Текст книги "Третье желание - Сценарий"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Трускиновская Далия
Третье желание – Сценарий

Далия Трускиновская

Третье желание. Сценарий

В фойе некого Дома культуры галдела публика. Кто-то долговязый норовил проскочить мимо билетерши, но был ухвачен за плечо охранником.

– Куда?! – гаркнул охранник.

– Так Дикий же сказал, чтобы меня пропустили!

– Какой еще Дикий?

– Вон тот! Ди-кий! Да вон же он! Ди-кий!

Голос перекрыл общий гул. Невысокий, худощавый, вконец замотанный парень обернулся. Взгляд у него был совсем затравленный. Солидный мужчина, с которым он только что объяснялся, и его спутница посмотрели на вопящего с большим неудовольствием.

– Извините, Евгений Романович, – сказал Дикий. – Вот ваши пригласительные, идите в зал, вас посадят! Я пойду разберусь. Мне еще Харитонова встречать, еще Марченко...

– Никогда никому не говори "вас посадят", – хмуро посоветовал мужчина и взял билеты. Его юная спутница посмотрела на часы.

– Уже десять минут как должны были начать, – возмущенно сообщила она.

– Так это же Джоанна. Ты что, не знаешь, она всегда на полчаса опаздывает. Пошли.

* * *

В зале, как ни странно, было довольно много пустых мест. Евгений Романович со спутницей уселись, где положено.

– Я думала, будет битком набито, – удивилась девушка.

– По-твоему, эта Джоанна – звезда мировой величины?

– А, скажешь, нет?

– Старая мартышка.

Девушка фыркнула и отвернулась.

* * *

Перед сценой скакали подростки, вскидывая вверх кулачки, и выкликали:

– Джо-ан-на! Джо-ан-на!

* * *

У дверей служебного входа толпились еще какие-то любители халявы, и среди них метался Дикий.

– Отойдите! Отойдите, вам говорят! – безуспешно требовал он, пытаясь растолкать народ. – Машина же сейчас подойдет!

Ему на помощь вышли два охранника, и втроем они кое-как оттеснили халявщиков.

– Дикий, ты чего? Ну, Дикий! – окликали обиженные халявщики. – Ну, в проходе постоять!

– Шел бы ты в зал, Дикий, – сказал охранник. – Народ уже буянит. Выйди на сцену, скажи, что через десять минут...

– Едет! – воскликнул Дикий, и его лицо, бледненькое личико шустрого вечного мальчика, просияло. – Вон! Сворачивают!

– Слава Аллаху, – заметил второй охранник. – Назад, назад!

Подкатил длинный лимузин, первым из передней дверцы появился крепкий парень, сказал "хай! " и открыл заднюю дверцу. Нагнувшись, протянул вовнутрь машины руки и помог выбраться высокой, тонкой, по-модному взъерошенной женщине, которая откровенно не держалась на ногах.

– Куда тут идти? – со всей деловитостью пьяного человека, желающего казаться трезвым, осведомилась женщина.

– Вот, вот сюда! – закричал Дикий. – Для вас уже все готово! Гримуборная! Минералка! Публика ждет!

– Идиот, какая минералка? – спросил охранник певицы. – Ей еще добавить нужно, чтобы взбодрилась. А то до сцены не дойдет.

И повел Джоанну к дверям.

– Где это она? – растерянно спросил Дикий шофера, который тоже вышел из машины.

– А я знаю? Обычно она, когда в гостинице, с горничными договоравается, горничных за бутылкой гоняет.

– Ну, все, провал... – Дикий совершенно скис.

– Какой провал? Сто раз уже так было – приезжает совсем никакая, в лоскуты, потом как распоется – народ со сцены не отпускает. Пошли.

* * *

Очевидно, сто первый раз был для Джоанны роковым.

Она исполняла один из своих хитов, и публика аплодировала в такт, но вдруг что-то случилось у звукооператора, музыки и голоса не стало.

На аплодисментах Джоанна, приплясывая, продержалась еще секунд пятнадцать, не сообразив, что стряслась беда, и наконец стало слышно, что она выкрикивает в микрофон вовсе даже не слова хита, а нечто непотребное.

– Раз, два, три, четыре! Мать вашу за ногу! Раз, раз, еще раз! Мать, мать, мать...

Тут Джоанна поняла наконец, что аплодисментов больше нет, "фанеры" тоже нет, и окаменела.

