Текст книги "НеВозможно (Алмазный браслет)"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Это правда, погода скверная, – подтвердила Саша. – Зато в Лондоне было солнечно.

– А у нас завтра снег обещают. Может, на выходные в горы поеду, покататься.

– Осторожнее там на дороге. Когда тебе приступать к работе? – Саша зевала. В Европе уже была ночь, а в Нью-Йорке – только шесть часов.

– Завтра. – Татьяна только что не пела от радости. Саша на мгновение позавидовала дочери. Ее жизнь только начинается. А Сашина уже близится к закату, такое у нее было чувство. Лучшие годы остались позади. Дети выросли. Артура нет. Ей нечего ждать от жизни, кроме работы. Да еще внуков, которых пока она даже и представить себе не могла. Она попрощалась с дочерью и легла спать. Саша долго ворочалась в постели и не могла выкинуть из головы Лайама. Какой жест с его стороны – прислать ей розы! И глупо. «Это возможно». Она-то знала, что это не так.

Спала Саша вполглаза, снился ей Лайам, она в страхе просыпалась и потом долго не могла заснуть. В девять утра она уже была у себя в кабинете. В Лондоне было еще только восемь. Интересно, чем сейчас занят Лайам. Была суббота, можно было побездельничать, но Саше необходимо было чем-то себя занять. Она получила несколько приглашений на эти выходные, но от всех отказалась. Погода была ужасная, и лучшее, что можно было придумать, – это занятие делами. Лайам все-таки позвонил. В четыре часа. Саша не стала подходить, она попросила дежурную сказать, что ее нет и что надо перезвонить в понедельник ее помощнику. А в понедельник утром она предупредит Бернара, чтобы он сам ответил на звонок из Лондона.

Галерея закрылась в шесть, а в семь часов Саша отправилась к себе. Она взяла с собой пачку журналов по искусству. Ужинать не хотелось, Саша приготовила себе чай и в который раз решила выкинуть этого Лайама из головы. Она наливала себе чай, когда в калитку позвонили. Звонок все звенел и звенел, и Саша поняла, что привратник уже ушел. Она прошла через двор к калитке, гадая, кто бы это мог быть.

Она заглянула в глазок, но никого не увидела, и кнопкой открыла одну створку калитки. Может, это посыльный? Саша распахнула пошире металлическую калитку и увидела вымокшего насквозь Лайама. На нем был свитер, джинсы, а в руках – небольшая сумка. На ногах были старые ковбойские сапоги, а мокрые белокурые волосы висели прядями. Ни плаща, ни зонта. Саша уставилась на него, не веря своим глазам и плохо соображая, как он мог здесь оказаться. Потом она чуть отступила и впустила его во двор, под козырек.

– Ты мне не велела звонить из Лондона, – лучезарно улыбаясь, сказал он. – Вот я и не стал. Я позвонил тебе из Парижа. Как прилетел, так сразу и позвонил. А сейчас вот подумал, что тебе уже пора быть дома.

– Лайам, что ты тут делаешь? – Саша была не рассержена, а скорее изумлена и напугана. Она понимала, что ситуация вышла из-под ее контроля. И она не знала, что ей делать.

– Прилетел на тебя посмотреть. – Господи, ну что он за человек?! На него даже невозможно обидеться! – Со вчерашнего дня ни о чем не могу думать – только о тебе. Вот и придумал, почему бы не повидаться?! Я ужасно соскучился. – Она тоже соскучилась, но не могла позволить себе в этом признаться.

– Розы были прекрасные, – наконец сказала она.

– Были? Ты что, их выбросила? – огорчился он.

– Конечно, нет! Стоят у меня в кабинете. – Оба продолжали стоять под навесом. – Пришлось сказать секретарше, что букет прислал наш новый художник.

– Зачем тебе вообще нужно было ей что-то объяснять? Ты свободная женщина.

– Ни один человек не может быть свободным, Лайам. Я уж во всяком случае. У меня бизнес, дети, сотрудники, клиенты, свои обязательства и репутация. Я не могу вести себя как влюбленная девчонка. – Она скорее убеждала себя, чем его.

