Текст книги "Школа прошлой жизни (СИ)"
Автор книги: Даниэль Брэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава шестнадцатая
Дальше жизнь пошла своим чередом.
Две недели или чуть меньше мы спокойно существовали. Настолько, насколько, конечно, могли. Девочки посещали занятия, преподаватели их учили, я разбиралась со своими делами, завтракала, обедала и ужинала, слушая наших дам, у которых была новая тема для разговора – господин Лэнгли и его нововведения.
Например, наказание Арчи. Госпожа Джонсон оказалась права – его действительно заставили много и плодотворно работать. С утра он дергал в лесу мох и траву, днем и вечером шпаклевал дыры в стенах. И я не слышала от него никаких жалоб или историй про древнее зло. Когда я, проверяя его работу, попыталась об этом узнать, он сделал вид, что не понял, о чем я его спрашиваю.
– Я был пьян? – уточнил он, не оборачиваясь ко мне и не думая отрываться от работы. – Когда я пьян, госпожа администратор, я могу напридумывать всякое. А вот мой отец, Сущие примут его душу, видел даже Нечистого, и ничего…
– Вас слышал директор Лэнгли, – напомнила я. На Арчи это не произвело никакого впечатления.
– Ну вот и слышал, госпожа администратор, как вы думаете, за что он отправил меня делать вот это все, – и Арчи потыкал пальцем в не до конца засунутый в щель мох. – Потому что труд и только труд избавят нас от грехов…
Арчи ударился в покаяние, что же, в его ситуации это было резонно. Эмпус или другое зло, неважно, но он продолжал жить в каморке, хотя на ворота повесил колокол. По идее, мы должны были услышать, если бы кто-то вздумал в него звонить.
В Школе стало гораздо теплее. Я поделилась с Джулией мыслью, как мало нужно было для того, чтобы все перестали мерзнуть, а она ответила, что Лэнгли ей нравится. Я не могла сказать то же самое, но… но я смотрела на него на посту директора и признавала, что он за короткий срок сделал для Школы больше, чем госпожа Рэндалл за все годы.
Лэнгли лично спросил у девочек, кто умеет ухаживать за лошадьми, и освободил их от прочих дежурств. Потом он точно так же узнал у Люси, кто лучше всех готовит и помогает на кухне охотно. Уборку и работу в прачечной возложили на остальных девочек по очереди, и хотя мне пришлось переделывать график дежурств, я видела, что так лучше. Идти против заведенного, возможно, веками порядка мог только директор, Лэнгли и шел.
Кора Лидделл все равно находила в нем то, за что могла осудить. За то, что он лично общается со студентками: «Куда он метит, глазками так и стреляет!», за то, что приказал отапливать Школу: «Кто прознает про вырубку леса, и что тогда? Всем плетей?», за то, что изменил график дежурств студенток. Госпожа Лидделл не узнала, что я случайно примерила директорскую мантию, уже это меня утешало.
Всем на ворчание Коры Лидделл было плевать. Студентки благоговели. Вот это настораживало преподавателей куда больше, хотя Лэнгли не приходил в классы тогда, когда девочки были одни.
Книгу я не нашла. Поспрашивала Джулию, госпожу Джонсон, других преподавателей, и некоторые припоминали, что вроде такая книга в самом деле была, но куда делась, никто не знал. Когда я зашла спросить про книгу у госпожи Коул, она только пожала плечами. Похоже, ее мало что волновало, кроме ухода за растениями и снадобий. Она получила себе постоянных помощниц – Торнтон и Мэдисон, а Трэвис с радостью согласилась дежурить в конюшне. Она по-настоящему расцвела, и когда я спросила ее, нравится ли ей это занятие, она заулыбалась:
– Я всегда мечтала ухаживать за лошадьми. Вы, возможно, не знаете, госпожа Гэйн, мой отец был конюхом у барона. Барон был не против, чтобы я помогала отцу, только мать овдовела и отказалась жить в замке, а я приехала сюда…
У каждой из наших девочек была непростая судьба.
