Текст книги "Шайтан-звезда (Часть 1)"

Автор книги: Далия Трускиновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Караван приблизился настолько, что Шакунту от головного верблюда отделяло лишь около сорока шагов.

И она пошла ему навстречу – сперва неторопливо, как бы сберегая силы, но все ускоряя шаг, так что когда всадники, заметив ее, бросились ей навстречу, она пробежала между двумя лошадьми, успев резко развести в стороны руки и так ударить их по мордам поручами куттаров, что они шарахнулись и заплясали, мешая всадникам прицелиться из луков.

– Ради Аллаха, кто ты? – крикнул Шакунте человек, сопровождавший с факелом головного верблюда. – Если ты от Джубейра ибн Умейра – то что с ним случилось, почему он медлит? Разве наш гонец не добрался до него?

– Прицепи своего Джубейра ибн Умейра к своему заду! – отвечала Шакунта. Мне нет дела до вас и ваших гонцов, я пришла за своей дочерью. Если вы сейчас отпустите ее, то я заберу ее и оставлю вас с миром!

– Здесь нет твоей дочери, о несчастная! – крикнула с верблюда та, что распоряжалась мужчинами. – Убирайся с дороги, пропусти нас, чтобы ради тебя не останавливать животных!

– Клянусь Алахом, моя дочь – среди вас! – крикнула и Шакунта. – Она была похищена вместе со своим ребенком, и я шла по следу, и я нашла ее! Ко мне, о доченька! Я сумею тебя защитить!

Никто не ответил ей, да она и не ждала немедленного ответа.

– Вот видишь, ее нет среди нас! – злорадно сообщила предводительница. Убирайся с дороги, о порождение шайтана!

– Я не уйду без нее! – твердо отвечала Шакунта, пятясь, потому что караван вплотную надвинулся на нее.

– О молодцы, где же ваши луки?

Это было не вопросом, но приказанием. Немедленно кто-то из приблизившизся всадников спустил тетиву – но Шакунта поручем левого куттара отбила первую стрелу, поручем правого – вторую, а третья впилась в ее тюрбан.

– Не медли, о доченька! – призвала она. – Сейчас я соберу всех этих молодцов, которые вдесятером не справятся с одной женщиной, а ты воспользуйся этим и беги ко мне! Я сумею отстоять тебя!

– О госпожа, ее надо растоптать копытами коней! – обратился всадник с факелом к своей повелительнице.

– Не родился еще конь, что растопчет ястреба, клянусь Аллахом! услышав6 воскликнула Шакунта, но понял ее лишь Мамед.

То, что проделала она, показалось ему невероятным.

Шакунта бросилась навстречу коню, что надвинулся на нее, и поднырнула под оскаленную морду, и уперлась плечом в конскую грудь так, что жеребец попятился. И сразу же, проскользнув вплотную к конскому боку и под напрасным замахом ханджара, Шакунта вогнала куттар под двойную подпругу.

Всадник, не поняв, что произошло, послал жеребца вперед, Шакунта тоже устремилась вперед – и лезвие прорезало толстую кожу.

Всадник пошатнулся – и Шакунта, зацепив его ногу сгибом локтя, выдернула его из седла и бросила оземь.

Сразу же она одновременно отбила стрелу и подхватила правым куттаром поводья оказавшегося слишком близко к ней другого коня. Резким оборотом кисти она их намотала на лезвие в один виток и скользящим движением к себе распорола, так что нападающий утратил власть над конем.

– Не бойся, о доченька! – крикнула она. – Если десятеро мужчин нападают на одну женщину, значит, каждый из них поодиночке – трус! Не бойся их – и беги ко мне!

Караван вынужден-таки был прервать свое ночное бегство. Всадники окружили Шакунту, верблюды остановились. А Мамед, наблюдавший за всей суматохой из мрака, вдруг понял, что если и есть в этой пустыне трус, так это – он сам.

Света прибавилось – кроме единственного факела, который везли впереди, появилось еще несколько, да впридачу светила низко стоящая и большая зеленоватая луна. И в этом свете Мамед увидел, что мужчина, которого Шакунта скинула с коня, лежит, не двигаясь, а его лук, стрелы и ханджар вполне доступны. Более того – ханджар, выпавший из его руки, когда он повалился наземь, отлетел довольно далеко.