Раздался свист.

* * *

За кулисами Дикий стоял, как монумент. Приятель-охранник тряс его за плечо.

– Нужно свет убрать, нужно скорее эту дуру увести! – вдолбливал охранник. – Выйдешь, скажешь, что по техническим причинам!

Дикий замотал головой и устремился прочь.

– Леша, дай осветителям отмашку, – охранник взял власть в свои руки. Ты, как тебя! Уведи эту свою с глаз долой. Скорее, пока не побили.

– Сам уводи! – вдруг вызверился телохранитель Джоанны. – Хрен ее теперь со сцены сгонишь!

– Чего так?

– А того, что она у нас умная! Будет стоять и ждать, пока запись по новой пустят!

– Леша, Леша, что там на пульте? – закричал охранник. Прислушался к ответу – и обреченно махнул рукой...

* * *

За кулисами, чуть ли не расшвыривая подчиненных, шагал администратор ДК Эдик – огромный и злобный, похожий на почуявшего соперника самца гориллы..

– Где эта тварь смердящая? – спрашивал он у ошарашенных рабочих сцены. Где этот Пиздюк Иванович? Продюсер хренов! Убью к чертям собачьим!

Ему молча показывали руками направление бегства Дикого, и всякий раз иное...

* * *

По ночному городу несся Дикий.

То есть, не шел и не бежал, а именно несся огромными шагами.

Увидел вывеску, притормозил, зашел.

* * *

Бармен налил ему полтораста грамм прозрачного и достал из витрины бутерброд с лососиной.

Дикий молча выпил.

– Что, все так плохо? – спросил бармен.

– Все еще хуже, – ответил Дикий.

* * *

И опять его понесло по ночному городу – вдаль, вдаль, подальше от зала, где теперь наверняка шла крутая разборка.

Его занесло на окраину, где даже не светились окна киосков, а был пустырь, вдали – многоэтажки, вдруг какие-то бараки, а за ними железнодорожный мост.

Дикий как раз проходил под этим мостом, когда его ударила по ушам чистая и сильная, как струя наилучшего, медово-золотистого, ароматного коньяка, нота "ля диез".

Он даже остановился и замотал головой.

Впечатление было, будто нота, подобно таблице Менделеева и законам Ньютона, в одно ухо влетела, а из другого – вылетела, образовав маленький тоннель. Тем более, что под мостом оказалась потрясающая акустика.

– Ля-а-а-а! – повторил незримый голос, хотя это был уже "си бемоль". Ла-ла-ла-ла-ла! Ла... ла... ла...

Голос пробовал себя, искал какую-то исходную точку – и вот нашел.

– Сердце красавицы склонно к измене! – пропел он торжественно. – И к перемене, как ветер мая!

Дикий сперва окаменел, потом невольно улыбнулся.

Он не разбирался в музыке, это – да, но отличить проговаривание текста от мощного потока, льющегося естественно и прекрасно, мог даже под двумя стаканами виски.

– С нежной улыбкою в страсти клянутся! Плачут, смеются, вас увлекая! продолжал голос.

Дикий завертел головой, определяя источник звука.

– Плачут, смеются, вас увлекая... – голос сделал паузу и продолжал победно: – И изменяют так же, шутя! Ла-ла-а, ла-ла-а, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-а!

Сколько торжества было в этой дерзкой музыкальной фразе!

После чего наступило длительное молчание. Пока Дикий крался на звук, незримый голос то ли отдыхал, а то ли замышлял новую музыкальную проказу. И измыслил-таки!

– Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! – лихо прозвенел он на высочайших нотах. – Раз поет, два поет, три поет, прыгнет, пер-вер-нется, поет наоборот!

Конструкция старого моста напоминала монастырь раннего средневековья. Его подпирали две стены, прорезанные высокими и узкими арками, а между стен пролегала улица. Пройти под мостом можно было только между глухой стеной и рядом этих нелепых арок. Дикий был по одну сторону улицы, голос – по другую.

Хотя его и на простейшей перестановке ног заносило, Дикий принялся метаться между арками, выглядывая незнакомку по ту сторону улицы. Будь он трезв – перебежал бы. Но проклятые узкие проемы начинались на высоте сантиметров в семьдесят. Дикий бился о них коленями и не понимал, что это такое. В конце концов он выразился, как умел, и это получилось вполне разборчиво.

