Текст книги "Полет сокола"

Автор книги: Дафна дю Морье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

По случаю прихода гостей наша хозяйка переоделась. При вечернем освещении она показалась мне еще красивее, темно-синее платье было ей очень к лицу. Улыбаясь, она подошла ко мне и протянула руку.

– Мне следовало сразу догадаться, – сказала она, – что не Шопен и не Дебюсси привели вас сюда. Вам хотелось увидеть свой дом.

– Все вместе, – сказал я, целуя ей руку. – Если я показался слишком грубым и навязчивым, прошу меня извинить.

Я уже не был тем помощником библиотекаря, который проводил ее из церкви домой. Теперь, благодаря Альдо, я был своим.

– Невероятно, – сказала она, – и замечательно. Я до сих пор не могу поверить. Теперь ваша жизнь изменится. Я так за вас счастлива.

Она смотрела то на меня, то на Альдо, и слезы, которые она, возможно, сдерживала весь день, появились у нее на глазах.

– Излишние эмоции, – сказал мой брат. – Где мой кампари? Бео предпочитает вермут.

Она покачала головой, словно упрекая его в бессердечности, подала нам стаканы и один налила себе.

– За вас обоих, – сказала она. – Долгой жизни и всяческого счастья.

– Затем, обращаясь ко мне, добавила:

– Мне всегда нравилось ваше имя.

Беато. Думаю, вы ему соответствуете.

Альдо громко рассмеялся.

– Знаете, кто он? Он всего-навсего туристический зазывала. Таскается по стране в переполненном автобусе и показывает англосаксам ночной Рим.

– А почему бы и нет? – возразила синьора Бутали. – Уверена, что он это делает хорошо и туристы его обожают.

– Он делает это за чаевые, – сказал Альдо. – Сняв брюки, ныряет в фонтан Треви.

– Вздор. – Она улыбнулась и сказала мне:

– Не обращайте внимания, Бео. В нем говорит зависть. Вы видите мир, а он постоянно привязан к маленькому университетскому городку.

Как это у нее хорошо выходило – Бео. Мне нравилось. Я слушал их шутливую перепалку, и на душе у меня было спокойно. И все же… Я бросил взгляд на брата. Размашисто ходя по комнате, он то и дело щелкал пальцем по книгам, брал в руки разные предметы и тут же ставил на место. Я хорошо помнил, что под этой неугомонностью всегда скрывалось сдерживаемое волнение.

Что-то назревало.

В открытые двухстворчатые двери, в комнате, где теперь находилась столовая, был виден накрытый на троих стол, освещенный свечами. Девушка, которая поставила еду на сервант, удалилась, предоставив нам самим ухаживать за собой. Моя старая детская, слегка преображенная портьерами и светом свечей, игравшим на полированном столе и на наших лицах, уже не казалась мне такой чужой, как утром. Она вновь была моей, но более теплой, более близкой, и у меня возникло чувство, будто и сам я – лишь маленький мальчик, которому до срока позволили принять участие во взрослой игре Альдо.

В прошлом мне часто выпадало играть роль третьего, пособника и соучастника прихотей брата: либо способствовать некой новой, зарождающейся дружбе в лицее, где он проводил свои дни, либо охлаждать ее. Он заготавливал для меня целые фразы, и я по условному знаку должен был произносить их, что вызывало замешательство, иногда яростный спор, а порой и драку. Его методы не изменились. Только рыбкой, с которой он хотел поиграть, теперь была женщина, и ему доставляло двойное удовольствие смотреть, как она при мне, то есть при свидетеле, клюет на его наживку. Интересно, как далеко он зашел? Их шутливая беседа, синьора Бутали в роли моей защитницы… Что это – ритуальный танец перед финальным актом или, если они уже любовники, способ придать отношениям большую остроту и пикантность, срывая с них покров тайны перед предположительно несведущим третьим?

Про мужа синьоры Бутали ни разу не вспомнили. Тень больного, лежавшего в римской больнице, не омрачала праздник. Он мог и вовсе не существовать.

Интересно, подумал я, как мы, все трое, повели бы себя в его присутствии?

Хозяйка замыкается в своей раковине и превращается в , председательствующую за обеденным столом. Альдо льстивыми замечаниями по адресу хозяина, скрытый смысл которых понятен лишь мне одному (мальчиком он проделывал такое с нашим отцом), провоцирует его на откровенные излияния, неважно, интересные или унылые, коль скоро подоплека интриги скрыта от посторонних глаз.

