Текст книги "Дайте место гневу Божию (Грань)"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Ночью пришлось вызывать врача. Герку ломало и корежило. Очевидно, та сигарета, которую он днем выкурил на балконе, с виду – заурядный «Кэмел», была с какой-то левой начинкой. Он умолял Цуцу добежать до какого-то Луня, взять обычной, совершенно невинной травки, а Цуца орал на него, убеждая, будто Лунь гонит фуфловый товар.

– Ты думаешь – почему он так дешево берет, козел? – шумел Цуца. – Ты знаешь, что он в травку добавляет? Героин дерьмовый, чтобы ты скорее спекся!

– У него голландская травка! Он сам говорил! Цуца, сходи к нему! Ну, что тебе стоит? Цуца, я же загнусь на фиг!

– Голландская?! Гонит он, понял!

Когда приехал все тот же врач, сделал укол и, помня о щедрости хозяина, остался сидеть с Геркой, Цуца на кухне объяснил Богушу, в чем тут прикол.

– Голландскую выращивают в теплицах с особым освещением. Получается очень крепкая. Афганка с ней даже рядом не валялась. А Герку чуть на героин не подсадили. Нужно будет, когда он уснет, все там обшарить. У него, может быть, деньги припрятаны. Чтобы не ушел и не купил у Луня этой дряни.

Богуш прислушался – врач что-то там толковал обессилевшему Герке.

– Знаешь, не могу я тебя звать Цуцей, – вдруг сказал он. – Давай как-нибудь по-человечески.

– Да я Цуца и есть, – в который уже раз ответил парень. – Я же в этой тусовке с двенадцати лет. Так Цуцей и помру.

– Откуда у тебя деньги на дурь были? – спросил Богуш. – Не мать же давала.

– Я таких знаю, кому матери дозу покупают – лишь бы дома сидели, – ответил Цуца. – Нет, я такое перепробовал, что вам и не снилось. Молочко – знаете?

– Маковое? – крепко подумав, уточнил Богуш. Что-то такое он где-то когда-то читал.

– Конопляное. Это в августе примерно варят. На всю команду. Это видеть надо! Берут большую кастрюлю, набивают коноплей до упора, заливают молоком – не меньше трех литров, на литр молока берут чайную ложку соды, сода – катализатор, без нее не получится, сливочного масла пачку, и варят.

– Долго? – одновременно пытаясь разобрать, что там бубнит врач, поинтересовался Богуш.

– Часа два-три, не меньше. Можно пять, если жить надоело. Чем больше уварится – тем дурь сильнее. Норма на рыло – триста грамм. Можно еще сгущенку добавить, можно – чайный лист, он тоже служит катализатором. Действует до двенадцати часов. Крыша едет уже через час. Но вонища такая – нос затыкают и пьют.

– Ты только не бросай его, ладно, – попросил Богуш. Он почувствовал, что внутри него словно завод кончился, как у дешевого будильника. И он вдруг живо представил, как Надя, не выдержав криков и слез, сама, своими руками, дает сыну деньги на дурь. Очень четко увидел он лицо жены – и все равно не понял, что за чувство оно выражало: извечную бабью жалость к убогому или обреченность, которая учит покупать хотя бы несколько часов относительного покоя, а потом – будь что будет…

– Да куда я денусь…

Богуш встал из-за кухонного стола.

– Ты тут все знаешь – где точка?

– Вы не найдете – я сам схожу. Чего взять?

– Чего-чего… Ее самую…

Цуца довольно быстро принес бутылку и показал Богушу, как ее нужно взбалтывать, чтобы по водочным завихрениям понять – фабричная или крутка. С гордостью продемонстрировал полосы от клея на этикетке, видные, если смотреть как бы изнутри. Полосы были ровные и правильные – от автомата, как объяснил Цуца. Так что водку можно было пить спокойно – что они и сделали.

Спиртное позволило Богушу вздохнуть с облегчением. Все ведь еще могло наладиться. И следующий день принес некоторое просветление. Цуца устроил подключение к Сетям и сразу же усадил еще невменяемого Герку к монитору, стал ему что-то показывать и рассказывать, не обращая внимание на его замедленную речь и странные движения – как будто он пытался ударить локтем кого-то незримого, молча караулящего за спиной.

