Текст книги "Чужая"

Автор книги: Дана Посадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дана Посадская
Чужая
"Тайны Черного рода – 4"

1
Утро

Наступило юное искрящееся утро.

Воздух стал медовым от кипящего солнечного света. Где-то высоко, среди прозрачных облаков загалдели и засуетились птицы.

Анабель проснулась, широко распахнула глаза, полной грудью вдохнула и воздух, и свет, и птичье пение. Миг – и она уже у окна. Всем телом подавшись вперёд, она готова то ли принять в себя целый мир, то ли быть без остатка захваченной им.

Анабель на секунду зажмурилась. Всё стало тёмным и тёплым, цвета охры. Она замурлыкала, снова открыла глаза. В свете солнца они были почти прозрачными. За годы жизни в Чёрном замке её кожа побелела, исчезли ненавистные веснушки. Но глаза остались всё теми же – широко расставленные, вечно удивлённые зелёные глаза маленького эльфа.

Её комната располагалась высоко, под самой крышей замка (выше разве что башня дядюшки Магуса). Крыша во многих местах совсем прохудилась, и по ночам Анабель отчётливо слышала шум полёта, гадая, кто это может быть – вороны или кузен Люций?

Но главное – простор, врывавшийся в окно. Бесконечный, бескрайний простор, от которого сердце кружилось волчком, на глазах выступали сладкие слёзы, а руки, ноги и даже ресницы охватывал мучительный трепет. Но не тот трепет, что томил её, когда она – заброшенное, горькое эльфийское дитя, – следила за дорогой, ловя каждый шорох и каждую тень. Тогда она просто ждала – ждала и молила дорогу послать ей какой-нибудь знак.

Теперь дорога уже не стелилась равнодушно мимо. Дорога была под её ногами – её дорога, – то широкая, как полноводная река, то незаметная, как паутина. Она может нестись по этой дороге, поднимая пыль и распевая гимны пылающему солнцу; может скользить по ней ночной тенью под бледной луной.

Вот только – куда?

Анабель тряхнула головой, отгоняя незваные мысли. Нет, нет, только не сегодня! Сегодня у неё великий день. Её совершеннолетие. Сегодня наконец-то она станет взрослой!

Почему именно сегодня – она не знала; но остальным, конечно, виднее. Правда, Ульрика сказала, что ещё рано; и добавила: «А, впрочем, ей всегда будет рано»; но кто же обращает внимание на Ульрику?

Сегодня в новолунье будет совершён обряд вступления в силу Чёрного рода. Первый серьёзный обряд в её жизни. И все соберутся – и дядюшка Магус, и Люций, и Ульрика (она-то, правда, совсем не нужна!). И даже Энедина, возможно, будет там…

И только Белинда…

Улыбка сбежала с лица Анабель. Белинда…

Воспоминания ворвались в комнату, и чистый утренний свет потускнел, уступая место кровавому свету огня.

Когда это было? Целую вечность назад. До – или после того, как Белинда сложила с себя Чёрную корону рода? После… да, кажется, после.

Они с Белиндой сидят возле горящего камина. Узорные тени и отсветы пламени пробегают по лицу Белинды, и оно преображается каждое мгновение.

Вот оно беспомощно юное, почти детское, с трогательной ямочкой на подбородке. У Анабель сжимается сердце; ей кажется, что Белинда – её младшая, а вовсе не старшая сестра, и совсем беззащитная. Но тени скользят, расплываются; и лицо Белинды становится мёртвым и древним, как лик Энедины. Её глаза совершенно пустые; в них нет ни мысли, ни чувства, ни жизни. Анабель замирает, не в силах вынести это. Но вот языки огня с треском вздымаются ввысь; Белинда смеётся, её глаза вновь загораются тёплым янтарным светом.

… Белинда с размаху бросает полено в огонь. Фейерверк обжигающих искр бьёт ей прямо в лицо, но она лишь щурится с улыбкой, как будто это – холодные брызги дождя.

– Белинда, ты счастлива? – спрашивает Анабель.

Белинда пристально смотрит на неё.

– Анабель, о чём ты? Сначала нужно понять – что такое счастье. Даже люди не всегда это знают.

– Даже люди? – недоумевает Анабель. – Но разве люди мудрее нас?

