Текст книги "Султана вызывают в Смольный"

Автор книги: Данцик Балдаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Данцик Балдаев
Султана вызывают в Смольный
Записки кинолога

Султана вызывают в Смольный
(Вместо предисловия)

В тот день по графику я дежурил у себя в питомнике служебно-розыскных собак. «Питомник», между прочим, неофициальное название. Помню, как привязался ко мне однажды ретивый штабист: «Запомните, лейтенант, нет никакого питомника! Есть Восьмое отделение Управления уголовного розыска!» Позднее нас перекрестили в 10-е, а затем и в 12-е отделение. Так что «питомник» – все одно и привычнее, и роднее.

На дежурстве ты безотлучно сутки. Здесь и бутерброды пожуешь, и чайку заваришь. Вот и в этот раз. Подошло время обеда, и мы со старшим инструктором Федором Ивановичем Тихомировым сели пить чай, тут же в дежурке. Но вскоре дверь распахнулась. Вошел Володя Богданов – второй наш старший инструктор. А вслед за ним, как будто робея, порог переступил широкоплечий коренастый человек в темно-синем плаще. Тихомиров подался ему навстречу, протягивая обе руки:

– Скорпионыч, старина, какими судьбами?

– Да вот, решил тебя проведать, – широко улыбнулся незнакомец. – Пустишь?

Так мне довелось познакомиться с самым знаменитым, наверное, в Ленинграде проводником служебно-розыскных собак (СРС) Петром Серапионовичем Бушминым.

Все мы, молодые кинологи, слышали о нем. Это человек-легенда. Сколько остроумно и талантливо раскрытых преступлений на его счету! Сколько фашистских диверсантов он обезвредил в блокадном Ленинграде! И это – человек-загадка… На реке Крестовка, напротив питомника, обретал крохотный круглый островок. Почему наши старики называли его не иначе как «остров Бушмина», так и осталось тайной. Зато мы хорошо знали другое. В вольере № 2, в том ряду, что слева от административного корпуса, жил прежде знаменитый Султан – розыскная собака Бушмина.

Султана (а вернее, чучело его) я видел только в милицейском музее, где он теперь поселился навсегда. Кажется, это была единственная служебная собака, которая умерла в питомнике естественной смертью, от старости. Когда Султан уже не мог работать, его по личному распоряжению комиссара милиции Соловьева перевели «на пенсию», сохранив за ним довольствие и его вольер.

Все молодые кинологи знали и еще одну поразительную вещь. Султана разрешили похоронить в питомнике, под одним из четырех кедров. Хотя территорию и здание бывшего Санкт-Петербургского яхт-клуба наше подразделение уголовного розыска занимало еще с 1924 года, такого здесь раньше не случалось.

Но кедры срубили под корень в 1971 году, когда на месте питомника строили «Свердловку», больницу для партноменклатуры. Так что новые корпуса – вроде памятника четырехлапому сыщику. А может, и другим СРС, и всему питомнику, которого уже нет…

На правах хозяина я предложил Богданову и Бушмину чаю. Включенный репродуктор транслировал выступление какого-то обкомовского деятеля. Он с пафосом вещал о наших новых грандиозных успехах. Однако эта речь вызвала у Бушмина, бывшего уже на пенсии, довольно грустные воспоминания. Возможно, этому способствовала и наша весьма скудная трапеза. Вместе с ним мы неожиданно перенеслись в блокированный фашистами город…

В декабре 1941 года его с Султаном вызвали в Смольный, где была совершена кража. В сопровождении чекистов их провели в подвал, на продуктовый склад. Бушмин не верил своим глазам. Верно ли, что Ленинград в блокаде? Правда ли, что горожане тысячами умирают на рабочих местах, на улицах, в своих квартирах, а милиционеры – на своих постах? Конечно, правда. И он это знал. Специально выделенные грузовики не успевают собирать трупы. Люди едят людей. Для борьбы с людоедством создан уже спецотдел, как в 21-м году!