Они целый день бубнили на языке, которого Богуш не понимал, и отдельные русские слова казались неестественными, словно попали в речь по ошибке. Но было кое-что отрадное – Герка искренне радовался, откопав в Сетях что-то важное, и потом, когда Богуш в третий раз пришел звать ребят обедать, оба вышли очень довольные – дело заладилось.

Так они провели в тесной комнатке несколько дней, почти не вылезая, и до того дошло, что Богуш отправился на базар покупать Цуце новую футболку, а заодно и домашние тапочки. Парень совершенно не вспоминал о своем доме и даже не хотел никому позвонить, чтобы успокоить: жив, мол, трезв, делом занимаюсь.

На базаре он как-то неожиданно легко сошелся с мужчинами у пивной бочки. оказалось, они его приметили еще когда семья вселялась в хрущобу. Профессиональных навыков Богуш не растерял – соврал про себя и семью довольно складно. К собственному удивлению, он чувствовал себя в этой компании неплохо – получив простые ответы, мужики глубже не копали, а заковыристый Богушев анекдот приняли на «ура» – ржали так, что пиво из кружек на полметра выскакивало.

С Богушем произошло то, в чем он совсем недавно обвинил Надю – он перестал сопротивляться. То ли и впрямь дело пошло на лад, то ли ему так казалось, но он объявил себе, что честно заслужил хотя бы небольшую передышку, хотя бы на денек, иначе – не выдержать, слишком долго был в напряге. Это «на денек» было сильно похоже на ложь – пил Богуш примерно неделю, и каждый вечер объяснял сам себе про небольшую передышку. Но, пока он пил, с Геркой ничего плохого не произошло. Сын сидел дома безвылазно – и это уже было счастье. Цуца – и тот выбирался крайне редко.

Оставленные Надей припасы кончились. Богуш пошел на рынок. Вернулся он оттуда с двумя большими пакетами и впервые за много лет сам, своими аристократическими руками, почистил картошку и лук. Он знал, что Герка любит жареную картошку, а ежедневные макароны и китайская вермишель ему уже поперек горла. Раз мать сбежала и сидит теперь в роскошной квартире, то оно и к лучшему.

Он понял, что хочет вытащить сына из этого дерьма в одиночку.

Всю жизнь он возводил какую-то бессмысленную пирамиду. В какой-то миг осознал, что там, наверху, должны быть удачные и успешные дети. Герка был этой самой вершиной пирамиды – Богуш теперь уже не мог допустить, чтобы кто-то другой пристегнулся к судьбе сына.

Опомнился он солнечным утром – оказалось, заснул за кухонным столом, чуть ли не как пьяница на свадьбе, мордой в салат. В бутылке еще оставалось полста грамм. Это привело его в чувство. Потом он заглянул в проходную комнату и увидел закрытую дверь Геркиной берлоги. Прислушался – там было тихо. Вдруг испугался – а не сбежал ли Герка? Не сразу вспомнил, что с ним там Цуца. Очевидно, сын всего-навсего спал. Если они с Цуцей целую ночь болтались в Сетях, то днем должны отсыпаться.

Утро было на редкость ясное. Хоть погода радовала… Богуш вышел на балкон, оглядел окрестности. Справа уходила вдаль китайская стенка пятиэтажек, тех самых, гарантийный срок у которых – двадцать лет. Справа была улица, за ней – другие пятиэтажки, пейзаж в целом серый и унылый, если бы не зелень.

Несколько сиреневых кустов окружали детскую площадку с песочницей и какими-то разноцветными уродами из гнутых труб. Песочницу освоили бездомные псы и коты, так что родители даже близко детей не подпускали, и местечко было во дворе с утра самое пустынное. Богуш об этом не задумывался – недоставало еще бабок на лавочках считать. Сознание само внесло в какой-то свой банк данных, что при взгляде сверху этому месту надлежит быть пустым. И оно же не сразу, со скрипом, но отметило – ага, непорядок, пустое место чем-то занято…

Богуш пригляделся. Узкоплечий человек в костюме сидел на лавочке, вытянув скрещенные ноги в остроносых блестящих туфлях, читая газету. Он поднял голову, прицельным взглядом проверяя известные ему окна, и Богуш узнал лицо. Это был Золотов.

