет. Возникло своего рода соглашение: офицеры не отдадут такого приказа, чтобы не вынуждать солдат отказываться от его выполнения.

В тот пасмурный день, когда бельгийские патриоты вышли на улицы столицы, Брюссель был странно тих и спокоен. Демонстранты двигались длинными тихими колоннами, словно они направлялись на похороны. Лишь изредка раздавались восклицания – публика очень вяло подхватывала их. Над пестрыми колоннами поднимались широкие плакаты на французском, фламандском и английском языках: «Мы не против союзников. Мы – за активную помощь союзникам. Мы – против немецких агентов и их покровителей». Среди демонстрантов особенно выделялись своими белыми и красными повязками на рукавах бойцы внутренних сил сопротивления. Они с беспокойством посматривали на английских солдат, которые в полном боевом снаряжении патрулировали по городу.

Персонал трамвая бастовал. Густая и пестрая толпа двигалась по улицам. Все были мрачны. Бельгийцы явно сторонились союзников. Даже хорошо знакомые делали вид, что они не узнают своих недавних гостей в английской форме. Они посматривали на нас исподлобья, некоторые вызывающе свистели, проходя мимо. Они как бы бросали союзникам вызов: кто, мол, хозяева тут – вы или мы?