Текст книги "Зоя"
Автор книги: Даниэла Стил
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 18
Продолжалась зима, все хуже становилась погода, и люди на улицах казались голодными и оборванными, и все больше русских эмигрантов стекалось в Париж. Ювелиры давали теперь за предлагаемые ими драгоценности сущие гроши. В декабре Евгения Петровна продала свои серьги и была поражена мизерностью вырученной суммы. Теперь они жили целиком на Зоино жалованье, а его едва хватало на еду и оплату квартиры. От князя Марковского помощи ждать не приходилось: у него было множество собственных бед – сломался автомобиль, и князь совсем истаял, экономя на чем только можно. Тем не менее он по-прежнему любил порассуждать о добром старом времени и знал наперечет всех, кто появился в Париже за последнее время.
Оказавшись в столь стесненных обстоятельствах, перед лицом голода и холода, Евгения Петровна благодарила судьбу за то, что та послала ей жильца: он и сам получал нищенское жалованье, из которого платил графине за комнату, но при этом еще ухитрялся приносить то хлеба, то дров, то книг – причем русских, купленных, очевидно, у совсем разорившихся эмигрантов, готовых за полкраюхи расстаться с чем угодно. Антуан всячески старался порадовать обеих женщин: услышав однажды, как Зоя мимоходом обмолвилась, что очень любит шоколад, он время от времени дарил ей маленькие плитки.
Время шло, Зоя, благодарная ему за эти заботы, уже не была с ним так неприязненно-строга. Особенно трогало ее то, как относился жилец к Евгении Петровне. Ее стал мучить ревматизм: колени болели так, что подняться или спуститься по лестнице было для нее настоящей мукой. Зоя, вернувшись однажды с репетиции, увидела, как Антуан, сам волоча больную ногу, помогает бабушке взойти по ступенькам, почти таща ее на себе. Он никогда ни на что не жаловался и только думал: чем бы помочь своим хозяйкам, что бы еще для них сделать?
Евгения Петровна по-настоящему привязалась к нему и отлично знала, как он относится к ее внучке, не раз в беседах с нею затрагивая эту тему. Однако Зоя уверяла, что ничего не замечает.
– Надо очень сильно постараться, дитя мое, чтобы не заметить, как он влюблен в тебя, – сказала бабушка однажды.
Но Зою гораздо больше беспокоили не сами эти слова, а сухой, мучительный кашель, который сопровождал их: Евгения Петровна уже несколько недель была простужена, и Зоя очень боялась, как бы и у нее не началась испанка, сведшая в могилу Федора, или не развилась чахотка, свирепствовавшая в ту зиму в Париже. Ее собственное здоровье тоже оставляло желать лучшего: она слишком много и тяжело работала, слишком плохо питалась, а потому сильно похудела и выглядела старше своих лет.
– Как себя чувствует сегодня ваша бабушка? – осторожно осведомился Антуан, когда они были на кухне одни. Это ежевечернее приготовление ужина стало для них своеобразным ритуалом: теперь они стряпали не по очереди, а вместе; а если Зоя была занята в театре, жилец готовил еду сам и сам кормил Евгению Петровну. Скорее всего и продукты тоже были куплены на его жалкие учительские гроши. Как и очень многие в Париже, Антуан еле-еле сводил концы с концами. – Она была утром очень бледна.
Зоя пыталась из двух вялых морковок приготовить ужин на троих, а жилец глядел на нее с беспокойством. Ей до смерти надоела тушеная морковь, которую они ели чуть ли не каждый день, но делать было нечего: какие-никакие, а витамины, и потом гарнир этот делал сомнительной свежести мясо более съедобным.
– Меня очень тревожит ее кашель, Антуан, – ответила Зоя. – Мне кажется, он усилился. Как по-вашему?
Печально кивнув, он положил в кастрюльку, где варилась морковь, еще два ломтика мяса. Сегодня не было даже хлеба, и счастье еще, что никто особенно не хотел есть.
– Завтра же отведу ее к доктору.