Каким образом Золотов выследил место, где Богуш спрятал от всего света Герку, зачем явился, чего хотел – было неважно. Даже то, какую роль он на самом деле сыграл в московском провале, тоже уже было неважно. Богуш обещал, что размажет эту сволочь по стенке, – и он был еще достаточно силен, чтобы сделать это.

Но сперва он заметался на балконе – прыгнуть не мог, а где двери – от ярости забыл. К тому же, на нем был халат, а приличный человек в халате по двору не носится, драться в нем, скорее всего, неловко, и Богуш одновременно с дверью уже мысленно искал хоть какие-то штаны.

Но бежать вниз не потребовалось.

Надо полагать, Цуца незаметно успел выйти на кухню и, стоя у окна с большой кружкой крепчайшего чая, тоже увидел Золотова. Богуш не услышал, как хлопнула дверь, но вот вылетевшего из-за угла Цуцу он увидел.

Цуца выбежал прямо к детской площадке и встал перед вскочившим с лавочки Золотовым. Они обменялись какими-то словами, и Цуца заехал Золотову в челюсть. Тот успел уклониться – и началась драка, смесь примитивного бокса с какими-то дворовыми ухватками.

Золотов был выше, руки имел длиннее, чем у противника, но маленький плечистый Цуца впал в настоящий амок. Не считая пропущенных ударов, он наскакивал на Золотова, и остолбеневший на своем балконе Богуш понял – если прорвется, вцепится в горло зубами.

Он кинулся в комнату, скидывая халат. Как-то сразу увидел штаны и едва ли не обеими ногами сразу прыгнул в штанины. Рубаху в рукава вдевал уже на лестнице. Хорошо, что Цуца присоветовал купить дешевые сандалии на липучках. Можно было не тратить времени на носки.

Смерти Золотова Богуш вовсе не желал, даже серьезных увечий не желал. Он хотел прижать фальшивого гипнолога к стенке и выяснить хоть что-то подлинное о московском провале. Он хотел притащить эту мелкую сволочь к Герке за шиворот, чтобы тот объяснил парню причину его краха, назвал поименно виновников, и тогда уж Золотова можно было бы карать по всей строгости закона. Но пока Богуш обежал угол дома, враг исчез. У песочницы стоял один только Цуца и ощупывал поврежденный нос. Щека и пальцы были в крови.

– Где он? – выдохнул, подбегая, Богуш.

– Успокойтесь – больше не придет.

– Ты его знаешь?

– Еще бы не знал! Он тут уже давно крутится.

– А я и не заметил… – Богуш искренне расстроился. – Ты знаешь, кто это?

– А черт его разберет.

Цуца посмотрел на пальцы и понял, что все лицо искровянено. Тогда, недолго думая, он стянул майку и стал старательно вытираться. Богуш удивился – ростом парень не вышел, на солнце не валялся, но тело оказалось мускулистым, и это были не сухие, малозаметные мышцы от природы худощавого человека, а довольно объемные, тяжелые, на груди – даже чуть свисающие. Казалось, будто голову уродливого подростка приставили к телу пожилого борца.

– Пойдем домой, я тебе лед к переносице приложу.

– Да ладно вам. И так заживет. Вы вот что, Григорий Леонидович, – к Герке его близко не подпускайте.

– Он мне нужен, – вдруг сказал Богуш.

– Не нужен он вам. Пусть катится. Пусть спасибо скажет, что я его не!..

Цуца осекся.

– У меня с ним свои разборки, а у тебя? – осторожно спросил Богуш.

– Нечего ему к Герке клеиться, – тут Цуца решительно высморкался прямо в майку и внимательно рассмотрел кровавые сопли.

– Он что – клеился?

– Да всех соседей уже достал! У подъезда караулил, гад. Ничего, я знаю, как его отвадить.

– Цуца, ты не знаешь, чего он хочет от Герки?

– Нет, Григорий Леонидович, точно – не знаю. Но хорошего тут не жди. Это не просто наркота, это что-то еще хуже.