– Нет, конечно. – Белинда кладёт одну руку в огонь; в углах её рта дрожит то ли боль, то ли смех. – Но люди любят всё упрощать. Для них весь мир – как шахматная доска. Всё делится на чёрное и белое.

– А мы?

– Мы? – Белинда не сводит глаз с огня. Анабель она словно не замечает. – Мы не играем в шахматы, Анабель. И мы не знаем, что такое счастье.

2
После ритуала

Ночь незаметно скользила к рассвету. Новорождённая луна пронзительно светила сквозь чернильный ночной туман. В складках тяжёлых полуистлевших портьер из неизменного чёрного бархата глухо стонали непрошеные призраки. Слышался звон цепей, а иногда, очень смутно – исступлённый безудержный смех.

Свечи, шипя, оплывали, роняя раскалённый белый воск на пол, почти не видный в темноте, и на золочёные подсвечники в виде драконов, сфинксов и химер.

Анабель была страшно усталой и возбуждённой. Всё, что с ней произошло, смешалось в какой-то сверкающий живой клубок. Новые силы бродили по венам. Выпитая кровь кружила голову; в глазах то и дело всё расплывалось, мысли то взлетали к самой луне, то проваливались в глубь подземных лабиринтов.

Кроме Анабель в зале после ритуала осталась только Энедина. Остальные ускользнули праздновать это событие – каждый по-своему. Про неё, виновницу торжества, все как будто забыли. Вот и Энедина пребывала где-то бесконечно далеко. Её лицо казалось неподвижным, точно каменная маска с чёрными провалами глазниц. Рука непрерывно гладила лоснящуюся чёрную кошку. При этом движения Энедины были чётки и размеренны, как у маятника или прилива. Казалось, ничто не может заставить её вздрогнуть и остановиться. И рука, такая тонкая и белая, была словно вылеплена изо льда. Ещё немного – и сквозь неё будет видно умирающее пламя чадящей свечи и стена, покрытая обрывками парчи и полустёртыми магическими письменами…

На секунду Анабель почудилось, что у матери на белых точёных плечах – голова львицы с окровавленными чёрными клыками. Она протёрла глаза. Нет, это просто кровь. Она не привыкла пить так много. Всё дробится, всё перепуталось…

И тут Энедина заговорила.

– Итак, – произнесла она, точно обращаясь к себе самой. Её невыносимый взгляд был обращён в пустоту. – Итак, Анабель, ты стала полноправным членом Рода. Ты обрела всю свою силу.

– Да, – отозвалась Анабель с запинкой, не уверенная в том, что нужно что-то отвечать.

– Но, – продолжала Энедина, – надеюсь, ты понимаешь, что это на самом деле значит. Ритуал – не больше и не меньше. Старые слова и древние знаки… за которыми так просто утратить суть.

Да, – подумала Анабель, – да. Это так. Белинда бы сказала то же самое… но только ещё более резко. Белинда… Ну почему мне так её не хватает?!

– Потому что вы слишком похожи, – лениво протянула Энедина. Конечно, она прочла её мысли. – Ты ещё очень наивна, Анабель… и Белинда тоже.

– Белинда?! Наивна?!

– Разумеется. Белинда наивна хотя бы потому, что верит в любовь. И только я не верю ни во что, кроме себя.

Но в чём же тогда смысл – если ни во что не верить?! – вопросила мысленно Анабель и тут же покосилась испуганно на мать: та, конечно, тут же прочитала эту весьма непочтительную мысль.

Но Энедина по-прежнему сидела безучастная, как древний сфинкс, и рука её всё так же высекала электрические искры, почёсывая кошку под подбородком.

– У меня для тебя есть подарок, Анабель.

– Подарок? – одними губами повторила Анабель, и напряглась, всем существом ожидая продолжения.

Но Энедина не спешила продолжать – она вообще никогда и ни в чём не спешила. Она снова ушла в себя и в своё единственно важное занятие. Кошка урчала в беспробудной тишине, заглушая гулкий стук сердца Анабель, от которого было так больно и тесно в груди. Ну, мамочка, мамочка… ну, так что же?!

– Я хочу подарить тебе путешествие, – произнесла, наконец, Энедина. И добавила, слегка раздражённо, так как терпеть не могла хоть что-то разъяснять: – Ты уже давно умеешь быть в двух местах одновременно, Анабель. Как и я. Но ты знаешь, что я проживаю так тысячи жизней, лёжа в своём саркофаге. И я хочу, чтобы ты испытала это. Это и есть мой подарок – путешествие в иной мир и иное время. Иная жизнь.