Однако за визит надо будет платить, а у них не оставалось уже ничего, кроме отцовского портсигара и трех серебряных коробочек, но Зоя взяла с бабушки слово, что они не будут продавать последнюю память о близких.
– Я знаю одного доктора: он недорого берет. Живет неподалеку, на рю Годо-де-Моруа… – сказал Антуан.
Этот врач, делавший аборты всем окрестным проституткам, несколько раз консультировал Антуана по поводу его покалеченной ноги, и тот мог убедиться, что человек он и отзывчивый, и знающий… С наступлением холодов нога болела нестерпимо, и Зоя замечала, что Антуан хромает сильнее, чем прежде. Однако, несмотря на это, он выглядел счастливей, нежели в тот день, когда она увидела его впервые: он радовался, что обрел подобие домашнего очага, что ему есть куда прийти из своего коллежа, есть о ком заботиться.
Зое и в голову не могло прийти, что она придает смысл его существованию, а по ночам он, чутко прислушиваясь к ровному дыханию, доносящемуся из соседней комнаты, думает о ней.
– Ну как ваши уроки? – спросила Зоя, снимая кастрюльку с плиты.
Она мало-помалу привыкла к жильцу, глядела на него без прежней суровости и даже иногда обменивалась с ним безобидными шутками, живо напоминавшими ей пикировку с Николаем. Да, Антуан был некрасив, но очень умен и начитан и обладал отличным чувством юмора, которое было особенно кстати во время бомбежек и в такие унылые, холодные вечера, как сегодня. Умение относиться к житейским трудностям легко и весело заменяло им и вкусную еду, и тепло, и прочие маленькие радости.
– Все хорошо, но я уже с нетерпением жду каникул: хоть смогу почитать в свое удовольствие. Кстати, не хотите ли как-нибудь сходить в театр? Будет желание – скажите: у меня есть знакомые в «Опера комик», нас пропустят бесплатно.
Его слова неизвестно почему напомнили Зое о Клейтоне и о безмятежных летних днях. Он давно не писал ей – наверно, генерал Першинг, готовивший генеральное наступление, не давал своим штабным ни минутки роздыха. Кампания готовилась в обстановке секретности, но Зоя знала о ней. Бог знает, когда они теперь увидятся… Да и увидятся ли вообще?
Что ж, ей не привыкать к утратам: она уже потеряла всех, кого любила… Трудно даже представить, что можно любить – и не потерять… Усилием воли она отвлеклась от этих печальных дум – Антуан ждал ответа.
– Я бы лучше сходила в какой-нибудь музей. – Антуан, хоть и не обладал тем блеском, что ее русские друзья, был образован, и с ним было очень интересно и приятно проводить время.
– Ну вот, кончатся занятия, я вас свожу. Как морковка?
– Такая же гадость, как всегда, – засмеявшись, сказала Зоя.
– Очевидно, надо положить побольше специй.
– Очевидно, надо хоть изредка есть нормальные фрукты и овощи. Честное слово, при виде этой старой, вялой моркови я готова заплакать. А когда вспоминаю, как мы питались в России, у меня начинается истерика. Знаете, этой ночью мне даже приснилось что-то вкусное.
Антуан не сказал ей, что ему-то снилась она, он просто кивнул и стал помогать ей накрывать на стол.
– А как ваша нога? – Зоя знала, что он не любит, когда говорят о его увечье, но ей случалось кипятить ему воду для грелки, унимавшей боль.
– В сырую погоду мозжит… Старость – не радость, Зоя. Мы с Евгенией Петровной отлично это усвоили. – Он улыбнулся и стал наблюдать, как она раскладывает тушеную морковь с мясом по трем выщербленным мискам. Зоя всякий раз при этом вспоминала великолепный фарфор, на котором ели у них во дворце на Фонтанке, и вправду готова была расплакаться. Как же много исчезло из их жизни навсегда! А тогда все принималось как должное… Лучше об этом не думать…
Антуан постучал в дверь их с бабушкой комнаты, приглашая Евгению Петровну ужинать, но через минуту вернулся на кухню один и не без тревоги сказал:
– Говорит, ей не хочется есть. Давайте-ка я сегодня же приведу к ней доктора.