– Так он – наркодилер? – Богуш не поверил собственным ушам.

– Ну, и это – тоже… наверно… Все же знают, что Герка кололся!

– Откуда?!. – Богуш растерялся. Вот ведь – забрался в сущую глухомань, край непуганых парторгов, и досюда – докатилось…

– Лето же, Герка в футболке на улицу выходил, ребята на его руки посмотрели и – нет вопросов!

– Когда это он на улицу выходил?

– Да было дело, бегал за пивом…

– Да я бы принес ему! – вскрикнул Богуш.

– Чего уж там… ну, вышел…

Цуца неторопливо пошел от песочницы прочь, Богуш смотрел ему в спину, не понимая – по всем позициям этот парень должен был спиться, скурвиться, склеить ласты еще годам к шестнадцати. А он не только выкарабкался, но еще непостижимым образом держит в руках Герку. Но как, как? Богуш видел своими глазами и слышал своими ушами – ничего такого Цуца не делал и не говорил, что было бы похоже на педагогику.

Он просто спас Герку от смерти, а теперь спокойно и деловито спасал его от всего того зла, которое еще почему-то тянулось к сыну издалека. Понять это было невозможно – не за ноутбук же Цуца купился!

Загадочный спаситель обернулся.

– Григорий Леонидович, вы если на базар пойдете – в самом деле, принесите Герке пива. А я ему яичницу сгоношу.

– Что за вопрос! Если тут эта сволочь вертится, ему лучше на улицу не выходить. Только не заскучал бы он с этими вашими железками.

– Да вы что! Не заскучает! Он программу пишет. Первая программа – это знаете как?!. Это, это… – Цуца попытался найти самое страстное сравнение, не получилось, и он сказал с интонацией взрослого человека, который радуется, что ребенок наконец занят ребячьим делом: – Это надолго.

– Он что, научился писать программы? – изумился Богуш.

– А чего там учиться? Сел на задницу – и пиши. Ну и я ему помогаю. Правда, Григорий Леонидович, тут только это и нужно – сесть покрепче и писать. Ну и по Сетям шариться, все подходящее скачивать, взламывать и нужные куски брать. Вы что, думали, программист – это что-то такое? Анекдот знаете? Привели ребенка в зоосад, показали мандрила – это обезьяна такая с красной рожей и красной жопой, издали не поймешь, где что. Ребенок орет – ой, это наш папа! Мама ему: ты что, у нас папа – человек, программист! А ребенок: и этот тоже – волосатый, рычит, бурчит, чешется и мозоль на заднице!..

Часть вторая

Дверь кабинета приоткрылась. Поворачивать голову было бесполезно – а разворачиваться вместе с креслом Кузьмин не желал, хотя недавно научился. Нужно было оттолкнуться от столешницы левой рукой, и не просто, а дважды, и второй раз движение шло вбок. Но рука очень хорошо лежала на краю стола, компьютерная мышь замерла под ладонью.

– С тобой все в порядке? – спросил голос Галины.

– Да, да…

– Принести тебе попить?

– Я еще это не допил, – Кузьмин показал на пакетик сока, стоявший возле мышиного коврика. Оттуда торчала длинная желтая трубка с изгибом.

– А все прочее?

– Нет, пока не надо.

Он действительно чувствовал себя хорошо, и все потребности притихли.

Кроме того, дочь оторвала его от дела. Он проверял почту.

– Так я пошла?

– Да, конечно, ступай.

– Наталья Борисовна уже тут, раздевается. Не спорь с ней, пожалуйста, она тебе добра желает… и у нее все-таки медицинское образование… – в дочкином голосе было заметное облегчение.

– Да ладно тебе, иди.

Наталья Борисовна была пожилая медсестра, которую Галина взяла в уборщицы и заодно в сиделки. Семья как-то безмолвно постановила, что нехорошо дочери, зятю и внучкам выносить горшки из-под отца, тестя и деда. Если бы Галину спросили – она бы ответила, что главное в семье, где есть инвалид, сохранять нормальные отношения. Лучше заплатить постороннему человеку – и видеть своего больного ухоженным, чистым, в комнате, благоухающей жасмином, а не чем-то другим. И все равно ведь приходила к ним раньше дважды в неделю помощница. Ну так семье по карману приглашать помощницу ежедневно.

