Текст книги "Предчувствие беды"
Автор книги: Дан Маркович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
***
А в те дни перед поездкой... тоже душное лето, даже не верится, год прошел...
Все ночи спал в своем убежище на окраине, полчаса на автобусе от последней остановки метро, не скажу какой... проход между двумя пустующими заводами, один неживой, второй еле теплится. Участок, огороженный высокой проволочной изгородью, в глубине кирпичное строение в два этажа, раньше здесь был ремонт машин. Дом я купил, даже бомжи не хотели жить, настолько продут ветрами и обчищен. Но я и не пытался обустроить, все мое глубоко в земле. Вход ко мне никто не знал, массивная тумба, на ней когда-то стояла одной ногой доска почета. Тумба легко поворачивается, если, конечно, знаешь тонкости, под ней несколько ступенек вниз, и перед вами бронированная дверь. Кодовый замок, два поворота ключа, и я у себя, 60 метров тишины и безопасности.
В восьмидесятые я был уже богатый человек, нанял бригаду мастеров, провели сюда свет, тепло, все удобства, воду... благо под домом многое сохранилось, бывший гараж. Здесь у меня был комфорт, но без излишеств, всегда одинаково и спокойно. Мне нужно, чтобы жизнь хотя бы в одном моем углу стояла на месте, без изменений день за днем, год за годом... иначе в моей стране жить невозможно, а другой знать не хочу. А в молодости мечтал о разрывах, разломах... Теперь бы только оставили в покое... и чтобы всегда один и тот же вид на стене перед кроватью... Спальня, кровать, торшер, полка с любимыми книгами, я много читаю... оказывается, и не такие еще были времена, это успокаивает... Кухня... и большое помещение, хранилище картин, полки, на них папки с рисунками, по стенам холсты... натюрморты, голландцы...
Построил вовремя, все чаще приезжал, забирался надолго. Желание исчезнуть с лица земли, да, возникало... Но не "холодным сном могилы", а вот так закапываться в свою удобную и теплую нору, исчезать и появляться, когда хочу и где хочу. Иногда думаю, что в пятьдесят с хвостиком, да при отличном здоровьи... не должно быть таких мотивов, но кто сейчас веселится?.. мерзавцы и дураки.
Вернулся от Мигеля, все потерял – и коллекцию, и тайное убежище. Говорить не хочется, как-нибудь потом... Главное жив, сохранил интересы, что похоже на чудо... даже спокойно сплю, на рассвете воскресаю, сижу в своей квартире на Прудах, пью кофе, смотрю в небо, слушаю шаги на лестнице, перебранку в глубине двора... еду в автобусе, потом в метро, люблю ездить в толпе... встречаюсь с немногими, говорю, смеюсь, хожу к художникам, терплю их глупые разговоры, иногда покупаю, и снова исчезаю. А потом появляюсь в больничном коридоре, белый халат, шапочка, звякание инструментов... здесь по-прежнему мой второй мир.
Но что-то безвозвратно сломано после возвращения... чувствую, никогда к прежнему состоянию не вернусь. Что скрывать, раньше я жил легко, несколько удач, неудач, к которым одинаково привык... всегда свой угол, кофе по утрам, картины, картины... удовольствие от мастерства своих рук... Обычно к пятидесяти годам, если не совсем дурак, все печальное и страшное можно уже предвидеть, но человек так устроен, что умеет ускользать, и по мере приближения границы света и тени, переползать к свету. Вот и я ускользал, ускользал... а теперь попался, и чувствую, что навсегда.
***
Да, тень лежит на всем, но в этой тени еще не умерла жизнь, не всегда же смотришь на мир с высоты. Но чем ближе подходишь, тем картина печальней...
