Текст книги "Взгляд Сатаны (СИ)"

Автор книги: Дамир Ибатуллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Дамир Ибатуллин
ВЗГЛЯД САТАНЫ

* * *

1

Я – Черный Пьеро без гитары,

Не любящий рампы и сцен,

Чьи руки мудры, но не стары,

В синеющей россыпи вен.

И чуть удивление брезжит,

Хоть видел такое несчет,

Когда их зачем-нибудь режут -

Пронзительно-ало течет.

Течет торопливо, как время,

И, чуть на морозе дымясь,

Густеет кровавое семя,

Впитав первородную грязь.

Меж желтых клыков, повторяя

Цвет яростный – бешеный зырк,

Слюну торопливо роняя,

Залижет шакалий язык.

В подпалинах рыжих подбрюшье,

Прижал облезающий хвост,

Излей мне, шакал, свою душу,

Прерви на минуту свой тост.

Что, брат, тяжело быть не средним?

Ведь им не понять ту охоть,

Когда рвешь в куски не последним

Живую горячую плоть.

Когда не последний за самкой,

В жару – на речной водопой,

Ни с кем не боясь перебранки

Издать торжествующий вой.

2

Я – Черный Пьеро без гитары,

Проездом в провинции день,

И кассу, как-будто татары,

Штурмует, галдя, дребедень.

Не любящий рампу и сцену

Я выйду под тысячу глаз,

Хвала вам, мне знающим цену,

Меня развлечете сейчас.

Лизать мою кровь – вот желанье

Собранья мужчин, геев, дам.

И, видя такое старанье,

Я зааплодирую вам!

* * *

На свою смерть

Молись!

Если ты еще можешь молиться,

Но есть ли резон головой об пол биться

И, призывая безгласных богов,

Сметая препятствия все и преграды,

Мечтая за наглость иметь лишь награды,

Ломая отростки зеленых рогов,

Веселиться...

А снится...

А снится лишь с розовым счастье

И имя глухое... то Света... то Настя..

То черной, то белой, то с рыжинкой масти.

А это ли счастье?

Молись!

Друг, молись Христу-Иегове,

Молись за Отца и за Сына молись,

С глазами, залитыми потом и кровью,

В загаженном храме...

Молись!

Или ввысь глядя

Сквозь туман и обман,

О сером галдя,

Позабыв про боль ран,

За грош продавая безгрешности сан...

Течет в твоей ванной испорченный кран...

Молись'

И простится тебе и ему,

И грешника встретят в каком-то дому.

Раскается он в откровении винном,

Веревка простит все в лесочке осинном,

И примет в объятья аллах

Или Будда... На свете нет худа,

А жизнь – это блюдо,

Которого нету вкусней

И кислей,

И с каждым глотком становлюсь я взрослей.

Молись за меня,

Не вернусь ниоткуда,

Ухожу в никуда,

Молись!

Молись. Молись...

* * *

Вскрыл грудную клетку

И смотрю я в душу:

Каждый грех мой метил,

Как овечьи уши.

И чернила сердце

Каждая скабрезность,

Белизну младенца

Окропила мерзость.

Цвет смотрю упорно:

Зебра – уголь с мелом.

Белое на черном?

Черное на белом?

* * *

В эту безлунную ночь жгут письма,

Освещая бледные лица и бесплотные тени,

И бог Рама Кришна,

В мерцании блицев, наблюдает наше падение

И то, как мордастая шлюха

Жалуется, что ее все пытаются трахнуть.

Для нашего нежного слуха

Подобные песни – дубина.

Не ахнуть,

Не крикнуть, не застонать, не исчезнуть,

Забыться, врасти, раствориться,

Возникнуть мессией над бездной.

Умыться водою святой и молиться,

Чужие грехи замолить и свои,

Прощенья прося у Иуды Искариота

И Марии Магдалины,

Избавленья от опек идиотов моих

Под звук мандолины.

И выпить из черепа незнакомца

Напиток травы всепрощенья,

И скрыться в вертепе от солнца,

И жаждать мщения.

Мщения!

И видеть во сне: море, сирена,

От мелей моряков отвлекающая телом.

Она остается здесь в окружении стен,

В недоумении от рук, испачканных пеплом

Тех писем.

Дикси!

* * *

Ребенок в чреве мамы девять месяцев,

А ты внутри меня который год,

Я разрожусь тобой на грязной лестнице

Моих мечтаний незаконный плод.

Не выдержу родильной я горячки,

Не оторву от лестницы лица.

Состроишь, раздирая в кровь болячки,

Глазенки трупу своего отца.

Завернутый зимой в бетон подъезда,

Ты вскормишься унынья молоком,

И в ожиданьи моего приезда

Стучать по батареям кулаком.

Прости меня, ребенок незаконный,

Прости отцов-пецов и дураков.

Продай меня: на грош – кило сушеных

В кульках бумажных из черновиков.