А темно под тем окаянным мостом было – ну, не то чтобы как у негра в желудке, но – похоже. Хотя полагалось бы гореть фонарям. Та, что пела, тоже при всем желании не могла бы рассмотреть Дикого. Но она вроде мелькнула в проеме, вроде задержалась на миг, во всяком случае, что-то призрачно-белое Дикому померещилось. Он сделал еще два шага – и увидел лицо.

Это было мужское лицо, уже немолодое, сочетание уверенных черт и плавающей улыбки, сочетание любопытства и ехидства. Мужчина сидел в одной из ниш, и даже его волос Дикий не разглядел, а из одежды – одни лишь блестящие пуговицы то ли шинели, то ли мундира.

И еще он увидел ладонь. Эта ладонь заградила ему путь, словно отталкивая, лицо же исчезло. Дикий шарахнулся – но и ладони перед его глазами больше не было, а так – белесое пятнышко, просвет неведомо в чем.

И тут же он услышал быстрый стук каблуков.

И все...

Он попятился, отмахиваясь от наваждения и не решаясь повернуться к нему спиной. Пятясь, вышел из-под моста. Тут неожиданно на шоссе появилось заблудшее такси, и Дикий кинулся к нему, и ввалился в дверцу, и машина увезла его прочь.

Мужчина, который все это время, очевидно, так и сидел в нише, опять сделался виден.

– Ну что же, подождем, – сказал он сам себе. – Две глупости сделано, только бы не случилось третьей...

* * *

Утром на помощь пришел приятель, ударник известной в городе группы "Спазм" Колька. Он принес фуфырь пива и честно сидел у тахты страдающего Дикого, слушая подробности провала.

– Блин, во рту медведь нагадил... – Дикий отпил из кружки, подумал и поморщился. – В общем, кранты. Эта дура стоит посреди сцены и качается, публика воет, самые умные к кассе поскакали, требовать назад билеты. Полный звездец! Джоанна, Джоанна! А я еще удивлялся – чего она так дешево согласилась?

– Из тебя продюсер, как из свинячьего хвоста раввинская шапка, заметил Колька. – Не умеешь – не берись.

– Так я же думал – Джоанна!

– Теперь Эдик тебя на порог не пустит.

– А она – алкашка законченная, старая лошадь!

– И правильно сделает!

– У нее в Питере битковые концерты были!

– Два года назад.

– Ой-й-й... – простонал Дикий. – Звездец полный... Я где-то надрался, сам не знаю где, что пил, что пил! Коля, я такое пил, что потом привидение видел!

– Где, здесь? – Колька оглядел неубранную комнату. – Неудивительно. Тут у тебя скоро змеи заведутся.

– Да нет, не здесь... А знаешь где? – пролцесс вспоминания был мучительным, с треском в висках. – А видел я его в Барсуковке...

– Чего ты забыл в Барсуковке?

– Не знаю. Может, я к Димычу ехал? Нет, ехал я как раз из Барсуковки.

– Это же – знаешь где?

– Ну, знаю! Коль, а ведь я туда, кажется, сам пришел...

– Ножками?

– Ну?

Ударник присвистнул и выбил по столешнице ритм. Его широкая бородатая рожа даже уважение выразила – надо же столько на грудь принять!

– Всего-то два стакана вискаря... – жалобно сообщил Дикий. – Какой-то левый вискарь был – я с него под мостом оперную арию услышал! Прям как вот тебя.

– Под каким мостом? – заинтересовался Колька.

– Под железнодорожным. Это как от Барсуковки в Зареченск ехать.

– Ты не допился, – сказал Колька. – Там, в Барсуковке, какая-то дура завелась, или сумасшедшая, или я не знаю кто. Мне про нее уже рассказывали. Орет по ночам, спать людям не дает. Значит, она поближе к мосту перебралась?

– Слушай, Колян! – Дикий чуть не подскочил. – Ты знаешь, какая у нее глотка?

– Здоровая, – согласился Колька. – У меня там бабка с дедом живут. Дед уже почти глухой, а слышит, когда она выделывается.

– Ты сам-то слышал?

– А зачем? Что мне – нашего шума мало? Под мостом, значит. А что? Там знаешь, какая акустика?

– Знаю...

И Дикий задумался.

Задумался он вовсе не о выдающихся достоинствах голоса. Эти достоинства пока что были выше его понимания. А просто пытался в голове совместить презрительные слова Лешки с собственными ощущениями под мостом, минус поправку на виски.