Зоя задумалась: вечерний визит обойдется еще дороже.
– Может быть, она просто устала? Посмотрим. Сейчас поем и принесу ей чаю. Она лежит?
– Нет, сидит и вяжет.
Евгения Петровна уже несколько месяцев вязала что-то нескончаемое, по ее словам – свитер для Зои.
Усевшись за кухонный стол напротив друг друга, они принялись за еду, по безмолвному уговору не трогая бабушкину порцию, хотя добавка была бы для обоих нелишней, – а вдруг Евгения Петровна все же решит поужинать?
– Как прошла сегодня репетиция?
Как всегда, его некрасивое лицо выражало непритворный интерес ко всем ее делам: внимательный взгляд, в котором было что-то мальчишеское, не отрывался от ее лица. У Антуана были мягкие, начинающие редеть белокурые волосы, разделенные аккуратным пробором, и – Зоя давно уже это заметила – изящные руки. В последнее время они перестали дрожать, и вообще Антуан выглядел, несмотря на боли в ноге, не таким изможденным и нервным.
– Все в порядке. Я жду не дождусь, когда вернется Сергей Павлович, мне так не хватает его и моих прежних партнеров – эти сами не понимают, что делают, – сказала Зоя, подумав про себя, что по крайней мере они не голодают, а это не так уж мало в Париже зимой семнадцатого года.
– Сегодня в кафе я слышал, что месяц назад у вас в России произошел государственный переворот. Четверо пацифистов спорили между собой о Ленине, Троцком и большевиках с таким ожесточением, что чуть не подрались. – Антуан хмыкнул. – Хороши пацифисты. Мне очень понравились их аргументы. – Как и многие другие в то время, Антуан относился к большевикам враждебно, а идеи пацифизма разделял.
– Как-то скажется перемена власти на судьбе Романовых? – тихо произнесла Зоя. – Я давно уже не получаю писем из Тобольска.
Молчание Маши вселяло в нее тревогу, но, может быть, доктор Боткин просто не сумел переправить ее письма за границу. Надо терпеливо ждать и не воображать себе всякие ужасы. В это время все терпели, все ждали, когда настанут «лучшие времена», и Зоя тоже надеялась, что они доживут до них. Ходили слухи, что германская армия собирается штурмовать Париж.
В это трудно было поверить – ведь англо-американский экспедиционный корпус контролировал всю Францию, – но Зоя, вспоминая то, что происходило в России девять месяцев назад, понимала, что теперь все возможно.
Поднявшись, она взяла бабушкину тарелку и отнесла ее в комнату, однако уже через минуту вернулась на кухню, тихо сказав Антуану:
– Она заснула. Я решила ее не будить – пусть спит.
Укрыла ее потеплей… – Пригодилось одно из тех одеял, что летом подарил им Клейтон. – Не забудьте завтра перед уходом сказать мне, как имя этого врача.
– Хотите, я пойду с вами? – спросил Антуан.
Но Зоя только покачала головой – она по-прежнему ни от кого не хотела зависеть, даже от их робкого жильца, который наверняка не злоупотребил бы этим.
Перемыв и расставив посуду, она пошла в гостиную и села у огня, стараясь согреться. Антуан смотрел на нее: пламя отбрасывало золотистые блики на ее волосы, играло в зеленых глазах. Незаметно для самого себя он оказался рядом, его манило и притягивало тепло, но еще больше – эта необыкновенная девушка, и ему хотелось быть рядом с нею.
– Какие у вас удивительные волосы, – восторженно вырвалось у него. Зоя с удивлением повернула к нему голову, и Антуан вспыхнул.
– У вас еще удивительней, – поддразнивая, ответила Зоя, которой на миг почудилось, что она ведет шутливую перебранку с Николаем, но сейчас же опомнилась:
– Ой, простите меня, я не хотела вас обидеть, я думала о брате и ответила вам, как ему.
– Какой он был? – спросил жилец, и по его мягкому голосу невозможно было догадаться, что сердце его разрывается от неутоленного желания.