– Но почему? Кстати, чуть не забыл! Почему бы тебе для разнообразия не походить с распущенными волосами? Тебе бы пошло. – То же самое сказал ей сын вчера утром. Именно в этих выражениях. Но с Лайамом она по непонятной причине начинала чувствовать себя раскованно. Но об этом она вовсе не желала. Саша не собиралась менять свою жизнь и вешаться на шею этому непутевому переростку. – Могу я пригласить тебя на ужин? – Эти слова вызвали в ее памяти жуткий вечер с графом де Сен-Маллори в безумно дорогом ресторане с последующим гадким предложением. До чего это все было мерзко! Да, тогда она чувствовала себя оскорбленной, так почему же сейчас она готова немедленно согласиться и отправиться с Лайамом в любую дыру. Напыщенный, рафинированный сноб Гонзаг де Сен-Маллори и этот необузданный, непредсказуемый, безденежный художник… Мысль о предложении одного была ей омерзительна, с другим она без колебаний (если уж быть честной!) легла в постель!

– Давай-ка ты лучше войдешь, и я тебе что-нибудь приготовлю поесть. Погода не располагает к посещению ресторанов. – Саша повела его по дорожке к дому. – Где ты остановился? – настороженно спросила она. Вот сейчас ответит: «У тебя», – придется его на порог не пускать.

– В общежитии художников в Маре, недалеко от площади Вогезов. Я, когда приезжал прошлым летом, там останавливался.

Саша кивнула и проводила его в гостиную. Дом был построен в XVIII веке, мебель тоже была старинная. А вот картины на стенах – только современные. Такое смешение стилей могло бы показаться вульгарным, но только не у Саши. Во всем чувствовался безупречный вкус хозяйки. В комнате был большой камин, облицованный белым мрамором. Свет давал высокий торшер, который Саша когда-то купила в Венеции. По всей комнате были расставлены высокие канделябры со свечами. Она их никогда не зажигала – слишком много возни. Они вошли в гостиную, миновали столовую и оказались на кухне, большой уютной комнате с деревенской мебелью, гигантским мраморным столом и картинами начинающих художников на стенах. Преобладали желтый и оранжевый цвета, что создавало иллюзию обильного солнечного света. Над столом висела большая венецианская люстра. Саша зажгла свет. Здесь было тепло и уютно. Когда был жив Артур, они сидели тут часами! В кухне они проводили больше времени, чем в гостиной. Здесь стояли обитые мягкой коричневой кожей кресла.

– Вот это да! Саша, как у тебя тут здорово! Кто все это обставил?

–. – Она улыбнулась. – У меня тут полная эклектика. В других помещениях дома обстановка более официальная. – Так же было и в галерее, и в том крыле, где когда-то жил ее отец. Антиквариат и живопись, которую собирал Симон, всегда отличались изысканностью. Но Саше было больше по душе ее жилье. И Лайаму тоже. Он почувствовал себя совершенно естественно – так, словно он уже не раз бывал здесь.

Саша поставила на плиту суп, а пока предложила ему быстрый омлет. Лайам не стал отказываться – оказывается, он жутко проголодался. Не ел с самого обеда.

– Я могу приготовить спагетти, – предложил он. Саша подумала и согласилась. Пусть лучше займется делом. Вот она его накормит, отругает за то, что нагрянул без приглашения, и отправит в общежитие. Чем он потом займется – ее не касается. И не будет касаться. Никогда!

Оба занялись готовкой и уже через полчаса сидели за столом и оживленно спорили о двух художниках, которых представляла Сашина галерея. Лайам считал одного превосходным и многообещающим мастером, вполне заслужившим все те возможности, которые открывала ему Саша; зато второго он назвал полной бездарью, которой она может только стыдиться. По мнению Лайама, картины его были не чем иным, как подражательством, поверхностным, пустым и претенциозным.

– Я его на дух не выношу. Полный кретин! – По большинству вопросов суждения Лайама были весьма категоричны.