* * *

Бог не придумал тоскливей

Молчанья в автобусах.

Разлуки, измены, дождя

И разбитых зеркал,

И путешествия ручкой по

школьному глобусу,

Ночью морозной надорванный волчий вокал.

Он не придумал тоскливей

Предательства друга,

Ревности, глупости, злобы,

Двусмысленных фраз,

После убийства в лице отраженья испуга

Взгляда моих собачьих, впрозелень, глаз.

* * *

Невыплакано, выпито, не спето,

Разбито и не склеено, измято.

Теплей зима и холоднее лето,

А руки после встречи пахли мятой.

Не найдено, потеряно, изныто,

Ушло и не вернулось, улетело.

Упали звезды в месяца корыто,

Он стал луной... Ты этого хотела?

Не прожито, не пройдено, забыто,

Не сказано ни в шутку, ни всерьез.

Беззубой челюстью зажеванного быта

Смеется старость – сморщенный курьез.

Избито, недоплачено, раздето,

Не нагло и не шепотом, постыло.

И разноглазный в бархатном берете

Ко мне подходит за расчетом с тыла.

Одиночество

Зима. Темно. Метель.

Туман. Шаги – не ты.

Я здесь. Вино, стакан,

Как взвесь мозги – похмель.

Я пью – горчит. Бутыль.

Налью – мой грех, Коран.

Я жду – горит во рту -

Беду... Ночь – смех волков.

Мослы стучат о лед,

И слышно за версту

Постук – печать оков -

Деревья ветер гнет...

* * *

Поиграй со мною в прятки,

Дождь,

Поцелуй меня украдкой.

В рожь

Уведи меня отсюда,

Свят.

Мне одно сегодня блюдо -

Яд.

Мне одна постель сегодня -

Степь.

Глины ни на что негодной

Лепь

Гладит пальцами горшечник

Пьян

И ваяет добро, вечно -

Рьян.

Не похож я на статую -

Гнут.

У подножья ветка туи

Кнут.

Что наделал ты со мною,

Дождь,

Придавил меня стеною.

Что ж,

Не сдержать того мне груза

Миг,

Лучше уж попасть под грузовик.

* * *

Хруст

Уходящего снега

Пуст

День

Убивающий с неба

Тень

Глаз

Открывающих правду

Враз

Сон

Этих просящих яду

Сонм

В храм

Не простивший обиду

Нам

Книг

Заменивших корриду

Крик

Бог

Истекающий кровью

Мох

Сух

Под моим изголовьем

Пух

Рук

Обнимающих жарко

Стук

Дрем

Смерть ненавидит ярость

Все.

* * *

По асфальтам серым города

Мы скользим... Зима и холодно,

Под ногами гниль-сукровица,

Поп-фонарь на окна молится.

Ветер просит подаянье,

Гонит память и раскаянье.

Страшно одному на лестницах,

На ступенях плачут грешницы.

В тишине квартир эн-комнатных

Пьем любовь из чаш расколотых,

А из ваз цветы пахучие

Поцелуи дарят жгучие.

И не надо нам придумывать,

Ткань мозгов когтями думы рвать,

Пусть течет все так, как хочется,

И сбываются пророчества.

* * *

Перерезал горло солнцу

Горизонт-татарин,

Багровеет пьяно кровью

Лужами закат.

Дым табачный вяжет кольца

На оконной раме,

Пялит ночь глаза коровьи

Из небесных врат.

То ли было, то ли будет,

Все равно обманет,

И журавль, и синица

Скрылись в облаках.

В тишине усталых буден.

Мокнет соль на ране,

Не добавят краски лицам

Будда и аллах.

Ищут жемчуг в мутной пене

Люди-человеки,

И в глаза любимым братьям

Врать не привыкать...

Лунный свет забрызгал стены,

Медом мажет веки,

И зовет в свои объятья

Женщина-кровать.

Мрак на дне стакана ночи

Пьет взахлеб Аврора.

Вновь украли сна забвенье

Ручка и тетрадь.

Вместо сна – двенадцать строчек

И "бычков" узоры.

Новый день – опять мученье

Жить с мечтой поспать.

* * *

Не верим ни в судьбу и ни в Христа,

А в черта верит лишь один из ста.

И рубль – не доллар, арифметика проста,

Боишься слов, как птица та куста.

И на подмостках жизни каждый – мим,

Не слыша, мы друг другу говорим,

Идем вперед – на месте мы стоим,

Всю жизнь свою сном беспробудным спим.

Ковер спокойствия грызет стальная моль,

Смеясь, мы ощущаем сердцем боль,

В суп повседневности насыпав жизни соль,

Уходим... Отыграв чужую роль.

* * *

Меня не знает никто,

И я сам

Не знаю того, что скрыто во мраке

Души нераскрытой -

Рай, ад или храм?