Обед закончился. Синьора Бутали проводила нас наверх в музыкальную комнату, и пока мы пили кофе с ликерами, зашел разговор о фестивале.

– Много репетируете? – спросила она моего брата. – Или для непосвященных все держится в таком же секрете, как в прошлом году?

– В еще большем, – ответил Альдо. – А что до первой части вашего вопроса, то репетиции идут хорошо. Некоторые заняты в них уже несколько месяцев.

Синьора повернулась ко мне.

– Знаете, Бео, – сказала она, – в прошлом году я была герцогиней Эмилией и принимала папу Клемента. Профессор Риццио, которого вы видели сегодня утром, был герцогом. На репетициях все выглядело так правдоподобно, а ваш брат проводил их с таким терпением, что, по-моему, с тех пор профессор Риццио воображает себя герцогом Руффанским.

– Утром он действительно держался со мной по-королевски, – сказал я.

– Но я не связал его поведение с прошлогодним фестивалем. Скорее, подумал, что, как заместитель ректора университета и декан педагогического факультета, он просто сознает лежащую между нами пропасть.

– Это тоже его беда, – сказала она и, обращаясь к Альдо, добавила:

– – И в еще большей степени беда его сестры. Мне часто бывает жаль бедных студенток. Синьорина Риццио держит их в общежитии совсем как в монастыре.

Мой брат рассмеялся и налил себе коньяку.

– В старину проникнуть в монастырь было гораздо проще, – сказал он.

– Подземный ход между мужским и женским общежитиями еще предстоит прорыть.

Пожалуй, это надо обдумать.

Альдо вынул из кармана заметки, которые я для него перевел, сел в кресло и принялся изучать их.

– До начала фестиваля надо решить много проблем, – сказал он.

– Каких именно? – спросила она.

– Кто был герцог Клаудио: моралист или чудовище? – ответил я. – По мнению историков, он был чудовищем и к тому же безумцем. Альдо думает иначе.

– Естественно, – сказала синьора Бутали. – Ему нравится быть не как все.

В ее голосе звучали шутливые интонации, но взгляд, который она бросила на Альдо, звал, манил… Хозяйка дома приготовилась ко второму кругу ритуального полета. Я подумал о мертвенном выражении лица, с каким она шла со мной из церкви, и сопоставление не льстило мне, третьему.

– Как бы то ни было, жители Руффано считали его чудовищем и поднялись против него и его двора в кровавом восстании.

– И мы увидим это на фестивале? – спросила она.

– Не спрашивайте меня, спросите Альдо, – ответил я.

С рюмкой ликера в руке, слегка напевая, синьора Бутали направилась к его креслу, и в том, как она склонилась над ним, все говорило о страстном желании. Только мое присутствие не позволило ей прикоснуться к Альдо.

– Так мы увидим восстание? – спросила она. – И если да, то кто его возглавит?

– Все очень просто, – сказал Альдо, даже не взглянув на нее. – Студенты Э. К. Ведь они уже созрели для восстания.

Она подняла на меня брови и поставила рюмку на рояль.

– Новшество, – сказала она, откидывая крышку рояля. – Я думала, что принимать участие в фестивале могут только студенты художественного факультета.

– Но не в этом году, – сказал он. – Их слишком мало.

Она допила свой ликер – нектар королеве перед полетом – и села на табурет.

– Что вам сыграть? – спросила она.

Вопрос – мне, улыбка – ему. Тон ее голоса, вся ее поза, руки, застывшие над клавишами, – все это было для моего брата.

– "Арабеску", – сказал я. – Она беспола.

Такой накануне днем была она для меня, путника, чужого в собственном доме, где его со всех сторон окружали призраки. Затем полетный каскад звуков рассеял ностальгию – это обрывочное напоминание о неуловимом и быстротечном мгновении. Теперь был вечер и в доме был Альдо. Пианистка, которая вчера играла из любезности, теперь стремилась привлечь к себе моего брата самым естественным для нее способом. "Арабеска", которую по всей стране играют тысячи учеников, стала танцем любви, зовущим, обещающим, бесстыдным.

Поражаясь форме, в какой синьора Бутали предлагает себя, я сидел, вытянувшись, в кресле и смотрел в потолок. Со своего места за роялем она не могла видеть мужчину, которого надеялась очаровать. Я мог. Не замечая музыки, он делал карандашные пометки в моем переводе. Дебюсси, Равель, Шопен не возбуждали его. Он никогда не был одержим музыкой. Если синьора играла, для него то был лишь звуковой фон, и едва ли он трогал его больше, чем уличный шум.