Никто не вспоминал про эмпуса. Нэн выбросила из головы тот разговор и донимала меня уроками анселского языка, учебник мы не нашли, преподаватели сочли идею глупостью, но мне деваться оказалось некуда: каждый вечер перед сном я занималась с Нэн лично. Она делала успехи, хотя все пришлось начинать с самого начала: язык у нее был настолько ужасный, что я сдалась исправлять ошибки и попросила забыть все, что она раньше учила. Нэн сделала это без сожалений.
Через несколько дней после смерти Криспина ударили холода, стекла покрылись инеем, а мы блаженствовали в тепле. Арчи, конечно, еще не успел заделать к тому времени все щели, но господин Лэнгли – «какая умница, Сущие его благослови», восхитилась госпожа Джонсон – приказал сначала заняться той стеной, куда постоянно дул ветер. А спустя еще четыре дня наступила оттепель, тучи скребли по верхушкам деревьев и проливались ливнями, и я смотрела из окна на затопленный двор. Выходили лишь те девочки, которые работали в конюшне и теплицах, и Арчи бегал туда-сюда.
Потом я стала свидетельницей двух сцен, которые снова изменили мое отношение к Лэнгли в худшую сторону.
Я с ним практически не общалась. С благодарностью вернула мантию и немного рассказала о школьных делах. Но однажды, когда я несла в директорский кабинет журналы, застала Лэнгли, беседующего с Честер.
Девочки попадали в Школу в разном возрасте. В начальном классе могли учиться и совсем дети – двенадцати лет, и уже девушки – лет шестнадцати. Честер была самой старшей в Школе – и я вдруг осознала это очень отчетливо. Лэнгли и Честер казались почти парой, и парой невероятно красивой.
Я замедлила шаг. Первая мысль была – Честер решила рассказать про эмпуса. Она была серьезна и даже расстроена, а Лэнгли кивал ее словам и, похоже, ей верил. Но я ошибалась.
– Госпожа Гэйн! – Каждый раз, когда Лэнгли мне улыбался, мне хотелось сбежать на край света. Если бы мы были знакомы с ним лучше, я сказала бы, что он рад меня видеть, но это звучало самонадеянно. – Как вы думаете, кто из преподавателей мог бы взять на себя труд вести занятия кармической диагностики?
Я опомнилась, подошла ближе, сжимая журналы. Честер тоже слегка улыбалась, и знать бы чему.
– Госпожа Джонсон, я полагаю, – ответила я, потому что она была самой вероятной кандидатурой. – Она ведет акушерство, кармическая диагностика ближе всего именно к нему.
– Видите, Честер? – Лэнгли обернулся к ней, и теперь он уже не улыбался, а был – хвост Нечистого ему в тарелку! – не небрежен и снисходителен, как преподаватели, нет, он словно действительно обеспокоился этим вопросом. – Я поговорю с госпожой Джонсон и думаю, она нам не откажет.
– Это было бы замечательно, господин директор, – а вот Честер разговаривала так, будто была не студенткой Школы Лекарниц, а светской дамой на приеме: сдержанно и целомудренно до неприличия. Возможно, у нее было время перенять манеры тогда, когда ее будущее казалось более радужным. – Мне очень интересен этот предмет, и Мэдисон тоже. Благодарю вас.
Честер ушла, Лэнгли пригласил меня в кабинет, и я весь наш с ним разговор испытывала неприятное чувство. Я понимала, что он был максимально корректен и вел себя так, как должен был вести себя директор Школы со студенткой. Я признавала, что Честер держала себя исключительно как студентка с директором Школы и думала, что и с госпожой Рэндалл она могла бы говорить точно так же. И все же меня что-то грызло. Так сильно, что я в ответ на улыбку Лэнгли кривилась, словно съела лимон, и отвечала невпопад.
Может, что и от непривычного в Школе тепла меня то и дело кидало в жар.