Но Мамед вовеки бы не кинулся с обнаженным клинком в сечу, ибо вовсе не был хмурым львом, горным барсом и витязем, подобным горящей головне. Ханджар в его руке не принес бы вреда противнику. Тем более – джамбия, которой его снабдила Шакунта. А вот выстрелить из лука, находясь на безопасном расстоянии, да еще во мраке, он был готов.

Поручив Аллаху верблюдов, Мамед пригнулся и с такой поспешностью, о какой он забыл с детских лет, перебежал пространство между своим укрытием и лежащим мужчиной. Но, когда он протянул руку за луком, тот вцепился ему в рукав.

И лежащий с такой силой дернул Мамеда, что бедняга повалился на него боком, взбрыкнув в воздухе короткими и неспособными к бегу и прыжкам гонами.

Тут же он ощутил, как жесткие руки пробираются ему под бороду, отыскивая горло.

Не успел Мамед наложить на эти руки свои, чтобы таким образом хоть замедлить и оттянуть час кончины, как что-то тяжелое навалилось на него, больно ударило по спине, отпихнуло и пропало.

Он вскочил – но не на ноги, как полагалось бы, а всего лишь на четвереньки. И увидел, что человек, пытавшийся задушить его, лежит, раскинув руки, и из его груди торчит рукоять ханджара, того, что валялся поблизости.

А некая темная тень, покинув Мамеда, устремилась к толпе, где мелькали горящие факелы и слышался шум яростной драки.

Мамед схватил лук, перекинул через плечо перевязь колчана и, как умел, побежал следом, чтобы принести хоть какую-то пользу.

Ему стало стыдно – ведь женщина сражалась, а он лишь слушал шум битвы.

Но соизволением Аллаха Мамед принес Шакунте больше пользы, находясь в темноте.

Ведя бой, она видела лишь то, что было озарено светом факелов, а то, что во мраке, оставалось для нее как бы за непроницаемой стеной. И она не разгладела перемещения тех верблюдов, что везли закутанных женщин. А они, побуждаемые предводительницей, сдвинулись с места, и обогнули побоище, и направились в сторону холма, перевалив через который, оказались бы в безопасности от Ястреба о двух клювах.

Нужно было немедленно предупредить – и Мамед, поручив душу Аллаху, направился к сече.

Оказалось, что Шакунта воистину пробивается не в ту сторону, и спешила уже немало всадников, и ярость драки овладела ею настолько, что она не помышляет об осторожности.

– О Шакунта, вон там, на холме, верблюды с женщинами! И они уходят! крикнул Мамед, шарахаясь от занесенного ханджара. – Берегись, о Шакунта!

Очевидно, вопли его долетели до слуха Шакунты, поскольку она, резко присев на корточки и повалившись набок, ушла от мощного удара, нанесенного с размахом из-за головы. Здоровенный воин, не поняв, в чем дело, шагнул к ней, замахиваясь ханджаром снова, но Шакунта ударила его ногами в живот, взлетев при этом в воздух и выгнувшись так, что мгновение держалась на одних лопатках. После чего отчаянная женщина опять откатилась в сторону и вскочила с торжествующим смехом, потеряв при этом наполовину размотавшийся тюрбан, в котором все еще торчала стрела. А воин рухнул, схватившись за рассеченный острыми браслетами живот.

– Такого вы здесь не видели, о мерзавцы! – воскликнула она. – А ну, освободите мне путь! Во имя Аллаха!

И Мамед не понял, к чему относилось имя Аллаха, – к пути ли, который она прокладывала к холму, преодолеваемому верблюдами, несущими женщин, или к удару, который она вслед за выкриком нанесла сразу двумя куттарами.

Два противника покачнулись, а Шакунта проскочила между ними вперед, причем ее правая рука неловко вывернулась назад, ибо куттар застрял в нагрудном доспехе падающего бойца. Почувствовав это, она занесла левый куттар над головой, прикрываясь согнутой рукой, и Мамед успел увидеть, как ловко отбила она поручем куттара еще чей-то удар, успев повернуть руку так, чтобы ханджар врага не разрубил его, а соскользнул, уйдя в сторону. Шакунта же, высоко задрав локоть, повернула левый куттар острием вперед и вниз, шагнула вперед и вонзила его в шею слишком близко подскочившему врагу. Надавливая на рукоять, чтобы уложить того наземь, она освободила правый куттар и, отпрыгнув, скрестила оба перед собой.