Рогатый с копытами в огненном фраке

Меня искушает,

Но я не пойду,

Нет, я не хочу

Пройти до конца

И сверзиться с жизни крыльца.

В объятьях Ее

И в объятьях Морфея,

Опутанный сталью,

Измазанный кровью, текущей из мозга,

Душою слабея,

Нет, я не пойду за постылой любовью...

И эхо банальности "кровь" и "любовь",

И что-то такое в потемках, в тиши,

И я не могу,

И судьба не спешит

Ударить меня по затылку бедою...

Что легче: быть без тебя?

Быть собой? Быть с тобой?

В обнимку

С бутылкой,

С друзьями хмельными

Шершавой улыбкой, губами складными

Душить идеал.

Как я мал.

Я устал...

* * *

Свое простив всем опозданье,

Не хочется познать покой,

Пока живет еще желанье

Разврата потною рукой

Касаться запрещенных тем,

Снимая в темноте трусы,

Что проще и приятней, чем

Подергать тигра за усы.

А за себя охота драться

И оправдание найти.

Так просто уходя остаться,

Сложнее уходя уйти.

* * *

Храним мы верность на века,

Как Дон Жуаны.

В лицо все хвалим дурака -

Кукиш в карманы.

И корчим умное лицо,

Друзья-мартышки,

Как попугай твердя словцо

Из умной книжки.

Милее солнечных лучей

Свет кабинета.

О жизни – той, мол, я ничей,

О сексе – этой.

В портреты, те что на людях

Съедал очками,

Наедине с самим собой

Кидать "бычками".

В одежде херувимов днем,

А ночью – черти.

Не притворяясь лишь во сне

И после смерти.

Автобиография

Неделя моей жизни...

Начало – воскресенье.

Немецкий чернокнижник

Вписал мое рожденье

За половину века

В скрижали нищих мира

И, в довершенье смеха,

Назвал меня Дамиром.

Родился я не в храме,

В ненастье, в утра муть,

И, насыщаясь, маме

Душил ручонкой грудь.

Кружили, разлетались

Минуты, целясь в морду,

Вбивая колом старость

В татарскую породу.

И в понедельник, в вечер,

Махнув мне аттестатом,

Сдувал июльский ветер

В цвет неба детства вату.

Бросался в секс-усталость

Вглубь с сахарной молодкой

И приторную сладость

Сбивал частенько водкой.

Два года обшивали

Кирзой армейской уши,

И часто обзывали

Тем, чем колотят груши.

Вот вторник, нет мозолей,

Ладонь, как у флейтиста,

И причиняют боль мне

Слова друзей-садистов.

Что ждать мне в среду утром?

А что в четверг днем?

Утехи Кама-Сутры?

Бег с атомным конем?

Сыграв с судьбою в вист,

Свою удачу встречу?

Раскрыв свой рот землистый

Придет суббота...

Вечер...

* * *

Мое окно на пятом этаже.

Я – первый сын.

В окне напротив – дома в неглиже

Пускает дым.

Пониже – дяденька в трико

Жует омлет,

Жена в халате, рыжий кот

И старый дед.

Правее – занавеска, смех -

Уехал муж.

Играет гимн... Для секс-утех

Он будто туш.

Левее – терпкий аромат,

Там курят план.

И ад им рай, а жизнь им – ад.

Самообман.

Я вылетаю,

В небесах парю в тиши:

– Смотрите, эй, во все глаза,

Людские вши!

Уходят дома в неглиже,

Швырнув "бычок".

Жрет дядя в нижнем этаже,

А дед – молчок.

Плотнее занавеска...

Что ж, там только встал.

А слева шепот:

– Где такой Он план достал?

Влетаю снова я в окно,

Лишь боль и стыд.

Нет зрителей – и духу нет

На суицид.

Весна

Озяблое солнце расплавило панцирь зимы,

Шалунья-сосулька плюет на людей со стены,

Сыпят на мех соболей по шкафам нафталином,

И даже стая ворон возвращается клином.

Шлепает март босиком по смеющимся лужам,

Брызгая в злобный оскал рассерженной стуже,

А крик воробьев заглушает песню трамвая,

С каплющих крыш у труб дымы печные сбивая.

Город вдруг вспомнил, что был он когда-то деревней,

Белую шубу сменил на зеленые тени,

А ветер-бродяга влюбился в старуху-сосну,

И дворник угрюмый лопатой торопит весну.

* * *

Поехали в весну?

Запрягай!

Опять я не усну,

Играй, играй

На скрипке своих голосов,

На ветках снежных лесов,

Навзрыд гитарных басов

Звук

Замкнет этот круг.

Прощанья испуг

Ворвется на диком коне в тишину

Горячих подушек

И девственных душ.

Послушай, послушай

На нервах исполненный туш.

Но спящую ночь не разбудишь слезами

И ей не расскажешь о драме,

Как маме.

Мы сами во всем виноваты...