Мне было невыносимо видеть и чувствовать, что ее усилия пропадают втуне. Я закурил сигарету и стал мысленно плести фантастические узоры, представляя себя на его месте… музыка замолкает, я поднимаюсь с кресла, пересекаю комнату и закрываю ладонями ее глаза, она старается отвести их. С ускорением музыкального темпа моя фантазия еще больше разгорячилась. Как нестерпимо тяжело было мне молча сидеть там и всем существом переживать ее призыв, обращенный, увы, не ко мне. Я ни секунды не сомневался, что Альдо, при всем своем равнодушии к музыке, прекрасно понимает смысл этого призыва.

Я желал ему удачи, ей – удовлетворения желаний; но так делить с ними их близость было, по меньшей мере, сомнительным удовольствием.

Наверное, синьора Бутали почувствовала неловкость моего положения, поскольку встала из-за рояля и захлопнула крышку.

– Ну, – сказала она, – с восстанием покончено? Теперь мы можем расслабиться?

Ирония, если таковая была, возымела на моего брата не большее действие, чем музыка. Он взглянул на синьору и, увидев, что она перестала играть и обращается к нему, отложил свои записи.

– Который час? Уже поздно? – спросил он.

– Десять часов, – ответила она.

– Я думал, мы только что кончили обедать, – сказал он.

Он зевнул, потянулся и положил записи в карман.

– Надеюсь, – сказала синьора Бутали, – вы уже закончили первую сцену, если именно над ней трудились весь вечер.

Она предложила мне еще ликеру, но я покачал головой и пробормотал, что мне пора возвращаться на виа Сан Микеле. Альдо улыбнулся, то ли моей воздержанности, то ли колкости синьоры Бутали.

– Моя первая сцена, – сказал он, – продумана несколько недель назад и разворачивается за кулисами. Во всяком случае, должна разворачиваться за кулисами, если мы хотим соблюсти приличия.

– Грохот конский копыт? – спросил я. – Сцена еху?

– Нет-нет. – Альдо поморщился. – Это в самом конце. Сперва нечто волнующее для создания атмосферы.

– И что же именно? – поинтересовалась наша хозяйка.

– Совращение знатной дамы, – ответил он. – То, что мой переводчик с немецкого называет "поруганием жены самого уважаемого жителя города".

Наступило продолжительное молчание. Цитата из моих поспешных заметок была более чем некстати. Я резко поднялся, изобразил дежурную улыбку групповода и сказал синьоре Бутали, что завтра в девять утра мне надо быть в библиотеке. Мне казалось, что это наилучший способ прервать затянувшееся молчание, однако, еще не закончив фразы, я сообразил, что мой внезапный уход – слишком явная реакция на слова Альдо.

– Не позволяйте синьору Фосси перегружать вас работой, да и себя тоже, – сказала наша хозяйка, протягивая мне руку. – И приходите, когда у вас будет настроение послушать музыку. Думаю, мне нет нужды напоминать вам, что этот дом когда-то был вашим. Мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя здесь так же свободно, как ваш брат.

Я поблагодарил ее за гостеприимство и заверил, что если ей или ее мужу понадобятся какие-нибудь книги из библиотеки, то стоит лишь подойти к телефону.

– Вы очень любезны, – сказала она. – В конце недели я буду в Риме. Я дам вам знать.

– Я провожу тебя, – сказал Альдо.

Проводит. Не уйдет вместе со мной. Дверь в музыкальную комнату осталась открытой, и пока мы спускались по лестнице, я весело и нарочито громко вспоминал про то, как часто Альдо гонялся за мной на верхний этаж. Мне не хотелось, чтобы синьора Бутали подумала… именно то, что она наверняка подумала. Вечеринка закончилась.

Альдо прошел со мной через сад и распахнул калитку. Свет фонаря бросал на улицу длинные тени. Ярко светили звезды.

– Как она красива, – сказал я, – как сдержанна и спокойна. Меня не удивляет, что ты…

– Посмотри, – сказал он, касаясь моей руки. – Они возвращаются.

Видишь огни?

Он показал на долину далеко внизу. Две главные дороги, ведущие в Руффано с севера и с юга, были испещрены светящимися точками. Рев мотороллеров наполнял воздух.

– Кто это? – спросил я.

– Студенты Э. К. возвращаются после выходных, – сказал он. – Скоро ты услышишь их поросячий визг на виа делле Мура. Раньше чем через час они не успокоятся.