Медсестра заодно присматривала, чтобы Вадим Игнатьевич выполнял все предписания врача, вовремя давала лекарства, и не просто так, а сообразуясь с его самочувствием. Она даже исхитрилась приучить Кузьмина, как малое дитя, опорожняться в определенное время. Это было особо оценено Галиной.

Парализованный Кузьмин, владеющий только левой рукой, был, конечно, для семьи определенной обузой, но к этой обузе приспособились. И в немалой мере – благодаря внучкам. Когда деда перевезли из больницы и стали налаживать его быт, когда он всерьез затосковал и стал облаивать семью ни за что ни про что, именно внучки предложили поставить в дедовой комнате компьютер.

– На кой ему? – проворчал зять. – Пусть телевизор смотрит.

– Ну, па-ап! Ты что, не въезжаешь?

Внучки (одной – четырнадцать, другой – шестнадцать) растолковали: это только кажется, что шестидесятилетний дед никогда не освоит машину. Зато он научится слоняться по Сетям, будет переписываться с бабульками из Америки, и время потечет для него незаметно.

– Хорошо, – сказал зять. – Вот ваш ему на пробу и поставим.

Девчонки отважно пошли на жертву. Кузьмин несколько раз повторил, что он не мальчишка, что ни хрена в этих надписях, картинках и табличках не смыслит. Но у внучек хватило терпения научить его пользоваться почтой. Потом ему показали, как вылезать на сайты с объявлениями, и, наконец, решающее слово сказал зять.

– Вы, папа, анекдот знаете? Приходит к сексопатологу старикашка, жалуется – с женой стало хуже получаться. Врач спрашивает – в чем это выражается? Да вот, отвечает старикашка, всего два раза в неделю. Так это же великолепно – радуется за него врач. Да, великолепно, – скулит старикашка, – а вот соседу девяносто семь, он на двенадцать лет старше меня, и у него получается четыре раза в неделю! Врач: а вы откуда знаете? Старикашка: да сам же рассказывает! Врач, с облегчением: ну так и вы рассказывайте!

Впервые за два месяца Кузьмин рассмеялся. И действительно завел обширную переписку с женщинами. В письмах он был высоким блондином со стальными глазами – это выяснили шкодливые внучки, обнаружив на одном сайте дедово объявление и, естественно, отозвавшись.

Галина вздохнула с облегчением – отец был занят делом. Порядка ради она его поругивала за бессонные ночи перед монитором, но в целом была довольна. Кузьмину привезли хороший компьютер, старый вернули девчонкам, и жизнь потекла более или менее мирно.

Инвалид в доме – еще не самое страшное, так говорила Галина подругам и коллегам, а также врачам, которые по старой памяти позванивали иногда бывшему начальству (Леночка исчезла как сон, как утренний туман, и Кузьмин был ей за это благодарен). Самое страшное – это инвалид-бездельник, требующий круглосуточного внимания. А когда он делом занят – это еще ничего…

Но внешнее благолепие было, естественно, обманчивым. Кузьмин ни на минуту не забывал, по чьей милости оказался в кресле.

Он видел перед глазами ее красивое лицо, лицо профессиональной красавицы, оно приближалось, оно падало сверху, когда он, устав от монитора, запрокидывал голову.

Из-за лица Ольги Черноруцкой он отказался от телевизора – не желал даже случайно видеть ее на экране. Черноруцкая же, с ее непомерной активностью, ввязывалась во всякие неожиданные проекты и появлялась там, где ее не ждали. Конечно, семья оплачивала многоканальное телевидение, но при переключении проклятое лицо возникало на долю секунды – и этого для Кузьмина было более чем достаточно!

На Интернет эта ведьма еще не покушалась – и Кузьмин чувствовал себя во всемирной Паутине вполне комфортно. Он нашел сайты, где были статьи про гипноз, и очень внимательно их освоил.