И вдруг улыбнулся.

– Оклемался? – спросил Колька.

– Ага. Где мои штаны? – Дикий зашарил руками по полу.

– Ты в них спал.

– Блин-н-н-н...

И Дикий засмеялся. Он так хохотал, что Колька озадаченно покрутил пальцем у виска.

* * *

Часы показали полночь.

Дикий прищелкнул пальцами. Он был полон решимости.

Проверив, как работает подвешенный к поясу фонарь, он зашагал по пустой дороге. Сейчас он был достаточно трезв, чтобы действовать по обстановке. И технически подготовлен.

Под мостом, естественно, был полный мрак. Дикий присел на бетонный барьер, отгородивший проезжую часть от тротуара, и задумался.

Она появилась неожиданно – то есть, без стука каблуков. А просто по ту сторону улицы зазвенело. Дикий подскочил – человек таких звуков издавать не должен! .. И не может! .. Но голос, как Дик правильно догадался, экспериментировал с мостом. Звенел всего-навсего колокольчик, из тех сувенирных псевдовалдайских, что всякий гость Питера по дешевке может набрать в ларьках у Петропавловской крепости.

Мужчина – тот самый, с пуговицами, – которого Дикий почему-то не видел, беззвучно рассмеялся. Он опять сидел в нише, и в его руке тоже возник колокольчик, прозвенел в ответ и растаял.

Дикий бесшумно сполз с барьера и присел на корточки. Незримый голос пробовал подражать колокольчику, откровенно при этом валяя дурака. А потом-таки запел!

Это было что-то, неизвестное Дикому, предположительно – на итальянском языке, такое, что бетонные опоры моста – и те прониклись возвышенным волнением, благородной страстью – всем, что било через край и в мелодии, и в том, как ее ласкал голос...

– Ну, заяц, погоди... – прошептал Дикий.

Он гусиным шагом подкрался поближе и стал ждать помощника.

Помощи Дикий ждал от первой же машины, которая с обычной для пустынных ночных улиц скоростью пронесется под мостом. И вот вдали послышался необходимый шум. Стоило двум фарам подлететь поближе, Дикий замер на низком старте и потом, в кильватере у иномарки, перебежал улицу и вжался в арку. Теперь он был на одной стороне с голосом.

Голос или отвернулся от пронзительных фар, или они его настолько ослепили, что пролетевший во мраке силуэт остался незамеченным. Подождав немного – или переведя дыхание, кто его знает... – голос запел снова, перемещаясь и отыскивая акустически активные точки под сводом.

В какую-то секунду показалось, что найдена даже чересчур активная точка и мост сейчас рухнет на головы исполнительнице и слушателю. Дикий решил не дожидаться этого кошмара, а включил увесистый фонарь, приобретенный заранее на базаре. Фонарь этот был мало чем послабее автомобильной фары.

И увидел Дикий девушку такой красоты, что...

... тонкая фигура в обтягивающем бирюзовом платье, низко вырезанном, и золотые, от природы вьющиеся волосы, и ноги, безупречные до изумления, и тонкое лицо с приоткрытым от удивления ртом, и распахнутые глазищи...

... такой красоты, что рука разжалась и фонарь грохнулся на асфальт!

– Ох! – громко сказал Дикий.

– Дурак же вы, батенька! – отвечал насмешливый мужской голос.

Девушка бесшумно шла к нему, подошла, ввергла в адское пламя ароматом, нагнулась, подобрала все еще горящий фонарь – и шваркнула его о стенку!

– Во-о! .. – только и мог вымолвить Дикий.

Голос запел по-итальянски, запел совсем близко, как если бы Дикий растаял и более не существовал. Голос пролетел мимо Дикого и понесся в темноту, разражаясь торжествующими трелями.

Дикий проводил его шалым взглядом.

* * *

Кабинет администратора ДК Эдика всякое повидал. И львиный рык хозяина был тут явлением обычным.

– Ты?! . – нависая над столом, изумился Эдик. – Ты?!? Ну! .. Ща! ...

– Прости дурака! – заорал с порога Дикий.

– Ты не дурак, ты хуже! Ты кретин! И я кретин! Нашел кого слушать! Кого еще привезешь? Каких еще звезд шоу-бизнеса? Аллочку Борисовну? Филю Киркорова? Говори, не стесняйся!

– Ну, лопухнулся! – Дикий старался орать не тише Эдика.