Вечером того же дня ко мне прибежал взволнованный Фил. Ему было приказано запирать двери Школы, и теперь он не мог найти Арчи, который должен был быть где-то здесь. Я не хотела паниковать, я сдерживалась, но тот вечер, или, точнее, ночь, когда я считала его уже мертвым, врезалась в память сильнее, чем мне бы хотелось. Надо сказать, что Арчи сломанной двери удивился, а Фил – нет, но засов так и не починили, так что Арчи в комнате не было точно. Я не знала, где его искать, и бессмысленно было выходить на улицу, потому что там не видно было совсем никаких следов и уже стемнело, но потревожить Лэнгли я не успела, Арчи вернулся сам, мокрый и с корзинкой моха.
Можно было перевести дух.
На следующее утро госпожа Джонсон завладела всеобщим вниманием: она хотела, чтобы кто-то взял на себя кармическую диагностику. Сама она утверждала, что у нее нет времени еще на одну дисциплину, и с этим сложно было спорить, она была загружена больше других. Почему-то Кора Лидделл покосилась на меня, и мне оставалось только пожать плечами и заметить, что мое образование – сугубо практическое и не затрагивает ни единой магической дисциплины, то есть я не могу даже в беседе назваться магом. Нельзя же называться певицей, если ты напеваешь фальшиво, когда принимаешь душ?
А вечером я опять спустилась в директорский кабинет. На этот раз еще и с отчетом, что Арчи закончил шпаклевать стену, а Филу удалось устранить одну течь. Никто не знал, на сколько, но таких огромных луж не было уже второй день. Мы надеялись, что так будет и дальше.
Лэнгли мне показался немного странным. Он жестом попросил меня оставить журналы на столе, сказав, что сам со всем разберется, потом почти отмахнулся от известия про течь. Что-то было не так, и я украдкой оглядывала кабинет, пытаясь понять, что именно.
Все как обычно, только порядка стало больше, но к этому я привыкла, как и прочие. Меньше в камине дров, что тоже объяснимо. Больше света, чем было при госпоже Рэндалл.
И только выходя из кабинета – к огромному облегчению Лэнгли – я догадалась, что было не так. Запах. Слишком знакомый запах. Не очень заметный, не надоедливый, тонкий и дорогой.
Запах духов Нэн Крэйг.
Глава семнадцатая
Мне должно было быть все равно. Какая разница? Допустим, Нэн я могу назвать подругой, но Лэнгли – директор Школы, даже исполняющий обязанности директора, сколько он еще здесь пробудет – до весны? Не дольше, вернется госпожа Рэндалл, он уедет, и я его никогда не увижу.
Но пока я дошла до своего коридора, сочла все доводы неубедительными. Как назвать чувство, которое подгрызало меня изнутри: обида? На что, на кого? Нелепость. Злость? Тем более нет. Злорадство, потому что Нэн было скучно и она решила развлечься – или Лэнгли решил? Но то, о чем не узнает госпожа Рэндалл, никому не повредит, а Кора Лидделл может сплетничать сколько ей влезет, и маловероятно, что кто-то ей расскажет о том, что Нэн Крэйг была в кабинете директора. Мы все там бывали, ну и что?
Так и не разобравшись в себе, я постояла, прислушалась к звукам Школы. Девочки готовились ко сну, преподаватели тоже, где-то в глубине дома что-то прибивал Фил, а быть может, и Арчи, и привычно выл в вытяжной трубе ветер.
Мысли перескочили на Арчи, и я задумалась уже о другом. Я так и не нашла книгу, причем я не помнила, чтобы что-то хоть раз пропало бесследно. Не здесь, мы все словно заперты в клетке, деваться нам некуда, да и кому может понадобиться какая-то книга? Тому же Филу на растопку. Спросить у него?
Нет, поморщилась я, если Фил отправил книгу в камин, то ни за что не признается. Я торчала посреди коридора – кажется, у меня начало это входить в привычку, – и увидела, как госпожа Джонсон медленно прошествовала к себе.