– Да, это точно, – согласилась Саша. Она тоже его недолюбливала. – Но его работы идут нарасхват. И музеи его любят.

– Да они просто лижут ему задницу, потому что у него богатая жена. – Тут Лайам бросил быстрый взгляд на Сашу и хмыкнул: – Вот станем вместе жить, и про меня так начнут говорить. – Он так это произнес, что Саша вся напряглась.

– Не переживай, не станем. Этой проблемы у тебя не будет. – Она произнесла это с грустью. – Есть еще одна причина, почему нам не стоит этого делать.

– Хочу обратить твое внимание, – сказал вдруг Лайам и стянул с одной ноги мокрый сапог. Ничего примечательного она не увидела. Но тут же поняла: на нем были белые спортивные носки. Лайам с гордостью покачал ногой. – Видала? Носки! Это я для тебя надел. В аэропорту купил. – В сапогах носки были не видны, но, как ребенок, жаждущий угодить маме, он хотел, чтобы она увидела и похвалила его.

– Лайам, ты умница, – смеясь, проговорила Саша. И все равно она была тронута. Было видно, что он хотел сделать ей приятное, заслужить похвалу. Но чтобы повзрослеть, одних носков мало, а взросление ему как раз не грозит. Все в его облике говорило за то, что он мальчишка и «шальной художник». И что, как он с гордостью утверждал, никому его не обуздать. Это уже пробовали сделать и его отец, и братья, и он их всех послал. А Саша и не рвалась его перевоспитывать. Она хотела, чтобы он сам себя обуздал и стал наконец взрослым. Взять хотя бы его появление в Париже. Сильный ход! Но опять-таки сумасбродный и импульсивный. Он не прислушался к тому, о чем она просила, – держаться от нее подальше и забыть о том безумстве, какое они совершили в Лондоне.

– А чем ты сегодня собиралась заниматься? – поинтересовался Лайам, когда с ужином было покончено. Причем, оба они получили от него удовольствие.

– Да ничем. Почитать. Лечь спать. Я редко куда-то выбираюсь по вечерам.

– А что так? Тебя же, наверное, приглашают на все эти деловые и не очень тусовки, – Он нахмурился.

– Причины очевидны. Тоска. Одиночество. Когда я куда-то иду одна, я стремительно впадаю в депрессию. Все время чувствую себя лишней. Или единственной тварью без пары, по ошибке забредшей на Ноев ковчег. Друзья начинают меня жалеть, это угнетает еще больше. Я выхожу в свет только по необходимости, с клиентами.

– Ты должна делать это чаще, – убежденно сказал Лайам, как если бы она спрашивала его совета. – Нужно больше радоваться жизни. Нельзя все время сидеть в пустом доме, читать и слушать, как стучит дождь. Господи, да если бы я так жил, я бы давно повесился. – Саша не стала говорить, что порой ее и тянет повеситься, и не раз после кончины Артура она подумывала об этом всерьез. Единственное, что ее останавливало, – это мысль о детях. Если бы не они, ее, возможно, уже давно не было бы на свете. Интуитивно Лайам это почувствовал. И не стал ее винить, ведь она жила такой уединенной, такой одинокой жизнью. У нее осталась только ее галерея. Да редкие встречи с детьми. – Завтра поведу тебя в кино. В Париже показывают самурайские фильмы? – деловито осведомился он, помогая ей убирать со стола. Саша рассмеялась.

– Понятия не имею. Ни разу не видела. – Он ее забавляет, это точно. Ей вдруг бывает с ним так весело, как не было уже много лет. А может быть, и вообще никогда.

– Обязательно надо посмотреть! Классное кино. Очень полезно для души. Можно даже субтитров не читать, только слушать звуковой ряд. Они рубят друг друга в капусту и при этом издают потрясающие звуки. Отличное психологическое упражнение. Ксавье, кстати, их обожает.

– Он мне никогда не говорил, – улыбнулась она.

– Стесняется небось. Строит из себя высокоинтеллектуальную натуру. А самурайские фильмы не для интеллектуалов. А те, на которые он обычно ходит, я на дух не выношу. Я на них всегда засыпаю.