Недавно повели смотреть, так себе, потуги... причем художник уже старик, малевал всю жизнь, и никто ему правды не сказал. Она проста и очевидна, здесь живопись и не ночевала. Хотя в большинстве случаев, действительно, лучше промолчать. Не знаю, нужна ли правда, и кто уверен, что знает?.. И вот, всю жизнь... – хвалили, хлопали по плечу... Один пейзажик получше прочих, и все равно игра в поддавки, трусливо замазан свет, бездарные и безнадежные поиски цельности. Но без нее совсем никак – обои!.. Абстракция, не абстракция – цельности нет, значит полный крах, картины нет. Пикассо, гениальный пижон, играл, играл, но перед цельностью задумывался, находил свои пути. Недавно предлагали, эскиз портрета, "сын в костюме Пьеро", белая, среди хаоса разнородности, фигурка все объединяет... Увы, я не миллионер, и не мое это искусство, люблю попроще, без демонстрации умения. Но с нежностью смотрел, какие светлые были люди, артисты начала века... хитрющий, конечно, этот Пабло, но по-детски предан, непосредственности никакой, зато наивная гордость мастерством, тоже своего рода примитив.
Художник строит вещь из разных по цвету и силе пятен, чем они противоречивей, тем больше нервов, труда и умения уходит на их равновесие и примирение, но недаром – если повезет, усилия превратятся во внутреннее напряжение, драму, глубину, концентрированный аналог жизни. Можешь, конечно, пойти за "черным квадратом", создавая цельность за счет уравнивания всего со всем... но пропадает драма борьбы, острота, серьезность, глубина... остается выразительный символ, агитка, декларация, действующая на ум, но никогда – на чувство.
***
Художник строит картину, и гораздо свободней нас, но и мы, в меру своих сил, строим жизнь, используя материал, который подсовывает нам случай. И сколько нервов, труда и умения уходит на примирение противоречий!..
Я начал с того дня, прошлым летом?.. Смотрел картинки двух молодых...
Я знаю, трудно терпеть, когда рассматривают твое сокровенное и молчат, это больно, и я был полон сочувствия... Но мне нечего было сказать, особенно одному из них. А второму рано говорить, я искал подтверждений тому этюдику, убедиться, что не совсем случайный всплеск. Кроме того, нельзя хвалить одного художника в присутствии другого, так мне давным-давно сказал настоящий живописец, уверенный в своем таланте человек, и все равно, он не мог это выносить. Смешно?.. Да, время настало хамское, в чужую постель залезут, не то, что такие тонкости...
Хорошее встречается редко, снисходительней будь!.. И я молчу, не выдаю своего раздражения, причиной которому... если одним словом – бесчувствие. Куча работ, а все мимо!.. Например, вот, пейзажик... поле, опушка леса, много неба, облака... и все до ужаса безнадежно. В миллионный раз! Рассчитывая, что природа сама все скажет, стоит только ее добросовестно воспроизвести, художник переносил на холст цвета и оттенки... и это все. Чувствуешь сожаление, и сочувствие к парню – довольно симпатичные части картины, не договорившись, борются друг с другом, облака волнуются, лезут в глаза, земля не своим голосом кричит... Даже узкая кромка леса, и та отличилась бессмысленным и наглым ядовито-зеленым цветом. Кто во что горазд...
Безнадежен!.. Не мог больше смотреть на это бесчестие, отставил холст налево, взялся за другие. Их создатель пытается что-то объяснять, но я не слушаю и всем видом, пусть доброжелательным, но решительным, стараюсь показать, что должен сам, и лучше, если он помолчит. Так он в конце концов и поступает, а я остаюсь со своими размышлениями...
Но всегда наготове, внутри меня нервный и зоркий сторож, глаз индейца. Зевать никогда нельзя, и я, как художник, подстерегаю случай, неожиданную встречу... Этого разговорчивого надо бы отпустить с миром, но не хочу обижать. Что значит "молодой еще"?.. со временем художник не становится талантливей или умней, только несчастней... А второй симпатичней, молчит, в его пользу этюд, что справа... случайный?.. В искусстве многое случайно... только одних случай любит больше, чем других, наверное, потому, что они сами его чувствуют и любят, умеют подстеречь счастливый случай.