Он старался подойти к проблеме честно. Десятилетия врачебного стажа за спиной не позволяли верить во всю ту ахинею, которая предназначалась для малограмотной публики. Кузьмин вылавливал в Сетях то, что не противоречило медицинско-материалистической точке зрения. Сеансы гипноза он видел своими глазами и знал, что это – возможно. Поэтому за ориентир он брал свои собственные ощущения и воспоминания.

И все же, все же…

Он действительно не помнил, как оказался в том заброшенном дворе. Не раз и не два он восстанавливал события, начиная чуть ли не с того дня, когда сорвалась поездка в Москву и он решил провести конец недели в пансионате с Леночкой Давыденко.

Эта Леночка была очередной избранницей – после развода с женой Кузьмин ни дня не страдал от одиночества, впрочем, и до развода всякое случалось. А стать его избранницей хотя бы на неделю хотели многие. Кузьмин был галантен, иначе, как «моя красавица», никого из женского персонала больницы не называл, и еще ему органически претила скупость. Для того он и зарабатывал деньги, чтобы чувствовать себя аристократом. Так что Леночке мало было нужды до его почтенного возраста – она радостно приняла ухаживания общего любимца и, надо ей отдать должное, сумела его удержать надолго, на целых полтора года. Кузьмин приодел девушку, свозил ее за границу, и оба считали, что у них идеальный союз – наилучший из всех недолгосрочных, обреченных на безболезненный разрыв и обоюдно приятных, не более, союзов.

В пансионате «Бурцево» все было замечательно – оба проявили себя наилучшим образом. Перед тем, как уезжать, они еще раз уединились в номере и для пущего блаженства выпили: она – шампанского, он – дорогого бренди. Потом, пока добирались до города, хмель еще владел ими, они беззаботно болтали и безобидно задирали шофера. Шофер был знакомый, муж пансионатской поварихи, всегда неплохо получал на чай и был готов к услугам в любое время суток.

Но вот ощущался ли в машине тот запах бензина, который в конце концов настолько допек Кузьмина, что проще оказалось выйти на перекрестке Московского проспекта и улицы Грушко? Или воняло как обычно, воняло вполне терпимо, но какое-то беспокойство стало овладевать Кузьминым?

Его начал раздражать милый смех Леночки, а бензинная вонь делалась все круче, от нее уже с души воротило. На самом деле? Или было что-то третье, подлинная причина тревоги? Он вышел, зная, что до дома – четыре квартала, уверенный – на дорогу уйдет минут десять, и он успеет продышаться. Как вышло, что он пересек проспект? Как, черт возьми, вышло, что он пересек проспект?!!

Это было решительно ни к чему. Чтобы попасть домой, Кузьмину следовало прошагать квартал по правой стороне проспекта, потом свернуть, опять же направо, и через три квартала он уже практически был дома. Но его понесло налево, по Трифоновской, и был же, был момент прозрения! Он посмотрел на витрину мебельного салона – и это оказалась витрина обувного магазина. Он еще спросил себя – что за ерунда? И тут же словно кто-то поволок его дальше, смахнув в небытие подставки с итальянской обувью. Дальше?..

Дальше был двор. Только там он опомнился. Он прошел не четыре, а, пожалуй, все десять кварталов. Он продышался – бензиновая вонь ушла. Удивленный и немного испуганный – уж не спал ли на ходу? – он повернулся и увидел Ольгу Черноруцкую.

Она подкралась незаметно, стояла на свежевыпавшем снегу и ждала, пока он обернется.

– Вы что себе позволяете? – спросил Кузьмин.

Черноруцкая молчала. Только смотрела ему в лоб. Похоже, впервые в жизни он видел, как молчит эта стерва. Видел и слышал.

– Ну, знаете ли! – возмущенно воскликнул Кузьмин. Он уже понял, что сделался жертвой гипноза, что нужно уносить отсюда ноги, и повернулся в другую сторону, но там ему заступил дорогу мужчина, высокий, сутулый, с унылыми усами. Кузьмин растерялся – обложили! Он пожелал высказать Ольге все, что о ней думает, шагнул в ее сторону – но там уже стояла девушка, на вид – ровесница Леночки, в вязаной шапке и старой дубленке.

