Текст книги "Третье желание - Сценарий"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Так, может, все-таки хочешь? – безнадежно спросил пуговичный мужчина.

– Когда захочу – тогда и скажу.

– Чего это ты? – спросил Дикий.

– Ничего. Сама с собой рассуждаю.

Певица задрала юбку и перекинула ногу через подоконник. Дикий кинулся на нее и втащил обратно.

За что, едва лишь она высвободилась, схлопотал оплеуху.

– Дура! – заорал он. – Навернешься же!

– Ты можешь понять, что мне ничего не угрожает? Нет, ты можешь это понять?! Я же в любую минуту могу...

– Ну?! – мужчина за шкафом даже приподнялся со стула.

– Могу сделать все, что угодно. И ничего мне за это не будет.

– Только один раз, – поправил он.

– Эдька прав. Ты просто сумасшедшая. Шизофреничка, – сказал Дикий. Хочешь разбиться в лепешку – разбивайся.

– Я ничего не хочу. По крайней мере, сейчас, – певица села на подоконник. – Ты пойми – я даже если пойду по проволоке, все равно не упаду. Вот черт, что же теперь с тобой делать?

– Требуется моя помощь? – осведомился пуговичный мужчина.

– Если бы не ты...

– Вот интересно! Кто кого затащил в этот "Самарканд"?!

– Кто за кем прыгал в поезд?!

Тут дверь отворилась. На пороге стоял Леший.

– Ну, что? Потолкуем?

– Заходи! Может, и договоримся, – предложила певица. – Ты, что ли, тут овец пасешь?

– Умная... Сейчас еще поумнеешь! – внезапно разозлившись, Леший замахнулся на певицу.

Дикий, уже схлопотавший раза, шарахнулся, мужчина за шкафом вскочил. Но певица успела раньше всех – схватив коробку, она выкинула в лицо Лешему белую пыль, и он схватился за глаза.

– Бля-а-а! ..

– Ходу! – Певица выскочила в коридор, Дикий – за ней.

– Нет, вы только полюбуйтесь, что с женщинами делает безнаказанность... пробормотал пуговичный мужчина и поднял с полу коробку. – Абразивный порошок... для чистки унитазов... Ну, могло быть и хуже...

* * *

Карабкаться ночью через незнакомый забор – сомнительное удовольствие. Но певица сидела на нем, задрав длинный подол, и пыталась втащить Дикого, явно испытывая наслаждение от форс-мажорной ситуации.

– Ты, главное, ничего и никогда не бойся, – говорила она. – Ты не представляешь, сколько лет жизни у меня сожрал тупой и бессмысленный страх.

Дикий сел рядом.

– Ну и дальше куда?

– А тебе что, тут плохо?

– Давай все-таки куда-нибудь двигаться.

– Погоди...

Они сидели на заборе, и она безмятежно смотрела вверх, на звезды, а он ерзал, пытаясь устроиться поудобнее.

– Ночь весенная блистала свежей южною красой... – негромко пропела она. Тихо Брента протекала, серебримая луной...

– Откуда ты только все это берешь?

– Что – все?

– Ну, тексты, музыку...

– Дикий – ты и есть Дикий. По-твоему, человечество шесть тысяч лет жило без музыки, и вот пришла дура Джоанна – и с нее все началось? Знаешь, кем я себя ощущаю?

– Ну?

– Драконом, которого поставили охранять клад. И вот он по ночам раскладывает сокровища и любуется ими... Нет, все-таки это было удачное желание! Мне теперь ни пластинки не нужны, ни кассеты! Вся музыка – моя, понимаешь?

И над помоечным пейзажем провинциальных задворков полетел звучный, чистый, играющий, как серебряная рыбка в горном ручье, голос.

* * *

Дикий и певица шли по утреннему шоссе. Она уже была в обычном своем белом платье, он тащил сумку.

– Там сразу за перекрестком автобусная остановка. Сейчас дети из Сабурова едут в школу, там своей нет, есть только в Бердниках, так что рейс должен быть.

– Откуда ты знаешь?

– Еще бы я не знала... Я здесь жила... сто лет назад...

– И тоже в Бердники автобусом ездила?

– Ну да, только не этим – другим, городским.

– Из города ездила учиться в деревню?

– Учиться? – она искренне удивилась, потом вздохнула. – Ну, считай, что так.

– А куда мы вообще направляемся?