А потом на нее бросились еще какие-то люди, и Мамед снова потерял женщину из виду, следя за ее перемещениями лишь по крикам. А голос у Шакунты был пронзительный.

– Ко мне, о доченька! – кричала Шакунта, пробиваясь к верблюдам, на которых сидели окаменевшие от ужаса женщины. – Ко мне, о любимая! Это я я пришла за тобой!

И она била куттарами снизу вверх, вспарывая одежду и кожу врагов, и отбивала ими удары ханджаров, и бросалась вперед, как играющая рыба, пронзая на лету, и оба ее куттара были в крови, и кровью пропитались ремни, привязывавшие их к рукам!

А следом за ней шел некий боец, чье лицо было закрыто концом тюрбана, и он бился яростно, прикрывая спину Шакунты, но она не видела этого, потому что рвалась вперед – к четырем верблюдам, которые в пылу ночного сражения остались вовсе без охраны.

– Отзовись, о доченька! – звала отчаянная женщина. – Я пробьюсь к тебе на голос!

Но ей отвечала предводительница.

Она кричала, ображаясь к ночной пустыне, и в голосе ее было отчаяние:

– О Джубейр ибн Умейр! К нам, во имя Аллаха!

Тут среди женщин возникло некое смятение – две из них попытались удержать одну, но она, оставив в их руках все свои покрывала, на ходу

соскочила с верблюда и бросилась безоружная в самую гущу боя – к Шакунте!

Кто-то из охраны успел ухватить ее за длинные черные косы, но Шакунта ударила его куттаром в грудь, выдернула оружие и отпихнула ногой осевшее тело.

Перед ней стояло живое ее подобие, только чуть пониже ростом, покрепче сложением, с такими же глазами и губами, с той же родинкой на щеке. И это подобие окаменело от изумления и страха – да кто не окаменел бы, увидев вдруг при свете факелов себя, яростную, с боевым оскалом, с окровавленными куттарами?

– Доченька! .. – воскликнула Шакунта. – Ведь это ты, доченька моя, Шеджерет-ад-Дурр, похищенная джинном!

Абриза пыталась что-то выговорить, но губы не слушались. И немалая сила понадобилась ей, чтобы чуть приподнять руки, чтобы протянуть их к матери.

– Верните эту распутницу, ради Аллаха! – послышался властный женский голос. – О Али, о Азиз! Поймайте ее, принесите ее!

Рядом взвыл предсмертным воем неизвестно от чьего удара неведомо чей боец и рухнул между женщинами. Шакунта отскочила, но сразу же оказалась возле Абризы, неловко обняв ее скованной ремнями и наручами куттара левой рукой.

Сухие губы стремительно коснулись запыленной щеки Абризы, и тут же Шакунта отбила наручем взлетевший над их головами ханджар.

Ошеломленная странным событием Абриза, казалось, лишилась и движения, и соображения.

Тогда Шакунта большим пальцем правой руки подцепила черное ожерелье и сдернула его с шеи.

– Надень, ради Аллаха! – велела она. – И беги, слышишь, о доченька! Беги, я прикрою тебя! Я найду тебя!

Теплые от материнского тела камни коснулись шеи – и Абриза встрепенулась.

– Беги же! – повторила Шакунта. И, внезапно извернувшись, оказалась спиной к дочери. Те, кто подкрался, чтобы схватить беглянку, отскочили, и один набросил прихваченный, чтобы завернуть Абризу, аба на правый куттар Шакунты, а другой попытался под вроде бы обезоруженной правой рукой проскочить к добыче. Но получил наручем как раз по шее и лег к ногам разъяренной матери.

– Да будешь ли ты слушаться, о отродье шайтана?! – рявкнула Шакунта, поражая второго посланца Фатимы левым куттаром. – Проскочи вот тут! Беги, раз мать говорит тебе!

И Абриза побежала...

* * *

Как и обещал Хайсагур, Джейран очнулась в пустыне.