Анабель захлебнулась, – её золотые ресницы заметались, как крылья пойманной бабочки.

– Когда?

– Сейчас, разумеется, – отрезала Энедина. – В первый раз ты не сможешь это сделать без меня. А я и так потратила слишком много времени здесь, в замке, из-за тебя и твоего совершеннолетия. Так что поспеши.

– Но какой я буду там… в этой жизни?

– Такой же, как и здесь, естественно. И у тебя будут все твои силы. Что ещё тебя интересует?.. Ах, да. Я так и знала, что что-нибудь забуду. Во сне ты сможешь общаться с нашим миром. Полагаю, тебе нужны будут советы. Но только не вздумай беспокоить меня. Скорее всего, ты сама предпочтешь беседовать со своей сестрой.

– Белинда? – обмерла Анабель. – Но ведь она… она… Разве она согласится?

– Думаю, да. – Энедина вновь замолчала, и было неясно, – забылась она, или о чём-то размышляет. – Она всегда питала к тебе слабость. Полагаю, тут замешана ещё и гордость, – это ведь она нашла тебя и вернула. Неважно. Итак, ты готова?

Она впервые подняла глаза на Анабель, и та ощутила себя пригвождённой этим холодным испепеляющим взглядом.

– Да, – сказала Анабель.

Энедина медленно встала. Кошка платком из чёрного шёлка слетела с её колен и растаяла среди теней и призраков.

Энедина чуть заметно поманила Анабель своей белой, пугающе белой рукой. И та подошла, не отрывая от этой руки широко распахнутых глаз.

Луна растаяла в чёрном небе; исчезли и звёзды, погасли чадящие свечи. Анабель окружила Тьма; в лицо ей пахнуло могильной сыростью.

Энедина положила ей руки на плечи, приблизила к ней лицо. Но лица не было, не было рук. Не было даже темноты. Ничего. И на краткий миг прикосновенья Анабель поняла – нет, ощутила, что такое Энедина.

Холод всех бесконечных пустынь, голубых от мёртвого лунного света. Холод всех глухих и слепых подземелий, из которых нет возврата. Холод всех одиноких горных вершин, покрытых снегом, который ничто никогда не растопит.

А за этим всем – пустота. Ничто. Ничто, в котором все надежды и мечты – лишь прах и тлен под ногами.

«Нет!» – подумала Анабель. «Нет!»

И в этот миг её не стало.

* * *

– Неужели это так необходимо?

– Ты меня, удивляешь, Белинда. Разве ты сама так не считала?

– Но, может быть, слишком рано?

– Для нас никогда бывает слишком рано, или слишком поздно. Настал её час. Тебе ведь известно, какие её стали мучить вопросы.

– Но разве она получит на них ответы?

– Ты знаешь сама, что нет.

– Тогда зачем? Зачем это всё?

– Она должна пройти через это сама, как ты когда-то. Иначе не сможет жить дальше.

– Но ей будет больно, слишком больно.

– Что с тобой, Белинда? Разве ты сама не предпочитала всегда свою боль моему покою?

3
Иная жизнь

Веки опущены. Всё фиолетово. Солнце расплывается рыжими кругами.

Запах. Запах влажной земли, сочной травы и тления опавших листьев.

Знакомый запах. Родной. Её собственный.

Она открыла глаза и яростно протёрла их кулаками, хотя руки были грязные, все в земле. Над головой тянулось безбрежное синее небо, в котором сплелись облака и верхушки деревьев. Лес…

Она зевнула и поднялась. В голове монотонно гудело, и всё тело было как деревянное. Босые подошвы ступили на острые камни. Она расправила плечи, раскинула руки, как крылья. Ну же, Анабель. Вот небо, вот солнце, вот лес.

В горле совсем пересохло. Стоило ей это понять, как она ощутила близость воды. Да, вот он – ручей. В двух шагах, не глубокий, но чистый. Она неуклюже опустилась на колени, нагнулась, опираясь ладонями о скользкий берег. И тут же испуганно вскрикнула.

Из воды на неё смотрело её лицо.

Она зажмурилась, перевела дыхание. Всё хорошо. Зачем так пугаться. В этом мире у неё есть отражение. И что тут такого?