– Ты знаешь, в каком мы минусе? Ты, сука, всю жизнь не рассчитаешься! Продюсер! Козел ты, а не продюсер! Выметайся! И забудь мой телефон! Привез! Осчастливил! А мне – расхлебывать!

Эдик неожиданно замолчал и уставился на телефон. Ровно через полсекунды раздался звонок. Эдик схватил трубку.

– На проводе! Какой Дом культуры? Что? Это баня! Прачечная!

Он одновременно грохнул трубку и шлепнулся на стул. Дикий же совершенно неожиданно сел на пол.

– Не уйду, пока не выслушаешь, – заявил он.

– Значит, тебя отсюда выметут метлой, – почти по-человечески ответил Эдик. – Нет, ты мне скажи – кто тебя надоумил везти сюда эту старую обезьяну? Что ты в ней нашел, кроме алкоголя и матерщины?

– Ее тинэйджеры любят.

– Нашли кого любить...

И Эдик замолчал. Судя по физиономии – навеки.

Дикий подполз поближе к столу.

– Прости дурака...

– Кретина...

– Кретина! Слушай, со мной тут такое было...

– Убирайся, пока я тебя не зашиб.

– Ты все-таки выслушай. Меня ночью занесло аж в Барсуковку. И там, под железнодорожным мостом, одна девчонка пела как я не знаю кто!

– Девчонка под мостом пела? – переспросил изумленный Эдик.

– Я сам думал, что допился! – воскликнул Дикий. – Оказалось – нет! Ее там уже заметили. Она по ночам бродит и поет. Как привидение! Спроси у Кольки Арсеньева, у него в Барсуковке дед с бабкой живут. А глотка – это как Монсеррат Кабалье по меньшей мере!

– Монсеррат Кабалье под железнодорожным мостом?

– Эдька, я ее видел! Я сперва подумал – если тетка с такой глоткой еще не прославилась на всю Европу, значит, рожа страшная! Или конечностей не хватает! Или совсем дебильная! Эдька, я ее видел, я нарочно фонарь брал!

– Ну и как?

– Как-как! Я опупел! Все эти Николи Кидманы и Шероны Стоуны просто отдыхают. Я сперва подумал – какая-то знаменитость приехала к нам

отдохнуть. Если она так просто ночью шатается и песни поет, значит, где-то рядом охрана...

И Дикий замолчал. Не просто так – а в углу Эдикова кабинета увидел пятно мрака и в нем мужчину с пуговицами. Мужчина погрозил пальцем.

Эдик, понятное дело, мужчины не увидел.

– Ну и что? – спросил он. – К чему ты клонишь?

– Эдик, как ты думаешь – кто это?

– Так, – ответил Эдик. – С меня хватит Джоанны! Если ты сейчас попытаешься мне продать привидение из-под железнодорожного моста, я тебя просто убью. И суд меня оправдает! Брысь! Я кому сказал?! Брысь!!!

* * *

– Администраторы концертных залов, где собирается обдолбанная шпана, не обязаны знать про оперные меццо-сопрано, – убежденно сказал Колька. Они с Диким сидели в открытом кафе за неизменным пивом. – И подумай своей дурной башкой – кому в нашем затраханном городе можно продать меццо-сопрано? И еще подумай. Ты же не в состоянии продать пачку сигарет на автобусной остановке! Куда ты лезешь? Нет, ты скажи – куда ты лезешь?!

– Не знаю. Но я должен...

– Кому? Эдьке, что ли?

– Не "кому", а "что". Я должен понять...

– Ври больше. Ты думаешь, что ее продавать больше некому, кроме тебя. Да у нее уже все сто раз прихвачено. И вообще – с чего ты взял, будто у нее оперный голос?

Дикий пожал плечами.

– Знаешь что? Позвони Насте, – вдруг посоветовал Колька. – Она музучилище окончила, сама пела, она тебя проинструктирует. У нее этих компактов с классикой – до потолка.

– Она трубку бросит, – буркнул Дикий.

– С чего ей трубку бросать? Это же не я, а ты позвонишь, – Колька несколько смутился.

– Ну, где я, там и ты... Слушай, ты ей вообще алименты платишь?

– Ну, плачу.

– Тогда не страшно.

И оба хором вздохнули.

* * *

– Нась, тебя! – позвала мама. В одной руке у нее была телефонная трубка, в другой – прихваченная с собой, чтобы блин не подгорел, сковородка.