Она лежала на остывающем песке. Солнце близилось к закату. И было совершенно непонятно, как она провела остаток ночи, утро, день и большую часть вечера.

Джейран посмотрела на свои руки. Они были в царапинах. Когда она села, то обнаружила, что болит бедро. Задрав платье, Джейран увидела огромный черный синяк.

Очевидно, ее тело перетерпело какие-то бурные события. И, надо полагать, еще следовало возблагодарить Аллаха, что все окончилось царапинами и синяком.

Джейран встала. И тут оказалось, что все мышцы тоже болят, но боль была знакомой, как от чрезмерных усилий.

Не все было в порядке и с горлом, в его глубине саднило, и Джейран вспомнила, что при ней рассказывали, будто такая боль появляется после предельного напряжения сил. Не иначе, как гуль-оборотень в ее теле спустился по наружной стене высокой башни...

Джейран попыталась вслух призвать имя Аллаха – и оказалось, что левый угол ее рта не желает повиноваться. Видимо, это было последствием странной оплеухи, полученной от бесноватого звездозаконника.

Но у нее хватало сейчас иных забот, кроме суеты вокруг щеки.

Хайсагур бросил Джейран посреди пустыни, как не бросила бы она сама и злейшего врага, бросил в тонком шелковом платье и без воды накануне наступления холодной ночи. Но он желал ей добра, она чувствовала это, им с Сабитом ибн Хатемом зачем-то потребовалось, чтобы Джейран осталась жива, но только не выходила замуж.

Значит, поблизости было то, что спасет ей жизнь.

Джейран поискала взглядом хоть одну высокую сосну, из тех, что растут обыкновенно на сухих и каменистых землях. Эти сосны, всегда клонясь к югу, помогают караванщикам уточнять путь. А может статься, что возле такой сосны найдется и знак, указывающий путь к ближайшему колодцу. Хотя она и не ощущала сейчас жажды, но если до темноты не найти колодца – то остается лишь помолиться Аллаху, лечь и умереть...

В ее воображении возник вдруг образ воды, которую только что добыли из колодца и переливают в бурдюк. Джейран услышала плеск и, как ни странно, почувствовала запах. Она повернула голову – и поняла, куда ей следует идти. И сразу же ощущение запаха ушло. Очевидно, это и было то обещанное знание, которое Хайсагур вложил ей в голову.

Не прошло и дневного часа, как она вышла к воде.

Это был обычный пустынный колодец, похожий на дыру в земле, словно проткнутую пальцем огромного джинна. Джейран не сомневалась, что вода в нем не только соленая, но и горькая, словно дерево кар, растущее в здешних песках. Но выбирать не приходилось – где она и где сладкая речная вода?

Она опустилась на колени и принюхалась. Сыростью как будто не тянуло... впрочем, Джейран уже так давно не пила воды пустынных колодцев, к ее услугам были кувшины всех подавальщиц в хаммамах, куда для аромата клали гвоздику и имбирь, как будто воде мало было ее собственного запаха свежести! .. Девушка поняла, что разучилась принюхиваться к колодцам. Она попыталась вызвать в памяти то ощущение прохлады, которое должно обрадовать всякого, наклонившегося к колодцу... и сразу же снова вспомнила о своей щеке и, боясь почему-то прикоснуться к ней пальцем, потрогала ее изнутри языком.

Чувствительность как будто вернулась. Прикосновение пальцем же оказалось странным – кожа под ним не поддавалась и не проминалась, хотя ледяной каменный желвак, возникший от прикосновения бесноватого звездозаконника, уже стал рассасываться. Был он теперь величиной в два положенных рядом дирхема. По-настоящему двигалась и ощущала прикосновение у Джейран лишь одна щека – правая. Девушка криво усмехнулась – хорошим же прощальным подарочком оделил ее этот враг Аллаха и приятель шайтана, да направит Аллах его козни против его горла...

Джейран опять склонилась над колодцем.

Там имелась вода – но очень глубоко.

Если бы у Джейран была деревянная чашка, или хотя бы кожаная, или деревянное ведро! Но у нее не было сейчас ничего – кроме, разве что, природной сообразительности.