– Мы направляемся в одно место, – загадочно сказала она. – Хочу кое-что увидеть. Не дергайся, у нас целых шестьсот долларов. А когда они кончатся...

– Ну?

– Останется клофелин. Сниму какого-нибудь богатого дядьку...

– А иначе – никак?

– Иначе – никак, – отрезала она. – Это мой способ зарабатывать деньги.

– Да если бы ты со своим голосом хотя бы в нашу дурацкую филармонию пришла! – заорал Дикий.

– А вот голос не трожь! Мой голос, что хочу – то с ним и делаю! Я не хочу этим голосом зарабатывать на жизнь! Я буду петь только то, что меня радует! Меня, а не обдолбанных кретинов!

– Ну ты и подарок...

– Я слишком долго делала то, что меня совсем не радовало... – вдруг сказала она, очень тихо и очень серьезно.

* * *

Автовокзал в райцентре – Вавилон в миниатюре. Дикому еще не приходилось бывать в таких жутких местах, где вперемешку – бомжи, цыгане, кавказские и еще какие-то беженцы, тетки с неподъемными клетчатыми сумками, кассы, больше похожие на дачные сортиры, киоски со всякой дрянью, раздолбанные автобусы, иномарки и впридачу – коновязь с лошадьми.

Однако певица чувствовала себя в этом бедламе уверенно. И он плелся за ней, уже мало что соображая. Наконец она соизволила обернуться и обратиться к нему.

– Я все смотрю – что же тут изменилось.

– Ну и что?

– Ничего – только я.

– Что – я?

– Я – изменилась. Меня почему-то уже не раздражает этот шум, и даже эта грязь...

Она замолчала, прислушиваясь.

Автовокзал уже давно был поделен нищими на участки. Сидели бабки с замотанными в платки спящими внучками, сидели дедки с облезлыми псами, и еще все громче звучала гитара. Певица, как одурманенная, шла на голос, чуть ли не переступая через людей, и Дикий с сумкой пропихивался следом, и наконец они встали перед гитаристрм, который поставил свою табуретку прямо под мордой только что покинутого пассажирами и шофером автобуса.

Гитарист был более чем колоритен – в лаковых штиблетах на босу ногу, в узких полосатых штанах, в пиджачке, который полоскали в кастрюле с борщом, и при бабочке – тоже вроде бы на голое тело. Лица было не разглядеть – так низко он навис над обшарпанной гитарой.

Если бы Дикий соображал чуть побольше – он увидел и услышал бы, что двенадцатиструнка из тех изумительных по силе и тембру звука инструментов, за какие профессионалы платят бешеные деньги, сперва – при покупке, потом при реставрации. Он бы обратил внимание, как безупречно строит гитара. Он бы не оценил технику полупьяного исполнителя во всех нюансах, но понял бы, что этого бедолагу учили мастера, и учили долго, и научили-таки!

Гитарист перебирал струны, выстраивая причудливые и прекрасные в своей логической завершенности музыкальные фразы, он импровизировал, словно сам задремал, а руки обрели ненадолго свободу. И вдруг повел что-то испанское... Может, это был Альбенис, может, Таррега, но – настоящее...

На слушателей и на горку монет в шляпе ему было наплевать. Играл, что хотел, и баста.

– Ты?... – спросила певица. – Нашлась пропажа...

Она заглянула в шляпу.

– Не густо...

Толстая бабища в халате, застиранном до стойкого грязно-серого цвета, перехваченном таким же страшным фартуком, подошла к гитаристу, таща за собой железную таратайку.

– Сереж, на беляшик. Только что горячие подвезли.

Он, как бы не слыша, доиграл мелодию – и тогда лишь взял протянутый беляш. На женщину даже не посмотрел...

Певица постояла, подумала, повернулась к Дикому.

– Надо же... не растерял... помнит...

– Что это было? – спросил Дикий.

– Музыка это была.

Певица достала из сумочки несколько банкнот, общей суммой рублей на сто, и кинула в шляпу. Гитарист поднял глаза, увидел стройную девушку, нахмурился, всматриваясь, махнул рукой – ну, не узнал и не узнал, что же теперь?..

– Пошли, – сказала певица. – Можем возвращаться.

– Куда?

– Куда-нибудь. Надо же... что играет...

– Так мы ради него, что ли, сюда тащились?

– Ты не поверишь, Дикий... Я ехала сюда, в здравом уме и твердой памяти, чтобы убить этого человека... И все, что было, – с ним вместе...