Здесь же, в Смольном, полки склада буквально забиты ящиками с фруктовыми соками, лимонами, апельсинами, яблоками, грушами, вином, водкой, коньяком. Мясо в тушах. Окорока на крюках. Палки копченых колбас по стенам висели гроздьями. Пройти удавалось с трудом из-за наставленных в проходе бочек с маслом, медом и рыбой.

У Бушмина, еле таскавшего ноги от голода, закружилась голова, началась икота, потекли слюнки. Как и у Султана, тоже обалдевшего от такого обилия забытых или совсем незнакомых запахов.

Но работа есть работа. Немного покрутившись, Султан взял след от окна склада и уверенно направился в помещение, где располагались снабженцы. Там он без промедления бросился к светловолосой молодой женщине и схватил ее за полу рабочего халата. Она с криком отшатнулась. Бушмин дал команду «Ко мне!» – и пес тут же отпустил ее. Работа была закончена.

Вскоре энкаведешники имели уже полную картину преступления. Молодая работница через подвальное окно передавала продукты голодающим родственникам. Л помогал ей один из охранников – ее ухажер.

После войны Бушмин случайно узнал об их судьбе. На них списали недостачу продуктов еще на двух складах, прикрыв расхитителей покрупнее. Судили по закону военного времени и расстреляли. А объявления о приговоре для острастки развесили в «чреве» и других точках «штаба революции».

Первый раз за всю службу проводником, говорил Бушмин, не было у него гордости за Султана. Опись того продуктового склада, пожалуй, самый страшный обвинительный приговор. Только не девчонке, вычисленной Султаном, а жившим здесь припеваючи партийным шишкам. Дети умирали, а здесь ни в чем себе не отказывали. Хочешь сыра? Да вон же головки – не перечесть! А, может, лучше сгущеночки? Пожалуйста, что угодно!

Шоколад, печенье в коробках и пачках… Только не споткнись, «ум, честь и совесть», об мешок с картофелем! Они ведь в проходах понатыканы, чтобы ни пяди родного склада не пропадало без дела…

За поимку «опасного преступника» тут же последовала награда. Бушмина накормили пустым мясным супом с картофелем и крупой. На второе подали лапшу с котлетой, да еще компот из слив – на третье. Для голодного Султана принесли с полведра пищевых «отходов» с хлебом, кашей, макаронами, рыбой и мясными хрящами. Но Бушмин не позволил Султану съесть это все сразу, чтобы не по» губить друга. Попросил какую-нибудь банку В объемную жестянку из-под томата перелил еду из ведра и осторожно отнес в машину, на которой их привезли в Смольный. Напоследок – получил небольшую круглую буханку пшеничного хлеба, испеченную в Смольнинской пекарне, немного сахара, масла, полкружка колбасы, пачку «Казбека» и коробок спичек. Все это просто фантастическое в голодающем городе богатство он сложил в свою противогазную сумку, где обычно лежали только блокадная пайка, ложка да блокнот для рапортичек о деяниях великого Султана.

– Петр Серапионович, как это вы так подробно, так хорошо запомнили все, что находилось на этом окладе в Смольном? – не удержался и спросил я, когда он умолк.

– Жаль, что тебя здесь в блокаду не было, – отрезал Бушмин не без ехидства. – Тогда бы не спрашивал… А голодный глаз – он все видит. Даже один грамм. Когда тебя обвешивают или пайку хлеба делят. Поголодай с мое, тогда и поймешь…

Пришлось мне извиниться. Но Бушмин, не держа обиды, продолжил рассказ, который, оказывается, еще не совсем был окончен.

В Смольном в этот день неожиданно встретил он свою знакомую, Аню. Девушка работала в кондитерском цехе, пекла для партийного начальства и больших военных чинов пирожные, торты и пряники с медом. Жила молоденькая кондитерша в казарме, как и весь обслуживающий персонал Смольного, в том числе и охрана из НКВД.

Аня тайком передала Бушмину четыре прямика. И хотя молодой охранник засек это, но сделал вид, будто ничего не заметил. Он все время неотлучно был при Бушмине, и проводил после до ворот, где Скорпионыча и Султана ждала машина.