Она развлекла меня занятной историей про Новоявленную Веронику и странно завершила свой рассказ. Госпожа Коул озвучила мне другую версию, и сейчас лучшим выходом – чтобы не думать про Нэн и Лэнгли – мне показалось именно то, что я могу прояснить для себя эту тайну. Хотя бы эту для начала, если госпожа Джонсон не выгонит меня, потому что хочет спать или просто решит, что не моего ума это дело.
Я подошла к двери, уже закрытой, и осторожно постучала. Госпожа Джонсон откликнулась незамедлительно:
– Кого там черная сила носит? Ночь на дворе!
– Это я, госпожа Джонсон, – ответила я. – Можно к вам?
– А, Стефани, детка, – тут же оттаяла старуха, – кого я всегда рада видеть, заходи!
За своей спиной я услышала смешок Джулии, но мне даже не пришлось делать вид, что я не обратила на него никакого внимания.
Я за все время заходила к госпоже Джонсон пару раз и почему-то думала, что перед сном она должна молиться или читать «Жития», но она сидела в кресле и листала старый справочник по акушерству.
– Завтра дам этим бездарностям вот такое, – она потыкала в страницу. Я всмотрелась – какое-то предлежание, и мне это не говорило ровным счетом ни о чем. – Сложно, но каждая с таким столкнется, и никакая магия не поможет, только руки. Садись, детка, скрась унылый старушечий вечер.
Я села на краешек кровати, оправила юбку. Надо было с чего-то начать разговор.
– Вам приходилось принимать много родов?
– О-о! – глаза госпожи Джонсон загорелись. – Первые лет пять я пыталась считать младенцев, которые благодаря мне появились на свет. Нет ничего в этом мире прекраснее первого детского крика, может, только улыбка матери, берущей на руки свое дитя…
Она и сама начала улыбаться, а я подумала, что ей не хватает таких же влюбленных в акушерство студенток. Одна Мэдисон, но ее мало.
– Вы не скучаете по тем временам, когда были монахиней? Вы же и тогда были лекарницей?
Мне нужно было аккуратно вывести разговор на то, зачем я пришла. Госпожу Джонсон нелегко обмануть. Даже если бы мне удалось, она бы мне этого не простила, и меньше всего мне хотелось испортить с ней отношения. Не потому, что она могла навредить мне, просто мое уважение к ней было действительно неподдельным и искренним.
– Сколько раз из-за этого меня чуть не сделали расстригой, – закряхтела она и отложила книгу. – Мать-настоятельница так и грозилась выкинуть меня вон после каждых принятых родов. А я говорила – на то была воля Сущих, раз именно мне выпало привести в этот мир еще одну душу. А она назначала мне покаяние, карга старая, часами омывать оскверненные руки в благословенной воде.
Я закусила губу. Ненадолго.
– Но ведь сама Новоявленная Вероника была лекарницей? – спросила я, выражая живейшую заинтересованность. – А тогда правила были другие? Это было очень, очень давно?
Госпожа Джонсон наклонила голову, словно что-то припоминая. Она стала похожа на старую черепаху, высунувшую голову посмотреть, что творится вокруг. Потом она пригладила волосы, подалась вперед и очень доверительно мне сообщила:
– Правила устанавливают политики, детка. В те времена никто не слышал о Священном Собрании. Тогда лишь Сущие могли указывать Дщерям и Сынам своим свою волю. И двери монастырей всегда были открыты для тех, кто просил помощи.
– Я хотела прочитать про Новоявленную, – поделилась я, – но в «Житиях» про ее молодость ничего нет. – Как намекнуть, а лучше сказать прямо, что по поводу Новоявленной думает госпожа Коул? Старушка могла взревновать. Я не бралась предсказывать ее реакцию, но она считала себя непререкаемым авторитетом во всем, что касалось Священных Судеб и монашества, и у нее были на то причины. – Мне было так интересно, почему молодая и красивая аристократка решила посвятить себя Сущим… – И добавила: – Совсем как наша Нэн. Ну почти.