Кровь брата

Лежит на лице бога Эроса.

Мятой дурманит рассвет -

Бред.

И тебя уже нет.

Я в снегу,

Я в зиме,

Ты в весне,

На коне.

Признание это прими,

Не плачь,

Играй, играй.

До...ре...ми...

ЛЕТО

(посвящение солнцу)

Тоскливо мысли плыли В туманном феврале...

Деревьям платья шились

В апрельском ателье...

Октябрь. С злобным лаем

Ветрище куртки рвет...

А мы теперь снимаем

С себя почти что все,

Поддавшись уговорам

Развратника с небес,

И он без всяких споров

Ласкает женщин, бес!

На пляже спинкой кверху

Любовницы лежат,

А он зальется смехом

И припечет им зад.

И мажет шоколадом

Подставленных лучам,

А все мужчины рады

Лизать их по ночам.

ОСЕНЬ

Лужи гноем полны,

Тлеют язвы кострищ,

Тянут руки кусты,

Не подам – я сам нищ.

Гол я, жалок и бос,

Поцелуй синих губ,

Чувства все под откос,

И живей меня труп.

Не поможет никто,

Не придет под окно...

Эх, повешусь пойду

На ремне поясном.

Зима

Снег выпал и белою кожей

Засыпал шрамы дорог.

Похмельной заспанной рожей

Сквозь тучи алеет восток.

Мороз подгоняет прохожих,

Без водки краснеет нос,

Тишина вечерами похожа

На сгоревший церковный воск.

Врываясь в квартир наших норы,

О счастье ветер поет,

Читая в оконных узорах

Имя земное твое...

Попытка к бегству

(1 января 1991 г.)

Под елки сяду хвоистый полог,

Заиндевел в бутылке сладкий "Брют".

Кометой пенной пробка в потолок

Торжественным финалом декабрю.

Часы остановились без пяти,

Слезою каплет мне на щеку воск

Год замирает вдруг в конце пути

И слушает мой новогодний тост:

"Не дай дожить до старости, мой Бог,

И называться в спину старым пнем,

Седеть, лысеть, покудова не сдох.

Позволь расстаться с этим декабрем,

Б котором лгут во благо мне друзья,

В котором утро хуже, чем закат,

В котором хочется того, чего нельзя,

И где Джоконда так похожа на плакат

– Но, старая! Проваливай быстрей!

Швыряю я фужером в лошадь-год.

А в год козлиный буду я мудрей,

Искать не буду для себя забот.

По кляча встала у моих ворот, Поет мне заунывно животом,

Может смеется, может плачет-ржет,

Сметая снег нестриженным хвостом.

И неподвижны стрелки...

Год глядит,

За воротник мне сыплет лед и снег.

Крушу часы и, как хмельной луддит,

Хочу я совершить в январь побег.

О мой январь!

Мой Бог!

Спаси от бед!

А где-то бьют куранты, кто-то пьет,

А у меня остановилось время...

Бред!

И стрелки я рукой кручу:

– Вперед!

Но стрелки на двенадцать наползли,

Сорвав последний лист календаря,

И люди не заметили, вошли

В мое тридцать второе декабря.

* * *

Вроде солнце, люди тоже вроде,

Ведь февраль для сатаны потеха.

И теперь со мною рядом ходит

Дырка с очертаньем человека.

Мне беззвучно говорит на ухо,

Сверлит спину мутными глазами.

– Не-на-!-зажужжит зимою муха,

– Ви-жу! – ночь повторит голосами.

На дороге встал зловещей вехой,

А кого за это ненавидеть?

И кричу я в никуда без эха:

– Появись, хочу тебя увидеть!

Но кривит невидимую рожу

Пустота невидимого смеха...

Для него и я, наверно, тоже

Дырка с очертаньем человека.

Год

Зима целует страстно губы желтой осени,

Мешая золото ветвей с холодной проседью,

А ночь бездомная слоняется по улице

И на Луну окном погасшим жмурится.

Весна над старостью зимы хохочет зеленью,

Мороз упал, теплом лучей подстреленный,

Скамейка старая вздыхает нежным скрипом,

И обвенчался соловей с цветущей липой.

Сплетает лето для весны венок ромашковый,

Мелькает пестрой земляничною рубашкой,

Мешает крики воробьев с цветочным тестом.

Стыдливо вишни розовеют, как невесты.

Сентябрь с августом глядят в глаза друг другу,

И осень плачет, провожая лето к югу,

Ведь страшно оставаться ей одной

И встречи ждет с любовником – зимой.

* * *

Не знаю, но известно всем,

Не знаете, но знаю я...

Приходишь тихим символом

Полночного знамения.

Целую тьму безглазую

Сквозь сонм моих предтеч,

Узнав такую разную

В изгибе нежных плеч.

Уйдешь к утру на цыпочках,

Исправив все неточности,

Оставив медом на губах

Мне привкус непорочности.