– Я тоже. – Саша рассмеялась. – Он любит эти жуткие польские и чешские фильмы, которым, кажется, нет конца. Я с ним в кино не хожу.

– Вот и прекрасно. Зато со мной сходишь. Могу на мелодраму сводить. Когда ты вообще в последний раз была в кино?

Саша задумалась и вдруг поняла, что ответ на этот вопрос ничем не будет отличаться от всего, что относится к ее жизни.

– Еще при Артуре.

Лайам кивнул, но ничего не сказал и взглянул на морозильник. У нее был современный американский холодильник и морозильная камера, большая редкость в Париже. Артур настоял на этом, еще когда они занимались переустройством дома. Просторные ванные комнаты на американский манер – тоже была идея Артура, эту роскошь мало кто из парижан себе позволял.

– У тебя случайно мороженого нет? – неожиданно спросил Лайам. – У меня к нему болезненное пристрастие.

Саша подумала, что это далеко не худший вариант. Куда хуже, к примеру, иметь болезненное пристрастие к самому Лайаму. А к вину за столом Лайам, как ни странно, даже не притронулся.

– Вообще-то… – Она открыла морозильник и заглянула внутрь. Один лед. Десертов или мороженого Саша не ела. Да и в холодильнике всегда имелось только то, что оставляла домработница. Обычно это был какой-нибудь салат, овощи, суп, иногда мясные деликатесы, сыр, курица. Саша мало ела. А у Лайама был аппетит здорового сильного мужчины. – Мороженого нет, ты уж извини. Я вообще не помню, чтобы когда-нибудь покупала или ела мороженое.

– Серьезная проблема. – Лайам выглядел озабоченным. – Это может осложнить наши безмятежные отношения, – сказал он с самым невинным видом.

– В другой раз буду знать, – пообещала Саша, как будто этот другой раз мог наступить. И вдруг ей пришла в голову одна неожиданная мысль. В этом месте она не была много лет, еще с тех пор, как дети были маленькими. А теперь в ее жизни появился еще один ребенок, Лайам. – Одевайся. Хочу свозить тебя кое-куда, – с воодушевлением сказала она. Возражать явно не имело смысла.

– Куда именно? – заинтересовался Лайам. Но Саша не слушала, она уже надевала плащ и брала сумку. Она так и не успела переодеться – была в черном деловом костюме. В следующую минуту они уже были на улице. Саша направилась в гараж к крошечному «Рено». Лайаму пришлось изрядно изогнуться, чтобы поместиться на сиденье. Его длинным ногам не хватало пространства, зато для Саши это был идеальный вариант.

Она повезла его на остров Сент-Луи, нашла место, куда поставить машину, и, взяв Лайама под руку, под одним зонтом, они зашагали по тротуару. Остановились перед старинным кафе с вывеской «Бертильон». Саша окинула Лайама внимательным взглядом и торжественно объявила: «Здесь лучшее мороженое в Париже». Она объяснила, что приезжала сюда с детьми, когда дети были маленькими. Лайам, радуясь, как ребенок, взял себе грушевое, абрикосовое и лимонное в сахарном рожке, а домой они купили три внушительных лотка шоколадного, ванильного и кофейного. Себе Саша тоже взяла один шарик кокосового. По дороге к машине они весело болтали. На обратном пути Саша сделала небольшой крюк и прокатила его по городу, хотя Лайам и утверждал, что отлично знает Париж. Но места, где они проезжали, были ему незнакомы. Потом они заехали в легендарное «Кафе де Флор». Это было одно из старейших заведений в городе, известное по многим литературным воспоминаниям самых знаменитых людей мира. Обратно к стоянке они шли мимо столь же широкоизвестного «Де Маго», а домой попали уже в одиннадцатом часу. Лайам снова наслаждался мороженым. Они расположились в гостиной и зажгли свечи. Этот совершенно особенный вечер вдвоем был чудесен. А если бы она была одна… Поездка в «Бертильон» обернулась бы очередным приступом тоски, кружить в одиночку по городу было бы глупо, а за чашкой кофе в «Кафе де Флор» она сидела бы с унылым видом. Но с Лайамом все представало в другом свете, она забылась и увлеклась. Они разговаривали, спорили о политике, говорили об искусстве, обменивались мнениями, смеялись над его рассказами и шутками, и благодаря его неистощимому оптимизму и юмору Сашина грусть улетучилась. Не хотелось думать о том, что скоро наступит другой день и все больные вопросы встанут перед ней с новой силой. А сейчас ей хорошо с Лайамом – говорить, слушать его, смеяться вместе с ним. Конечно, он большой ребенок, но он умен, наблюдателен, ироничен. Они проговорили до часу ночи.

