Текст книги "Алтарь"

Автор книги: Дана Посадская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

8
Разговор

В этом мире поздняя осень равнодушно встречала раннюю зиму. Робкие снежинки таяли на лету и обращались во влажную тёплую морось. Ночное небо – пустое, беззвёздное, затянула мутная седая поволока.

Они слетели на землю как чёрный тающий снег; как туман, пришедший ниоткуда. Косматый холодный ветер обвеял яростно их тела, которые были ещё холоднее.

В чёрные зеркала их глаз опрокинулся лавиной монастырь. Мёртвый и измученный. Груда искорёженных камней, обезображенная временем и… разрушительной магией девочки, которой стало слишком больно.

Две тёни заскользили сквозь вековые стены вместе с чёрной гнилой водой, скопившейся в каменной кладке.

Их никто не заметил. Никто… В самом деле, кто разберёт в сыром и пустынном сумраке – три тени или одна? Впрочем, та, у которой не было тени, кроме негасимого медного отблеска от спутанных волос, могла бы ощутить знакомый холод, заползающий внутрь проворной чёрной змеёй. Могла – но не ощутила. Быть может, не захотела.

* * *

– Почему ты так смотришь?

– Потому что я не знаю, Анабель. Я не знаю, что с нами творится. Я не знаю, грешно это, или нет.

– Ты сам говорил, что бог – это любовь. Как же может быть грешно, что ты меня любишь?

– Ты снова кощунствуешь.

– Когда ты так смотришь, мне кажется, ты меня ненавидишь.

– Я ненавижу не тебя, Анабель. Я ненавижу то зло, что тебя окружает.

– Что же такое, по-твоему, зло?

– Зло – это смерть. Твоё тело мертво, Анабель.

– Нет, мы не мертвы. Как ты не можешь понять? Мы выше жизни и выше смерти. Мы – и то, и другое. Ты снова всё делишь на чёрное и белое.

– А ты снова повторяешь чужие слова.

– Я не знаю. Мои это слова? Или её?

– Кто она, Анабель?

– Неважно. Я не могу говорить с тобой о ней. Не могу. Не спрашивай, прошу тебя.

– Анабель, я не знаю, где ты жила и с кем. Но я точно знаю, что они и их мир – это зло. Но Господь милосерден. Господь дал тебе великую возможность вырваться из этого. Поэтому мы встретились. Я должен спасти тебя, Анабель. Должен вернуть твою душу из ада к свету. Дать тебе веру и смысл. Именно об этом ты всегда мечтала, правда?

– Нет. Не знаю. Зло? Я чувствовала только пустоту… пустоту и безнадёжность. И свободу, от которой хочется кричать. Как будто падаешь в пропасть и знаешь, что будешь падать вечно. Может быть, это и есть тот ад, о котором ты говоришь?

– Да, Анабель. Тот, кто отвергает Господа, будет вечно лететь в адскую бездну. Но я спасу тебя, Анабель. Не знаю, как, но я очищу тебя от греха и скверны, и ты станешь белоснежной, как агнец божий. И тогда мы сможем быть вместе. И ты обретешь, наконец, покой.

– Покой? Я не знаю… Скажи… ты меня действительно любишь?

Голоса затихали, становясь еле слышными. Две тени сорвались и полетели к луне, тая и преображаясь. Того, что они видели и слышали, было более чем достаточно.

* * *

– Я убью его, – заявил решительно Люций. – Блестящие тёмные пряди упали ему на лоб, но он, как ни странно, не воспользовался этим, чтобы откинуть их, горделиво красуясь. На его губах блуждала кровожадная усмешка, клыки горели в красной прорези рта; но глаза, рассеяно смотревшие куда-то вдаль, совсем не улыбались. В них разгорался ледяной безжалостный огонь. Сквозь маску позёра и франта неумолимо проступала его истинная сущность. Он облизнулся.

– О, да, кузина, можешь не сомневаться. Я убью его.