Покой города был нарушен. От воскресной тишины, которая в былые дни опускалась над Руффано, остались одни воспоминания.

Альдо улыбнулся и потрепал меня по плечу:

– Мне это не мешает. По мне, так пусть беснуются хоть всю ночь. Ты ведь идешь прямо домой?

– Да, – сказал я.

– Не броди по улицам. Иди прямо к себе. До встречи, Бео, и спасибо за этот день.

Он вернулся в сад и закрыл калитку. Через несколько секунд я услышал, как захлопнулась дверь дома. Спускаясь по холму, я размышлял о том, какой прием ожидает Альдо в музыкальной комнате. И о том, остается ли девушка, которая принесла нам обед, в доме ректора на ночь.

Пока я спускался с холма, вернувшиеся студенты уже запрудили пьяцца делла Вита. Воздух гудел от гудков и рева моторов. У самой колоннады стояли две легковушки. Я мельком увидел моих юных друзей Паскуале, которые, смеясь, разговаривали с несколькими приятелями. Возможно, завтра, но не сегодня.

Сегодня я хотел переварить события минувшего дня. Чтобы меня не перехватили, я прибавил шаг, проскользнул в открытую дверь дома номер 24, взбежал по лестнице и вошел в свою комнату. Раздеваясь, я видел, как Альдо стоит в старой спальне нашей матери рядом с синьорой Бутали. Привыкнув к новой обстановке, видел ли он эту комнату такой, какой мы ее когда-то знали, какой для меня она осталась навсегда?

Студенты на улице продолжали петь и смеяться, и вдали, ближе к центру города, рев мотороллеров извещал коренных обитателей Руффано о возвращении филистимлян.

Глава 12

Когда на следующее утро я спустился к завтраку, студенты устроили мне восторженный прием. Стоя вокруг стола, они пили кофе и обменивались новостями. Увидев меня, они разразились громкими возгласами, а Марио, который по первой встрече запомнился мне как самый буйный из них, помахал рукой с бутербродом и потребовал отчета в том, как выпускник филологического факультета провел выходные.

– Во-первых, – сказал я, – у библиотекарей суббота – рабочий день.

Меня держали за разборкой книг до начала восьмого.

Мое замечание было встречено шутливо-сочувственным стоном.

– Рабы, все рабы, – сказал Джино, – привязанные к устаревшей системе. Вот как ведутся дела на вершине холма. Хорошо, что хоть у нашего шефа Элиа хватает здравого смысла. Большинство из нас уезжает домой. И он тоже. У него есть вилла на побережье, и он отрясает с ног своих мертвый прах Руффано.

Синьора Сильвани с утренней улыбкой протянула мне чашку кофе.

– Вы успели к мессе? – спросила она. – Когда вы не пришли ко второму завтраку, мы с мужем подумали, не случилось ли с вами чего.

– Я встретил знакомого, – сказал я. – Меня пригласили на второй завтрак и на остаток дня.

– Ваши слова напомнили мне, – добавила она, – что где-то во второй половине дня к вам заходила одна дама. Некая синьорина Карла Распа. Она просила вас заглянуть к ней в дом номер пять.

Бедная Карла Распа! Дважды потерпев фиаско с Альдо, она со злости решила обратить свой взор на меня.

– Кто-то упомянул мессу? – спросил Джино. – Я правильно расслышал, или мои уши обманули меня?

– К мессе ходил я. Меня призвали колокола Сан Чиприано, и я повиновался.

– Вы же знаете, что все это суеверие, – сказал Джино. – На нем жиреют только священники.

– В старину, – заметила появившаяся в столовой Катерина Паскуале, – больше нечем было заняться. Вот и ходили на мессу, как на утреннее развлечение. Встречались с друзьями. Теперь развлечений гораздо больше.

Угадайте, чем мы с Паоло занимались? – Она улыбнулась, стрельнула в меня огромными глазами и надкусила булочку.

– Лучше сами скажите. – Я улыбнулся в ответ.

– Одолжили у нашего брата машину и поехали в Бенин. Мы летели как молния и проделали весь путь за четыре часа с четвертью. Вот это жизнь, правда?

– Такая жизнь могла бы обернуться смертью, – ответил я.

– Ах, ведь риск – это половина удовольствия, – возразила Катерина.

Марио изобразил поведение Катерины за рулем – броски, наклоны в разные стороны, рев мотора и, наконец, крушение.

– Вам стоит делать то же, что и я, – сказал он мне, – гонять на мотороллере с перегретым мотором.

