Текст книги "Усталость (или жизнь по Шимону Афлало)"

Автор книги: Даниэль Скляднев

Жанр:

Разное

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Назад к карточке книги

notes

Даниэль Скляднев

УСТАЛОСТЬ (или жизнь по Шимону Афлало)

Предисловие переводчика

Уважаемый читатель. Этот маленький рассказ написан совсем еще молодым человеком и потому, наряду с присущей юности новизной переживания и яркостью впечатлений, может грешить некоторой отрывочностью мировоззрения. Однако – и за это, как человек, хорошо знакомый с израильской действительностью, ручаюсь – рассказ очень точно показывает мысли и чувства молодых людей разного происхождения, соединенных жизнью и ею же поставленных лицом к лицу с суровыми ближневосточными парадоксами. В рассказе много разговорно-уличной ивритской лексики, которую переводчик старался передать соответствующими средствами современной русской словесности.

УСТАЛОСТЬ (или жизнь по Шимону Афлало)

(пер. с иврита Леонида Скляднева)

"Абукасис¹... теряет мяч, и Джереми¹ начинает контратаку Камеруна. Длинная передача Этто¹... принимает мяч на грудь и – вот это разворот! Сэмуэль Этто! Оставляет Бенадо¹ позади застывшим на месте... Этто... Этто... Этто... все еще Этто... Нет, посмотрите только, как свободно он бежит. Поднимает голову... Верхняя передача... Эмбома¹^[1]! Четыре – ноль!!" "Н-да, Рами^[2]... Опять проблема сборной в центре поля..." «Двадцатая минута здесь, на стадионе „Арена оф Шальке“. Камерун – четыре, Израиль – ноль в группе „гимель“, чемпионат мира 2006... Прости меня, Саги, но эти черные опустили нас, как хотели!» «Э-э... Рами... Мы, как-никак, в прямом эфире...» «Какого черта „в прямом эфире“! Они опустили нас, как хотели!»

«Да уж... Ради этого стоило пробиться на чемпионат,» – с унылой иронией протянул Йогев и устало лег локтями на стол. Искаженные зеленым стеклом стоявшей перед ним пивной бутылки ликующие на экране камерунцы казались большеголовыми чудовищами, скалящими крупные лошадиные зубы. Он с раздражением поднял голову и высосал остаток пива из зеленой бутылки. «В самом деле, опустили, как хотели...» – «Ну, смотри, в общем-то, оно неплохо: что ни говори, а чемпионат мира, – попытался успокоить Йогева Алекс, – Забили гол Италии...» – «Да... И получили пять в свои ворота,» – с горечью перебил его Йогев, не в силах совладать с привычкой тяжело переживать каждый проигрыш родной сборной. Хотя, сказать по правде, часок-другой за бильярдом и пара «Бен-Ладенов»^[3] привели бы его в порядок, и до завтра горечь растаяла бы без следа. Но, как бы то ни было, он переживал.

Игра возобновилась. Комментатор сумел-таки, если и не стать спокойным, так хотя бы таковым казаться, и уже обходился без выражений, усугублявших горечь падения сборной до глубин геенны огненной. Да и то сказать, игра была потеряна.

Я оторвался от экрана и обвел глазами плавающую в дыму и пивных парах комнату. Напротив телевизора, на большом диване сидел Алекс, тот самый пытавшийся исцелить Йогева философ, который любил представлять все в ином свете и находить глубокий философский смысл в вещах бессмысленных. Рядом с ним – Сергей, солдат инженерных войск. Два дня назад бедолага схлопотал залп из РПГ – кстати, изготовленного на далекой его северной Родине, а может быть и в родной его Туле – в лобовое стекло своего военного бульдозера в Газе. Разорвавшийся снаряд оставил чуть видную царапину на толстенном бронестекле, однако, царапина куда более глубокая осталась в солдатском сознании: с того самого момента Сергей пребывал в состоянии раздражительности крайней, говорил отрывисто и дымил как паровоз, прикуривая дрожащими пальцами новую сигарету от только что выкуренной.

Третьим на диване был Йогев, хозяин квартиры, все еще ошеломленный провалом сборной. Он пил пиво из бутылки, разражаясь время от времени сочными марокканскими проклятиями.