И, не дожидаясь ответа, она пошла к автобусам.

* * *

– Тебе когда-нибудь приходилось прощать? – спросила певица.

Место было для таких бесед самое подходящее – станционный буфетик. И перед путешественниками стояла в стопках самая банальная водка.

– Ну, наверно.

– Странно. Я сейчас поняла одну вещь. Чтобы простить, нужно ощутить свою силу. Слабый не прощает, нет! Он делает вид – а потом укусит. Понял?

– Ты что, действительно собиралась убить того дядьку? – спросил Дикий.

– Может, и не собиралась, но очень хотела. И вдруг оказалось, что незачем. Он сам себя убил. Он же играет и сам себя не слышит! Ты заметил? Он играет, как патефон!

– Не, не заметил. По-моему, как раз он играет с душой.

– А я? Как я пою? С душой?

– По правде? Ты дурака валяешь.

Сказанув такое, Дикий съежился. Но по шее не получил.

– Когда что-то важное к тебе вообще не приходит – это еще полбеды. А беда – когда оно приходит с большим опозданием. Вот как ко мне – голос.

– В твоем возрасте так петь еще не полагается, – убежденно возразил Дикий. – У меня одна знакомая в музучилище преподает, она объясняла голос должен созреть.

– Очень она разбирается, твоя знакомая... Слушай, мне впервые в жизни хочется надраться.

– Я вижу. Это только кажется, что надерешься – и все навсегда забудешь. Потом опять вспоминаешь.

Дикий не видел, что рядом со столиком образовался стул, а на стуле пуговичный мужчина с папкой и пером.

– Желание надраться? – уточнил он. – Только и всего?

– Нет! – воскликнула певица. – Это не считается! Надраться я и без посторонней помощи сумею.

– Что ты все про какие-то желания? – удивился Дикий.

Певица отпила водки и поморщилась.

– Какая все-таки дрянь! Ты сказки тысяча и одной ночи читал?

– Нет, – честно сознался Дикий.

– Ну, кино про Аладина и волшебную лампу смотрел?

– Давно когда-то.

– Спасибо и на этом. Помнишь, там нужно потереть лампу, появляется джинн и исполняет твои желания?

– Ну, помню.

– Так вот, я лампу не терла, но сделала случайно одно доброе дело. И мне тоже предложили назвать три желания. Первое я сказала сразу – петь лучше, чем Монсеррат Кабалье. Лучше всех в мире! И тут же почувствовала, что смогу. Потом подумала – если такая старуха вдруг вылезет с голосом, кто ее пустит на сцену? Разве что преподавать в консерваторию...

– Ка-какая старуха?.. – без голоса спросил Дикий.

– Вера Александровна Шелехова, вот какая.

Тут Ликий покачнулся на стуле и чуть не рухнул.

– А ты думал, я ее пришибла и квартиру отобрала? Вот дурак. Значит, голос есть, чего еще? И тогда я захотела стать охренительной двадцатилетней блондинкой, – продолжала певица, как бы не замечая ужаса на лице собеседника.

– Блондинкам больше не наливать, – пробормотал Дикий.

– Будешь меня воспитывать – не обрадуешься, – предупредила певица. Так на чем мы остановились?

– Ты лучше действительно нажрись в хлам и засни, – посоветовал Дикий. – А то, когда ты так говоришь, мне кажется, будто это правда.

– Еще бы не казалось... – проворчал пуговичный мужчина. – Ну так будет мне сегодня третье желание?

– Я нажрусь, – пообещала она. – А с третьим желанием вот что. У меня хватило ума не использовать третье желание немедленно! Я его отложила на будущее. Как конфетку! Так что могу превратить в лягушку. И будешь всю жизнь на болоте квакать – причем интеллект у тебя сохранится человеческий. Как оно? Привлекает?

– Врешь ты все, – сказал, кое-как опомнившись, Дикий. – Голос у тебя от природы. А Шелехову кто-то убил. И ты знаешь, кто, потому что он тебя поселил в ее квартире. И ты убегала из города как раз от него!

– А зачем бы убивать старую дуру? – удивилась певица. – Денег она не скопила, опасной информацией не владела, никому дорогу не перебежала. Жила себе и жила... только вот вдруг заметила, что пока воспитывала сына, внука и еще каких-то чужих детей, жизнь взяла да и кончилась... А ты знаешь, как она жила? Погоди... дай вспомнить...