– Чудный… Задумчивый, веселый, смешной, смелый… И очень, очень красивый… Волосы темные – как у отца, а глаза зеленые… – Зоя рассмеялась:
– У него была слабость к балеринам. Но меня бы он не похвалил. – Она взглянула на Антуана с печальной улыбкой. – Он был бы в ярости, узнав, что я танцую на сцене… – И она замолчала, погрузившись в размышления и напрочь забыв про Антуана, глядевшего на нее неотрывно.
– Я уверен, он бы вас понял. Каждый старается выжить и делает не то, что хочет, тем более что выбор у вас был невелик… Наверно, вы с ним были очень близки, да?
– Очень, – сказала Зоя и без видимой связи добавила:
– Когда Николая убили, мама помешалась с горя. – Вспомнив, как лежал, обливаясь кровью, Николай на мраморном полу их дворца, как бабушка разрывала полотно нижней юбки, чтобы перевязать его раны, Зоя не совладала с собой – глаза ее наполнились слезами. Думать об этом было невыносимо, и, по счастью, подошедшая в это время Сава, лизнув ей руку, вернула хозяйку к действительности.
Какое-то время они сидели молча, рядом, погруженные каждый в свои мысли, пока Антуан не отважился спросить:
– Скажите мне, мадемуазель Зоя, как вы намерены строить свою жизнь? Думали ли вы об этом? Что вы собираетесь делать дальше?
– Танцевать, наверно… – Зоя была явно удивлена этими вопросами.
– А потом? – Он не хотел упускать такой редкой возможности поговорить с нею с глазу на глаз.
– Раньше мне хотелось выйти замуж, иметь много детей…
– А теперь больше не хочется?
– Теперь я редко об этом думаю. Балерины нечасто выходят замуж. Танцуют, танцуют – до тех пор, пока есть силы, а потом уходят на пенсию или в репетиторы…
Большинство крупных танцовщиков не обзаводилось семьей, и Зоя и себя не могла представить чьей бы то ни было женой. Клейтон был ее другом, князь Марковский не подходил ей по возрасту, о партнерах по сцене и речи не было. Об Антуане тоже. А больше вокруг никого и не было. Кроме того, надо было заботиться о бабушке.
– Из вас вышла бы прекрасная жена, – сказал Антуан так значительно, что Зоя рассмеялась.
– А Николай сказал бы, что вы с ума сошли: я отвратительно готовлю, я ненавижу шить и не умею вязать. Короче говоря, я – никакая хозяйка, хоть сейчас это и неважно.
– Дело не в том, чтобы уметь стряпать или шить.
– А все остальное, – она выделила эти слова, – выйдет у меня езде хуже. – Зоя засмеялась и залилась краской. Покраснел и Антуан: его вообще очень легко было смутить.
– Что вы такое говорите?
– Ну, виновата. – Но вид у нее был совсем не виноватый, когда она, отвернувшись от жильца, принялась гладить Саву: собачка тоже похудела; ей теперь со стола мало что перепадало.
– Но, может быть, настанет день, и кто-то заставит вас отказаться от сцены, – произнес Антуан, не понимая, что Зоя танцует столько же по любви, сколько и из необходимости: выбора у нее нет, ничего другого она делать не умеет, а надо жить…
– Пойду уложу бабушку, иначе она завтра криком будет кричать от боли в коленях. – Зоя поднялась и направилась в спальню.
Евгения Петровна уже успела проснуться и переодеться в ночную рубашку. На вопрос Зои, не проголодалась ли она, старушка с улыбкой покачала головой.
– Нет, дитя мое. Я слишком устала. Оставим на завтра. Не выбрасывать же! – Действительно, в голодающем Париже это было бы преступлением. – А ты что делала, пока я спала?
– Мы разговаривали.
– Он хороший человек, – сказала Евгения Петровна, глядя на внучку, сделавшую вид, что не заметила особой интонации, с которой были произнесены эти слова.
– Тут неподалеку, на Годо-де-Моруа принимает знающий доктор. Давайте покажемся ему, а? Завтра утром, до репетиции.