– Кто знает, – протянула госпожа Джонсон, а мне осталось гадать – кого она имела в виду? – История слишком давняя. Но и в мою молодость приходили юные дамы с готовностью стать монахиней. Это в душе, детка, может, тебе не понять…
Да, и я согласно кивнула. Если бы у меня были деньги и возможность заниматься тем, что мне нравится, я бы устроилась в благотворительный детский приют, но в Анселских Долинах платили в таких заведениях ужасающе мало, и почти весь персонал там был баснословно богат. Они же, можно сказать, содержали на свои средства свое же место работы…
– Если бы ее брату удалось сделать то, что он хотел, как вы думаете, она бы стала монахиней?
Госпожа Джонсон надолго замолчала. То ли никогда не задавала себе этот вопрос, то ли не ожидала услышать его от меня и думала теперь, как лучше ответить.
– Она стала бы, – наконец прошамкала госпожа Джонсон, – дело было в том, что она хотела пожертвовать монастырю все свое состояние. Хотя, насколько я знаю, впрочем, кто знает это сейчас достоверно, какие-то земли и средства были розданы кому-то еще… Если нет того в «Житиях», то других свидетельств, увы, не сохранилось. Как хорошо, что тебе это интересно…
Я покраснела. Счастье, что сидела я немного в тени, иначе не знала бы, как объяснить наблюдательной госпоже Джонсон свое смущение. Похвала задела меня, потому что мой интерес на самом деле был совершенно не удовлетворен.
– Она была доброй?
– Кто знает? – повторила госпожа Джонсон. – Она была очень юной, ей было всего четырнадцать лет.
«Вот это да», – оторопела я. Если Новоявленной Веронике было четырнадцать, то вряд ли она могла так зверствовать, как убеждала меня госпожа Коул. Но – кто знает, кто знает.
– Новоявленная – это всегда девица, а с девичеством тогда прощались рано. Как четырнадцать исполнилось, она и передала земли монастырю, а до того – до того Юджин и лютовал, запугать пытался, до короля дошел, мол, малолетняя еще да дура к тому же. История молчит, конечно, да ничего уже и не расскажет, как там все было, но одно могу сказать, в уме ей отказать было сложно.
Мне не нужно было напоминать такие подробности, они отпечатались будто бы на бумаге.
– Это вы говорите про то, что она отдала земли монастырю, чтобы их освятили? А разве она могла чего-то опасаться?
Помнила я и еще кое-что. Лучше было бы, может, забыть, но…
Трэвис и Мэдисон говорили, что эмпус – это самоубийца. А госпожа Джонсон и госпожа Коул, пусть расходились во мнении, кем был Юджин, жертвой или чудовищем, утверждали, что его повесили.
Что-то было не так, или я себя накручивала.
– Ох, детка, – вздохнула госпожа Джонсон. – Сколько детей и стариков тут замучили в отместку Новоявленной. Сколько матерей с горя кинулись в реку – тогда она была полноводнее, не в пример нынешней. Крови пролилось – не отмолишь. Вот и ходили монахи, поливая землю благословенной водой.
А все могло быть иначе, внезапно осенило меня, и Юджин не имел к эмпусу никакого отношения. Как я не подумала об этом сразу?
– Тогда чего Арчи боится? – спросила я невпопад. Что мне ответит госпожа Джонсон? Только то, что однажды уже сказала. Но почему она тогда заявила, что он не мог ничего узнать? – Потому что мне тоже страшно, госпожа Джонсон.
Она не удивилась. В мире осталось мало вещей, способных ее по-настоящему удивить, чем дольше живешь, тем меньше тебя поражают люди… Или напротив, она изумилась настолько, что никак не показала это внешне, только слегка улыбнулась.
– Страх пугает нас больше, чем то, что скрыто за ним, детка. Арчи жил в своей сторожке один, Сущим ведомо, что мерещилось ему в темноте. Древнее зло… многое может скрываться за этим.