Она посмотрела снова. Да, это она, Анабель, собственной персоной. Итак, как же она выглядит?

Молоденькая девушка, лет шестнадцати на вид, не больше (по человеческим меркам, конечно). Насмерть перепуганная, – а вот это глупо. Ресницы и губы дрожат. Стыдись, Анабель.

Да, это она. Никого сомнения. (Улыбнись немедленно, глупая девчонка!) Кожа белая, как надгробный мрамор – печать принадлежности к Чёрному роду. И уши… (она откинула назад пушистые золотисто-рыжие завитки) – такие же большие и заострённые кверху.

На губах – следы засохшей крови. Это её немного успокоило. Кровь была связью между этим миром и тем, что она только что покинула. Кровь… Золотая чаша стояла в самом центре зала. И постоянно кто-то, забавляясь, заставлял её подплывать по воздуху и даже наклоняться к самым губам. И одна Ульрика не пила из чаши, а только макала пальцы, а затем облизывала с хищной улыбкой. Ульрика…

Почему ей так грустно? Она решительно смыла кровь, нарочно причиняя боль губам. Теперь все нити разорваны. Она в этом мире. Она чужая – и никто её здесь не ждёт.

Нет, так нельзя. Что за мысли. Она может вернуться когда захочет, в любую минуту. А ночью она встретится с Белиндой. Белинда… Внутри у неё сладко защемило. Разве это не стоит чего угодно? Они снова будут вместе – как тогда, у того чудесного камина. Белинда будет греться в огне, как саламандра и говорить Анабель то, что она вовсе не хочет услышать.

Она в последний раз набрала воды из ручья, отпила, провела мокрыми ладонями по лбу. Нежная влага охладила лицо и успокоила смятение в мыслях.

Затем Анабель решительно встала. Ничего. Она сильная, очень сильная. А если ей станет совсем не по себе – тогда она будет думать о Белинде.

Она деловито огляделась вокруг. В конце концов, надо узнать, где она находится. Лес… но не такой дремучий, как тот, где прошло её одинокое эльфийское детство. Довольно маленький и редкий лесной островок… недалеко от обитания людей.

Она прислушалась. Многоголосье птиц… Скользит по песку и скачет по камням вода в ручье… И растут, скрипя и постанывая, деревья. Вековые грузные дубы и юные клёны с листами, словно гладкие зелёные ладони, доверчиво протянутые всем и каждому. Замшелые сосны и дерзкий колючий кустарник. Где-то рядом дрожит на незримой нити серебристый паучок. Неутомимый дятел долбит рыхлую упругую кору.

Эльфов тут нет – ну, кроме неё, конечно. А вот гномы… Анабель нахмурилась, напрягла весь свой магический слух и, наконец, обнаружила их. Они возились под землёй – как всегда, недовольно ворча и скандаля. Но их было немного, и все затаились очень глубоко. Ещё одно свидетельство того, что близко обитают люди.

Анабель поднесла к лицу ладони – влажные от пота и от воды ручья. Ладони пахли землёй и солнцем. Она их отёрла о ритуальное платье из чёрного бархата. Ну, что ж, ей пора. Пора идти… к людям.

4
Дом

Её вело безупречно точное эльфийское чутьё. Несколько уверенных шагов по узкой тропе, окаймлённой осинами. Тугой плетень шиповника – глянцевая россыпь листьев мерцает в полутьме. Арка из двух искорёженных сосен. И…

Всполох света ударил в лицо Анабель. За незримой чертой, отделяющей лес со всем его мраком и тайнами, начинался луг. Жгуче зелёный, мирный, открытый. Над ним царило золотисто-лиловое полуденное марево. Каждая травинка тянулась, как стрела, в раскалённое кобальтовое небо. Бархатистые бабочки томно парили над поникшими от духоты цветами.

Это был луг. А за лугом…

За лугом начинались жилища людей. К горизонту устремлялась широкая дорога, вдоль которой пестрели деревянные дома. Зелёный дом, коричневый, красный… снова зелёный…

Анабель не знала, что её больше влечёт – эти дома или луг перед ними. Как хорошо превратиться в сухую проворную змейку и заскользить по траве, по иссохшей горячей земле…

Но что-то её остановило. Что-то заставило оглянуться нехотя налево – туда, откуда дул, теребя её рыжие волосы, капризный западный ветер.

И тогда Анабель увидела дом.