– Да чтоб вы сдохли! – воскликнул Кузьмин, резко развернулся – и тут оказалось, что Ольга бесшумно перенеслась к нему за спину. Но рядом с ней стояла еще какая-то женщина с невнятным лицом, да и женщина ли? Кузьмин, чтобы обойти эту парочку, принял влево, но там был парень, державший за руки двоих детей, а мальчиков или девочек – не понять.

О том, что Черноруцкая сует нос во всякие потусторонние явления, Кузьмин знал уже давно. Когда эта стерва начала против него клеветническую кампанию в газетах и на телевидении, когда затеяла свои независимые расследования, он тоже стал собрать о ней информацию. Оказалось – много чего нахваталась, а профессионально умеет только врать в камеру.

Ох, как пожалел сейчас Кузьмин, что не принял всерьез ее интереса к методам воздействия на психику! Нужно было столкнуться с этим лично, персонально!..

Однако было странно – почему она молчит? И почему все эти люди, которых она нагнала полон двор, тоже молчат?

А людей никаких нет – догадался вдруг Кузьмин, это она так пугает. Надо же – ведьма, настоящая ведьма! А что положено сделать с ведьмой? Ее положено… ага! Перекрестить! И вообще – чем меньше ее боишься, тем больше толку. Подумаешь – гипноз! Теперь, когда Кузьмин понял, в чем проблема, гипноз ему не страшен.

Он решительно двинулся к Ольге.

– Если ты, мать твою, немедленно не прекратишь эти штучки!..

Дикое раздвоение действий тела и души ошарашило его хуже итальянских башмаков в мебельном окне и трущобного пейзажа вместо родного подъезда. Он всем сердцем устремился вперед – однако ноги сделали несколько шагов назад.

Ольга, опять же – бесшумно, оказалась рядом. Кузьмин отчетливо видел ее лицо. Другие лица сгруппировались за ее плечами – бесплотное воинство гипнотических видений, созданных ее волей, дивизия глюков!

Лицо Ольги принялось расти. Вот это было уже действительно страшно. Душа метнулась вправо и влево. Ноги совершенно самостоятельно отступали назад.

А потом прозвучал мужской голос. Сперва был непонятно чей вздох, после него – этот совершенно незнакомый голос, и произнес он обреченно, с безмерным сожалением:

– Суд Божий…

И лицо Ольги совсем приблизилось, стало ничуть не меньше портфеля, что нес с собой Кузьмин, и сильнейший бело-голубой удар отправил Кузьмина в долгий-долгий полет…

Потом все было именно так, как бывает, когда человек свалится в погреб, к подножию каменноугольной горы, и на него оползет куча угловатых промерзших глыб.

То, как барахтался под углем, Кузьмин вспоминать не любил, не хотел – и не вспоминал. Только то, что было до падения.

Он хотел умом понять, что же произошло в ту ночь. Поняв, он мог действовать. Все детали свидетельствовали – гипноз! Скорее всего, она, видя, что все нападки в прессе бесполезны, обратилась к какому-то специалисту. И ее алиби – телемарафон! миллион зрителей! – гроша ломаного не стоит. Она вела марафон и язвительно усмехалась, думая – вот сейчас ноги несут Кузьмина по Трифоновской, вот он уже во дворе, а вот, как договаривались со специалистом, Кузьмин видит ее огромное лицо!

Нужно было понять, кто в городе промышляет такими штучками. Кузьмин не хотел, чтобы семья знала про его затеи, он не просил газет с объявлениями – кроме всего, очень неудобно обращаться с газетой, когда владеешь лишь одной рукой. Он шарил в Паутине и действительно набрел на некоторые городские адреса. Однако напрямую ни один шарлатан гипноза не предлагал, предстояла кропотливая работа по выявлению подлеца…

В конце концов Кузьмин случайно обнаружил сайт для обездоленных. Безногий искал женщину от сорока до пятидесяти, согласную на переезд. Глухой – глухую. Слепой был согласен на жену – инвалида третьей группы по зрению. Некто в депрессии – искал собратьев, чтобы плакать вместе. Некто разочарованный – ждал поддержки от себе подобных, чтобы вместе проклинать несовершенство мира. И так далее…

Сперва Кузьмин, набредя на убогий сайт, выскочил оттуда пулей. Сидя в Сетях, он вовсе не желал намеков на свое жалкое положение. Он уже достаточно приспособился отстукивать письма одной левой и часами не вспоминал, что навеки лишен движения. Потом он все же несколько раз туда возвращался. Сперва ему стало любопытно – до какой степени увечья надобно дойти, чтобы отказаться от мысли о супружеской близости? Потом он вскрыл письмо парализованного парня, повздыхал – и вечером попросил Галину отыскать довольно дорогое французское лекарство, которое ему самому ни малейшей пользы не принесло. Он написал парню, узнал его почтовый адрес, и Галина выслала ампулы.