«Ну ладно, мужики, – я устало поднялся с кресла, – Дело тут ясное, а я – как выжатый лимон. Так что, пойду, пожалуй.» – «Как это „пойду“? – возмутился Йогев, – Досмотри хотя бы первый тайм!» Он попытался убедить меня остаться, но заметив выражение крайней усталости на моем лице, махнул рукой и встал, чтобы закрыть за мной дверь.

Я простился со всеми и вышел. Смеркалось. Фонари делили пустынную улицу на светлые и темные участки. Огромных размеров серый уличный кот уставился на меня зелеными горящими глазами. Он сидел на высоком мусорном ящике, так что глаза наши находились почти на одном уровне. Я ответил на его взгляд, и некоторое время мы смотрели друг другу в глаза, пока кот не ретировался. Как и большинство представителей его рода, он не выдерживал прямого человечьего взгляда. Никто не любит, когда ему лезут в душу.

Я пошел своей дорогой, вдыхая горячий пыльный воздух, густо приправленный сложным ароматом выхлопных газов и канализации. О-о, «дым отечества»!

Так бесцельно брел я по улице – просто шел, отдавшись столь же бесцельным мыслям. Я устал... Так устал... Просто выжат до капли... Это преследует меня, возвращаясь, как минимум, раз в месяц – необъяснимое чувство усталости. Поначалу казалось, это оттого, что я и вправду устал: учеба, армия, работа, снова учеба – понятное дело. Но сейчас, когда я вернулся из эйфорического безделья заграницы, что это вдруг? Чувствовал себя свежим, даже, как это говорят про дебилов, «гипер-активным», и вдруг – на тебе. Необъяснимо.

Сие тупиковое раздумье прервал неожиданный истошный зов: «Эй, Петрович!» Я обернул на голос удивленный взгляд и издал ответный вопль: «Шимон! Как жизнь?» Шимон Афлало, бывший моим соседом еще в школьные годы, когда мы жили на улицу Синедрион, собственной персоной поднялся мне навстречу из-за столика пустого открытого кафе и с искренним жаром сжал мою руку: «Как ты сам-то, Петрович? Рожа – как верблюд на тебя наложил. В чем дело?!» – «Устал, Шимон... Знаешь, как это...» – «Устал... Понятно, устал... Жизнь, она утомляет, – он с понимающим цинизмом покачал головой и легонько хлопнул меня по спине, – Идем, Петрович, посиди здесь со мной. Все равно делать тебе нечего – слоняешься по улицам, как наркоман. Идем, Петрович.» Делать мне и в самом деле было нечего, и я уселся на грязноватый пластиковый стул за столиком в маленьком кафе-лавчонке, давно мне знакомом. Шимон сидел передо мной – смуглый восточный молодец в белой, со свежими на уровне поджарого живота следами сочащейся жирным соком шуармы^[4], шортах и майке с гордой надписью «Апоэль»^[5].