– Доктор мне не нужен. – Заплетя косичку, графиня с трудом улеглась. В комнате было холодно, ужасно болели колени.
– Мне не нравится ваш кашель.
– Для такой старой перечницы и это – благо. Доказывает по крайней мере, что я еще жива.
– Не говорите так.
После смерти Федора графиня впервые вслух упомянула о том, к чему постоянно возвращалась мыслями. Потеря верного слуги мучила ее так же сильно, как и то, что она знала: денег у них почти не оставалось и взять их было негде.
Зоя тоже надела ночную рубашку, выключила свет и легла, крепко прижавшись к бабушке и согревая ее в эту студеную декабрьскую ночь теплом своего тела.
Глава 19
Доктор, к которому Зоя повела Евгению Петровну, успокоил ее: никакого туберкулеза, обыкновенный бронхит. За такую отрадную новость никаких денег было не жалко, но отдать пришлось почти все, что у них было. Даже этот «доктор для бедных», бравший очень умеренный гонорар, оказался им не по карману.
Но, возвращаясь с бабушкой домой в машине князя Владимира, бросавшего на девушку многозначительные взгляды, Зоя ничего ей не сказала, но и участия в светском разговоре принимать не стала.
Придя с репетиции, она нашла, что Евгения Петровна выглядит лучше и бодрей – должно быть, прописанное доктором лекарство от кашля уже начало оказывать свое действие.
Антуан был на кухне. Ему удалось раздобыть курицу – большая удача: был обеспечен ужин на сегодня, да еще и суп можно было сварить. Накрывая на стол, Зоя думала: «Интересно, а приходится ли Маше ломать себе голову над такими проблемами? Цыпленок стал для меня настоящей роскошью…» Будь Маша рядом, они бы вместе посмеялись над подобным оборотом событий. Но Маша была далеко, и поделиться этим курьезным наблюдением было не с кем.
– Добрый вечер, Антуан, – улыбнулась она. – Спасибо вам за доктора.
– Совершенно зряшная трата денег, – заметила Евгения Петровна, сидевшая у огня. В довершение удач князь Марковский привез им дров.
– Бабушка, вы говорите глупости.
Полакомившись цыпленком, которого аппетитно зажарил Антуан, они выпили чаю. Потом бабушка ушла к себе, а квартирант задержался на кухне – ему явно хотелось продолжить вчерашний разговор. Он стал рассказывать, как в детстве радовался Рождеству, и даже глаза у него разгорелись при этом воспоминании: присутствие Зои было ему очень приятно.
– А у нас в России Рождество отмечают позже – седьмого января. Устраивают крестные ходы… Наверно, сейчас ничего этого нет… Но мы с бабушкой пойдем в здешнюю православную церковь… – сказала Зоя, зная, что сочельник в Париже не принесет ей радости: в церкви со свечами соберутся ее неприкаянные соотечественники, и каждый будет с горечью вспоминать навсегда утраченный мир. Ей совершенно не хотелось появляться в церкви, но бабушка наверняка не примет никаких отговорок. И подарков не будет – их не на что купить, в кармане – ни одного су.
Но когда пришло Рождество, ее ожидал приятный сюрприз: Антуан купил ей в подарок теплый шарф, пару перчаток и крошечный флакончик ее любимых духов, о которых она как-то однажды упомянула мимоходом, а он, оказывается, запомнил. Да, это были те самые духи, которые когда-то подарила ей Маша, и, когда Зоя, отвинтив крышечку, ощутила знакомый аромат, на глазах у нее выступили слезы: благоухание так живо напоминало все, что было ей так дорого, – и прежде всего Машу. Слезы медленно катились у нее по щекам, и в неосознанном, безотчетном, детском порыве она обвила руками шею Антуана и поцеловала его. Это был сестринский поцелуй, но Антуан весь задрожал оттого, что девушка оказалась так близко. Евгения Петровна, наблюдавшая за ними, тоже не смогла сдержать слезы. Еще совсем недавно она не допустила бы и мысли о возможности брака, но надо было признать: Антуан – честный, добрый, работящий человек, и Зое было бы с ним хорошо… Только вчера еще он говорил с нею об этом, и она дала ему свое благословение, ибо чувствовала, что слабеет с каждым днем. Ей было страшно оставить Зою в этом мире одну… Пусть выйдет за него замуж, и тогда она спокойно ляжет в могилу. Зоя, однако, даже не подозревала об этом замысле и поцеловала Антуана, движимая лишь чувством благодарности. Евгении же Петровне он подарил шаль и книгу русских стихов. Зоя очень сокрушалась, что они со своей стороны смогли подарить ему всего лишь блокнот и книгу о России.