– Прекрати, Люций. Что за вздор, в самом деле. Ты просто сошёл с ума.

– Вот как? – он прищурил глаза. – Неужели, кузина, ты полагаешь, что для такого существа, как я, убийство – признак безумия?

– Нет, – Белинда покачала головой, – Как ты не понимаешь? Это было бы ошибкой Люций, чудовищной ошибкой. Мало того – это было бы просто глупо.

– Почему же?

– Ты сам понимаешь, не надо притворяться. Если кто-то из нас убьёт его сейчас, когда Анабель воображает, что любит его, мы потеряем её навсегда. Это подтвердит весь тот вздор, что он нашёптывал ей – что мы зло, нечистая сила… ну, и тому подобное. Она не сможет вернуться, даже если захочет, не сможет принять себя и свою природу. Живой он всего лишь нелепый юнец, чья голова забита банальной чепухой и от которого очень плохо пахнет. Мёртвый он никогда не даст Анабель стать собой. Его призрак будет вечно бродить в её памяти. Он станет её проклятьем. Она не сможет жить, не сможет идти вперёд. Нет, Люций. Воистину, это безумие.

Люций вздохнул – томно, как всегда, и наконец-то отбросил волосы.

– И что же ты собираешься делать, кузина? – спросил он в своей обычной нарочитой манере.

– Ничего. Анабель должна сама пройти через это. Сама всё понять и преодолеть. Иначе…

– Ничего? – повторил он недоверчиво. – Неужели, кузина? Признайся, что ты что-то замышляешь. Ничего не делать и покорно ждать – это совсем не в твоей… вернее, не в нашей природе. Верно?

– Может быть, – Белинда скромно опустила пушистые ресницы; возле кровавых губ вдруг появилась детская ямочка. – Всё может быть, Люций. Мой выход ещё предстоит. Уверяю тебя, я его не пропущу.

–

9
Видение

Утро или вечер?

Он встал. После долгих часов, проведённых на сырых камнях, тело закоченело и онемело. Ступая с трудом как, дряхлый старик, он подошёл к окну.

Небо тусклое и отяжелевшее. Чёрные, обглоданные ветром деревца замерли, нелепо воздевая к нему склизкие червеобразные ветви, как будто кривляясь.

Тишина. Даже ветер зачах и притаился где-то в далёкой лощине.

Монастырский сад – жалкий и увядший. А за ним – ничего. Одна бесконечная пепельно-серая пустошь. Да ещё проклятые уродцы-деревца тянутся и корчатся, словно чёрные руки тех, кто погребён – там, глубоко, в промёрзлой земле. И ни тени, ни звука. Тишина, пустота… и одиночество. Жгучее, пронзительное, точно тягостный волчий вой.

Казалось, весь мир позабыл, что такое человек.

Если бы не Анабель…

Но Анабель не человек.

Анабель…

Если бы только знать, что он творит. Что это – чудовищный грех, который низвергнет в ад его душу, или подвиг, достойный святого? Вернуть Господу дух, погрязший во мраке. Превратить демона с горящими тигриными глазами в ангела, чуждого всякой скверны. Возможно ли это, Господи?

И, если да, то под силу ли ему такое?

Он взял дрожащими руками Библию, раскрыл наугад, хотя знал, что там нет ответа. Там нет ничего, ни слова о существах, подобных Анабель.

На пожелтевших страницах буквы были едва различимы. Но он знал наизусть почти каждое слово.

Иеремия, глава тридцать третья. «Воззови ко Мне – и Я отвечу тебе, покажу тебе Великое и Недоступное, чего ты не знаешь».

– Спасибо, Господи, – прошептал он.

–

* * *

Он вошёл в церковь. Она изменилась. Ни статуй, ни витражей. Всё изменилось. Теперь всякий раз, заходя сюда, видя битое стекло и каменные крошки на полу, он будет вспоминать, как Анабель…

Но разве его вера не осталась прежней?