***
И в жизни также... Но бывает, подстерегай, не подстерегай...
Прошлым летом сплошные беды!.. Только вернулся от Мигеля, подавлен смертью художника... И снова потери... всех голландцев, немцев... почти всю графику потерял, которой гордился... Но я уже был убит, дважды не убивают. Махнул рукой, ушел... может, даже облегчение испытал?.. Расплата?..
А картины Мигеля... они живы. С ними, правда, случилась небольшая история, но это уже мелочи жизни, судьба решила пошутить, немного разрядить обстановку. Ведь до этого она не раз подбрасывала мне удачу, разве не случайно появился в моей жизни Мигель?..
Тогда я еще собирал людей в своем доме, любил кормить и веселить народ. Часто ходил по мастерским, и к себе приглашал художников. Многие лица стерлись в памяти, но картинки помню почти все, начиная с семидесятых... Тут же привиделась одна – П-го, сына писателя, погиб от передозировки. Московский ночной переулок, парадные кажутся наглухо заколоченными, тупик... Тогда казалось, вот он, единственный тупик, только бы выбраться – на волю, на простор... Теперь понятно, тупиков тьма, и мы в очередном сидим... Не так уж много времени прошло, но будто ветром сдуло ту жизнь, и хорошее в этом есть, но слишком много печального, главное – людей мало осталось. Кто уехал, кто погиб, а кто и процветает, но все равно мертвец. Остались одни тусовки.
В тот вечер то ли кто-то уезжал, то ли продал картинку иностранцу... они падки были на подпольную живопись. Когда она вывалилась из подвалов, то почти вся оказалась не выдерживающей света. Но и время изменилось, чувствительность восприятия притуплена, кричащий звук и цвет одолели всех, что в этом гаме еще может остановить, привлечь внимание?. Одних останавливает мерзость, других – странность.
Процветает, конечно, мерзость, что о ней говорить... Про странность я говорил уже, особый взгляд... простирается от сложности до ошеломляющей простоты. От сложностей я устал, особенно в последний год, они слишком часто не на своем месте, в обществе это признак неважного устройства, а в человеке – от неясного ума. Так что со мной, если избегать путаных рассуждений и долгих слов, остается, как старый верный пес, только она – странная простота. В моих любимых картинах нет идей, только свежий взгляд на простые вещи, и я люблю их больше всего, даже больше жизни, хотя, конечно, предпочту жизнь картине, но только из-за животного страха смерти, что поделаешь, это так.
***
Нет, в тот вечер не уезжали, наоборот, приехали погостить на родину два новых американца, два веселых хитреца, весь мир провели своими выдумками, но живописи никакой, посмеялись над идиотизмом, для живописи маловато... Кто-то привел их, многие тогда приходили, у меня всегда была еда и выпивка, и я не мешал никому. Насчет отношения к себе не обманывался, "новые" считали меня устаревшим, старые презирали за интерес к новым... но все знали, что я покупаю, и приходили. Так и Мигель случайно появился, не помню, с кем... в тот вечер было человек двадцать. Невысокий, худощавый до жилистости, смуглая физиономия, нож, а не лицо... Был бы красив, если б не сломанный нос. Сколько ни ел, всегда голоден, русский, кажется, наполовину, еще грек или испанец, а может еврей, не знаю, национальность для меня не в счет, одна из самых пошлых бирок на наших клетках. Как только появился в дверях, показалось, что пьян, но спиртным не пахло... тогда ему было около тридцати. То тих и робок, то брызжет дешевым юмором, трещит без умолку... Впрочем, иногда довольно умно говорил. Но, понимаете, я сразу чувствую таких – с гнильцой... Считается, что талант все искупает, я всегда с ожесточением спорил, ничто не искупает, талант как хвост или другой отросток от природы, вот и тащит за собой всю жизнь... Уверен, что прав, но ожесточение – от зависти. Как заходит разговор о Мигеле, тут же забываю про логику и справедливость... и ничего с собою поделать не могу.