Дом стоял на самой границе между лесом и лугом. Но принадлежал он лесу так же безраздельно, как ненароком покинувший чащу волк.

Дом был небольшим и казался ещё меньше рядом с соснами и елями, окружавшими его зелёным хороводом. Он утопал в мягком коричнево-зелёном полумраке. Но то тут, то там, между сосновых ветвей прорывался солнечный свет, распаляясь в этом тёмном уголке ненавязчивой полупрозрачной дымкой.

В доме никто не жил – Анабель поняла это сразу. Пустотой и тишиной веяло от тусклых запылённых стёкол, рассохшихся досок и равнодушно полуоткрытой двери. Пустотой, тишиной и… холодом? Холод и тьма… Энедина?

Солнце на миг вспыхнуло белым заревом в окнах, заметалось между ветвей и между ресниц Анабель. Белинда?

Дверь заскрипела от налетевшего ветра и приоткрылась.

Анабель подошла к этой двери по рыхлой земле, рыжеватой от тусклого солнца и опавших сосновых иголок.

Она поднялась по шатким ступенькам, (каждая скрипнула ей в ответ своим собственным голосом), и шагнула внутрь.

Внутри было пусто. Земляной пол и замшелые стены. Сладковатый запах сырости и тления. Тихо, только шорохи леса отзываются в каждом углу, как эхо.

И вдруг Анабель ощутила чьё-то присутствие.

Она моментально вскинула голову. Кто-то был наверху. Там, куда приглашала крутая лестница – небольшая и с виду весьма ненадёжная.

Анабель напружинилась и прикусила губу. Не эльф и не гном. Привидение? Только не днём. Неужели…

Человек?

Анабель, задержав дыхание, стала подниматься вверх по лестнице. Это было не так-то просто: ступеньки рассыпались на глазах, а распроклятое ритуальное одеяние путалось под ногами.

Наконец, Анабель достигла цели. Это чердак, и на нём абсолютно темно – вот и всё, что она успела понять; потому что в тот же самый момент раздался пронзительный дикий визг. У Анабель зазвенело в ушах, и она чуть не покатилась кубарем обратно.

К счастью, вопль быстро затих. И на Анабель из темноты уставилось два тревожно блестящих тёмных глаза.

Никаких сомнений быть не могло. Это был человек. Вернее, человеческий ребёнок.

* * *

– Ты кто? – спросил он сердито. Ему было не больше пяти– шести лет. Забавная чёлка на лбу, щёки, – возможно, излишне округлые, – и воинственно торчащий вперёд подбородок.

– Я? Анабель. – Вот незадача, она совершенно не умеет разговаривать с людьми.

– Анабель… – повторил он, словно пробуя имя на вкус. Похоже, оно ему не слишком понравилось. – А ты кто, мальчик или девчонка?

– Что? Ну, вообще-то девочка – хотя… – начала Анабель и тут же осеклась. Не хватало ещё посвящать ребёнка в путаницу эльфов в этой интимной сфере.

– А почему ты кричал? – задала она встречный вопрос.

Мальчик насупился.

– Испугался, – признался он, наконец. – Я ведь не знал, что это – ты. – Он смерил Анабель красноречивым взглядом, ясно давая понять, что уж её-то бояться не собирается. – А ты откуда?

– Из другого мира, – сообщила Анабель.

– А где ты живёшь?

– Здесь, – решительно сказала Анабель. Только сейчас она это поняла. – Я буду жить здесь. В этом доме.

– Ты что?! – мальчик возмущённо задохнулся. – Здесь жить нельзя! Здесь никто не живёт!

– Почему?

– Боятся. Когда-то, давным-давно здесь жила ведьма, старая и страшная. – Он состроил для наглядности жуткую гримасу. – А теперь тут никто не живёт, потому что здесь есть привидения. Все так говорят. А я всё равно полез на чердак проверить. А вот когда увидел, что кто-то вошёл… – он насупился.

– Но сейчас день. Чего же бояться днём?

– Ну и что?! – возмутился мальчик. – Тут всё равно темно.

– Да, наверное, – Анабель задумалась. – Ты прав, – похоже, это одно из тех мест, куда Тьма скрывается днём. Осколок ночи. А после заката, наверное, именно этот дом господствует над лугом…

– Ты глупости говоришь, – констатировал мальчик. – И вообще, ты очень странная. И имя у тебя дурацкое. Но ты мне нравишься.