– Я пыталась его расспросить, – призналась я, – но теперь он молчит и отговаривается, что был пьян, а отец его видел даже Нечистого. Но если бы он тогда был пьян, разве он, протрезвев, не вернулся бы обратно в сторожку? Но он повесил колокол. А маленькая Лайза Кин и Криспин… Что Арчи мог видеть? Мне страшно выглядывать на улицу. Вдруг я увижу что-то там тоже?
Госпожа Джонсон успокаивающе погладила меня по руке. Но лицо ее осталось серьезным и озабоченным, несмотря на улыбку, и в глазах ее мне показалась тревога.
– Ничего, кроме ночных теней. Стефани, детка, тебе сейчас кажется, что все это не случайно. Поверь старухе, жизнь выкидывает еще не такие шутки. Я поминаю Лайзу и Криспина в молитвах и прощу Сущих даровать им покой в Блаженном Саду.
Меня не утешило это ее откровение. Я пришла к ней с простым любопытством – сейчас я оказалась на грани отчаяния. Она сказала про женщин, бросившихся в реку. Нашли их тела или нет? Скольких из них посчитали самоубийцами? Скольких не предали земле?
– А что бывает с телами тех, кого нельзя хоронить? – вырвалось у меня.
– Оставляют на съедение диким зверям, – вот теперь госпожа Джонсон обеспокоилась не на шутку. – Детка, твои вопросы пугают меня. Ты пришла ко мне явно не с этим.
«Могу ли я ей признаться? – спросила я себя. – Что будет, если я все расскажу? Не выдавая ни госпожу Коул, ни девочек?..» Возможно, не будет хуже. Может, мне даже станет спокойнее. Или нет, но надо попробовать.
– Эмпус, – выпалила я. – Я знаю про эмпуса. И мне страшно. Я боюсь не за себя, – поспешно добавила я. – Здесь много студенток. Преподавателей. Что если… – И тут я прикусила язык, «если» было лишним. – Вы были монахиней. Вы знаете, что делать, ведь так?
И пока я говорила, госпожа Джонсон мрачнела сильнее и кивала седой головой. Потом она посмотрела мне прямо в глаза, и на мгновение мне сделалось жутко.
– Вот почему ты спрашивала про книгу. Что же… Там действительно была эта легенда. Кстати, ты ее не нашла? – Я замотала головой. – Вдвойне странно, но посмотри в директорском кабинете. Госпожа Рэндалл могла ее забрать, ума не приложу зачем, но допускаю… Детка, я расскажу тебе про эмпуса, но завтра. Ты можешь его не бояться – он никогда не войдет в теплое помещение.
Мы поняли друг друга. И я возблагодарила Сущих и школьные порядки за то, что я сплю в комнате не одна.
– Иди спать, – попросила меня госпожа Джонсон и дважды провела рукой от одного моего плеча к другому. – Иди, ты в безопасности. Мы все в безопасности. А завтра я тебе все расскажу.
Она улыбалась, но я отчетливо видела, что больше она не скажет мне ни единого слова. Было ли это уловкой? Госпожа Джонсон стара, она просто устала. Именно это я пыталась себе внушить, возвращаясь в свою комнату.
Нэн была уже там, сидела на кровати, расчесывая волосы, я уловила запах ее духов и вспомнила про Лэнгли. Сейчас их с Нэн отношения были мне безразличны, как бы то ни было, будто я и не заметила ничего, а Нэн подняла голову и вопросительно посмотрела на меня.
– Стеффи? Ты шла по коридору, ты ничего не слышала?
Я ничего не слышала. Я погрязла вся в своих невеселых мыслях, но не сомневалась, что если бы было что-то неожиданное, необычное, я обратила бы на это внимание. Поэтому я помотала головой, но Нэн это не успокоило.
– Ты уверена? – с нажимом переспросила она. – Мне показалось, что кто-то кричал. Нет, точно, на улице кто-то кричал.