Настя развешивала на змеевике ванной детские колготки и трусики с маечками, стараясь уместить побольше.

– Кто там?

– Мужской голос!

Мама сунула трубку в ванную.

– Алле? – пропела Настя.

– Нась, это я, Дикий. Тут такое дело! Встретиться надо.

– Если это насчет Кольки! – сердито крикнула Настя, но Дикий ее перебил.

– Какой Колька! Я же говорю – дело есть! Мне консультация нужна!

– Чего?! – Настя чуть не выронила трубку.

– Консультация! По вокалу!

– Ты совсем охренел?

– Нет, Настька, я петь не собираюсь, ты же знаешь, у меня голоса вообще никогда не было! – хорошо, что Дикий сразу понял причину ее возмущения, нормального возмущения профессионала попытками тупых дилетантов. – Давай встретимся, в кафе сходим, я все объясню! Хочешь прямо сейчас?

– Какое кафе? Я на этой неделе ни полчасика не могу выкроить, я собственного ребенка целыми днями не вижу! Я кручусь, как белка в колесе, у меня частные уроки черт знает где, у меня руки уже ни на что не похожи!

– Настька, я все понимаю! Ставь чайник, я сейчас буду!

Настя хотела возразить, но услышала длинные гудки. Она вышла из ванной, очень недовольная, и напустилась на мать.

– Ну, почему я целый вечер стиркой занимаюсь, а ты даже не можешь со стола убрать?

– Это, между прочим, твой ребенок! И я не с любовниками по телефону трепалась, а твоего ребенка спать укладывала!

– Ага! Тебе уже ребенок виноват! Как что – так ребенок! А что я руки порчу...

– Ах, какие мы нежные! Раньше нужно было думать!

– Я руками, между прочим, на жизнь зарабатываю!

– Дура я была, что отдала тебя в музучилище!

– Кто бы спорил! ..

* * *

Но к моменту, когда Дикий с большим пакетом позвонил в дверь и был впущен, они уже помирились.

– Привет! – сказал Дикий. – Вот, все как полагается!

И стал прямо в прихожей добывать из пакета красное вино, бисквитный рулет в запрессовке, конфеты, почему-то гроздь бананов и желтое пластмассовое ведро, из которого торчали красные грабли.

– Дикий, ты с ума сошел! – воскликнула Настя.

– В комнату давайте, проходите, Игорек, у нас уже чай готов, – со всей доступной человеку любезностью пригласила мать. – Будьте как дома, не стесняйтесь. Настенька как раз блинчики испекла.

Настя метнула в нее огненный взгляд – мать, похоже, уже не в первый раз старалась подольститься к возможному зятю...

* * *

Стол был накрыт красиво и аппетитно, горка блинов была соблазнительна до невозможности, и Дикий, сворачивая их по трое и валяя в сметане, прежде чем закинуть в рот, кое-как рассказывал, в чем дело.

– Так вот, есть два варианта. Или эта дура под мостом – просто сумасшедшая и дерет глотку от какой-нибудь шизофрении, или это действительно голос мирового уровня. Я же не разбираюсь!

– А в чем ты вообще разбираешься? – удивилась Настя. – Понесло же тебя в этот шоу-бизнес!

– А куда мне еще было деваться? – честно спросил Дикий. – Я же не пою, не играю, я вроде продюсера, группу привезти там, гастроли организовать, прессу собрать... В общем, Настюха, вся надежда на тебя. У тебя музыкальное образование, ты на пианино как этот самый, ну... в общем, классно играешь. Ты же сама поешь!

– Ну и что? Мне теперь все бросить и тащиться с тобой под мост слушать сумасшедших?

– Настюха, а ты представь, что эта девчонка сама своему голосу цены не знает. Представила? Ты бы с ней поработала, поставила ей голос, я бы раскруткой занялся, ну? Это же шанс!

– А что, почему бы и не сходить? – вдруг поддержала Дикого Настина мама.

– Да ты что, мама?

– Ты же света Божьего не видишь, работа и дом, дом и работа. Думаешь, я не понимаю? Тебе же и погулять хочется. Ты ничего, ты иди, я за Наташенькой присмотрю! – пылко пообещала мать.

– В самом деле, я тебя туда и обратно – на такси! – обрадовавшись союзнице, добавил Дикий. – А хочешь, мы еще куда-нибудь заедем, по коктейлю вдарим?