– Ты мне тоже, – искренне призналась Анабель. – А тебя как зовут?

– Меня? – Он снова надулся. – Меня – Поросёнок.

– Поросёнок? – переспросила Анабель. – Но это ведь, кажется, животное? Или я что-то путаю, да?

– Нет, ты точно совсем – совсем странная. – Мальчик удручённо покачал головой. – Ты что, никогда поросёнка не видела?

– Никогда.

– Вот это да. Хочешь, покажу?

– Себя? – уточнила Анабель.

Поросёнок исподлобья взглянул на неё, явно собираясь разобидеться, но почему-то передумал и фыркнул. Через несколько секунд он уже безудержно смеялся, смешно оттопырив обветренные губы. Анабель рассмеялась тоже; и вот уже их дружный хохот разлетелся, раскатился и зазвенел по всему омертвевшему дому.

5
Ужин

Пышущее жаром июльское солнце медленно, но верно клонилось к закату. Ветер лениво пробегал по траве, гоняя упругие терпко пахнущие волны.

В одном из скромных домиков посёлка мерно постукивал маятник часов, скрипели половицы, и женщина в лёгком ситцевом платье готовила ужин на маленькой тесной кухне. Из окна, распахнутого настежь, был виден двор, ограждённый простым деревянным забором, и дорога бегущая к лугу и лесу. Густые вечерние тени от домов и деревьев лежали на сером песке, камнях и засохших лужах.

Женщина хмурилась, бросая озабоченные взгляды на дорогу. Наконец вдалеке показались две фигуры, держащиеся за руки. Брови женщины взметнулись в изумлении. Одной из фигур был её сын, Поросёнок, чумазый как всегда (собственно, за это он и получил своё прозвище). Выглядел он чрезвычайно гордо и вёл за собой какую-то девушку… или мальчика? Нет, всё-таки девушку. Вид у неё был весьма странный: по земле волочится то ли вечернее платье, то ли монашеская ряса; лицо белое, как мука, волосы огненно-рыжие, дыбом стоят вокруг головы. Глаза прозрачные, цвета крыжовника (парочка уже миновала калитку и двигалась к дому) и какие-то… безумные?

По телу женщины вдруг пробежал колючий озноб; на лбу выступил липкий пот. Да что это?..

– Мама, мама! – Поросёнок ворвался в кухню, сверкая глазами и облупившимся носом. – Мама, это моя подруга Анабель, мы с ней играли в том доме, где привидения, а теперь мы будем ужинать, ладно? Анабель, а это моя мама!

Анабель стояла, опустив золотые ресницы и смущённо улыбаясь.

– Здравствуйте, – произнесла она тихо, и от звука её певучего голоса мать вновь ощутила нездешний холод.

– Здравствуйте, – она попыталась в ответ улыбнуться (улыбка вышла немного кривая) и протянула руку. – Меня зовут Марта.

Несколько секунд Анабель смотрела на эту руку; затем подала свою, но тут же отдёрнула. И всё же Марта успела отметить, что рука, несмотря на жаркий и влажный вечер, сухая и холодная.

* * *

Густая сметана пузырилась в глубокой глиняной миске, стоявшей перед Анабель. Кусочки огурца блестели, как зелёное стекло. Поросёнок шумно пил молоко из керамической кружки с выщербленным краем. Допив до половины, он вытер ладошкой влажные губы и стал вертеть и раскачивать кружку. Молоко искрящейся голубоватой струйкой брызнуло на стол.

– Ах, ты… – Марта размахнулась, точно желая дать сыну подзатыльник, но вместо этого лишь потрепала по волосам.

Поросёнок удовлетворённо фыркнул и подмигнул Анабель.

Анабель тем временем почти не прикасалась к еде и смотрела вокруг во все глаза. В свете заката комната казалась карамельно-розовой. По стене проползала, гудя, зелёная с синим жирная муха. Лопоухий щенок – белый с рыжими подпалинами, мирно дремавший в углу, – поднял голову и заворчал, скаля зубы.

Часы на стене гулко забили. Из них вырвалась и затараторила кукушка. Медный маятник блеснул, как золотой.

Анабель до боли сжала в руке деревянную ложку. Ложка едва уловимо пахла можжевельником.