Не богова наместница,

Молясь не по-латыни,

Моя святая грешница

И грешная святыня.

* * *

Как странно:

Встречаемся часто -

Напрасно.

Как манны

Ждем счастья мы страстно -

Ужасно!

И мимо

Скользим мы глазами

По лицам.

Обидно:

Палки ставим мы сами

В спицы.

Мне страшно

Обнять твои плечи -

Ты в храме,

И наша

Нечаянна встреча

Руками.

* * *

Дураков обожают собаки и дети,

Жрицы Эроса любят тугой кошелек...

И, при лампы настольной мигающем свете,

Я жую черновик и плюю в потолок.

Мотыльком, черным в уголь, влетаешь сквозь стекла,

Крылья сбросишь с наклейкою "Мейд ин ЮСЭЙ",

И блестя своим телом то ярко, то блекло,

Мне зашепчешь на ухо: "Ну... что ты... скорей!"

Энтомолог мятущихся ищущих душ,

Закурю сигарету... Сквозь дымную мглу

Я возьму твою руку...

Шепну: "Я твой муж."

Твое дивное тело насажу на иглу.

Мы исчезнем из комнаты с криком протяжным,

Где со стоном твоим есть мой хохот немой,

И на койке появится, чавкая влажно,

Зверь безротый, без глаз, но с двойною спиной.

И в седьмом измеренье размазан по окнам

Задышу я подъездом...

Там скачет мой конь...

И рукой наслажденья прошедшего сохлой

Буду сброшен с небес на кровати ладонь.

Нет тебя.

От бумаги разжеванной грезил,

И по полу ползут легионы мокриц...

А пока меня любят собаки и дети,

И не ходят ко мне толпы Эроса жриц.

Любовалась ночью из окна вагона,

Смутно отражался профиль на стекле,

В волосах дробился тусклый свет короной...

Были мы знакомы миллионы лет.

Отсчитал века я на твоих коленях

Жемчугом, а яшмой годы на чужих

Видел глаз мерцанье в тлеющих поленьях

На земле и неба взорванной межи.

Бархат женской кожи, как дыханье ветра,

Пил тщедушной грудью, падал в сладкий бред,

А твоей ли, нет ли, с доли миллиметра

Разницы богини и дурнушки нет.

И стоим мы ночью у окна вагона,

Незнакомы снова десять тысяч лет,

Надоев друг другу...

Тусклый свет короной

В волосах дробится.

Профиль на стекле -

Милый, позабытый – стал желаньем с болью,

Губы шевельнулись медленно и сладко...

Почему опять мне хочется с тобою

Целоваться, плача?

Вечная загадка.

* * *

Христос с креста протягивает руки,

Аллах пророчит мне блаженства рая,

А Бахус обещал, что кончит скуку,

Покой мне Кришна даст...

Я выбираю.

Я не умею подставлять вторую щеку,

Пять раз на дню молиться неохота,

От водки становлюсь какой-то блеклый,

А кришнаиты – просто обормоты.

Где крылья взять для высоты полета?

Коран и Библия. Ну выбери, что лучше?

Я в рамку вставил просто... твое фото.

И на тебя молюсь...

На всякий случай.

Прости я опоздал на триста лет -

Сюжет,

Родиться или умереть -

Истлеть.

И неродившихся мадонн

Из снов

На холст нести или картон

Без слов.

И изведя на них пастель -

В постель

Ложиться, видеть сны, опять -

Писать.

Чтоб через триста лет проник

Их ряд,

И узнавала ты у них

Свой взгляд.

Тебе

Тусклая лампа. Магнитофон. Она.

Стол. На закуску – сыр. Бутылка вина.

Дождь за окном. В доме тепло. Дым.

Нам хорошо. Снятся в цветах сны.

Нежный изгиб. Тонкий овал. Смех.

Их заменила она. Я заменил тех.

Случай? Судьба? Встреча во тьме – фатум?

Первый не я. Впрочем, даже не пятый.

Я не должен тебе. Твоих нет долгов.

Не ждут тебя дома. Меня не ждут у костров.

Свист сквозняка на ночь любовь пророчит.

Лень сказать ей "люблю". Она и не хочет.

Мальчик-танец

Надел май природе на палец кольцо,

Слагает весенние стансы,

В чужих поцелуях горело лицо,

А я – только мальчик для танцев.

Хоть пальцы твои у меня на плечах,

Мы оба душой оборванцы,

Ты многих согрела в любовных лучах,

А я – только мальчик для танцев.

Я – рама твоя, живописца шедевр,

И пальцами тычут поганцы,

Дыша перегаром вчерашних мадер,

А я – только мальчик для танцев.

И плату в карман я небрежно сложил,

И вскинул на плечи свой ранец

Походный ...

Давно бы на все положил,

Ведь я не хочу твоей правды и лжи,

Но жизнь моя – мальчик для танцев.