Покатили по улице Воинова. Она вполне могла бы называться «ждановской трассой». Бушмин знал от дежуривших здесь милиционеров, что с этой трассы, шедшей далее по набережной и Кировскому проспекту на Каменный остров к «нулевке», даче Жданова, трупы умерших ленинградцев убирались в первую очередь. Их оттаскивали в переулки, забрасывали в скверы и садики и засыпали снегом, дабы не омрачали взоры партийных боссов, не действовали им на нервы. Смольный и «нулевка», «пятерка» и «двадцатка», где вольготно, а то и с девочками из обслуги, проводила блокадные уикэнды номенклатура высшего и среднего звена, а охрана едва успевала закапывать упаковки от деликатесов и пустые коньячные бутылки, конечно, не знали, что такое голод.

Достопамятными пряниками из Смольнинской пекарни Бушмин угостил тогда Султана, который не раз спасал его от смерти в схватках с бандитами и вражескими лазутчиками. Медовый вкус того декабрьского пряника Бушмин помнит до сих пор…

– Сейчас бы на свою пенсию жить так, как смольнинские начальники в блокаду, – усмехнулся Скорпионыч, заканчивая рассказ. – И вам, ребята, того же желаю!

ДИНА МЕНЯЕТ ХОЗЯИНА

Знакомство

В хозяйстве моих родителей, потомков древних скотоводов, жили четыре крупные монгольские, овчарки. Я был к ним очень привязан. Уже в два-три года ел вместе с ними из больших чугунов творог, сметану или суп из мелко нарезанного ливера и мяса, приправленного мукой, крупами, молодой крапивой и другими полезными травами. За столь тесную дружбу с собаками, охранявшими наших овец, меня не раз наказывала мать и мои молоденькие тетки.

Тем не менее эта привязанность сохранилась навсегда. Собака была у меня даже в детском доме имени Октябрьской революции для членов семей врагов народа, куда я попал после ареста отца. Своего пса кормил остатками пищи из столовой. Повара звали меня «наш собашник». Не было у меня собаки только в годы учебы в Иркутском художественно-педагогическом училище, да с 1941 но 1948 год – во время службы в армии.

После демобилизации я был направлен для работы в органы внутренних дел, а в июне 1956 года меня перевели в питомник служебно-розыскных собак Ленинградского уголовного розыска, который находился на проспекте Динамо, дом 1. Начальник питомника, Никифор Федорович Горбачев, закрепил за мной СРС по кличке Дина, оставшуюся в это время без проводника. Работавший с нею прежде Фярит Тангалычев недавно перевелся на должность участкового и ушел из питомника.

Дина встретила меня недоверчиво. Она напряженно вглядывалась в каждого входившего через калитку в питомник, ожидая хозяина. Я же, подолгу стоя возле ее вольера, старался как можно ласковей разговаривать с нею.

Скоро я стал выпускать ее в небольшой прогулочный дворик, а затем и на дрессировочную площадку, где находились бум, лестница, двухметровый забор, лабиринт в два этажа с высоким потолком. Здесь же росли несколько сосен, березы и даже четыре плодоносящих кедра.

Прошла неделя. Я угощал Дину кусочками сушеного мяса, сахаром и конфетами. Снова и снова ласково беседовал с ней. Взяв ее на поводок, выводил за территорию питомника, совершая длительные прогулки. Милиционеры, вожатые других собак, Дину не кормили, и я носил пятилитровые бачки-кастрюли к ней в вольер.

Все шло к тому – мы должны были подружиться. Но однажды я увидел, что Дина чем-то сильно обеспокоена. Она тщательно нюхала воздух и землю в первом дворе. А потом, подойдя к въездным воротам с калиткой, которые были прикрыты снизу широкой доской, начала вдруг рыть подкоп под это заграждение. Кое-как удалось ее успокоить. Чем было вызвано такое волнение, я догадался быстро. Фярит Тангалычев не раз звонил мне, спрашивал о Дике, очень переживал за нее. Я просил его не появляться в питомнике, он обещал. Но в тот день все-таки нарушил наш уговор: пришел к ветврачу Кириллу Ивановичу за советом и лекарством для своей комнатной собачки. Дина мгновенно учуяла его.