Девушка, подумав, оторвала от подола несколько узких и длинных полос, связала их и отыскала небольшой продолговатый камень, который удобно было бы прикрепить к самодельной веревке. Теперь, если Аллах окажется милостив и веревки хватит, можно будет омочить ее край, вытащить и выжать прямо в рот.

Опустившись на четвереньки, Джейран на всю длину отпустила веревку и даже вытянула руку. Ни малейшего всплеска не услышала она. Да и свежестью из черной дыры как будто уже не тянуло.

Проклятый колодец был, очевидно, из тех давным-давно заброшенных пустынных колодцев, в которых днем прячутся джинны...

Но ведь гуль Хайсагур зачем-то привел ее сюда!

И тут Джейран вспомнила Маймуна ибн Дамдама, запертого в кувшине.

Возможно, бедный джинн томился в своем узилище от голода и жажды так же, как она сейчас – у этого позабытого Аллахом колодца.

– О джинны... – негромко и неуверенно позвала Джейран. – Если вы живете здесь – ради Аллаха, отзовитесь! ..

Никакого ответа из колодца не было.

– О джинны, живущие здесь! – чуть громче позвала Джейран. – Во имя Аллаха, милостивого, сострадающего, отзовитесь!

Вдруг она поняла, что если никто ей не ответит, то она рискует не дожить до утра. Вечер близился, она не нашла ни воды, ни пищи, ее платье из нелепого шафранно-апельсинового шелка не грело, оружия она тоже не имела разве что запаслась бы удобными для метания камнями.

А ночь в пустыне холодна даже для того, кто взял в дорогу плащ-аба из плотной шерсти и греется у большого костра, ужиная при этом разогретым в золе савиком из ячменной муки – самым надежным дорожным припасом.

И тут Джейран услышала шелест одежд за спиной.

Она резко обернулась – и увидела старца, далеко зашедшего в годах, чьи неподпоясанные светло-полосатые одежды слегка колыхались на ветру. Правая рука его, сухая и смуглая до черноты, сжимала высокий посох с серебряной рукоятью в виде птицы, воздевшей голову к небу.

Откуда он появился – девушка не поняла. Она стояла на коленях, глядя в колодец – значит, не из черной дыры. И ближние холмы тоже были не такими уж ближними.

С виду он был статен и высокомерен, а богатством одежд вовсе не походил на тех бедуинские старцев, которых в детстве немало повидала Джейран ловцов ящериц и змей среди гор и степей, собирателей сморчков и корешков на песчаных холмах, никогда не евших кислого молока и не собиравших фиников в подол...

Джейран приняла бы его за шейха племени, если бы не знала, что те считают роскошь как бы непристойностью, а пестрые ткани – недостойными свободнорожденных мужчин.

– Кто ты, о дочь греха, и чего ищешь тут, у колодца? – строго спросил старец. Хотя и сам он, сын греха, прекрасно видел – девушка пытается добраться до воды.

– Я звала сыновей Раджмуса, о шейх, – не вставая с колен и даже не пытаясь закрыть лицо, отвечала Джейран. – Если ты знаешь путь к ним, ради Аллаха, укажи мне его.

И она выпрямилась, позволив увидеть себя. В конце концов, истинный правоверный не станет таращиться на женщину, ему не принадлежащую, встретив ее в таком бедственном положении, а отвернется.

– Не смей всуе призывать Аллаха, о несчастная! Твой поганый рот оскверняет его имя! – непонятно почему напустился на нее старец, вздымая к блеклому небу широкие рукава и потрясая посохом. – Тебе нет дела до рода Раджмуса и до всех прочих правоверных!

Джейран озадаченно уставилась на гневного шейха.

Очевидно, следовало прикрыть лицо хотя бы клочком рукава. Она так и сделала.

– Убирайся прочь! – приказал старец, ударив посохом в песок у своих ног и чуть не пригвоздив плетеную из кожаных ремешков сандалию.

– С каких это пор сыновья арабов гонят прочь от колодцев тех, кто нуждается в воде? – поднимаясь на ноги, спросила Джейран. – И мне некуда идти, я не знаю дороги.

– Таких, как ты, сыновья арабов гонят отовсюду! – был ответ.

Джейран отвела рукав от лица.