– Может, не стоит? – спросил пуговичный мужчина.

– Сперва она боялась вылететь из музучилища. Потом ее распределили черт знает куда, полтора часа на автобусе, в сельской школе, в Бердниках этих занюханных, пение преподавать. И она смертельно боялась опоздать на этот проклятый автобус! Ей все время внушали – ты должна, должна, должна! Должна работать, должна быть замужем, должна родить ребенка! И она до чертиков боялась что-то сделать не так! Она боялась петь в ванной, когда стирала и машира выла на полную мощность! Боялась мужа потерять! Боялась остаться одна, потому что ей сказали – нехорошо оставаться одной. Господи, ну почему она им всем верила? А ты знаешь, как она боялась правды?

– Знаю, – подтвердил Дикий. – Сам ее до смерти боюсь.

– Молодец. И вот нашелся человек, позвал... Ну, не всерьез, понарошку позвал, так, играл... А у нее муж, у нее ребенок, у нее кастрюли, у нее свекровь сумасшедшая... Да ничего же и не было! Целовались только... Да он еще и моложе был, на пять лет... Ну, выпивал... Она струсила – и он струсил... Думала – никогда ему не прощу! Мог же настоять, увести, все было бы по-другому! Дикий, я очень много об этом думала. У меня было время, я сидела одна в этой однокомнатной квартирешке и думала. И поняла, что виной всему – этот дурацкий страх. Мне его внушили. И вот однажды...

– Стоп, – сказал пуговичный мужчина. – А вот подробностей как раз не надо. Или ты говоришь наконец, какое у тебя третье желание, или пьешь до дна и засыпаешь, как пьяница на свадьбе – рожей в салат.

– Не-ет! Я третье женанье приберегу! Как конфетку! Я ведь теперь делаю все, чего захочу! Хочу – арии под мостами пою. Хочу – по кабакам гастролирую!

– Ну, что ты, в самом деле... Ну, попроси ты денег и успокойся. Голос есть, молодость – есть, я тебе счет в банке открою и расстанемся по-хорошему, – вдруг заныл пуговичный мужчина.

– Нет, я сказала! Нет! Нет!

Певица треснула кулаком по столу, посуда прыгнула.

– Давай я тебя отведу куда-нибудь, – перепуганно предложил Дикий. – А то придется в ментовке ночевать. Повяжут – только так!

– А я их – в Африку!

– Кого?

– Ментов! Скажу: хочу, чтобы вы в Африке оказались! И – фр-р-р! Полетели!

Певица изобразила руками ментовский полет над Средиземным морем и для выразительности даже вскочила на табуретку.

Дикий в охапке поволок ее прочь из станционного буфета.

– Может, мне ей денег просто так дать? Впридачу? – сам себя спросил мужчина и поежился в своем мундирчике. – Чтобы не гастролировала и не искала приключений на свою задницу? А? Ведь побьют дуру, обязательно когда-нибудь побьют...

* * *

Автобус остановился в Барсуковке. Дикий помог певице выйти.

– Ну, спасибо, дальше я сама, – сказала она.

– И на чай не позовешь?

– А зачем? Ты пойми – уломать меня петь эту вашу дрянь у тебя все равно не получится. Всерьез я не хочу... Не хочу делать из музыки работу, понял? Я и так всю жизнь горбатилась! Буду петь для своего удовольствия.

– Вот интересно, какое у тебя будет третье жаление... – в пространство произнес Дикий.

– А я его приберегаю. Я – хитрая. Помнишь, когда нас в подсобке заперли? Когда я в окно лезть хотела? Я знаю, если чего – скажу...

Пуговичный мужчина со своей папочкой тут же образовался.

– Чур, не считается! Скажу примерно так: пусть все будет по-прежнему! Вернусь туда, откуда вся эта дребедень началась. Если бы мне угрожало что-то серьезное...

– Удачи, – сказал Дикий, повесил ей на плечо сумку, развернулся и пошел прочь.

Она побежала следом, ухватила за руку, развернула к себе.

– Ты чего?

– Ничего.

Он стряхнул руку и побежал к остановке – туда как раз прибыл обратный автобус.

* * *

Дикий сидел у Кольки и взахлеб жаловался.