Он подошёл к алтарю и опустился на колени. Несколько стёклышек тут же вонзились в него, распоров старую ткань. Но какое это имело значение?

– Господи, – прошептал он исступлённо, – Господи Боже, молю тебя, помоги. Просвети меня. Я ничего не знаю. Я так слаб, Господи, и дух мой немощен. Я не знаю, угодно тебе, или нет, то, что я тщусь совершить. Вразуми меня, Господи. Пошли рабу своему знамение, чтобы мог я узнать, какова твоя священная воля…

Его веки сомкнулись, а губы продолжали творить молитву. Вновь и вновь он шептал одни и те же слова. Он упал ничком, касаясь лбом холодного пола. Там тоже было стекло. Его лоб покрыли порезы. Липкие алые струйки потекли по его лицу, заливая глаза. Как от тернового венца, Господи…

Ни разу со дня встречи с Анабель, он ещё не молился так жарко, так неустанно.

– Знак, Боже. Пошли мне знак, – повторял в десятый, в тысячный раз, без устали.

Вдруг его влажные сомкнутые веки что-то опалило. Он медленно поднял звенящую голову. Глаза слезились, точно от сильного жара.

Перед ним, прямо над алтарём разливалось золотое сияние. Оно было ярким, как солнечный свет, но не слепило глаза. Напротив: чем дольше он на него смотрел, тем яснее и ярче видел всё вокруг. Грубые стены, грязный, замусоренный пол – всё стало иным, всё преобразилось в этом волшебном чистом мерцании.

И тогда он увидел её.

Она воспаряла над алтарём, вся в золотом лучистом ореоле. И он понял, что этот божественный свет исходил от неё. Дева в сияющих кипенно-белых одеждах, с белоснежными крылами за спиной.

И лицо её было белей и нежней лебяжьего пуха. Его строго обрамляли волны густых тёмных волос, отливавших червонным золотом. Лоб – высокий и чистый, как облака в вышине, у подножья ступеней, ведущих к райским вратам; глаза смотрят сурово, но ласково.

– Кто ты? – прошептал он. – Кто ты? Ангел или… или сама Пресвятая дева?

– Тебе не следует это знать, – промолвила тихо она. Голос её заставлял содрогаться его душу, как звуки органа во время полуночной мессы. – Я явилась к тебе, потому что ты молил Господа о знамении.

– Да… – отвечал он в экстазе. – Да. Но скажи…

– Ты хотел знать, – продолжала она непреклонно, – Можно ли спасти душу существа навеки проклятого, обладающего силой, которая противна Господу.

– Да… да…

Она покачала с укором головой.

– Устыдись, маловерный! Разве есть что-либо невозможное для Господа? Бесконечны воля его и милосердие.

– Да… да… я верую… верую, Господи!

– Ты можешь спасти ту, что обречена на вечные муки. Но она должна сама сделать выбор и отдаться воле Господа. Должна отвергнуть свою дьявольскую силу. Ты понял?

– Да! – закричал он, – да! – Его дело затряслось, заметалось, точно в припадке, и вновь обмякло, рухнуло ниц. Он смеялся и плакал, размазывая по лицу слёзы и кровь от порезов. – Да, Господи, да, да!

–

* * *

… Первым делом, разумеется, она избавилась от крыльев – и застонала от облегчения. Так, а теперь долой эти бесформенные белые тряпки. Она готова была содрать их вместе с кожей. И какая грубая ткань… о, да, конечно, простота и аскетизм. И волосы… этот унылый прямой пробор… Страшно представить, на что она была похожа. Иногда бывает весьма удобно, что не можешь видеть своё отражение.

А крылья? То ли голубиные, то ли лебединые. У этого монашка совершенно нелепые представления. Болезненный бред, иначе не скажешь. И подумать только, что ей пришлось выглядеть так, чтобы в точности им соответствовать… Ей!

И всё это только ради того, чтобы… А впрочем – с другой стороны – разве её это не позабавило?