Я сразу тогда понял, с ним дела не имей, держись подальше. Всегда говорил себе, картины – одно, а с художником соблюдай дистанцию. Всегда получалось, а в прошлом году не получилось.
***
Конечно, приятного было мало, и конец ужасный... но я многое понял.
Но я не хотел в своей жизни ничего менять! Всегда избегал жизненных трагедий, сложностей, хотя не сумел в молодости, но это другая тема... Если живешь один, то многого можно избежать и не заметить. Дом свой, работа, картины... Нет, картины, дом, работа... новые, новые картины...
Но в последние годы все равно сложностей хватало. От сорока до пятидесяти еще карабкаешься вверх, пусть с напряжением, если сравнить с предыдущим десятилетием, но усилия чувствуешь как радость, мощно преодолеваешь... А от пятидесяти до шестидесяти... это мои десять... они совсем другие... И поездка еще добавила.
И не просто добавила, все усложнила, я стал другим. После приезда чувствую, совсем чужое вокруг, хотя что может за месяц измениться... Многое может, перестал карабкаться, остановился. Понял, как легко жизнь, величайшее благо, становится мучением и непосильной ношей. Cпособность чувствовать напряженно и сильно – обоюдоострое оружие, жить тем страшней, чем больше можешь. Настроение сильно изменилось, сильно. Мне не нужно больше покупать картины, ежедневно смотреть. И в музеи ходить почти перестал. Зайду в зал... двух-трех картин хватает, устаю от напряжения, раздражаюсь, и ухожу. Иногда смеюсь над собой, совсем как художник стал, нетерпим... только не пишешь...
И все-таки, если зовут, как по обязанности иду, смотрю... Покупаю из жалости, а раньше никогда. Как будто должен, а не просто, как было, интерес. Одну комнату на Прудах превратил в чулан, забиваю дохлятиной, пусть, думаю, полежат...
Но не совсем уж бескорыстно, проходит время, возвращаюсь, иногда нахожу симпатичные моменты, даже у самых серых, представьте себе. Только приходится много таких куч перелопатить, утомительный труд... но высокомерия профессионалов не люблю, наказание им – ожидаемый результат, а что еще найдешь под фонарем?..
***
Нет, я не против профессионалов, но и художник, и образованный любитель перед новой картиной всегда дилетант, иначе он ремесленник или заученный искусствовед, и плохи его дела. Жаль, что понимание приходит с бессилием в обнимку...
А десять лет тому назад я был еще живчик, богач, красавец-эгоист, ухитрялся жить в свое удовольствие в довольно мрачной стране. Кто-то боролся за свободу, за права, а я взял себе права и свободы сам, и посмеивался над борцами. И совесть почти чиста, ведь я поддерживал непризнанные таланты, помогал художникам... и этим дуракам, желающим омолодиться.
Мы тут же договорились встретиться с Мигелем, завтра на квартире. Сначала я все собирал там, делал фотографии, слайды... Некоторые картины и рисунки оставлял, те, что полюбил, другие относил в северное убежище.
Я ждал его в одиннадцать, после обеда операция, знаменитость на столе, кумир безумствующих девок, изношенная рожа, пошлые мотивчики... из последних сил на плаву... А мне-то что!.. – порезче овал, подработать щеки, подбородок, мешки убрать под глазами... Примитивная работенка, но платит щедро. Пустоту взгляда все равно не скрыть. Заставляет дергаться, визжать толпу... даже восклицания новые!.. Это меня доконало – "вау", я-то думал, восклицания трудней всего внедрить...