– То, что мне в торец заехали – это ей как два пальца об асфальт! Главное... – и тут он очень похоже передразнил, – "мне же ничего не угрожало"! Побьют ее когда-нибудь, вот увидишь! Она, конечно, хитрая, она по всей области ездит, шлюха клофелиновая! Она по меньшей мере раз в месяц так выезжает! На заработка! Деньги воровать – это ей не страшно! А на сцену выйти – страшно! Ну, разве не дура?!?

– То, что дура, еще полбеды. Беда, что у нее действительно уникальный голос, – заметил Колька. – Не ты один с ней натерпишься...

– И врет, как сивый мерин!

– Будто она – старуха Шелехова? Очень странный способ, тебе не кажется?

– Способ чего?

– Способ спрятать убийство.

– Ой, еще и это...

Зазвонил телефон. Колька взял трубку.

– Смольный на проводе.

– Николай, это я, – казенным голосом сказала Настя. – Я с ребенком была в поликлинике, ребенку нужен массаж, это стоит денег. Ты можешь помочь?

– Не вопрос, – ответил Колька. – Сколько?

– Первые пять сеансов – шестьсот рублей. Потом я получу зарплату и буду платить сама.

– Твоя зарплата! – воскликнул он. – Ладно, деньги будут. Сегодня вечером. Пока.

Он положил трубку первым.

– Еще одна дура, – пожаловался, сопя. – Медом ей в этом музучилище намазано! Пошла бы концертмейстером к Эдьке! Нет! Она, видите ли, не может! Там, видите ли, условия неподходящие! Дикий, вот тысяча, занеси ей. Видеть ее не могу.

– Сдачу взять?

– Кретин.

– Ты чего?

– Да ну тебя...

Приятели замолчали, и каждый уставился в свою точку.

* * *

– Ну придумай же что-нибудь, – попросил пуговичный мужчина.

Он стоял у окна, а напротив, – певица.

– У меня дел невпроворот, а я каждую минуту из-за тебя дергаюсь вдруг оно наконец тебя озарит, это последнее желание! Ну, решись на что-нибудь в конце концов и отпусти меня!

Певица помотала головой. Ей было тяжко.

– Я же понимаю – ты боишься прогадать. Голос и красота оказались пустыми игрушками. Может, все-таки деньги?

– Ну да, боюсь. Боюсь! – и вдруг голос певицы сделался умоляющим. Ну, подожди еще немножко, Кадлиэль! Подожди еще чуточку!

– Может, тебе замуж хочется? – очень осторожно предположил он.

– Я два раза была замужем, хватит.

– А ведь могла бы отхватить лучшего жениха. С твоими-то ножками...

– Вот то-то и оно, что с ножками. Кому нужна жена с внешностью кинозвезды, подумай сам? Хорошему человеку такая жена не нужна!

– Так найди хорошего человека – остальное я сделаю сам! – Кадлиэль даже обрадовался. – Договорились? Твердо?

– Кадлиэль! – вдруг позвала она.

– Я!

– Ты – черт?

– Нет, Верочка, я не черт. Я просто обладаю кое-какой силой. Скажем так немалой силой. Я владею основами трасформации – скажи, тебе было очень больно, когда менялась фигура, когда менялось лицо?

– Сперва все чесалось.

– А горлышко?

– Нет, связки не болели.

– Ну вот, видишь? В конце концов, это даже некорректно. Ты мне оказала услугу, я обязан расплатиться...

– По-моему, ты ее придумал, эту услугу, – помолчав, сказала певица. Я только не понимаю, зачем.

– Ты дкйствительно спасла меня от смерти.

– Да? Так за что мне это наказание?! Кадлиэль, я не понимаю, что мне теперь с собой делать! Я не хочу на сцену! Это – не мое! Не мое! Я просто всю жизнь мечтала петь, просто громко петь, и чтобы никто не стучал в стенку...

– Ты так боялась этого стука в стенку?

– Кадлиэль, ты пытаешься понять, а это понять невозможно. Для этого нужно хотя бы на две недели стать женщиной, которая боится быть не как все. Ей кажется, будто быть как все – это путь к счастью. У нее это плохо получается, но она очень старается... Какого черта я во второй раз вышла замуж?! За это убожество?! – певица треснула кулаком по подоконнику.

– Когда что-нибудь придумаешь, позови, – Кадлиэль зашел за оконную штору, несколько секунд она сохраняла контуры его тела, потом ткань обвисла и вернулись ровные складки.

* * *

Дикий и Настя шли по улице, с ними был Настин ребенок – едва научившаяся как следует ходить девочка. Малышку с двух сторон вели за руки.