10
Выбор

Анабель ощущала: что-то происходит. Какие-то нити рвались в её руках, как паутина, оставляя на пальцах липкие следы. Земля под ногами крошилась и таяла. Она не знала, она ничего не знала – лишь ощущала могильный холод и упругие удары в самое сердце, распятое, словно морская звезда. Какие-то силы вступили в игру – силы, с которыми были навек сплетены её корни. Корни, неумолимо тянувшие вниз – в никуда – в бездну, где плавился чёрный холодный огонь, и зарождались неизъяснимые вечные тайны, открытые лишь Энедине.

Она проснулась.

Или она не спала. И кто смог бы ответить – что в этом мире сон, а что явь?

Всё равно. Ей нужно идти. Он её ждёт.

Она шла в дурмане своим обычным путём – по веренице слепых тёмных зал, раздвигая руками тьму, как бархатные мягкие портьеры.

Вот, наконец, та зала. Всё как всегда. Она зажмурилась. Она уже вдыхала терпкий морозный воздух и запах сырой земли из того, другого, далёкого мира. Конечно, это была иллюзия. Но…

Что-то коснулось её плеча. Ледяные цепкие когти. Она обернулась.

За ней, словно тень, которой она не имела, стоял неподвижно Люций. О, Тьма. Проклятие. Снова Люций.

– Куда ты идёшь… Анабель? – спросил он; и даже её, такую же тёмную сущность, вдруг охватил щемящий страх.

Она посмотрела ему в глаза. И не увидела в них ничего.

– На этот раз ты не назвал меня маленькой, Люций.

Он промолчал. Его взгляд заскользил по её напряжённому телу. По опавшей неловко руке, по острому плечу и, наконец, по дрожащему узкому горлу, отливавшему молочно-голубым.

– Ты смотришь так, – негромко сказала она, – как будто хочешь выпить всю мою кровь – а затем сбросить вниз с самой высокой башни. Я была бы очень лёгкой, Люций, не так ли? Легче, чем капля крови. Легче пера с твоего берета.

Он продолжал молчать. Затем повернулся и тут же исчез. Исчез, как звезда за косматой тучей.

Она на секунду сжала горящие веки, ощущая, как режет мучительно грудь собственный вздох. Затем, не колеблясь, шагнула туда.

* * *

Она вошла в церковь.

И вновь ощутила то, что встречало её всякий раз ещё на пороге, ещё на границе между двумя мирами. То, что витало над алтарём, словно запах давно позабытых курений. Оно притаилось, как ядовитое жало, в каждом камне, облепленном мокрицами, в каждом осколке от разбитых витражей.

Что это было? Откуда ей знать. Она знала лишь то, что оно – чужое, бесконечно чужое Чёрному замку, Чёрному роду… и ей.

Может быть, именно это она и хотела разбить, уничтожить, испепелить в тот день, когда позволила собственной силе ураганом вырваться наружу и метаться по церкви, как бешеный тигр, жаждущий крови?

Она шла босыми ногами по стёклам, как по опавшей хрустящей листве. Скорее. Он её ждёт.

Но он не ждал.

Он стоял на коленях пред алтарём, зажмурив глаза, подставив лицо, как слепой, незримому свету, стиснув молитвенно руки и непрерывно качаясь в безумном непредсказуемом ритме.

Как в ту ночь, как в ту самую первую ночь – и впервые с тех пор.

Впервые с тех пор он не ждал её, не смотрел за алтарь глазами ночной потревоженной птицы – туда, где в скоплении пыли и тьмы невидимый нож отчертил границу, давая проход магическим тёмным лучам из иного, запретного, тайного мира.

Он забыл о ней, забыл обо всём. Но почему?

Наконец, он медленно поднял лицо, разомкнул тяжёлые веки. (Она захотела, чтобы это случилось). Он поднялся с колен – торжественно, словно свершая священный обряд. И только тогда посмотрел на неё, посмотрел ей прямо в лицо.