Тогда Лайам спросил разрешения позвонить от нее в общежитие. Он собирался это сделать еще из аэропорта, но упустил момент, а потом попросту забыл. Через пару минут он вернулся со смущенным видом.

– Вот дурак! – проворчал он. За весь вечер он даже не пытался ее поцеловать, и Саша была ему за это благодарна. Одно такое поползновение – и она выставила бы его за дверь. Она дала себе слово, что сделает это, пока ситуация опять не вышла из-под контроля.

– Что случилось? – Она ходила по комнате и гасила свечи. Сейчас он уйдет. Вечер прошел замечательно, ей было с ним легко. Если бы ей удалось победить это непреодолимое влечение, все было бы прекрасно.

– Да поздно я спохватился. Мест нет. Ладно, отель поищу. – Лайам вопросительно смотрел на нее, и Саша вдруг встревожилась.

– Хочешь спросить, оставлю ли я тебя переночевать? – в упор глядя на него, спросила Саша. Интересно, это такая уловка или общежитие в Маре в самом деле полно постояльцев? Но вид у Лайама был непритворно смущенный. Господи, до чего же он легкомысленен! Хотя чему же удивляться – он ей сам говорил, что, с тех пор как он женился, все проблемы за него решала Бет. Пока не ушла. Сейчас, без няньки, ему приходится трудновато, ну что ж – придется набираться собственного опыта.

– Я не хотел тебя просить, – честно признался Лайам. – Чтобы не ставить в неловкое положение. Могу и в аэропорту переночевать. Или на вокзале. Не впервой, ничего со мной не случится.

– Вот глупости! – возразила Саша со вздохом. – Можешь переночевать в комнате Ксавье. Но имей в виду, Лайам: я с тобой спать не стану. Я не хочу превращать свою жизнь в кавардак. Да и твою тоже. Если мы станем продолжать, все еще больше запутается.

Он что-то не мог припомнить, чтобы накануне все как-то запуталось, но спорить не стал и лишь кивнул.

– Я буду себя хорошо вести. Обещаю. – Лайам отлично понимал всю сложность ситуации. В этом доме Саша жила с мужем и детьми. Этот дом не чистый лист бумаги, как номер в отеле. Он не хотел ее расстраивать или пугать, а если он приблизится к ней здесь – в ее доме, то так и будет.

Саша повела его в комнату сына на второй этаж, Лайам послушно следовал за ней. Комната Ксавье находилась точно над Сашиной. Симпатичная молодежная комната, оформленная просто, в темно-синих тонах, на стене – картина с изображением женщины с мальчиком, мамин подарок на какое-то Рождество. Ксавье эту картину любил и так и оставил висеть в качестве напоминания о счастливых детских годах. Большие овальные окна выходили в сад. Саша коротко поцеловала Лайама в щеку и пожелала спокойной ночи. Его волновала мысль, что Саша здесь совсем рядом, но он не хотел ее пугать. Если надо, он готов ждать. Лайам лежал в постели и думал о ней. То же самое происходило и с Сашей. Тысячу раз он собирался встать и бежать к ней, но всякий раз удерживал себя. Они увиделись только утром за завтраком.