«Ну, так, что слышно, а, Петрович?» – он называл меня этим странным русским прозвищем, прилепившемся ко мне еще в детстве, я даже не помню, почему, – Что слышно-то?" – «Я знаю, что слышно?.. – ответил я устало, – Вроде, так, нормально...» – «Нормально...» – хмыкнул он и впился зубами в наполненную сочной шуармой питу^[6]. Прожевав, спросил: «Сборную смотрел?» – «Минут двадцать. Йогев в истерике был.» – «Так, вы у него сидели?» – «Да... Алекс, Сергей, я.» "Уалла^[7], вся мафия!" – одобрительно рявкнул Шимон и снова впился в шуарму. Потом спросил: «А что там с Сергеем-то?» – «Да, как сказать,.. – неуверенно протянул я, – Он... приходит в себя, знаешь...» – «Я слыхал, это круто было! Прямо в лобовое стекло!» – «Да... Он сказал, что видел его глаза, когда тот стрелял...» Шимон, с набитым ртом, сочувственно покачал головой. «Смотри, что-то не то там происходит, Шимон... Все эти операции... Нас посылают взрываться на минах – считай, на верную смерть! И все, чтобы только выглядеть паиньками в глазах американцев!» – горечь, переполнявшая меня, вырвалась наружу. Шимон проглотил остатки шуармы, прополоскал горло колой из банки и по-восточному коварно, как он это умел, промурлыкал: «А что бы ты хотел? Вломить им с воздуха, а? Может, напалм, как в Афганистане?!» Я молчал, и он продолжил убежденно: «Я знаю, это то, что ты думаешь. Потому что это у вас в крови, у всех...» «У нас у всех? Кто это „мы все“?» – не понял я. «Русские, брат. Вы все – орава чокнутых славян. Вам и Бог по фонарю!» Я непонимающе смотрел на него, пока он шумно пил колу из банки. «Бог вам по фонарю! И это всегда так было, еще с черт знает каких времен. Я знаю, я читал. Когда пришли к одному из первых русских князей христиане, послы папы римского, и сказали ему, давай, типа, обращайся, Бог там и все дела... Знаешь, что он им, этот князь, ответил?!» – «Афлало, в натуре, ты на игле что-ли опять? Что, теперь христиане?!» – оборвал его хозяин заведения, слушавший наш разговор издалека. Шимон, пропустив мимо ушей его замечание, продолжал: «И знаешь, что он им ответил? Выхватил из ножен меч, сунул им в морду и сказал: „Вот мой бог!“ Буквально так!» – «Короче, вставил им...» – пробормотал хозяин и отвернулся, чтобы приготовить еще одну порцию фалафеля^[8].

Я знал, о каком случае рассказывал Шимон – речь шла о князе Романе. Но мне было все еще непонятно, куда мой приятель клонит. Была у Шимона привычка: ошарашить собеседника чем-нибудь этаким и тут же все подытожить и сделать неожиданный убийственный вывод. Людям незатейливым, как Цион (хозяин заведения) подобный прием мог нанести психический ущерб. Сам-то я привык...

«Да вот, смотри, случай. Паренек один, Василием звали... Конченый с рождения. Короче, он мне рассказывал, как еще в Москве он и одна подружка выпили маленько по-русски и стали играть, кто кого сильнее уделает... Ну, ударит, короче.» «Ударит?» – спросил я с удивленной улыбкой. «Ну, да! – воодушевленно продолжал Шимон, – Буквально так – кто кого сильнее ударит! Ну, барышня начала первой и не очень-то, я понял, его достала. Он паренек крупный был – натуральный бычина. Ну и, короче, его очередь, он слегка так приложился – подружка жестко приземлилась головой на трубу – труба была там – и лежит не дышит». Я снова непонимающе взглянул на Шимона: к чему это все? А Афлало нес с тем же жаром: «Василий прибалдел – девка-то не вавакает! Короче, выволок ее к дороге, тормознул тачку – водила взял их без вопросов – и повез к одному кенту. А у того кента дома ребята гуляют.» Афлало прервался, чтобы промочить горло добрым глотком колы. «И вот Василий вваливается с этой телкой на руках, толкает кенту про все это дело, ну, и того... мол, давай положим ее в тихом месте, чтоб очухалась. Мужик врубился с лету. Василий оставил ее в темной комнате на койке и пошел на кухню воды принести. А гости-то уже не по одной подняли, прикидываешь, и один вваливается туда, бросает кости на койку, лапой шарит и – ё-о-о! – ты понял, нога... еще нога... медленно просекает, что это, натурально, телка... На ловца, короче, и зверь... Уалла! Прижал ее!..» «Ну, хорош, Афлало!» – резкий гортанный голос хозяина вырвался из чадящего горящим маслом недра лавчонки. Но это ли могло остановить моего вдохновенного Шимона?! «Короче, паренек тот ее прижал и, короче, он уже.. все дела... А эта забазлала, как коза! Ё-о-о!... Василий вваливается, врубает свет, ну, и... Не отмороженный же он – чё к чему просёк: кобелек уже вскарабкался. Василий – у него дела такие на раз! – пузырь, что кобелёк с собой имел, в клешню и тому – по кумполу. Фотографию он ему, гадом буду, попортил! А та опять, понял, отрубилась.»