Из глаз его лился слепой бесцветный огонь. Он смотрел на неё, точно впервые, точно не узнавая.

– Что с тобой, – спросила она. – Что случилось?

– Анабель, – он шагнул к ней, схватил её руки в свои и стиснул, будто желая согреть. Ей стало легче: его грубоватая потная кожа была такой тёплой, такой знакомой. – Анабель, Анабель. Ты и представить себе не можешь… Теперь я всё понимаю… всё.

Он склонился над ней. Её обдало горячим кислым дыханием.

– Анабель, мне было видение. О, если бы только ты знала, если бы видела. Пречистая дева в божественном свете. Я её видел, я говорил с ней. Теперь я знаю, что должен делать. Анабель, Господь тебя благословил. Он примет тебя, примет твою заблудшую душу. Нет предела его любви, его состраданию.

Она молчала. Она слушала.

– Я знаю, в чём твоё спасение, Анабель. Я и раньше знал… но теперь, когда я уверен, когда я знаю, в чём воля Всевышнего… Ты исполнишь её, исполнишь его волю, Анабель.

– Какую волю? – тихо спросила она.

– Ты должна избавиться от силы, Анабель. Это грешная чёрная сила, мерзкая дьявольская зараза. Откажись от неё, Анабель, и ты спасёшься.

– Ты не понимаешь, – проговорила она с расстановкой. – Я не сделаю этого. Это невозможно. Моя сила – это часть меня, это я сама. Я могу её ненавидеть, но не могу отвергнуть.

– Конечно, – забормотал он, – конечно. Ты не можешь сама, разве может хоть кто-то спастись лишь по собственной жалкой воле? Только он может спасти тебя, Анабель, только его благодать. Он сделает это, он милосерден. Молись, Анабель.

– Молиться? – Она не понимала.

Она ничего, ничего не понимала.

– Встань на колени пред алтарём. – И он указал на грязные камни искривлённым трясущимся пальцем. – Встань на колени и молись, Анабель. Моли его, чтобы он пощадил твою душу, избавил от скверны, простил тебе все грехи.

– Нет, – она отступила, вырвала руки. – Я не встану на колени. Никогда. Я ни перед кем не встану на колени – тем более перед твоим богом, которого я не знаю.

– На колени! – взвизгнул он. На его губах закипела, пузырясь, слюна. Белый огонь в тусклых глазах стал ещё нестерпимей. – Это Дьявол в тебе говорит…это его гордыня, противная Господу! Встань на колени, покайся, пока не поздно! Моли о спасении, моли о пощаде! Иначе я первый тебя прокляну!

Она смотрела. Смотрела ему в лицо, пока в глазах не блеснули тёмные слёзы; но, стиснув зубы и сжав стальные тонкие пальцы, она уничтожила их, иссушила, загнала туда, откуда они уже не вернутся.

– Я поняла, – сказала она тихим бесцветным голосом. Мёртвым голосом. Голосом тёмной, навеки проклятой сущности. Так шелестят, иссыхая, цветы, в зеве пустого оврага. – Я поняла. Ты не любишь меня. И никогда не любил. Мне хотелось быть хоть кому-то нужной – такой, какая я есть, безо лжи и притворства. А ты… Тебе нужна была моя бессмертная… душа, – она с горькой усмешкой выплюнула это слово, – А я даже не знаю, есть она у меня, или нет. Тебе не нужна была я сама, Анабель, из плоти и крови – из мёртвой плоти и чёрной крови, но это они бессмертны, и в них моя сущность. Ты этого так и не понял – а, может быть, и я не понимала. Но то, что во мне настоящего, то, что я есть, для тебя только грязь и грех. Чем ты лучше тех диких тёмных людей? Им нужна была ворожея, знахарка, а тебе – спасённая бессмертная душа. Ты даже хуже. Они лишь изгнали меня, оплевали, а ты захотел меня изменить, изуродовать, вырвать сердце. То сердце, в котором только и есть подлинный смысл. Я помню. Я никогда не забуду.