– Врешь ты все, – сказала Настя. – Таких людей не бывает.

– Три желания, значит, бывают, а чтобы человек сам в себе запутался не бывает? Мужиков клофелином травить и бумажники чистить она, видите ли, не боится! А выйти на сцену и запеть – боится!

– А чего ты злишься? – вдруг спросила Настя. – Что она тебе не дала?

– С тобой вообще можно разговаривать по-человечески? – спросил смертельно обиженный Дикий. – Или у тебя одно на уме?

– Это у тебя одно на уме, – отрубила Настя. – Насчет клофелина все понятно. Это она так сама себя воспитывает.

– Жрать ей нечего – вот и воспитывает. Красоту – попросила, голос попросила, а попросить денег не догадалась!

– Значит, ты веришь в эти три желания?

– Да ну тебя... Не верю, конечно! Она поддала и начала сказки рассказывать! Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит! Ну прям про нее писано.

Настя посмотрела на Дикого с интересом и вдруг негромко и внятно произнесла:

– Миау...

* * *

Настя вышла из автобуса и направилась к крайней многоэтажке. В руке у нее был торт на веревочке.

* * *

И вот они с певицей уже сидели за чаем.

– Все время хочется сказать вам "ты", – произнесла Настя, нарезая торт.

– Ну так и говори.

– Можно?

Певица расхохоталась.

– Ничего, ничего, это я не над тобой смеюсь... Просто я давно уже не слышала такого "ты". Лет сорок, наверно...

– Да смейся на здоровье, – позволила Настя. – Я же понимаю. Вернее, стараюсь понять. Когда мне Дикий все рассказал, я первым делом подумала: блин, да она же там, в своей Барсуковке, совсем одна! Нельзя, чтобы человек оставался солвсем один... как я, когда мелкую родила... Я мигом из тусовки выпала. Они все почему-то решили, будто я забеременела, чтобы Кольку на себе женить. Я у нас уже давно были документы поданы, просто он никому не рассказывал.

– Ты умница, – сказала певица. – Ты говоришь именно то, что нужно, про свадьбы, про мужиков, про детей. Хочешь, я тебе про свою вторую свекровь расскажу? Как она замок к холодильнику приспособила? Погоди!

Певица вскочила, аинулась со стулом к шкафу, полезла на антресоли.

– Держи, лови!

Вниз полетели пакеты.

– Там где-то мое гипюровое платье, сейчас опять такие носят! Там должны быть туфли с острыми носами! Мы сейчас устроим показ мод!

– Мы сейчас вынесем все это на помойку, – строго ответила Настя. Почему ты сама это все не выбросила? Боялась, что свекровь с того света будет тебя ругать? На черный день берегла?

Певица так и застыла на стуле.

– Ты права. Ты на сто процентов права. Ну, раз пошла такая пьянка! ..

Пакеты летели, и Настя тащила их в прихожую, и на лестницу, и к мусоропроводу.

Сидя на подоконнике, за ней наблюдал Кадлиэль.

– Вот это уже интереснее, – сказал он.

Сверху слетела сумка.

– Погоди! – певица открыла ее и вытряхнула на пол содержимое.

– Это что, пудреница? – удивилась Настя.

Певица подняла с пола старый блокнот.

– Все, все на мусорку! И это тоже! – Настя попыталась и блокнот прихватить, но певица не дала.

– Да постой ты! Тут же все мои однокурсницы!

Настя потащила к мусоропроводу охапку рухляди и сумку впридачу. А певица села посреди всего развала в кресло, нашла нужную страницу и тут же захлопнула блокнот.

Когда Настя вернулась, он был уже спрятан под диванную подушку.

* * *

Настя, как всегда, занималась стиркой, в ванной стоял на табуретке чайник.

– Мама, поставь на огонь большую кастрюлю! – крикнула она. – Вода в кране чуть теплая.

– Опять трубу прорвало, – откликнулась мать. – Повесишь белье на балконе! За ночь должно высохнуть!

* * *

Дикий стоял под железнодорожным мостом и поглядывал на часы. Темнело.

Белое мелькнуло в полумраке, он кинулся через дорогу наперерез.

Но это была совсем другая девушка. Даже не одна, а с парнем.

Дикий присел в нише.

Музыкальная фраза донеслась – как будто серебряный голос все еще гулял под гулкими сводами.

Дикий поднял голову – голос исчез.