– Ты бесишься, как разъяренный верблюд, о шейх, – догадываясь, что Аллах снова послал ей по дороге бесноватого, сказала она. – Но когда я найду сыновей Раджмуса и сообщу им радостную весть, вместо воздаяния я попрошу их научить тебя арабской вежливости.

– Одно тебе воздаяние, о развратница, о насильница, – чтобы не давали есть двум собакам и не давали пить двум коням, и привязали тебя к конским хвостам и погнали коней к реке, а собак пустили вслед за тобою, чтобы разорвалась у тебя кожа, а потом бы отрезали у тебя мясо и кормили тебя им!

– Да не даст тебе Аллах мира и да не продлит он твою жизнь! воскликнула Джейран, теряя терпение. – Разве не довольно с нас бесноватых старцев? Отведи меня к женщинам вашего племени, иначе я найду кому пожаловаться на тебя! Аллах слышит мольбы обиженных!

– Не смей призывать имя Аллаха!

– А кто мне запретит призывать имя Аллаха? Разве я не правоверная мусульманка? Разве я ношу крест и зуннар?

– Как это ты называешь себя правоверной мусульманкой?! . – старец замахнулся, явно собираясь дать девушке оплеуху, но она уклонилась.

– Прибегаю к Аллаху от шайтана, битого камнями! – крикнула она. Погоди, о несчастный, я отыщу шейха вашего племени и спрошу его, почему племя позволяет своим бесноватым без присмотра слоняться по пустыне!

– Ты назвала меня бесноватым?!

Диковинный старец засопел, запыхтел – и вдруг стал на глазах расти, а широкие полы его одежд взвились ввысь и застыли наподобие распахнутых крыльев. Серебряная птица же, до сих пор неподвижно сидевшая на посохе, приялась расти вместе с хозяином и яростно забила крыльями. А посох под ней – тот и вовсе сделался толщиной с дерево.

– Если ты из рода сыновей Раджмуса, то Маймун ибн Дамдам ждет твоей помощи, о шейх! – падая на колени, воскликнула перепуганная такими чудесами Джейран. – Он заперт в кувшине, а кувшин был похищен, и только я знаю, где он спрятан! Клянусь Аллахом!

– Если ты еще раз произнесешь имя Аллаха милосердного, справедливого, я разорву тебя на клочки, – прекратив свой рост, отвечал старец-джинн. Откуда знаешь ты Маймуна ибн Дамдама? И почему он послал тебя на поиски своих родственников? Неужели не нашлось кого-нибудь получше?

Джейран как можно более связно рассказала о похищенном кувшине и о полоске апельсиново-шафранного шелка, что виднеется из-под камней.

Джинн, понемногу возвращаясь к обычному человеческому росту, молча выслушал ее.

– Хотя ты и скверная, но принесла хорошую весть, – качая головой, молвил он. – Дай мне клочок своего платья... нет, не из рук в руки! Положи на песок!

Уже не беспокоясь о том, что кто-то увидит ее обнаженные по самые колени ноги, Джейран оторвала от подола очередную полосу и подумала, что если Аллах пошлет ей еще какие-либо приключения, она останется совершенно голой.

Джинн протянул руку – и неровная полоска шелка взмыла с песка, обвилась вокруг посоха, птица же придержала ее когтистой лапой.

– Будь здесь, о дочь греха, – сурово приказал он. – Раньше ночи мы ничего не узнаем о Маймуне ибн Дамдаме.

– Я умру тут от жажды еще до заката, а если доживу до заката, то меня убьет ночной холод, – ответила на это Джейран. – Ты же видишь, о шейх, у меня нет ни воды, ни пищи, ни одежды.

Джинн скривил точеное худое лицо, обрамленное белой, волнистой, несколько торчащей вперед бородой.

– Хоть ты и скверная, хоть ты и мерзкая... – пробормотал он и, поразмыслив мгновение, вскинул над Джейран рукава.

Она непроизвольно зажмурилась.

И ощутила прекраснейший в мире запах – запах жареного мяса!

Перед ней на коврике стояло блюдо, где было не меньше двух ритлей горячего пилава с перцем и прочими пряностями. Слева возвышался медный кувшин, очевидно, полный воды. И, в довершение благодеяний, джинн выкинул из-за спины коричневый плащ из грубой шерсти, подобный тем, что надевают дервиши.