– Да, – вмешалась в разговор синьора Сильвани, – и всех нас будить его ревом. По воскресеньям ночью здесь больше не поспишь.

– Вы нас слышали? – Студент рассмеялся. – Мы всей толпой возвращались из Фано. Зуп… зуп… зуп… Мы надеялись, что всех вас оживим своим оркестром. Откровенно говоря, всем вам в Руффано надо немного экзотической музыки, чтобы растопить воск в ушах.

– Вы бы нас только видели, – сказал Джерардо. – Как мы объезжали город, поднимались по холму, как светили фарами в окна женского общежития, чтобы заставить их открыть ставни.

– И они открыли? – спросила Катерина.

– Только не они. Их еще в девять вечера привязали к матрацам.

Смеясь и споря, они высыпали из столовой, но на прощание Катерина успела крикнуть мне через плечо:

– До вечера! Нам надо встретиться всем троим.

Синьора Сильвани проводила их улыбкой и снисходительно покачала головой.

– Дети! – сказала она. – Чувства ответственности не больше, чем у младенца в колыбели. И все талантливы, все до единого. Вот увидите, через год получат диплом и застрянут в каком-нибудь безвестном провинциальном банке.

Выйдя из дома и направляясь к герцогскому дворцу, я увидел, что дальше по улице, у дома номер 5, меня кто-то поджидает.

– Доброе утро, путник, – сказала Карла Распа.

– Доброе утро, синьорина, – ответил я.

– Если не ошибаюсь, – сказала она, вместе со мной поворачивая к пьяцца делла Вита, – мы обсуждали возможность воскресного свидания?

– Обсуждали, – сказал я. – И что с ним сталось?

– Я весь день была дома. – Она пожала плечами. – Вам стоило только зайти за мной.

– Я уходил, – сказал я. – Неожиданный порыв привел меня на мессу в Сан Чиприано, где я столкнулся ни больше, ни меньше, как с самой супругой ректора, которой накануне относил книги. Я дошел с ней до ее дома, и она пригласила меня зайти.

Карла Распа остановилась как вкопанная и уставилась на меня.

– И вы, конечно, ее приглашение приняли, – объяснила она свою остановку. – Впрочем, я вас не виню. Один милостивый кивок Ливии Бутали, и вы готовы. Немудрено, что, получив доступ в ее дом, вы не удосужились позвонить мне. Кто там был?

– Цвет профессуры, – сказал я. – И среди прочих – мой начальник синьор Фосси с женой.

Слово "жена" я произнес с особым выражением. Она рассмеялась и пошла дальше.

– Бедный Джузеппе, – сказала она. – Наверное, он, как индюк, надулся от важности, получив такое приглашение. Как вы нашли Ливию Бутали?

– Я нашел ее красивой. И милой. Не то что синьорина Риццио.

– Силы небесные! И эта там была?

– Да, с братом. Для меня они слишком официальны.

– Как и для всех нас! Для новичка вы неплохо освоились, Армино Фаббио.

Теперь вас не остановишь. Поздравляю. Я и за два года такого не достигла.

Мы свернули на виа Россини. Тротуар кишмя кишел горожанами, отправляющимися за утренними покупками, и студентами, опаздывающими на утренние лекции.

– А председателя художественного совета там, случайно, не было?

Она и так уже составила обо мне далеко не лестное мнение. К тому же я решил, что лучше быть откровенным.

– Да, заглянул ненадолго, – сказал я. – Я ушел раньше его. Но пока он пил кампари, успел обменяться с ним парой слов. Без своих телохранителей он показался мне вполне дружелюбным и не таким важным.

Карла Распа снова остановилась и пристально посмотрела на меня.

– Невероятно! – воскликнула она. – Всего три дня в Руффано и такая удача. Вы, наверное, заколдованы. Он не упоминал обо мне?

– Нет, – ответил я. – Да и времени не было. Думаю, он не понял, кто я такой.

– Упущенная возможность, – сказала она. – Если бы я только знала, вы могли бы передать ему от меня несколько слов.

– Не забывайте, – напомнил я ей, – что это всего лишь цепочка случайностей. Если бы я не пошел к мессе…

– Все дело в вашем детском личике, – сказала она. – Не пытайтесь меня уверить, что если бы я пошла к мессе и встретила там Ливию Бутали, то она пригласила бы меня на аперитив. Ей, должно быть нравится строить из себя хозяйку перед сотрудниками университета, пока ее муж благополучно лежит в больнице в Риме. Альдо Донати за ней ухаживал?