47

т т т

Е.К.

Продают на улицах сирень,

И смеются, высыхая, лужи.

И под звон пивных веселых кружек

Раскрывает мне объятья лень.

Пыльная тетрадь и карандаш,

Вы простите, что вам изменяю,

И, хоть с кем, пока еще не знаю,

Извините, я уже не ваш.

Мне улыбки дарят из витрин

Манекены ртами из пластмассы,

И гудит народ у желдоркассы,

Выдыхая пар вчерашних вин.

Очередь, как разозленный змей,

Пристаю я к ней сухой чешуйкой.

Для кассира моя просьба – шутка,

В кассе нет – увы! билета к НЕЙ.

Покидают поезда вокзал,

Растворяют солнце ночи тени,

И не манят уж объятья лени,

И уже не держат тормоза...

У берез, стоящих на коленях,

Голубые женские глаза.

Взгляд сатаны

Я просыпаюсь:

Тьма в окошке,

А в свете лунных эполет

Перо гусиное, кровь в плошке

И лист бумаги на столе.

Встаю, хотя ужасно трушу,

Читаю, повернув на свет:

ОН предлагает мне за душу

Любое счастье на пять лет.

"Так мало?! За мою-то душу!"

Летит бумага за окно.

– Подумай, – слышу, – будет лучше. – Подумай!

– Нет!

– Подумай...

Но...

Ты появилась в чем-то белом...

Устав с самим с собой в боях,

Готов отдать я душу, тело

За день, в котором ты – моя.

И жду ЕГО я с нетерпеньем...

Из трещинок глухой стены

Мне смотрит в спину пораженье

Тяжелым взглядом сатаны.

* » *

* * *

Ты – моя!

Упоительно-странно,

Словно нега тропических стран.

Слава Богу, ты не Донна Анна,

Да и я вовсе не Дон Жуан.

Ничего не сошлось: муж не умер,

Просто нет его у тебя.

Не мешал телефонный зуммер

Принимать Дон Жуана.

Скорбя, отвечала вдова на ласки...

За окном завывала метель.

И, не сняв ни перчаток, ни каски,

Ты ложишься на эту постель.

Мотоцикл у дома – ты дома.

В предвкушении глаз, слов и губ,

И любовной ленивой истомы

Покупаю цветы (Десять руб.)

Шоколадка... Цветы... Очень просто

Я повешу шляпу на гвоздь...

В дверь, прервав тяжелую поступь,

Постучится Каменный Гость.

Тамбур. Разбитые окна.

Курю в набегающий ветер.

За то, что глаза мои мокнут,

Дым сигаретный в ответе.

Пепельница-обочина,

Окурок летит за окурком.

А я от ветра всклокоченный

И стал похож на придурка.

Прошел лейтенант в сапогах.

Бывай, дослужись до полковника.

Мне выстукал поезд в стихах

Смешной анекдот про любовника.

Потом он просил прощения

И ехал, будто по вате.

И мне проводник угощение

Принес, словно он виноватый.

Я сделал в купе ресторан,

Но вряд ли мне будет лучше.

Я, как Мефистофель, в карман

Себе положил твою душу.

Я помню о бархатной коже,

Я помню изгиб твоих линий...

На влажном супружеском ложе

Мое нацарапаешь имя...

* * *

* * *

Проходить сквозь закрытые двери

И в чужие заглядывать окна,

Меру жизни деньгами отмерить,

Грызть запреты стальные волокна.

И любить пластилиновых женщин,

И тянуть на себя одеяло.

И по моде плевать в лица вещим

И растить в спокойствии сало.

Умирать по частям, понемногу,

Отпевать по себе панихиду,

И минировать к дому дорогу,

Не прощая былую обиду.

Спать с которыми это удобней,

А распятье сбросить в канаву.

Говорить, что живешь бесподобно,

Погружаясь в кипящую лаву.

Тлеть и нудно коптеть, и дымиться,

Но пытаться порою гореть.

Головою о задницу биться

И глазами в глазницы смотреть.

Целовать в упоении руки,

Можно женщин, а можно свои.

И топиться в стакане со скуки

И бросаться в ночные бои.

И слюной брызгать в лучшего друга,

И втыкать в спину нож, озлобясь.

Где найти мне выход из круга,

Чтобы напрочь забыть про тебя?

Не верь моим словам

Из страстно – влажных губ,

Не верь моим глазам -

Они бесстыдно лгут.

Я верю сам себе

И в нежность стертых фраз,

Но гнули мой хребет

Они уже не раз.

Не слушай шепот мой,

Чтоб не мешал он мстить,

И чтоб не смог держать,

Когда пора уйти.

53

* * *

Когда любовь переживает время,

Отпущенное пленником ее,

На плечи им ложится скуки бремя

И ожиданье избавленья от нее.

Что стало бы с Ромео и Джульеттой,

Когда б исполнились наивные мечты?