На какой-то миг Анабель показалось, что всё, что вокруг неё, и есть настоящее. Вечерний воздух, смешавшийся с запахами кухни. Пёстрый, заляпанный чем-то коврик на полу. Деревянный растрескавшийся стол, по которому Поросёнок гоняет перепачканными пальцами пушистые хлебные крошки. Щенок с выпуклыми синеватыми глазами и обрубленным хвостом, неуклюже ковыляющий к миске с объедками. Это – настоящее, это можно подержать и размять в ладонях как рыхлый ломоть свежего хлеба. А вся её прошлая жизнь – вся тьма и звёздные вихри – лишь сон… сон, от которого она наконец-то очнулась.

Сон? Но тогда…

Голос Марты вывел её из забытья.

– А где же твои родители? – спросила она, подливая Анабель молоко.

– Родители? Они… в ином мире, – честно призналась Анабель.

– Так ты сирота? Бедняжка. Но откуда ты пришла? Где твой дом?

– Это… сложно объяснить, – вздохнула Анабель, не изменяя своей политике честности.

Губы Марты еле заметно сжались.

– Но где же ты будешь жить?

– Представляешь, мама, – завопил в восторге Поросёнок, – Представляешь, она будет жить в том страшном доме с привидениями. Там, где все бояться жить. А она не боится. Вот!

– Ну, что ты! – всплеснула руками Марта. – Как же это можно? Привидения – это, конечно, сказки. Но там совершенно невозможно жить. Всё прогнило насквозь. И ни пола нет, ни мебели… Вот что, останься-ка этой ночью у нас, а там мы что-нибудь придумаем.

– У вас? – Анабель замерла. Больше всего ей хотелось остаться в этом доме, раствориться в нём, напитаться его теплом и уютом. Поросёнок сжал под столом кулаки и смотрел на неё почти умоляюще. У Анабель защемило в груди. Но тут…

Одна единственная мысль оборвала всё. Если она останется здесь, она не встретится ночью с Белиндой. Белинда никогда не придёт в этот дом – даже во сне. Никогда.

Глаза Анабель потемнели и сузились.

– Нет, – произнесла она, отодвигая незаметно тарелку. – Благодарю вас, но я буду жить в том доме. Мне всё равно, что там нет мебели, и… – Она запнулась, но не опустила глаз.

На лицо Марты набежала хмурая тень.

– Ну, что ж, – произнесла она отстранённо. – Как хочешь, конечно. Я вижу, ты… очень странная девушка.

«Странная». Она произнесла то же слово, что и Поросёнок. Но в её устах оно прозвучало как обвинение.

* * *

В багровых всполохах Анабель шла по лугу. Дом – её дом, – был виден издалека. Теперь, когда стремительно сгущалась тьма, он казался её сердцевиной. В сумрачной пропасти неба загорелись первые звёзды.

Вокруг стрекотали цикады и приторно пахло шиповником. Деревья шуршали, скрипели, молчали.

Оранжевые тёплые огни посёлка остались позади. Анабель не смотрела туда, она без оглядки шагала вперёд, к лесу, во тьму – в свою тьму. Непонятные ей самой редкие слёзы холодили и жгли лицо.

Вот её дом. Анабель отворила дверь. Внутри темно. Темно, холодно. Пусто.

Анабель отёрла ладонями влажные щёки, опустилась на землю в углу, обвила руками колени. Лунный свет просочился, как молоко, сквозь рассохшиеся доски. Как молоко… Поросёнок… Она закрыла глаза. Пора…

* * *

– Белинда, это удивительно. Люди… Они такие… хорошие. Как ты можешь их не любить?

– Именно поэтому, Анабель, глупышка. Ты же знаешь, – мне всегда не нравились хорошие.

– Ну, зачем ты так, Белинда? Зачем? Они … совсем не такие, как мы.

– И тебе это нравится?

– Я… нет… я не знаю. Они настоящие, Белинда, понимаешь? А мы только тени.

– Анабель, твоё настоящее скоро сгниёт и осыплется прахом. А тени будут всегда.

– Но солнце тоже будет всегда. Белинда, ты не представляешь… Здесь так много солнца – совсем не такого, как в нашем мире. И так тепло.

– Анабель, я тоже люблю солнце. Ты знаешь. Но силу нам даёт луна.

– Белинда, зачем нам наша сила?

– Анабель, этот твой ребёнок был прав. Ты говоришь ужасные глупости.