«Ну, и что за мораль-то сей басни?» – спросил я его, утомленный и – что греха таить – раздраженный его «басней». «Мораль сей басни, браток? Ну как... Он с ней, как говорят, под венец. Короче, поп и пахан Василия все устроили.» – «Да, к чему ты это все?!» – «К чему? Да, к тому, что паренек и евреем-то не был: мамаша русская, а пахан, хоть и родился евреем, мало того, что крещеный, еще и в церкви работал. Ну, там попу помогал, я знаю...» Я продолжал сидеть, с тупым непониманием уставившись на Афлало, пока тот не спеша высасывал остатки колы из банки. Потом он рыгнул так, что содрогнулся весь видавший виды марокканский курмыш, и «теория жизни» возымела продолжение: «В России, ты знаешь, было не сахар, и они пошли ва-банк – пахан-то, как ни крути, еврей. Поначалу обосновались в Хайфе, туда-сюда – на жратву хватало... Ну, натурально, Василия забрали. Он командир мой был... Зашибись был командир.» Шимон на мгновение умолк, как бы переводя дыхание и собираясь с мыслями, и уставил странно отсутствующий взгляд в пол. «Я помню... Сидели в одной дыре на территориях – он и я. Где кто – поди пойми. Стреляют – конец всему, носа не высунуть. И, ты понял... Чё-то въехало в меня... „Да ты же вообще не еврей, – ору, – Какого ты тут делаешь? Ты чё, грязнее говна не мог найти?!“ Он головой мотнул устало так и в меня вот так прямо уставился, и, ты понял, смотрит на меня так.... Глаза такие...» Шимон замолчал и взглянул на меня отчаянно и зло. « Вот... Вот как, гадом буду, у тебя сейчас... Глаза такие... И... И лепит мне: „Здесь, Шимон, мы все вонючие жиды.“ Не, натурально, так сказал...» Шимон снова опустил взгляд. «Через два дня схлопотал очередь в грудь.» – «Ну и?..» – спросил я безнадежно. Шимон отрицательно мотнул головой, и привычная, как каждый... который?! – раз, боль провела когтистой лапой по чему-то чувствительному внутри меня и исчезла бесследно. Бесследно?.. Вот только этой повести не хватало мне для полного счастья.

«И... Петрович, .. Я не знаю... Здесь все, ты понял, такие... Это я – вонючий марокканец, а они... Такие крутые... Типа, верующие, чистопородные... А... А как же они позволяют умирать за эту их – святую страну таким „инородцам“, как Василий! Чё ты думаешь.?..» – «Да-а...» – прожевал я что-то в ответ. «Да, . – поддержал меня Шимон и, обратившись к висевшему над прилавком телевизору, возгласил, – На следующей неделе вставим Саудовской Аравии.» – «Что?» – спросил я его, уж окончательно выбитый из колеи. «Ну, чемпионат мира... Порвем их, я тебе отвечаю!» «На сколько ты споришь?» – хищно вскинулся Цион. «Иди ты... И так уж я забашлял тебе, как никто. А других, я понимаю, нет.» И мы с Шимоном, глядя друг другу в глаза, заржали, как ненормальные. И я поймал себя на том, что бессмысленный этот смех освобождает меня от душащих объятий отчаяния.

Поболтали. Мобильник ожил в моем кармане: «Вижу тебя с балкона, сладкий!» Я поднял голову, и глазам моим предстал этот трогательный образ в махровом халате. Он маячил – далеко, но вполне реально – передо мной на одном из балконов – уж я-то знал, каком! – близлежащего жилого массива. Я перезвонил: «Через минуту – у тебя.» И расставшись с дорогим сердцу моему Шимоном, пересек улицу.

Мгновенье спустя звонок разбудил тишину за притихшею дверью. Она – в халате махровом – ну, в точности, как в моем сне, – навстречу мне вышла и в меня устремила тот взгляд... Как кот тот... Ты помнишь, читатель... Втащился я внутрь, и, улегшись на плоскости мягкой дивана, забылся... и объятья и губы ее... Короче, ты лишний, читатель, а я.... С усталостью этой проклятой простился. Пока...

¹ имена футболистов.