Любовь... Ты не тверди сейчас про это,

Все было бы не так, как хочешь ты.

Толстеющей Джульетте не придется

Переживать соблазны дураков,

На кухне дело ведь всегда найдется...

Ромео брюзглый, лысый и в трико,

Лежит с газетой, в полупьяной дреме,

Дымится в пепельнице сморщенный «бычок»,

В стакане чай спитой с краями вровень,

А он к любви стремился...

Дурачок.

Я не хочу ломать ничьих мечтаний,

Мы щедры, отхватив от жизни куш.

Чем старше – тем страшнее расстоянья

И пустота замшелых серых душ.

Гимн женщине

Первый восторг обладания плотью,

Руки дрожащие мальчика, стон

И упоенье, рожденное ночью,

Власть наслаждения, разума сон.

Пьяный восторг обладания первым,

Кровь на снегу, первый женщины плач.

Пальцы без кожи и тело – сплошь нервы.

Время работает – лечащий врач.

Я – атеист, но молюсь Магдалине,

Ты остаешься пределом мечты.

Губы и грудь, твое тело доныне

Счастье греховное – женщина, ты.

* * *

Рабыне Изауре, Марианне

и все их знакомым и

родственникам посвящается.

Кто-то с заплаканной рожею,

И нет конца спектаклю.

Вы бы, друзья, у нас пожили

Вы бы не так заплакали.

А в заводской столовой

Толстая Жануария

Кормила б похлебкой перловой

Бразильского пролетария.

А дон Альберто бухгалтером

Деньги чужие б подсчитывал,

Пил и ругался бы матерно,

И диссидентов почитывал.

А Марианна с Изаурой

Пахали б на швейной фабрике,

Тюки бы таскали парою

Не хуже, чем негры в Африке.

Народ бы не стаптывал боты,

У посольства не торчал бы за визою,

Бежали бы после работы

Толпами к телевизору.

Замерли все без движения,

И через раз сердца бьются.

Ждут: вот-вот продолжение...

"Бедные тоже смеются"...

* * *

Про негритенка Билли,

который не чистил зубы

и почему его за это не ругали.

У негритенка Билли,

Что родом из Бразилии,

Была мамаша Билли, И папа тоже Билли,

И все его любили, Купали и кормили,

И никогда не били.

Везет паршивцу Билли!

Не чистил зубы Билли

Ни пастой и ни в мыле,

Ни мелом и ни пылью,

И ни мамаша Билли,

И ни папаша Билли,

За это не лупили,

И даже не бранили,

Хоть чистоту любили.

Ведь зубы этот Билли

Имел не крокодильи,

Не волчьи, не горильи,

Не как у мамы Билли, Не как у папы Билли,

Не как в кино у Трилли,

Что в огненном плаще,

У негритенка Билли,

Что родом из Бразилии,

Их не было вообще.

* * *

УТРЕННИЙ МОНОЛОГ МУЖА

Милое мое очарованье,

Дуновенье свежее ветров,

Ты шедевр творенья мирозданья,

Запах нежной зелени лесов.

Брошу я к стопам твоим алмазы,

Все богатства, царства и миры,

Лишь бы слышать твой в немом экстазе

Голос, не отвергнувший дары.

Я и сам ковром персидским лягу

Под ноги невиданной красы,

И на голубом небесном флаге

Счастье взвесят звездные Весы.

Никогда тебя я не обижу

А тебе всегда и все прошу,

И в судьбе твоей, прекрасней книжных,

Места нет для злобы и кощунств.

Ты свои все тяготы отбросишь,

А взамен прошу я лишь безделку.

Дорогая, будет все как хочешь,

Дай мне... три рубля на опохмелку.

* * *

Бессонница

Кто там тихим голосом молится?

Кто хочет мне что-то сказать?

Бесстыжая баба-бессонница

Ложится со мною в кровать.

Меня обнимает неистово,

И в губы целует взасос,

А рядом ложится расхристанный

Лохматый и пьяный вопрос.

Он что-то спросил меня строго

Про жизнь и влепил оплеуху.

Свернулась у ног недотрога

По кличке мадам невезуха.

Щекочет меня невезение,

Мне ногти грызет на ногах,

Мычит под кроватью с похмелья

Его благородие страх.

И мне на подушку садится

Живым воплощением бреда,

Похожий на хищную птицу,

Ритмичный скрип койки соседа.

Мне тесно, дышу еле-еле...

Пришла еще совесть к утру.

И я, встав с проклятьем с постели,

Ложусь досыпать на полу.

* * *

Бред

Синий костел, обвалившийся месяц,

Прозелень рыжая, бывшая лесом,

Падшего ангела голые крылья,

Мраморный столб, захлебнувшийся в иле.

В этом пейзаже тону с головой,

Шарю во тьме плесневелой рукой,

Чую твою чешуйчатую кожу.

Скрипнула дверь. Это ты? Нет.