Она наткнулась на нее на лотке букиниста на Кэд'Орсе: книга была по-французски, и она подумала, что Антуану она понравится. Он и в самом деле обрадовался, хотя, конечно, не так, как она духам.
Евгения Петровна, забрав свои подарки, неслышно удалилась к себе и тихо прикрыла за собой дверь, мысленно пожелав квартиранту удачи: хоть бы Зоя оказалась благоразумна и не отвергла его!..
– Антуан, как вам не совестно? Вы, наверно, истратили на нас все, что у вас было, – сказала Зоя, поправляя длинной кочергой дрова в камине. – Это безрассудно, но ужасно мило с вашей стороны. Я вам так благодарна… Буду хранить ваш подарок для самых торжественных случаев. – Она уже решила, что надушится только через две недели, на Рождество, а до тех пор даже не откроет флакончик.
Антуан сел рядом с нею и глубоко вздохнул, стараясь унять свое волнение: еще никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, подле этой девушки, которая была на тринадцать лет младше его. Никогда – даже под Верденом.
– Зоя, я хотел поговорить с вами… – начал он, чувствуя, как ладони его стали влажными.
Она взглянула на него с удивлением:
– О чем же?
– О том… – Сердце его колотилось. – О том, что я… я люблю вас. – Последние слова он произнес еле слышно.
– Что? – переспросила Зоя, думая, что ослышалась.
– Я люблю вас, люблю с того дня, как поселился здесь. Мне казалось, вы замечаете это…
– Что я должна была заметить? – Зоя была и изумлена и раздосадована. Он все испортил! После его дурацкого признания она не сможет относиться к нему как прежде, их добрым отношениям конец. – Да ведь вы же меня совсем не знаете!
– Мы с вами прожили под одной крышей целых два месяца, это большой срок… И если вы ответите согласием, ничего не изменится, мы будем жить как жили, просто вы переберетесь ко мне в комнату.
– Какая прелесть! – Зоя прошлась из угла в угол. – Просто переберусь к вам в комнату, а в остальном – все по-прежнему… Да как вам в голову могло прийти подобное?! Мы живем впроголодь, ни у вас, ни у меня ни гроша за душой, а вы вознамерились жениться!
С какой стати?! Я не люблю вас, не знаю вас… Вы меня не знаете… Мы с вами чужие друг другу люди, Антуан!
– Но почему же? Мы друзья… Многие удачные браки начинались с этого…
– Я в это не верю. Я хочу любить того, за кого выйду замуж, понимаете? Любить! Любить до безумия, до полного самозабвения!.. Я хочу, чтобы это было возвышенно и романтично.
Она почти кричала, хотя видела, что лицо Антуана выражает глубокую печаль, но остановиться уже не могла, да и обращены были эти слова не столько к нему, сколько к жестокой и несправедливой судьбе, которая свела ее с этим человеком, подарившим ей ее любимые духи.
– А вот ваша бабушка считает, что мы можем быть счастливы вместе… – пробормотал в растерянности Антуан. Этого говорить не следовало: Зою точно подкинуло в воздух от слепой ярости.
– Вот и женитесь на моей бабушке! А я вообще не желаю выходить замуж! По крайней мере сейчас, когда вокруг царят голод, холод, смерть! Все бьются в жестокой нужде, все несчастны и больны, а вы в подобных обстоятельствах решили вкусить радостей супружества! Отличное начало, нечего сказать!