– Встань на колени! – если бы в церкви ещё оставались целые стёкла, они бы полопались, – так исступлённо он закричал. – Встань на колени! Исполни волю Всевышнего!

– Нет.

Он обмяк и упал на пол.

– Это Дьявол, – рыдал он, царапая камни ногтями. – Это он стоит за тобой, этого его слова ты всегда повторяла, его…

– Ты немного ошибся.

Это сказала не Анабель.

Они оба подняли глаза.

Она появилась над алтарём; затем начала спускаться по воздуху, как по ступеням, – ступая небрежно, не глядя, без остатка уйдя в себя. Тонкие ссутуленные плечи и неподвижно скрещённые руки. Мужской костюм из простого чёрного бархата. Изысканный мальчик-демон со снежным лицом и точёной фигурой. Высокий ворот и острие подбородка. И глаза. Золотые глаза голодного волка, а в глубине – ничего. Пустота. Пустые провалы в беззвёздную тьму. Глаза, взгляд которых ведёт к преддверию хаоса, где неизвестно, что значит надежда.

– Белинда.

– Да, – она приподняла немного брови. Лицо её было серьёзно, без тени усмешки. Только один угол губ неизбежного тёмного цвета чуть-чуть искривился – но только чуть-чуть. – Да. Полагаю, довольно. Пора ставить точку. Ещё немного – и опустится занавес. Вот только какого он будет цвета? Думаю, красного – хоть это и банально.

– Итак, – она одарила его долгим взглядом. Никогда в жизни её лицо не было столь бесстрастным. – Как я сказала, ты ошибся – хотя и не совсем. Ты ошибся не только в этом, не так ли? Анабель уже сделала выбор. Она отказалась встать на колени ровно три раза. Хватило бы, впрочем, и одного. Но такие как ты питают слабость к числу три, верно? Думаю, всё уже ясно. Идём, Анабель.

– Ты… – он попытался подняться. Казалось, что кости его раскрошены в пыль. – Ты… ты та дьяволица… в церкви… я знаю… ты… Пречистая дева… тоже… нет…

– Да, – она шагнула к нему. Кучей плоти и тряпок он извивался у её ног. – В белых одеждах – Пречистая дева, в чёрных – дьяволица. Но я одна, и в этом всё дело. Если бы только ты мог понять. У тебя было столько шансов. Но ты не смог… не захотел. И теперь погибаешь.

Она наклонилась, коснулась его носком сапога.

– Ты хотел изменить Анабель, разрушить её мир. Но всё вышло наоборот. Это твой мир рушится, как этот храм. Ты поставил свою веру против нашей силы – и проиграл. Анабель станет твоим проклятием, твоей пыткой. Ты никогда ничего не поймёшь – и не сможешь жить дальше.

Вдруг – на секунду – на долю секунду – холод покинул её лицо. Оно исказилось, в разрезе тёмного рта мелькнули, как молнии, острые зубы.

– О, как я тебя ненавижу! – прошептала она. – Такие, как я или Люций, честнее. Мы пьём только кровь и убиваем лишь тело. А вы – вы пролезаете внутрь, в самое сердце и убиваете всё, всю свободу, всю волю к жизни.

Она замолчала на миг, ожидая пока стихнет внезапная боль в старых ранах. Он словно почувствовал это и встрепенулся. Он выдернул крест из-под грязной рясы и нацелил ей прямо в лицо. Она засмеялась, безудержно скаля зубы.

– Ведьма! – взвыл он, брызгая жёлтой слюной. – Мерзкая ведьма! Дьяволица! Девка Сатаны! Гореть тебе вечно в адском огне!

– Нет, молчи! – закричала Анабель. Но было уже слишком поздно. Белинда словно окаменела. Вся мощь Энедины поднялась из бездны её существа и осколками чёрной застывшей лавы застыла в глазах.

– Огонь? Ты сказал – огонь? – повторила она раздельно. – Что ты можешь знать об огне… ничтожество?