Пришлось вновь начинать почти с нуля. Я даже позвонил Фяриту в 49-е отделение милиции, где он работал теперь, и поругал его, отвел душу. Фярит извинился.

Чтобы отвлечь Дину от воспоминаний о его визите, пришлось покрутиться. Я не отдавал ей никаких команд, только кормил, предоставляя полный покой. Через некоторое время она поняла, должно быть, что я не такой уж плохой человек. И даже стала ласкаться: «став на задние лапы, клала передние на мои плечи, лизала мне лицо, руки. Я гладил ее по голове, спине, почесывал за ушами и щекотал соски, так как сукам это всегда нравится. Знал это по своей таксе Нэпе, которую я приютил, вернувшись из детдома в Улан-Удэ.

Теперь, завидев меня утром, Дина уже приветливо помахивала хвостом, повизгивала, призывая прогуляться с нею по питомнику и за его пределами. Постепенно она свою любовь и привязанность с Тангалычева перенесла на меня, перестала чувствовать себя осиротевшей, брошенной и забытой. Вновь стала игривой и жизнерадостной, какой и была прежде. Хорошо выдрессированная СРС, очень крупная для сук, с широкой глубокой грудью, несколько полноватая для своих пяти лет, чепрачной, красивой масти, она была и весьма «опрятная особа». Почувствовав вскоре во мне своего друга и хозяина, сильно привязалась ко мне. На занятиях добросовестно исполняла все мои команды голосом и жестом. Чрезвычайно любила воду. Выросшая в Лисьем Носу, на берегу Финского залива, еще щенком у прежних хозяев привыкла к ней. Стоило мне в первое время чуть зазеваться, как она уже плавала в реке Крестовке, на берегу которой располагался питомник.

На другом берегу, на Каменном острове, находился загородный дворец знаменитого купца Елисеева – Масляный луг, дом 1. Когда в Ленинград приезжал Джавахарлал Неру, его поместили в этом дворце. Утром он спросил свою охрану и сотрудников 9-й службы УКГБ: «Что это за собаки лаяли всю ночь? Из-за них я плохо спал». Наши компетентные, товарищи десятилетиями привыкшие к вранью, без запинки отвечали: «На той стороне – научно-исследовательский медицинский институт, где имеются собаки для экспериментов и другие подопытные животные, содержащиеся в виварии». Поверил им премьер-министр Индии или нет – неизвестно, но больше вопросов на эту тему не задавал.

Место на Крестовском острове, где устроили питомник, было очень удобно по своему ландшафту для дрессировки собак. Здесь имелись городские и одновременно пригородные условия. Я кидал в воду различные предметы. Дина азартно вылавливала и приносила мне палки, резиновые мячики, грелки. Заброшенный в речку футбольный мяч она не могла захватить зубами и носом доталкивала до берега, где я брал его в руки. За это полагалось лакомство – крохотный кусочек сушеного мяса, а иногда и кубик пиленого сахара.

Когда Дина окончательно привыкла ко мне, нас стали направлять на патрулирование в составе милицейских групп Ждановского райотдела внутренних дел.

Первая совместная операция

На кольце трамвая 25-го маршрута, у Кировских островов, по выходным в теплые летние дни очень оживленно. Многие приезжают в парк целыми семьями, чтобы провести время на природе, покататься на лодках или послушать концерт на открытой эстраде. Мы же, с Диной и постовым милиционером 34-го отделения были в тот августовский вечер на патрульном обходе. Неподалеку от трамвайной остановки услышали крик:

– Сумку! Сумку с деньгами вырвали!

Мы бросились на этот вопль. И успели вовремя. Дамочка в белой блузке с мощным синяком под глазом указывала на крепкого парня в зеленой куртке, бегущего за отошедшим трамваем. Ему бы лишь ухватиться за поручень и забраться на открытую площадку последнего вагона.