Саша поджарила ему яичницу с беконом, и они стали обсуждать, чем заняться. Поскольку Лайам вел себя прилично и не нарушал уговора, у Саши не было оснований его выпроваживать. За окном было по-прежнему пасмурно, но дождя не было, и они решили прогуляться но набережным Сены. Они смотрели на снующие по Сене речные трамвайчики, Саша показывала ему милые ее сердцу уголки города, Лайам купил книгу по искусству и торжественно презентовал ее Саше. Потом они купили в киоске блинчики и жевали их на ходу, проходя мимо витрин череды зоомагазинов и потешаясь над забавной живностью за стеклом. Лайам непременно хотел зайти внутрь, но Саша его удержала. Лайам принялся рассказывать ей, какая у него в детстве была собака и как он ее любил. Пес умер в один год с его матерью. Потом он смешил Сашу своими историями. Она расспрашивала о его детях, а сама рассказывала о своих. И опять ощущение легкости и радости жизни не оставляло Сашу. Их откровенность была естественной, их расположение – искренним. И любовь, которая хоть и оставалась невысказанной, все больше овладевала обоими, как бы Саша ни сопротивлялась. Лайам с каждой минутой становился все ближе. Он доверял ей себя и сам был готов ее слушать и понимать. Он заполнил ее одиночество, вошел в ее жизнь, завладел ее мыслями и вниманием.

Они стояли в последнем из зоомагазинов на набережной, когда его взгляд упал на корзинку, где свернулся калачиком крошечный кокер-спаниель. Продавец сказал, что это самый маленький щенок из помета, а Саша заметила, что более грустных глаз она в жизни не видала.

– Надо тебе собаку завести, – объявил вдруг Лайам. – Будет с кем словом перемолвиться. – Он и сам об этом не раз думал, но ему было бы сложно содержать собаку, с его-то образом жизни.

– Я слишком много езжу. Придется либо оставлять ее тут на чужих руках, либо таскать с собой по самолетам, а это неправильно.

– Но ты же летаешь. Почему собака не может?

– Я не держала собак с тех пор, как дети выросли. Слишком много хлопот, – со свойственной ей рассудительностью заметила Саша. – Будет писать в галерее, и Бернар меня убьет. И Карен в Нью-Йорке тоже.

– Это ты должна решать, а не кто-то еще.

Но Саша привыкла считаться с мнением окружающих. И с Лайамом вот то же самое – Саша опасалась того, как отнесутся и что скажут ее коллеги и друзья, если она заведет роман с Лайамом. Он – человек другого круга и к тому же моложе ее!

Они взяли щенка из корзинки, и на руках у Лайама тот моментально ожил. Саша стояла и смотрела, как собачка лижет его в лицо. Щенок был черный с крошечным белым пятнышком на голове. Лапы черные, с белыми «носочками». Лайам радостно сказал, что в детстве у него тоже был кокер-спаниель.

– Может, сам его и купишь? И домой отвезешь? – предложила Саша. Лайам определенно был очарован щенком и вернул его с большой неохотой. Малыш жалобно заскулил, а когда они стали выходить из магазина, тихонько тявкнул им вслед. Лайам обернулся и бросил грустный взгляд на щенка.

– В Англию я его взять не могу, – он, словно извиняясь. – У этих англичан все очень сложно. Они, правда, немного смягчили карантинные порядки, но все равно там столько требуется бумаг – все ноги стопчешь. К тому же, – добавил он с озорной улыбкой, – я слишком безответственный, чтобы иметь собаку. Когда я работаю, обо всем забываю. Прежде чем завести собаку, мне надо снова жениться.

– Вот так признание! – ахнула Саша. Ее опасения подтверждались, но они ее больше не пугали. Это была просто констатация факта. Он был очаровательный, но безответственный мальчишка. И знал это, как, впрочем, и она.

Ближе к вечеру Саша отвезла Лайама в аэропорт. Прежде чем выйти из машины, он долго молча смотрел на нее.

– Я прекрасно провел с тобой выходные, – наконец тихо проговорил он. Любовью они не занимались. Никаких безумств не совершали. Просто были вместе, гуляли, разговаривали, ели мороженое, делились воспоминаниями, сидели в кафе. Именно этого ей так не хватало. И все это разительно отличалось от всего, что у нее когда-то было в жизни. Они с Артуром вели абсолютно взрослую серьезную жизнь, жизнь ответственных друг за друга людей, занимающихся делом. С Лайамом она чувствовала себя и моложе, и раскованней. Это был наполовину мужчина, наполовину мальчик, если бы она позволила – то и любовник, а временами он пробуждал в ней материнские чувства.