Кто же?

Пена усталости, зенки навыкате,

Череп мандибулю* кпереди выпятил,

Щелкнула звучно зубастая пасть.

Эх, с головой бы в нее – и пропасть.

Я просыпаюсь в холодном поту,

Как хорошо, что все было в бреду...

А наяву в небе лошадь парит,

Мне улыбается розовый кит.

Мандибуля – нижняя челюсть (латынь)

* * *

Стихотворение, написанное

на бланке протокола переливания крови

Перелейте мне кровь динозавра.

Я хочу, чтоб на мокрой траве

Птичий след побратима кентавра

Говорил всем прохожим: "Привет!"

Чтоб сноровисто все заряжали

Автоматы, точили ножи,

И бежали за мною, бежали

Нарушая дневной свой режим.

Я их встречу зубастой улыбкой,

Я услышу охотничий клич.

Станет мир просвинцованно-зыбким,

Всем простив, упаду я навзничь.

Будут после духовные лодыри

Кровь лизать, что стекает с копья,

Налакавшись, напившись до одури

Станут точно такие, как я.

* * *

Моя муза ушла на панель,

Мой Пегас начал пить по утрам,

Я бы куртку сменил на шинель,

А стихи подарил бы ветрам.

–Так и сделаю! – мысль обожгла,

И сомнения не было в том,

Если б муза опять не пришла

С этой клячей с куриным крылом.

А Пегас умирает с похмелья,

А лицо музы словно горшок,

И бормочет она, не краснея,

На колени мне бросив мешок:

–Отдавалась поэтам задаром,

Заработала рифмы-гроши.

Прослезилась, дохнув перегаром,

И сказала: "Ну, что ты? Пиши!"

* * *

Архитекторы воздушных замков

Из дымов, из пыли и песка,

За столы садятся спозаранку -

Пахнет утро затхлостью носка.

Архитекторы воздушных замков

До обеда чертят чертежи,

А в обед откроют с килькой банку,

Выползают из нее ужи.

Архитекторы воздушных замков

Курят долго пыльные "бычки",

Кровоточат на душонках ранки,

Слезы в унитазы льют в бачки.

Архитекторы воздушных замков

Вновь садятся за рабочий стол,

Затевая сонно перебранку,

Устилая матом грязный пол.

Архитекторы воздушных замков,

Завернув в рулоны чертежи,

Получают в кассе свою пайку,

Жадность по лицу слюной бежит.

Архитекторы воздушных замков

Засыпают только на боку,

И во сне начальство лупят палкой,

А кукушка на стене: "Ку-ку!"

Архитекторы воздушных замков

Снова по будильнику встают,

За столы садятся спозаранку...

За стеной соседи водку пьют –

Строители воздушных замков.

* * *

Зимний в осень с ходу брали

Без меня, без меня!

Александра расстреляли

Без меня, без меня.

Против Дутова ходили

Без меня, без меня!

Продразверстку проводили

Без меня, без меня.

На штыки – врагов народа!

Без меня, без меня!

И военные невзгоды

Без меня, без меня...

За победу пили чарку

Без меня! Без меня!

И еще лет тридцать "Старку"

Без меня! Без меня!

В космос смело люди мчались

Без меня!!! Без меня!!!

Каблуком в ООН стучали

Без меня... Без меня...

Обещали коммунизм

Без меня, без меня.

Развенчали сталинизм

Без меня, без меня!

Ох, и каша заварилась

Без меня, без меня.

Ничего не получилось

Без меня, без меня.

Пуд лапши на каждом ухе

У меня,у меня!

Продолжайте в том же духе

Без МЕНЯ!!!

* * *

К национальному вопросу (вар 1)

Русь могучая! Русь великая!

Я не русский...

А, впрочем, какая разница?

Лучше чукчей быть, чем с криком: "Русский!"

Биться об пол голой задницей.

Скажи мне, в чем различие, кто ты:

Батыя внук или правнук Иакова?

По разному у всех звучит: "цветы",

Но пахнет совершенно одинаково.

* * *

К национальному вопросу (неприличный вариант)

Русь могучая! Русь великая!

Я не русский...

А, впрочем, какая разница?

Лучше чукчей быть, чем с криком: "Русский!"

Биться об пол голой задницей.

Ведь по большому счету, все равно:

Батыя внук или правнук Иакова,

По разному у всех звучит: "говно",

Но пахнет совершенно одинаково.

* * *

Снимаются джинсы, трусы и рубашка,

И я выхожу без штанов и плаща

По мокрому снегу... Мохнатые ляжки,

На заднице точкою след от прыща.

И взгляды прохожих сползают трусливо,

Как будто тут голый не я, а они,

И шлюхи мне вслед улыбаются криво,

И искры летят от приличий брони.

А я покидаю прокуренный город,

А я ухожу от всего в синеву,

В весну, в лес несу свою детскую морду,