Трамвай, набирая скорость, быстро уходил. Однако грабителю удалось поймать поручень и одной ногой вскочить на подножку. Я пустил Дину на задержание, пробежав с ней метров тридцать, пока она не поняла, кого надо «откомпостировать». По команде «Фас!» собака легко догнала трамвай и ухватила преступника за ногу. От боли он разжал руку и упал, ударившись об асфальт. Голова была разбита в кровь, он потерял сознание. Дина, не обращая на это внимания, покусала его в нескольких местах. Если бы я, подбежав, не дал команду «Ко мне!», она могла бы загрызть его насмерть.

Попросив милиционера вызвать «скорую», так как задержанный не мог. идти, я попытался найти свидетелей. Все очень опешили – подошел трамвай. Но все же один пожилой мужчина сказал:

– Я видел, как он неожиданно ударил эту дамочку по лицу.

– Кулаком! – уточнил мужчина помоложе в клетчатом пиджаке. – Прямым ударом, как на ринге, я тоже видел.

– А когда она закрыла лицо руками, – сказала девушка с длинной косой, – вырвал сумочку и побежал.

Я быстро записал их фамилии и адреса. Как выяснилось вскоре, это была большая удача.

После лечения в больнице задержанный, по фамилии, кажется, Малышев, был осужден на пять лет. А его родители накатали на меня жалобу в прокуратуру «О допущенных Д. Балдаевым покусах собакой нашего единственного сына, студента Торфяного техникума». Почти два месяца мне пришлось писать объяснительные. Выручили только свидетели, которых я успел все же отыскать в вечерней суматохе на трамвайной остановке.

Это было первое задержание, проведенное Диной после нашей встречи с ней. Оно лишний раз подтвердило хорошо известное мне правило: я несу за ее действия, говоря юридическим языком, всю полноту ответственности.

Воровская разборка

Все тот же август 1956 года. Мы снова в патруле с моей красавицей Диной и тремя милиционерами. Прогуливаемся, неспеша, но Кировским островам, присматриваясь и прислушиваясь. Начинает темнеть. Идем по широкой аллее и слышим вдруг шум, крики, мат. Бежим к ресторану. На площадке перед «Поплавком» – одинокий фонарь высвечивает довольно мрачную картину. Мелькают только тени дерущихся. Сколько их? Десять, двадцать? Нет, кажется, больше.

Даю Дине команду «Голос!» и под ее лай команду дерущимся:

– Ложись! Пускаю собаку!

Милиционеры начали свистеть, но увлеченная яростной потасовкой явно криминальная братва не обращала на наши сигналы никакого внимания. Четверо или пятеро уже валялись под ногами дерущихся. На моих глазах один из них начал подниматься и тут же рухнул снова, получив сильнейший удар носком ботинка в подбородок.

Не было у нас тогда ни малогабаритных радиостанций, ни «демократизаторов» – резиновых дубинок. С такой оголтелой оравой, нам не совладать. Я попросил одного из милиционеров сбегать в ресторан, позвонить и попросить подкрепление. Но его опередили. Какая-то женщина уже сообщила о побоище в 43-е отделение милиции. И наш посланец тут же вернулся.

Вчетвером, как могли, мы окружили дикую, бьющуюся насмерть толпу. В суматохе милиционер указал мне парня с ножом в руке. Крикнув: «Бросай нож!», я выстрелил над его головой, одновременно дав команду Дине.

Слыша непрестанную брань, она вся дрожала от нетерпения, даже несколько раз вставала на дыбы, опираясь шеей на широкий ошейник. Наконец получив сигнал «Фас!», ободренная и возбужденная выстрелом, в какие-то доли секунды в прыжке вцепилась зубами в правую руку бандита, который едва не всадил в нее нож. Все было сделано точно. Нож – на земле, а она все еще не могла успокоиться – и сильно покусала громилу. Только нам в этот момент было уже не до него.