Сколько раз говорил себе, "не злобствуй", и не удержался. А внешность внушительная, живой да Винчи, хе-хе... метр девяносто, красивые большие руки, пальцы тонкие, длинные... Женщины смотрят до сих пор, но я стремительно теряю интерес. Не в способности дело, перестаю понимать, зачем эта процедура, своего рода внутреннее исследование?.. Приятные мгновения остались, но, ей богу, можно обойтись. Странно, столько лет с энтузиазмом воспринимал... Но после нескольких крупных провалов сделал главным своим правилом – "вместе не живи ни с кем", золотые слова. Просыпаешься без свидетелей, незащищенные глаза, тяжелое лицо... Окно, туман... тихие улицы пустынные... Люблю это состояние – заброшенности, отдаленности от всего-всего... Глянешь в зеркало – "ты еще здесь, привет!.. Ну, что у нас дальше обещает быть?.."
Тогда во мне просыпается дух странствия, пусть короткого и безнадежного, с примитивным и грязным концом, но все-таки – путешествие... И я прошел свой кусочек времени с интересом и верой, это немало. Если спросите, про веру, точно не могу сказать, но не религия, конечно, ненавижу попов, этих шарлатанов и паразитов, не верю в заоблачную администрацию и справедливый суд, в вечную жизнь и прочие чудеса в решете. Наверное, верю... в добро, тепло, в высокие возможности человека, в редкие минуты восторга и творчества, бескорыстность и дружбу... в самые серьезные и глубокие соприкосновения людей, иногда мимолетные, но от них зависит и будущее, и культура, и добро в нашем непрочном мире... Жизнь научила меня, те, кто больше всех кричат об истине, легче всех обманывают себя и других. То, что я циник и насмешник, вам скажет каждый, кто хоть раз меня видел, но в сущности, когда я сам с собой... пожалуй, я скептик и стоик.
А если не вникать, скажу проще – не очень счастлив, не очень у меня сложилось. Хотя не на что жаловаться... кроме одного – я при живописи, но она не со мной.
***
Собственно, она и не обещала... Я говорил уже, ни дерзости, ни настойчивости не проявил. И все равно, воспринимаю, как самую большую несправедливость – в чужих картинах разбираюсь довольно тонко, а сам ничего изобразить не могу. Прыжок в неизвестность неимоверно труден для меня, разум не дает закрыть глаза, не видеть себя со стороны... Боюсь, что открытое выражение чувства только разрушит мое внутреннее состояние... а при неудаче надежда сказать свое окончательно исчезнет... Зато, когда находятся такие, кто создает близкие мне миры... я шагаю за ними, забыв обо всем. Реальность кажется мне мерзкой, скучной, разбавленной... кому-то достаточно, а я люблю энергию и остроту пера, основательность туши. Рисунки с размывкой, но сдержанно, местами, чтобы оставалась сила штриха, как это умел Рембрандт. Это и есть настоящая жизнь – тушь и перо, много воздуха и свободы, и легкая размывка в избранных местах. Плюс живопись... то есть, фантазии, мечты, иллюзии... художник напоминает своими измышлениями о том, что мы застенчиво прячем далеко в себе.
Что поделаешь, я не творец, мне нужны сложившиеся образы, близкие по духу и настрою, нечто более долговременное и прочное, чем мгновенное впечатление. Я говорил уже – живопись Состояний, вот что я ищу. Такие как я, по складу, может, поэты, писатели, художники, но уверенности не хватило. Нужно быть ненормальным, чтобы верить в воображаемую жизнь больше, чем в реальность. Я и есть ненормальный, потому что – верю... но только с помощью чужих картин.
Время настало неискреннее, расчетливое – не люблю его. И картины современные мне непонятны, со своими "идеями", нудными разъяснениями... Простое чувство кажется им банальным, обмусоленным, изъезженным... не понимают изображений без словесной приправы, им анекдот подавай или, наоборот, напыщенное и замысловатое, а если нет подписи, наклейки, сопроводительного ярлычка или занудства человека с указкой, то говорят "слишком просто", или – "уже было", и забывают, что все – было, и живут они не этими "новинками", а как всегда жили.
***
Но разочарования не убили во мне интереса, ожидания счастливого случая, я всегда жду.