* * *

Настя стояла на балконе, среди висящих на веревках детских вещей. На соседнем балконе стоял Кадлиэль.

– Послушайте, вы должны мне помочь! – воскликнул Кадлиэль. – Уговорите ее как-нибудь! Пусть она наконец хоть чего-то пожелает!

– Но как? – Настя растерялась. – Она же взрослый человек... Она сама все про себя знает...

– Она старая, выжившая из ума рухлядь! Она уже не знает, чего хотеть! Настенька, она любит молодежь, она вас послушает!

– Вот это вы правильно сказали. Она не знает, чего хотеть. Я с ней по городу гуляла – мы столько всего видели! А ей неинтересно.

– А вы с ней еще погуляйте, – Кадлиэль протянул бумажник. – Берите, берите, это на мелкие расходы. Помогите ей что-нибудь выбрать. А я отблагодарю, честное слово!

– Сколько? – вдруг спросила Настя.

– Денег?

– Да.

– Настенька, вы не совсем поняли. Я не имею права предлагать. У меня есть права, много прав! Но надо мной висят запреты. Вот когда у вас родится желание, возникнет мыслеобраз – я могу дать ему плоть. Даже если вы увидите внутренним взором бриллиант в тысячу каратов – я тут же вручу его вам с поклоном.

Кадлиэль действительно поклонился, но вместо бриллианта поцеловал Настину руку.

– Кто вы? – спросила Настя.

– Да не бойтесь, ради всего святого. Я не черт, не бес, я вообще к этому отношения не имею, я просто обладаю некоторой силой, и эта сила вне добра и зла...

– Не имеете отношения к добру и злу? Разве это возможно?

– Разумеется, возможно.

– А если я захочу чьей-то смерти? Вот представлю себе, как я убиваю этого человека! Тогда – что? Мое желание исполнится.

– Должен вас огорчить, – Кадлиэль развел руками. – Оно таки действительно исполнится. Только вам же, Настенька, за него потом и отвечать. Вы представьте себе чего попроще. Чемодан с деньгами, скажем... И скажите вслух, громко: хочу чемодан с деньгами! Ну, договорились?

– Значит, так. Я добиваюсь от нее третьего желания, а вы – исполняете три моих желания!

– Три?

– Три! – Настя протянула перед собой руки. – Посмотрите, на что они стали похожи! У нас стиральная машина сломалась, на новую денег нет! Горячая вода сломалась! Я же в училище первая была, с красным дипломом окончила! Мне в консерваторию поступать надо было, в Московскую! Мне и теперь не поздно! Я догоню, я успею! Три желания – и точка! Все! Иначе...

– Ладно, ладно, уговорились... – Кадлиэль даже замахал на нее руками. – И какие, если не секрет?

– Первое – чтобы моей Наташке уже было семь... нет, десять лет.

– Ого!

– Чтобы ее уже можно было спокойно оставлять одну дома. Второе... второе...

Настя задумалась.

– Не торопитесь, Настенька, время еще есть. Вон Верочка Шелехова поторопилась, не подумала... – заворковал было над ней Кадлиэль, и вдруг насторожился. – Ого! Что-то новенькое!

Настя подняла голову – но он уже таял в воздухе.

* * *

Певица сидела в прихожей на краю телефонного столика, держа трубку возле уха.

– Не может быть! – воскликнула она. – Ему же всего... всего пятьдесят восемь! Он же еще совсем молодой мужчина! Господи, как же это...

И она, сама того не осознавая, заплакала.

* * *

Настя выскочила из такси и вбежала в подъезд знакомой многоэтажки.

* * *

– Вот билеты! Поезд через два часа, прибывает, правда, в пять утра, ничего, перебьемся! – выпалила она.

– Ты едешь со мной? – певица не верила своим ушам.

– Я еду с тобой! Чтобы ты один раз все решила окончательно! Ведь ты же все сделала ему назло! Вот и ревешь сейчас, как дура! Ты же любишь Сергея! Что, нет? Любишь!

– Кого? Этого алкаша подзаборного? – певица еще сопротивлялась.

– Я что, не вижу, не понимаю? Ты же из-за него ревешь!

Тут певица опять заплакала.

– Едем! – сказала Настя. – Ты спасешь его и останешься с ним. И сделаешь из него человека!

– Это невозможно – из алкаша сделать человека. Он все равно останется алкашом!

– Но ты же – можешь! Ты – можешь! Тебе достаточно только очень сильно захотеть!