– Ну так что за вопрос! – воскликнула мама. – Вы, Игорек, просто золото. Забирайте ее, пусть проветрится. А я за Наташенькой присмотрю, она у нас девочка спокойная, и завтра с утра ее в ясельки сама отведу...

– Мама!!! – уже не закричала, а взревела Настя. И выскочила из-за стола.

* * *

На лестничной клетке Дикий утешал плачущую Настю.

– Она уж не знает, как от меня избавиться! Она за кого угодно меня спихнуть готова, хоть за тебя, хоть за маньяка какого-нибудь! Лишь бы от нас с Наткой избавиться! Ей все равно кто – лишь бы в штанах!

– Ну, что ты, в самом деле? Ну, хватит, хватит... – бормотал Дикий. Пойдем, в самом деле, проветримся... Ночь теплая, ну, что ты, в самом деле...

– Старая дура... – бормотала Настя. – Ребенок-то чем виноват?

И покорно спускалась по лестнице – возможно, и впрямь не замечая, что Дикий обнимает ее за плечи.

* * *

И вот они уже неслись в Барсуковку на такси.

– А ты уверен, что она этой ночью там будет? – спросила Настя.

– Уверен. Я узнавал – она практически каждую ночь под мостом поет, соврал Дикий. – Я вот и диктофон взял.

– Вот этот? – Настя презрительно посмотрела на крочечную черную машинку. – Этим не музыку записывать, а только речь, и то фонит.

– Для начала хватит.

– Где поворачивать? – спросил шофер.

– Куда поворачивать?

– К микрорайону. Можно тут, можно вон там.

– Нигде не поворачивать, сколько с нас?

Шофер посмотрел на парочку, как на сумасшедших.

– Хозяин – барин, – буркнул он. – Полтораста.

– Договаривались на сто! – Дикий хотел изобразить крутого.

– Какие сто? Я отсюда обратного клиента не найду.

– Так договаривались же!

– Ну, что ты, в самом деле! – напустилась на Дикого Настя. – Нам что, до утра тут разбираться?

Дикий полез в кошелек. Покупка гостинцев пробила в бюджете брешь, и полсотни рублей он добирал чуть ли не копейками.

– Приятно иметь дело с известным продюсером, – издевательски заметила Настя.

* * *

Под железнодорожным мостом, известное дело, было темно. Дикий усадил Настю а одну из ниш и принялся развлекать.

– Представляешь, вытаскивают из машины эту Джоанну, а она лыка не вяжет. – Блин, говорит, куда вы меня привезли? Смотрит на двери и спрашивает: тут только топлесс или настоящий стриптиз? А у нас зал битком набит, все орут – Джоанна, Джоанна!

Настя посмотрела на часы. Светящиеся стрелки показывали полночь.

– Тут прямо аэродинамическая труба, – сообщина она. – Под мостом холоднее, чем на шоссе.

– Ты замерзла?

– Начинаю замерзать. Мне главное, чтобы руки были в тепле.

Дикий скинул курточку и стал укутывать Настю.

Как-то само собой получилось объятие. И вдруг оказалось, что Настя сама подставляет губы...

Дикий окаменел. Он все еще считал ее "женщиной друга".

Голос был как спасение!

– Ла-а-а-а... – задумчиво произнес он совсем близко. – Ла-ла-ла-ла-ла! .. А-а-о-о-у-у-э-э-и-и! ..

Настя отпрянула от Дикого.

До нее дошло, что этот кретин говорил правду и ему действительно требуется всего лишь консультант!

– Ночь весенняя блистала свежей майскою красой! – пропел голос, но продолжать романс передумал, по крайней мере – в словесной его части, и завершил куплет несколько странно, хотя ритмически и мелодически безупречно: – Ты лети с дороги, птица, зверь, с дороги уходи-и! ..

Настя подалась вперед, пытаясь разглядеть шкодливый и одновременно хрустальный голос.

Довольно быстро найдя свои магические точки под сводом моста, голос грянул не более не менее как куплеты Мефистофеля, что для женщины было даже как-то неприлично, ведь партия была написана Шарлем Гуно для баса и исполнялась во времена оны аж самим Шаляпиным.

– На земле весь род людской чтит один кумир священный! ..