Уже давно одиннадцать, а Мигеля нет... Он заставил меня понервничать, на час опоздал. Перед операцией мне нужно хотя бы на полчаса расслабиться, отпускаю на свободу голову и руки. А при столкновениях с живописью каждый раз напряжен, надеюсь, что возникнет передо мной одна из тех картин Состояний, к которым привязан, как к самому себе. Как увижу, тут же стремлюсь отстранить художника, у меня с холстами свой разговор.
И я злился, что он где-то бродит, сбивает мой ритм жизни, я это не любил.
Наконец, звонок, открываю, он стоит в дверях, согнулся под грудой холстов, словно дикарь шкуры зверей притащил. Входит и сваливает это все на пол с поразительной небрежностью – избавился от тяжести. Потом бросается в угол на диван, ноги закидывает наверх и тут же захрапел. Я обрадовался, легче смотреть, когда творец спит. Мне говорили про его бесцеремонность, грубость, жесткую шкуру... "свинья, грязный тип" и все такое, но пробиться к холстам было важней. И про картины разное говорили, но тут уж верить нельзя никому, только смотреть и смотреть.
С тех пор годы прошли, но память не признает времени, а только силу впечатлений.
Он с первого взгляда почти привлекателен был, если без неприязненного вглядывания. Таким я представлял себе Эль Греко в молодости. Но стоило постоять рядом с ним, даже не глядя в его сторону... Гнилое дыхание. Не в прямом смысле – я о душе говорю, дефект какой-то души. Странный разговор, что она такое?.. Сотни раз открывал все слои и покровы, проходил от грудины до позвоночника, в грудной хирургии подвизался несколько лет. Души не приметил. Внутренний мир это химия, мозг и нервы, я уверен. Но от этого загадка не рассеивается.
Непостижимые вещи, его холсты, живут на стенах у меня. Я каждый день смотрю, живу под ними. Вот-вот соберу силы на альбом.. Каждый раз ищу в них следы несовершенства художника... а он не был образцом совершенства, уж поверьте... ищу – и не нахожу. Чистый талант, в этом тайна. Прозрачное, простое состояние... – но я не могу назвать его словом или фразой, хотя много раз пытался. Ближе всего подходит, пожалуй, "предчувствие беды". Как появилось во мне в первый раз перед картинами, так и осталось.
Это ощущение... такая мозаика, что не расскажешь, да и сам не знаешь всего. Предчувствие беды – главное состояние нашей жизни, если ты живой человек и можешь чувствовать... его не обойти. Жизнь вытолкнула меня, я почти мгновенно оказался в чуждом мире. Я не вздыхаю по тому, что было, начал жизнь в своей стране, но страшной... а умру тоже в своей, но непонятной... А картины... они оживляют, усиливают наши страхи, сомнения, воспоминания, тогда мы говорим в удивлении – как догадался... Не гадал, а сразу попал в цель, произошел тот самый резонанс, о которых я много говорил, так что не буду докучать вам своими теориями, запутаю, и ничего нового. Все новое – заново пережитое старое.
***
Но к чему усиливать и обострять наш страх, напоминать о грустном или тревожном?.. Меня сто раз спрашивали, зачем вам такие печальные картины, и без них время тяжелое... Серьезный вопрос, но у меня к картинам другое отношение. Я ищу подтверждения своих чувств и состояний, радостные они или печальные, дело десятое, – они мои, я не властен над ними, над всем, что рождается от столкновения внутренней и внешней жизни. Нам нужна не истина, а опора и понимание. Эти картины понимали и поддерживали меня. Искусство вовсе не должно нас улучшать или изменять, это уж как получится, главное, чтобы оно нас поддерживало и укрепляло.
Это удивительно, что может служить толчком, усилителем чувства подумаешь, пигмент на куске грубой ткани... Откуда такая привязанность к иллюзии? К искусственности? Своего рода наркотик?.. Трудно понять мгновенное притяжение или отталкивание, которые вызывают в нас цвет и свет на холсте, далекие от жизни. Ведь, что ни говори о силе искусства... мы намертво привязаны к реальности, держимся руками и зубами. И вот появляется странное существо художник, он предпочитает иллюзию – жизни, и время подарит ему за бескорыстие... может быть... всего лишь, может быть... несколько десятков лет памяти после смерти. Что нам с того, что будет после нас?.. Я стольких видел, кто смеялся над этим "потом"... молча делал им все новые молодые лица... они наслаждались текущей жизнью, прекрасно зная, как быстро будут забыты, еще до настоящей смерти.