– Погоди, погоди... – певица вытерла слезы. – Во-первых, это вообще была не любовь... У меня был муж, ребенок... а Сергей... это было – так, наваждение...

– И ты сорок лет не можешь забыть это наваждение?

– Какие сорок?! – певица беззвучно сосчитала годы. – Ты что?! Гораздо меньше... Погоди, я даже как-то не подумала, что могу...

– Едем! – твердо сказала Настя. – На месте разберемся. Пойдем в больницу, узнаем, в каком он состоянии, твой Сергей. Может, и желать ничего не придется, может, врачи сами все как надо сделают. Давай, собирайся!

И сама полезла в шкаф – выкладывать на диван белье и полотенца.

– Умница, девочка! – похвалил Кадлиэль, появившись из-за шторы. Давай, трудись, зарабатывай свои три желания...

* * *

Дикий сидел в комнате у Кольки.

– Ну и что же теперь делать? – спрашивал Эдик. – Сидеть, как кура на яйцах?

И вдруг передразнил кого-то, им обоим, видать, знакомого:

– Что делать, что делать? Снять штаны и бегать!

Дикий ничего не ответил.

– Послушай доброго совета – пойди и нажрись. В мясо! В лоскуты!

И это не подействовало.

– Ну, хочешь, вместе нажремся?

Колька вскочил и стал ходить по комнате.

Зазвонил телефон. Колька взял трубку.

– Это я. Пожалуйста, забери сегодня Наташку. Мать не может, у нее дежурство, – сказала Настя.

– А у меня репетиция!

– Это не только мой ребенок, но и твой! Ты что, один вечер не можешь с ребенком посидеть? В одиннадцать придет мать.

– Раньше позвонить не могла?

– Николай, нам срочно нужно уезжать. На сутки, или на двое суток, я сама еще не знаю. В общем, возьмешь ключ от квартиры у матери...

– Была охота тащиться к твоей мамочке.

– Николай, я не могу тебе свой передать, я сейчас в Барсуковке...

– Она в Барсуковке, – прикрыв микрофон, сказал Дикому Колька. – Она у этой твоей! Они куда-то уезжают...

Дикий выхватил трубку.

– Настя, это я! Куда она собралась?

– Кто – она?

– Ну... Вера!

– Не твое дело. Пусть Колька возьмет у матери ключ и сходит за ребенком, понял? Пока!

Длинные гудки...

– Мне это не нравится, – сказал Колька. – Я бы даже сказал, совсем не нравится. Нашла себе подружку!

– Мне тоже...

– Если эта твоя опять без денег сидит...

– Хочешь сказать, она опять поедет с клофелином в какой-нибудь Задрючинск снимать мужиков?

– С клофелином – на здоровье! Она с Наськой поедет!

– Блин! Этого еще не хватало!

– Что, дошло?

– Пошли! – Дикий вскочил. – На такси у меня есть. Батя вчера подкинул.

* * *

Из многоэтажки вышли Настя и певица, обе – с дорожными сумками.

– Такси поймаем. Ты, главное, не бойся. Он в больнице, его лечат... Приедем, разберемся, может, все не так уж страшно... – Настя немного суетилась. – Заплатим кому следует, обеспечим уход... И тогда ты поймешь, что делать дальше. Мне кажется, если ты всю жизнь его любила, то нужно наконец решиться и остаться с ним! Ты сделаешь его другим человеком! Он будет выступать, прославится! Ты же это можешь...

Певица, почти не слушая, шла к шоссе.

И тут очень вовремя поблизости затормозило такси.

– Ну вот, видишь! Этих привез, нас заберет! – Настя кинулась махать таксеру рукой. И тут окаменела – она увидела, кого привезла машина.

Колька решительно отобрал у нее сумку.

– Совсем сдурела? Нашла себе заработок!

– Ты чего?! – Настя попыталась вырвать у бывшего мужа сумку, он не пускал.

Дикий же заступил дорогу певице.

– Вера, не надо! Не надо никуда ездить! Тебе деньги нужны? Вот – меня батя проспонсировал! Сколько тебе надо? Я у него еще возьму!

– При чем тут деньги? Я не за деньгами!

– А за чем?

– Послушай, Дикий, чего ты лезешь? Вечно ты всюду лезешь! – видя, что сумку у Кольки не отнять, Настя напустилась на Дикого. – У нее беда, ты что, не видишь? Там человек умирает! Она еще успеет спасти!