Куда подевались серебро и хрусталь – ни Дикий, ни Настя понять не могли. Это была река текущего пламени, причем плотного и густого пламени, если это вообще возможно. Все пространство под мостом наполнилось, как аквариум, и две рыбки, Дикий с Настей, съежившись в своей нише, наконец-то вдохнули ту жидкость, которая была их подлинной атмосферой, и ожили! Плотность воздуха сделалась другой – казалось, можно было лечь на него, и он бы понес на себе, перекатываясь под телом мощными струями, играя и туманя рассудок...

И даже цвет воздуха несколько изменился... Он уже не был таким беспросветно ночным, а словно подернулся по каким-то своим внутренним сферам тонкой радужной пленочкой. И диктофон в руке у Дикого тоже светился.

– Так я и знал, – пробормотал, глядя на эту парочку, непонятный мужчина с пуговицами. – Рано или поздно это должно было случиться. Я предупреждал. Ну что же, посмотрим, посмотрим...

И, подойдя к Дикому с Настей – ступал, кстати, в такт музыке, – легко поправил Насте прядку волос. Его даже не заметили. После чего он растаял среди радужных сфер.

– Кто это?.. – прошептала Настя.

– Я у тебя хотел спросить...

– Идем...

* * *

Она за руку вывела Дикого из-под моста, и они шли на цыпочках, хотя куплеты, гудя под сводами, заглушили бы даже громкие шаги, и они отошли довольно далеко, к пустой остановке, прежде чем Настя осмелилась заговорить.

– Дикий, это же что-то невозможное! Такой диапазон!

– А я тебе о чем? – отвечал Дикий, очень довольный, что оказался прав.

– Даже у Монсеррат Кабалье такого нет! Это совершенно невероятный голос. Ему знаешь где место? В какой-нибудь Метрополитен-опера. И это уже поставленный голос. Сколько, ты говоришь, этой певице лет?

Ничего такого Дикий не говорил. Он об этом и не задумывался. Пришлось вызвать перед глазами прекрасное тонкое личико. Но ведь и на личике цифры не написаны.

– Я думаю, лет двадцать. Ну, двадцать два.

– Не может быть. Это уже созревший голос, голос, с которым много работали. В двадцать два еще не голос, а только способности, понимаешь, нет? А это – профессиональный голос!

– Как он к нам сюда попал?

– Под мост, что ли?

– Ну?..

Настя задумалась.

– Мне самой двадцать два, – честно сказала она. – Если бы в городе была девчонка с таким диапазоном, я бы о ней знала. Мы бы вместе учились.

– А если она не кончала музучилища? Если самородок? – возразил Дикий.

– Самородок? Она УМЕЕТ петь! Это ты понимаешь? Она так владеет голосом, как может научить только классный педагог!

Тут они оба увидели певицу. Очевидно, она решила, что на эту ночь хватит, и, покинув мрак под мостом, быстро шла через пустырь к многоэтажкам. Она была в светлом коротком платьице, а когда оказалась под фонарем и Дикому стали видны ее ноги, оказалось – что в кроссовках.

Из бурьяна раздался кошачий мяв. Крутые мужики делили территорию, для чего нужно было сперва переорать врага. Очевидно, певицу это дело заинтересовало. Она чуть присела, локотки – к бокам, изобразила что-то вроде боксерской стойки и заорала по-кошачьи с такой пронзительностью, что Настя подскочила, и коты в бурьяне, вероятно, тоже.

– Уй-ияу-яу-яу! – выводил голос, достойный Метрополитен-опера. Яу-няу-уау-яу-яу-у-у-!

– Крейза полная! – в изумлении воскликнул Дикий. – Теперь ясно, почему ты с ней вместе не училась?

– Да? – спросила Настя и вдруг, не прощаясь, пошла прочь. Но не по улице, ккк следовало бы, а пустырем, обходя бурьян с другой стороны. и, когда царственный голос завершил свои рулады, отвечала более скромным по диапазону, однако достаточно агрессивным мявом.

Дикий наблюдал их обеих и понимал, что эта перекличка достойна сумасшедшего дома. Две женщины, не видя друг друга, вопили по-кошачьи и получали от этого огромное удовольствие!

– Наська! Ты что – совсем? С башкой поссорилась? – достаточно громко спросил Дикий, но она, очевидно, не расслышала. И, к большому удивлению экспериментатора, вообще исчезла в бурьяне.

Тут Дикий заметался. В конце концов, он увел эту женщину из дому на ночь глядя, он как бы в ответе, он как бы гарантировал ее возвращение! И вот те раз – исчезает с диким мявом!