– Может быть, ты еще и обратишься к Аллаху, – с большим сомнением буркнул он при этом. – И мне зачтется то, что это свершилось через меня.

Джейран хотела было произнести символ веры, чтобы тем хоть немного пристыдить бесноватого джинна, но побоялась снова сердить его.

Джинн же молча повернулся к ней спиной, по его бледно-полосатым одеждам прошли волны – и он слился с волнистыми песками так, что лишь силуэт несколько мгновений лежал на дальних холмах. А потом Джейран поняла, что это был не силуэт старца в развевающихся одеждах, а всего лишь игра теней, тем более, что близился закат и тени становились все темнее и причудливее.

Она произнесла благодарственную молитву и прежде, чем взяться за пилав, вволю напилась свежайшей воды, прекраснее которой ей не доводилось пробовать ни в одном хаммаме, пусть и без гвоздики с имбирем.

И настала ночь, и в черном небе зажглись большие серебряные звезды, и раздался свист змей, и в глубине колодца что-то зашуршало, завозилось, негромко взревело, так что Джейран, уже завернувшаяся на ночь в тяжелый и колючий плащ, уже заботливо подоткнувшая его под ноги, немедленно откатилась подальше от черной дыры.

Из черной дыры, обнявшись, взлетели две красавицы-джиннии. Их лица испускали неяркий свет. Одежды, как бы затканные бледным золотом, тянулись за ними следом из глубины колодца.

– Сладкого полета тебе, о сестрица! – сказала одна.

– Нежного ветра и неблизкого рассвета, о сестрица! – отвечала другая.

Джиннии посторонились, выпуская из колодца юношу-джинна, красота которого изумила Джейран.

Из-под его золотого тюрбана падали на плечи длинные черные локоны, прекраснее всех, какие только доводилось Джейран видеть в хаммамах у прославленных красавиц. Тонкое нежное лицо с овальными щеками, с молодыми шелковистыми усиками, украшенное большой родинкой, было лунной белизны, и тем чернее казались огромные продолговатые глаза.

– Да будут вечно открыты тебе Врата огня, о братец! – приветствовала его первая джинния. В ответ юноша поцеловал ее.

– Мы должны лететь к крепости горных гулей, о сестрицы, – сказал он. И оттуда – ко входу в Черное ущелье. Вот что дал мне дядюшка...

Юноша-джинн достал из рукава клочок платья Джейран.

– Он велел найти среди камней на склоне точно такой же.

Юные джиннии протянули полупрозрачные руки к яркому клочку и замерли над ним, закрыв глаза.

– Это от платья женщины, – пробормотала одна. – И женщина испытала немалый страх.

– Но она победила свой страх и спасла свою жизнь, о сестрица, – водя рукой над клочком, добавила вторая. – Пожалуй, я смогу уловить те лучи, что испускает эта ткань. Я непременно узнаю их, клянусь Аллахом!

– Если только та женщина не солгала дядюшке и действительно пометила полоской ткани кувшин, в котором упрятан наш родственник, о сестрицы, рассудительно заметил юноша-джинн. – Но, ради Аллаха, поспешим, ибо ночь коротка!

Легчайшие одежды взмыли ввысь – и, словно на крыльях, поднялись в черное небо обе джиннии и их прелестный брат.

– Ау-у-у! – раздался их общий крик, и Джейран поняла, что криком они помогают полету.

Она вздохнула – кудри красавца-джинна были, наверно, как те, которых она в полной темноте касалась нерешительными пальцами. Нет, конечно же, бесноватый звездозаконник солгал – аль-Кассар был не менее жив, чем она, Джейран. Тот, кто надел на лицо золотую маску, мог взять и чужое имя. Пусть так... видимо, так оно и было... Она согласна звать этого человека аль-Кассаром... да хоть Иблисом! .. Лишь бы назвать его по имени еще раз...

Но не было у нее пути к аль-Кассару. Между ними встало предательство, в котором ее обвинил аль-Мунзир. И Джейран не могла предстать перед человеком в золотой маске, не очистив себя от гнусного подозрения!