– Все это значит только одно: вы меня не любите, – произнес Антуан спокойно, всем своим видом показывая, что готов снести и это. Неожиданно его спокойствие подействовало на Зою отрезвляюще: она села рядом и взяла его за руку.
– Нет, Антуан, не люблю. Но вы мне очень симпатичны, я думала, мы стали настоящими друзьями, и никогда даже не подозревала, что… Вы ведь никогда не заводили об этом речь, я и не догадывалась… – Глаза ее наполнились слезами.
– Я не осмеливался, Зоя… Но, может быть, вы все же обдумаете мое предложение и дадите ответ потом?
Но она печально покачала головой:
– Нет, я не могу. Это будет нечестно по отношению и к вам, и ко мне. Мы оба заслуживаем иной участи. – Она обвела взглядом убогую комнатку и вновь взглянула ему в глаза:
– Если бы мы любили друг друга, все это не имело бы никакого значения. А так – имеет.
Я не могу быть вашей женой, Антуан, я вас не люблю.
– Но можно ведь попробовать… – Странно было слышать эту детскую интонацию в устах человека, так жестоко битого жизнью.
– Нет, нельзя, извините меня. – И Зоя, оставив на столе шарф, перчатки и флакончик, ушла в свою комнату, без стука притворив за собой дверь.
Антуан огляделся по сторонам и тоже ушел к себе, выключив предварительно свет в гостиной. Может быть, она передумает, может быть, Евгения Петровна сумеет уговорить ее… Она ведь на его стороне… Но в глубине души он сознавал, что его удел – не любовь, а безнадежное отчаяние.
Войдя в спальню, Зоя подошла к окну и, глядя в сад, принялась раздеваться. Графиня, не видя с кровати ее лица, почувствовала, что она беззвучно плачет, но, когда внучка обернулась к ней, глаза ее сухо блестели от негодования.
– Зачем вы это затеяли, бабушка? Зачем вы его ободряли? Это жестоко с вашей стороны. – Вспомнив страдальческие глаза квартиранта, она ужаснулась. Но выйти за него из жалости было бы еще ужасней. Она ведь тоже живой человек… А сердцу, как известно, не прикажешь.
– Это не жестоко, а разумно. Ты должна выйти замуж, Антуан по крайней мере берег бы тебя, заботился о тебе. Он не проходимец, и он любит тебя.
– Но я-то его не люблю!
– В твоем возрасте девушки сами не знают, чего хотят.
Евгения Петровна опасалась, что внучка продолжает вздыхать по американцу, который был вдвое старше ее и с ноября не подавал о себе вестей.
– Я знаю, что хочу выйти замуж за того, кого полюблю. Неужели это надо объяснять? – Со слезами на глазах она уселась на единственный стул, взяв на колени Саву.
– В наших с тобой бедственных обстоятельствах одной любви мало. Будь благоразумна, Зоя. Я уже стара, здоровье мое ухудшается с каждым часом. Мне недолго осталось. А что будет с тобой? Чем ты будешь заниматься? Танцевать в балете? Ждать в одиночестве старости, когда ноги перестанут гнуться? Выбрось дурь из головы, пока не поздно! Скажи ему «да» и заставь себя полюбить его!
– Как вы можете так говорить!
– Могу, представь себе. Могу, ибо прожила жизнь и знаю, когда надо сражаться, когда – сдаваться, а когда накинуть на чувства узду. Неужели ты думаешь, я не хотела бы, чтобы ты вышла за прекрасного принца и жила с ним во дворце на Фонтанке? Но принцы подались в таксисты, и нет больше ни Фонтанки, ни России. Что у нас есть, Зоя, то и есть, и больше уже, боюсь, не будет ничего. Надо смириться. Я не хочу оставлять тебя одну, без защиты…
– Но я же не люблю его!
– Это в данном случае не имеет значения, – скорбно покачала головой Евгения Петровна. – Выходи за него замуж – не раскаешься.