– Мне тоже было хорошо, – она в ответ. – Спасибо за сюрприз. Если бы ты сначала позвонил и спросил разрешения прилететь, я бы запретила тебе это делать.

– Именно поэтому я и не стал спрашивать, – проговорил Лайам, нагнулся к ней и поцеловал. Саша была признательна Лайаму за его выдержку. Но сейчас, когда он ее целовал, в ней вдруг ожило все, что она почувствовала к нему в Лондоне. Если бы Лайам поцеловал ее так чуть раньше, она не смогла бы устоять. А уж он – и подавно. Они долго сидели обнявшись, и целовались, а потом, отстранившись, так же долго смотрели друг на друга. Саша в глубине души жалела, что они расстаются, но иначе и быть не могло. На этот раз ей не за что было его укорять. – Я хочу снова приехать к тебе, – сказал он. – Ты мне позволишь, Саша?

– Посмотрим. Мне надо подумать. Кто знает, не будет ли это называться «искушать судьбу»? И не будем ли мы себя обманывать, надеясь, что не переступим черту? Должна признаться, против тебя трудно устоять. – Лайам поцеловал ее опять и лишь подтвердил ее слова. Сашу пронзило нахлынувшее желание. Ей сейчас хотелось одного: немедленно отвезти Лайама обратно – к себе домой. Но она сдержалась. Этого делать нельзя! Саша первой вышла из машины и рассмеялась, видя, как он неловко перебирает ногами, чтобы выбраться.

– Господи, ты же владеешь такой галереей! Может, с моих комиссионных наконец купишь себе приличную машину? Так недолго и позвоночник повредить. Может, тебе аванс выплатить?

Лайам наконец ступил на тротуар и потянулся. На нем опять были его ковбойские сапоги, джинсы, ирландский свитер крупной вязки и бейсболка, подаренная сыном. Высокий, мужественный и вызывающе молодой. Все в нем ей нравилось, а больше всего – это мальчишество, которого она одновременно так боялась.

Они направились к зданию аэропорта, нашли нужную стойку. Саша в молчании проводила его на посадку. В эти минуты Саша страстно желала, чтобы он никуда не улетел, а остался. И одновременно – так же сильно – она хотела, чтобы он улетел и больше никогда не возвращался. И оба этих желания с одинаковой силой боролись в ней, не уступая одно другому.

– Я буду скучать, – тихо проговорил он.

– Я тоже. – Она говорила искренне. Она всегда была с ним честна.

Лайам снова поцеловал ее, долго и жадно.

– Иди… опоздаешь… – прошептала она совершенно обессиленная. Лайам побежал, обернулся в последний раз, улыбнулся, помахал и вошел в автобус. На борт самолета Лайам поднялся последним.

Лайам занял свое место, погруженный в мысли о Саше. Какая она разная – резкая и нежная, беззащитная и сильная. Серьезная и печальная, когда говорит о родителях или о покойном муже. А то вдруг смешливая и озорная, совсем как девчонка, когда заходит речь о ее художниках, о детях, о ее взглядах на жизнь. Сашины требования к жизни были просты и непритязательны. Сложности начинались там, где дело касалось ее строгих принципов поведения в обществе и впечатления, какое она хотела оставить у окружающих. То она неприступная дама и чопорная леди, а в следующий миг уже капризная и легкомысленная. От Ксавье он знал, что она прекрасная мать, а сам уже убедился, что и прекрасный друг тоже. Ответственная, порядочная, талантливая, блестящий специалист в своей области – и в то же время маленькая одинокая женщина, нуждающаяся в любви и заботе. И как бы она ни вознамерилась с ним бороться, Лайам хотел стать тем, кто даст ей эту заботу и любовь. Сколько бы времени на это ни ушло!