Она стала думать – как неплохо было бы, если бы род Раджмуса отблагодарил ее за спасение кувшина деньгами! Она добралась бы до ближайшего города, купила бы статных невольников, обученных биться на мечах, ездить на конях и погружаться в море ночного боя... и купила бы им резвых коней, самых лучших аваджийских коней, и быстроногих белых верблюдов, самых дорогих махрийских беговых верблюдов, и дала бы им рудейнийские копья и индийские мечи... и сама, в богатых одеждах, поехала впереди на лучшей верблюдице, поехала искать аль-Кассара, чтобы отогнать от него этих врагов Аллаха, Джевана-курда и Хабрура вместе с айарами, и рассказать ему правду...

Девушку разбудил негромкий вой джиннов и свист их летящих многослойных одежд. Она открыла глаза – небо уже светлело, наступал час, когда ангелам Аллаха позволено разить джиннов и ифритов огненными стрелами.

Три серебряных потока поочередно низверглись с небес прямо в черную дыру колодца, и шум, поднявшийся из глубины, был исполнен радости. К изумлению своему, Джейран обнаружила, что женщины джиннов испускают тот же гортанный вопль восторга, что и дочери бедуинов, пронзительный и трепещущий вопль, пронзающий, когда празднуется свадьба или рождение ребенка, самые толстые каменные стены.

Очевидно, они отыскали кувшин, в котором сидел Маймун ибн Дамдам.

И мгновение спустя рядом с Джейран оказался джинн-старец.

– Ты не солгала, о скверная, – таким странным образом поблагодарил он ее. – Мы не останемся в долгу. Если хочешь, мы доставим тебя к твоему племени. Только остерегайся упоминать имя Аллаха!

О деньгах он и не заикнулся.

Джейран решила, что оказаться среди людей – уже немалая радость для женщины, заблудившейся в пустыне. Если же ей повезет и джинны отнесут ее на стоянку того племени, где она выросла, то это будет настоящей удачей. Женщины вспомнят ее и примут, как дочь и сестру.

– Хорошо, о шейх, пусть будет так, – сказала Джейран. – Если это не слишком далеко и твои дети успеют вернуться к колодцу до рассвета. А если далеко, я могу обождать до следующей ночи.

– Тебе незачем сидеть у нашего колодца до следующей ночи, о несчастная! сурово отрубил джинн. – Достаточно того, что ты укрывалась нашей одеждой и ела нашу еду. Я сам отнесу тебя.

Джинн сорвал с плеч девушки аба, расстелил на песке и пальцем ткнул в середину. Джейран встала на аба, как на ковер.

– Садись, о мерзкая, а лучше – ложись и свернись, как спящая собака! велел джинн. Джейран, недоумевая, подчинилась, и оказалось – он собрал углы аба, так что получился узел, вроде тех, в какие служительницы хаммамов собирают грязные покрывала.

Узел этот взмыл в воздух, и Джейран мысленно поблагодарила джинна если бы она видела сейчас, на какой высоте летит, то перепугалась бы до смерти.

Полет длился недолго. Узел лег во что-то мягкое, подавшееся под его тяжестью.

– Мы в расчете, о скверная, – услышала Джейран негромкий и суровый голос. – А одежду я оставлю тебе. Хоть ты и гнусная, но должна же чем-то прикрывать лицо и тело... Ау-у-у...

– Да хранит тебя Аллах, о бесноватый джинн, – сказала Джейран вслед улетевшему и выбралась из узла.

Тут же она пожалела о добром слове.

Гнусный джинн оставил ее на островке как раз такой величины, чтобы в десять шагов преодолеть его из конца в конец. Почти весь он зарос густым тростником с бледно-желтыми метелками, которые колыхались под утренним ветром довольно высоко над головой девушки. Не было тут недостатка и в крупной осоке с острыми, как бритвы, листьями, в чем Джейран немедленно и убедилась. Под ногами у нее пружинили густые травы, которые она увидела впервые в жизни. И, в довершение всех бед, островок не стоял на месте, а медленно плыл по темной и мутной воде.

Джейран поплотнее завернулась в аба.

Джинн сказал, что доставит ее к ее племени. С чего бы он взял, что племя Джейран – дикие утки, водяные змеи и бурые лягушки?