«Но он уродливый, хромой калека!» – захотелось ей крикнуть, но в глубине души Зоя знала, что ни хромота, ни увечье, ни уродство не стали бы препятствиями, если бы… Если бы она его любила. А так, выйдя за него, она обречет себя на вечное прозябание, на всегдашнее убожество… От одной мысли о близости с ним ее охватывал ужас. Иметь от него детей? Нет! Ей не нужны ни эти дети, ни он сам. Это невозможно.
– Это невозможно, – повторила она вслух. – Я не могу.
– Нет, можешь. И должна, должна сделать это – ради меня. Тогда я умру спокойно, зная, что есть человек, который защитит тебя…
– Да от чего он меня защитит? От голода? Он такой же нищий, как я: мы будем голодать вместе. Вы этого хотите? Он не в силах будет переменить мою жизнь, да я и не хочу этого! По мне, лучше уж голодать одной, чем стать женой нелюбимого.
– Не руби сплеча, дитя мое, подумай хорошенько.
Прошу тебя… ради меня – подумай еще раз. – Евгения Петровна глядела на нее умоляюще, и Зоя не выдержала – слезы ручьем хлынули у нее из глаз.
Но когда наутро она подошла к Антуану, слез не было и в помине.
– Я хочу, – сказала она, – чтобы между нами не осталось недоговоренностей. Хочу, чтобы вы знали: я никогда не буду вашей женой, Антуан. Будем считать, что вчера ничего не было.
– Это невозможно. Я не могу оставаться с вами под одной крышей, если вы будете знать, как сильно я люблю и желаю вас.
– Но раньше-то могли? – Неужели они лишатся жильца?
– Раньше было по-другому. Раньше вы не знали о моих чувствах, теперь – знаете.
– Я притворюсь, будто ничего не слышала, – совсем по-детски сказала Зоя.
Антуан печально улыбнулся.
– Нет, так не пойдет… Но ответьте мне, Зоя, ваше решение бесповоротно? Может быть, вы все-таки подумаете?
– Нет. Я не хочу тешить вас несбыточными надеждами. Я не стану вашей женой. Никогда.
– Вы любите другого? – Антуан знал, что у нее есть друг, но не думал, что между ними существуют серьезные отношения.
– Антуан, я пока люблю только свою мечту, но не хочу предавать ее. Исчезнет она – я останусь ни с чем, а это – единственное мое достояние.
– Вот кончится война, и станет легче. У нас была бы своя квартира… – У него тоже была своя мечта, но как несоразмерно мала была она рядом с Зоиной.
Она покачала головой, и на этот раз он поверил.
– Тогда я должен уехать.
– Ради бога, Антуан, не делайте этого, бабушка не переживет! А я постараюсь не попадаться вам на глаза.
– Бабушка не переживет… – повторил он. – А вы?
Вы будете по мне скучать?
Минуту она молча смотрела на него, а потом грустно ответила:
– Я думала, вы – мой друг.
– Да, я ваш друг, есть и буду. Но остаться здесь не могу. – У него сохранились еще какие-то крохи собственного достоинства.
Днем он принялся собирать свои пожитки, и Зоя, испугавшись, умоляла его остаться, обещая все, что угодно, кроме того, что было надо ему. Без тех денег, что платил Антуан за комнату, без провизии, которую он покупал, положение их делалось совсем отчаянным. «Это выше моих сил», – отвечал он на все уговоры. Евгения Петровна обещала воздействовать на внучку, заставить ее переменить свое решение, но Антуан знал, что надежды нет, ибо смотрел в Зоины глаза и слышал, как звучит ее голос. Она была права. Нельзя связывать свою судьбу с человеком, которого не любишь, – это недостойно настоящей женщины. «Будет лучше, если я уйду, – твердил Антуан, – завтра же подыщу себе другое жилье».
Вечером снова состоялся тяжкий разговор с бабушкой.
– Ты упускаешь единственную возможность выйти замуж.
– Я вообще не хочу замуж, – со слезами отвечала Зоя.
Наутро она обнаружила, что Антуан ушел, захватив свои вещи и оставив на столе три потрепанные кредитки и придавленную тем самым флакончиком духов записку, где он желал ей счастья.
Евгения Петровна расплакалась, а Зоя спокойно сунула деньги в карман.