И в этот же миг она вспыхнула, как просмоленный факел; превратилась в бушующий огненный столп. Несгораемая статуэтка из фарфора и эбонита в алом футляре пламени.

Она говорила тихо, почти шептала, но каждое слово было дымящимся чёрным ожогом.

– Огонь? Только мне известно, что это значит. Я горела в огне. Я прошла через этот огонь по вине таких же, как ты. И теперь я сама – огонь. Ты слышишь? Тот огонь, о котором ты говоришь, во мне. Мой взгляд – огонь, моё дыхание – огонь.

– Белинда, довольно! – взмолилась Анабель. – Довольно! Хватит!

– Хватит? О, нет. – Белинда покачала головой, и малиновые блики заплясали по её лицу. – Нет, моя радость. Помнишь, когда-то ты предлагала поджечь эту груду камней, чтобы она запылала до самого неба? Я думаю, час настал. Занавес!

Она взметнула рукой. Но ещё до этого жеста – до того, как последнее слово слетело с её окровавленных губ, – всё запылало. Монастырь исчез. Его слизнули огненные языки, его затопили реки густого чёрного дыма. Осталось только багровое зарево. И фигурка в рясе на раскалённом полу.

– Нет, – из-за рёва пожара Анабель не слышала собственного голоса. – Нет. Пощади его, Белинда. Не убивай.

– Убивать? – Белинда передёрнула плечами. Этот жест идеально подходил для такого момента. – Конечно же, нет, Анабель. Зачем мне его убивать? Он и так уже мёртв. У него была только вера. Теперь её нет, и никто и ничто её не вернёт. Оставь его, Анабель. Нам пора.

* * *

Он шёл. Ветер метался вокруг него. Ветер. Он налетал. Он то гнал его в спину, то бил наотмашь прямо в лицо. Или это он шёл то вперед, то снова назад?

Возможно. Возможно. Куда идти, когда нет дороги? Нет дороги. Нет ничего. Только ветер, и снег, осыпающий плечи. И земля под ледяной коростой. Земля чёрная, а снег белый. Белый, белый. Как крылья ангела. Ангела. Анабель.

Анабель. Он не знал, кричит это имя – или шепчет беззвучно, вместо молитвы. Он не знал.

Он ничего не знал.

Анабель. Я люблю тебя Анабель. Я ненавижу тебя, Анабель. Будь ты проклята, проклята.

Он не знал, сколько прошло часов. Сколько дней. Сколько ночей.

Он не знал, куда он идёт. Все дороги вели в никуда. Все дороги вели к Анабель.

Дьяволица. Её глаза. И Пречистая дева. Свет. Он потерял свою веру. Вера. Что с ним случилось? Искушение. Это было искушение. Он пал, он не устоял. Но в чём оно заключалось? В чём? Кто искушал? И кому он молился?

Он не знал. Ему казалось, что память его умирает, застывает, как эти деревья в тисках ледяного ветра. Кто он? Куда он идёт? Она сказала – он мёртв. Его нет. Нет.

Если бы только он мог понять. Она сказала – он никогда не поймёт. И её глаза. И огонь. Монастырь сгорел. Остался только огонь. Огонь вокруг, и она в огне. И рядом с ней Анабель.

Он падал на землю, лежал ничком. Он что-то кричал, захлёбываясь собственной слюной. Он не знал, кого он зовёт, кого умоляет, кому угрожает.

Вера. Он верил в бога, молился богу. Но теперь он не мог думать о боге. Он думал только об Анабель.

Он наткнулся на что-то. Дерево. Сухое. Серое, как мышиная шкурка.

Осина. Его разобрал безумный визгливый смех. Конечно. Осина. Почему бы нет? Разве он не предатель?

Но кого он предал? Бога? Или Анабель?

Он не знал. Не знал. Он ничего не знал.

Он не знал даже, получится ли крепкая веревка из его обгоревших лохмотьев.