Все-таки Кузьмин где-то в глубине души оставался врачом.

На сайт обездоленных он заглядывал не часто – раз в неделю, пожалуй, искал товарищей по несчастью, некоторым отвечал и давал советы. Когда бывшие подчиненные пришли поздравить его с днем рождения, их эта деятельность привела в восторг.

И все окончательно успокоились – Кузьмин и в таком бедственном состоянии нашел свое место в жизни…

То письмо показалось ему дурацким. Автор заявил тему: если вас несправедливо обидела судьба – вам сюда! Кузьмин вскрыл – его спрашивали, как он относится к справедливости. От него ждали ответа – должна ли она, справедливость, торжествовать. И если да – вот внизу адрес сайта, синими буковками – www.uprava.ru. Добро пожаловать!

– То есть, нашлась и на вас управа… – пробормотал Кузьмин, кликая мышкой адрес.

Он оказался прав. Открылась заставка – темная, почти черная ночь во весь экран, выстроенные уходящей вдаль дорожкой горящие свечи, тень какая-то с воздетыми руками – словно бы служит тень панихиду. Следующий клик дал другую картинку – угол помещения, судя по грубой каменной кладке – средневекового подвала со сводами, в этот угол забились, скорчились и отмахиваются руками от возмездия мужчины и женщины с перекошенными лицами. Внизу же те самые слова: «Найдется и на вас управа!»

Кузьмин вспомнил об Ольге Черноруцкой и стал разбираться дальше.

Оказалось – чтобы добиться справедливости, следовало заполнить анкету. Первым пунктом стояло: какого рода зло сотворил враг. Лишил денег? здоровья? кого-то из близких – жизни? просто – погубил репутацию? и так далее… Кузьмин кликнул «здоровье» и «репутацию». Хотя в душе он считал, что Черноруцкая отняла у него жизнь, поскольку свое теперешнее существование мог считать жизнью с большой натяжкой.

К тому моменту он уже догадался, что получил приглашение неспроста.

Кто-то неизвестный, очевидно, работал с постоянными посетителями убогого сайта.

Следующий вопрос Кузьмина озадачил: сколько он готов заплатить за восстановление справедливости? Имелось в виду – деньгами. Кузьмин даже хмыкнул – уж не на биржу киллеров ли он угодил? Но, как всегда в жизни, решил идти до конца. Свое здоровье он оценил в тридцать тысяч зеленых – то есть, мог бы и в миллион, но рассудил здраво: он бы охотно расстался с четырехкомнатной квартирой и с дачей на речном берегу, лишь бы встать на ноги, а кроме дачи и квартиры у него, в сущности, ничего и нет, машина продана, деньги пущены на лечение, а машину зятя трогать не надо, хотя и куплена за его деньги, зять все-таки дочь Галину и внучек возит.

Репутацию оценивать Кузьмин не стал вообще – потому что восстановить ее невозможно, разве что напустить на весь город эпидемию склероза.

Затем от него потребовали сообщить имя, если не имя – прозвище, хоть цифровой код. Он назвался Абдуллой, без всякого тайного смысла – это показалось ему забавным. И кликнул.

Через полминуты пришло сообщение – он зарегистрирован в uprava.ru, с чем его и поздравляют. Кроме того, он получил личный цифровой пароль для входа.

Кузьмин вошел и первым делом напоролся на следующий вопрос.

Ему предлагалось, если это не слишком его расстроит, изложить суть своей проблемы. Он не пожелал писать сочинение на вольную тему, а задал встречний вопрос: допустим, я поплачусь вам, незримые благодетели, в жилетку, и что же дальше?