Бедняга Мигель наслаждаться жизнью не умел, о вечности не заботился, зато писал честные картины. Просто писал их, и жил как мог, во всем остальном, кроме своих холстов, звезд с неба не хватал. Гений неотделим от всего, что происходит в окружающей нас жизни, еще хуже защищен, подвержен влияниям... и если не держится руками и зубами за свою спасительную странность, также как все растворяется и пропадает в мире, где раствориться и пропасть обычное дело. Он обязан стоять, спартанец, стоять, стоять!.. Ты должен всему миру, счастливец, не забывай!.. миру больше не на кого надеяться, мир тонет в дерьме... А этот начал шататься, думать о своем лице... как писать, что писать... и как сохранить холсты... слушал идиотов... и тут же что-то сломалось в нем, писать перестал, и жить расхотел...
"Сохранять научились, а беречь стало нечего, и незачем, ведь уже рядом стоящие люди и поколения друг друга не понимают... " Кругом меня так постоянно говорят, а я молчу, смотрю на его картины...
Есть еще в мире, что помнить и сохранять.
(C)
***
Впрочем, памяти не прикажешь, она не признает времени, не слушает разума, и хорошее и плохое для нее одинаково важны. Что-то сразу и намертво забывается, а от другого не отделаться, стоит и стоит перед глазами... Но кто сказал, что это приятно?.. Некоторые, правда, радуются воспоминаниям, "кратким мигам блаженства", да?.. А как быть с неприятными концами?.. Кончилась моя история действительно... как все в жизни кончается.
Хотя никто не знает, кончилась ли она, и кончится ли вообще...
Могу только сказать, мне трудно вспоминать, и больно.
Наверное потому, намеренно или нет, но я отталкиваю от себя тот момент в прошлом, когда впервые увидел живопись Мигеля. Эта же чистопрудненская квартира, весенний день, светло... Он лежал на диване, притворялся, что спит, а я смотрел.
Ни одного любительского оргалита, даже картонов не было, все холсты. Это сразу вызвало уважение, знаю, сколько с тканью возни. Два десятка холстов, довольно грубо загрунтованных. Люблю, когда видна структура ткани, в случае удачи усиливает ощущение непостижимости, простой ведь материал, грубый лен, на нем краска, пигмент... Потом подсчитал – двенадцать городских пейзажей, три натюрмотра, два портрета. Трудно сравнивать с кем-либо, если отдаленно, вспоминается Утрилло. В пейзажах, конечно, Утрилло, но нет фигур, неуклюжих и трогательных, только пустынный город, раннее утро, спят еще людишки... Но это литература, людей там в принципе быть не могло, о них забыто.
Картина или пейзаж за окном иногда кажутся итогом всей жизни, это тяжело воспринять. Просыпаешься под утро, подходишь к окну, светает, осень или весна, сыро... рассеивается, струится, мечется, уходит от света холодный легкий дым, вода подернута свинцовым налетом, все молчит... Вот и его картины... они об этом. Мне показалось, что вывернутый наизнанку я сам. Можно много говорить о мастерстве, "хорошо написано" или не очень, но тут уже неважно было, как написано, сразу наповал.
Я часто показываю эти работы, ведь я перед ним большой должник. Из десятка понимающих сильно реагирует один, остальные не отрицают – талант, но вот не знают, на какую полочку поставить, а это беда-а!.. Им главное, куда-то положить, тогда они спокойны, и удаляются в свои музеи. Искусствоведческий маразм, страсть классифицировать всех, как бабочек на иголочках. И вдруг осечка... не получается...
И не получится, так и должно быть.