Наша цель – не выпустить дерущихся из «жидкого оцепления» до прибытия подмоги. Двое уже пытались убежать, но Дина догнала, а милиционеры пинками кованых яловых сапог, полученных по репарации из Германии, загнали обратно на «поле битвы». Я вновь спустил Дину с поводка, и она «повеселилась» от души, бегая вокруг блатарей, кусая и сшибая с ног. А я кричал: «Ложись!» и, делая подсечки, помогал Дине своими тяжелыми сапогами…

Наконец мы уложили на дорожку восемнадцать урок, что, впрочем, подсчитали позднее. Один из них хотел выбросить или подобрать нож, но милиционер, заметив его движение, ударом каблука придавил ему пальцы, и тот взвыл от боли. Другой, лежавший с краю, сообразив, что нас мало, решил дать деру. Вскочил, но через пять-шесть шагов Дина в прыжке распорола ему на спине пиджак вместе с кожей. Бандит повалился на бок и заорал во все горло.

Милиционеры быстро приступили к обыску и вскоре обнаружили два ножа. А потом и третий, складной, из белого металла, весь в крови. Один из лежавших был мертв. Блондинистый верзила, державшийся обеими руками за распоротый живот, начал громко стонать: «Ой, убили, ой, убили…» Еще один корчился вблизи – тоже ранен, в брюшную полость. И третий, уткнувшись лицом в землю, прижимал руки к животу. Среди этого скопища полуживых и мертвых милиционеры нашли две окровавленные передние ножки от стула.

Эти пятнадцать минут, пока под крик и стоны, мат и вопли раненых ждали дежурную автомашину-линейку, показались мне вечностью. Приехали всего четыре сотрудника вместе с шофером-милиционером и начали грузить задержанных, под их оханье-кряхтенье, в фургон. Когда появилась «скорая», очередной камикадзе вознамерился удрать через кусты. Я снова пустил Дину на задержание. Она догнала его метрах в двадцати пяти от места столкновения. Я ринулся за ней. Но тут сержант схватил меня за руку и так «шепнул», что услышали находившиеся чуть в стороне врачи: «Да не беги ты! Пусть она его как следует потреплет!»

Пиджак на смельчаке, когда я вел его обратно, свисал клочьями. Зажав правую покусанную руку, он, что-то бормоча, стонал. Разъяренная Дина, почувствовав запах крови, то и дело норовила ухватить его за «седалище». Врачи перевязали ему обе руки, после чего милиционеры посадили его в свою машину с залитыми кровью сиденьями.

Вскоре линейка вернулась за второй партией. И снова отправилась в 43-е отделение, куда уже вызвали вторую «скорую». Прибыла опергруппа из Ждановского ОВД, которой милиционеры передали два кустарно изготовленных ножа, по типу финских, и складной заводского производства, да две ножки от стула – вещдоки. Дина, пущенная мною на обыск местности, присоединила к этой коллекции еще одну финку, шляпу серого цвета и кастет. Прибыла спецгруппа «с площадки» – с Дворцовой площади, из Управления милиции. Был составлен протокол осмотра места происшествия. Наконец появилась «дубовозка» и увезла труп.

После выяснилось, что Дина основательно покусала членов четырех воровских шаек. Они собрались в «Поплавке» отметить юбилей пахана. Изрядно выпив, что-то не поделили и принялись выяснять отношения единственным известным им способом. Почти все ранее были судимы, за исключением двух-трех. С виду мирная и ласковая, Дина, при ликвидации этой воровской разборки показала себя настоящим бойцом. На телах восьми урок оставила неизгладимую память о себе. И уж наверняка на всю жизнь выучила подчиняться команде: «Ложись, пускаю собаку!». Жаль только, что нескольким уголовникам все же удалось убежать.

Милиционеры 43-го отделения не скрывали, как благодарны Дине за помощь. Особенно поражены были двое молодых ребят, ни разу не видевшие прежде работу СРС по окарауливанию большой группы задержанных, когда она пускает в ход свои острые клыки. Один из них, желая выказать ей свою признательность, достал из кармана мятую, расплющенную шоколадную конфету и протянул Дине. Она свирепо рыкнула на него. Я взял конфету и угостил мою красавицу с большими цыганско-еврейскими темно-карими глазами. Это была заслуженная награда.