***
Хотя непонятно, почему простые и сильные картины бывают чужды глазу даже опытных людей, а пустые, но броские полотна привлекают всеобщее внимание.
Здесь все было просто, ничего особенного. Рассвет в городе, одинокие пустые улицы. Переулки и тупики, глухие убогие подъезды. Брошеные звери. Натянутые до предела нервы. Воплощение крика... Но здесь же рядом – покой, тепло, уют, рожденные неторопливым прочтением простых вещей. Изображения поражают при первом взгляде, еще не затрагивая разум. Внушение непосредственного чувства. То, чего лишены роскошные натюрморты голландцев, но что встречается в их графике, незамысловатых набросках пером и кистью.
При этом я досконально знал город на картинах, родился в нем и вырос, облазил все углы, и все места на городских видах тут же узнавал. Мой Таллин. Наверное, странно считать родиной землю, на которой тебя не хотят знать, приедешь как турист, а через месяц катись обратно! Но чувствовать не запретишь, для меня граница смысла не имеет. Того, что во мне, не отнять никому.
И в то же время эти городские виды потрясли меня, он так их увидел... Не могу описать. Город куда нельзя вернуться. Как он угадал?..
Вспомнил, как однажды шел здесь по круглым скользким камням, ими вымощены узкие улицы центра ... Возвращался домой, мне хотелось забыть довольно мерзкую историю, которая только что случилась, попал не туда. В молодости тянулся к авантюрам, к странным людям, темным углам... а потом убегал, исчезал из виду, чтобы наутро обмануть себя – ничего не было... Бывали увлечения опасные, но об этом не хочу говорить, да и сейчас никого не удивишь. И улицы меня успокаивали, все пройдет... Раз в несколько лет я бываю там, тянет, но если разобраться, все равно что ездить на свою могилу.
Как ни живи, если не полный дурак, чем ближе к концу, тем больше жизнь кажется неудачей и поражением, а надежды на нее – выше возможностей. Впрочем, я видел реалистов, смолоду ограничивающих свои пределы. Забавно, они не достигали даже их.
***
Но если пределы не тобой ограничены?..
Почти каждый, с кем я имел дело, спрашивает – "у меня есть талант?"
Вот и эти двое, с которых я начал рассказ, и они хотели знать. Я знаю, привык, и жду вопроса, прямого бесхитростного, или хитрого косвенного... Им всем заранее надо знать, а я не могу помочь, не знаю, что сказать. Если они о способности схватывать пропорции, использовать навыки, добиваться иллюзии реальности на плоскости, то ради бога... Я сразу готов признать, что все на месте, умеете или обязательно научитесь. Как было бы замечательно таким вот нехитрым образом заранее определить, стоит ли стараться... Точный физический критерий, измерь вдоль и поперек, и получишь ответ. Но он ничего не значит. И потому только развожу руками, улыбаюсь, ухожу от ответов, всем своим видом даю понять, что неспособен к таким выводам, говорю о субъективности, о вкусе...
Но вот что интересно ...
Несмотря на все различия времен и культур, хорошая живопись бесспорна. Кто же очерчивает ее границы?.. Я думаю, свойства глаза и наших чувств, они не изменились за последние сто тысяч лет. Над нами, как над кроманьонцами, довлеет все то же: вход в пещеру и выход из нее. Самое темное и самое светлое пятно – их бессознательно схватывает глаз, с его влечением спорить бесполезно. Художник не должен давать глазу сомневаться в выборе, на этом стоит цельность изображения – схватить моментально и все сразу, а потом уж разбираться в деталях и углах. Эта истина одинаково сильна для сложных композиций и для простоты черного квадрата, но в нем декларация уводит в сторону от живописи, от странствия по зрительным ассоциациям. На другом полюсе цельности сложность – обилие деталей, утонченность, изысканность, искусственность... Игра всерьез – сначала раздробить на части, потом объединить... стремление таким образом усилить напряжение вещи, когда она на грани разрыва, надлома...