– Как-то не заметил, – ответил я. – Мне показалось что у нее больше тем для разговоров с профессором Риццио.

Мы расстались: я – чтобы войти в герцогский дворец, она – чтобы продолжить путь к университету на вершине холма. О нашем будущем свидании она даже не упомянула. Однако у меня было предчувствие, что оно не заставит себя ждать.

За воскресенье я немного расслабился и, видимо поэтому опоздал на работу. Когда я вошел в библиотеку, все сотрудники были уже на месте, в том числе и сам босс, синьор Джузеппе Фосси. Они стояли в центре комнаты и что-то взволнованно обсуждали. Синьорина Катти по какой-то неведомой причине была в центре внимания.

– В этом нет ни малейшего сомнения, – говорила она. – Я слышала от одной из студенток, от Марии Каваллини, – ее вместе с четырьмя подругами заперли в комнате. Они просидели под замком до самого утра, пока привратник не пришел включать центральное отопление.

– Возмутительно, невероятно. Будет колоссальный скандал, – сказал синьор Фосси. – В полицию уже сообщили?

– Этого мне никто не мог сказать. Да и я не могла тратить время на разговоры. Иначе я бы опоздала сюда.

Увидев меня, Тони с пылающими глазами бросился ко мне через всю комнату.

– Слышали новость? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Какую новость?

– Ночью взломали женское общежитие, – сказал он. – Студенток заперли в их комнатах. Никто не знает, что произошло и кто это сделал. Люди были в масках. А сколько их было, синьорина? – Он в волнении повернулся к мертвенно бледной секретарше, которая неожиданно для себя оказалась гонцом, принесшим странные вести.

– Говорят, человек двенадцать, а то и больше, – сказала она. – Никто не знает, как они ворвались. Все произошло совершенно неожиданно в то самое время, когда Э. К. возвращались в город. Вы же знаете, что их машины страшно шумят. Разумеется, они служили прикрытием для своих товарищей. Можете считать это розыгрышем сколько угодно. Я же считаю возмутительным насилием.

– Послушайте, – сказал Джузеппе Фосси, чьи глаза от волнения по-прежнему были готовы выскочить из орбит, – насколько нам известно, никто из девушек не пострадал. Быть запертыми в своих комнатах – не самая большая неприятность, я слышал, что такое время от времени случается. Иное дело, кража со взломом. Тогда да… Необходимо вызвать полицию. Во всяком случае, профессору Элиа придется за это ответить. Не пора ли нам приняться за работу?

Он решительно направился к своему столу. Синьорина Катти с карандашом и блокнотом в руках последовала за ним, и подбородок ее был высоко поднят.

– К чему все сваливать на профессора Элиа? – пробормотал Тони. – Не его вина, если студенты Э. К. любят розыгрыши. Днем я все разузнаю у моей подруги. У нее будут сведения из первых рук.

Мы принялись за свои утренние труды, но нам не удавалось сосредоточиться. При каждом телефонном звонке мы поднимали головы и прислушивались, но за "да" и "нет" синьора Фосси не скрывалось никаких таинственных разоблачений. Не библиотечное это дело – расследовать набеги на женские общежития.

К полудню босс послал Тони и меня в новое здание библиотеки с несколькими ящиками книг. Мы отправились на маленьком фургоне, специально предназначенном для таких целей. Так я впервые попал в новую библиотеку за пределами университета, стоявшую на вершине холма рядом с другими новыми зданиями – коммерческими факультетами и физической лабораторией. Все они не отличались изяществом старого учебного дома, но их линии не раздражали глаз, а большие окна давали свет и воздух студентам, которым предстояло работать в их стенах.

– И все благодаря профессору Бутали и более молодым членам университетского совета, – сказал Тони. – Профессор Риццио противился изо всех сил.

– Но почему? – спросил я.

– Подрыв образовательных устоев, – усмехнулся Тони. – По его мнению, университет Руффано был задуман как учебное заведение, чистое и простое, из которого серьезные молодые люди выходят для того, чтобы на школьной ниве прививать классические знания.

– Они и так могут этим заниматься.

– Могут, но чего ради? Парень с экономическим дипломом через день получит работу и за три месяца заработает столько, сколько в школе и за год не получит. Там нет будущего!

Мы выгрузили ящики из фургона и отнесли их в новую библиотеку. Как сказал мне Тони, отделочники ушли отсюда всего неделю назад. Высокое, светлое, с галереей, уставленной стеллажами, и с читальным залом здание располагало куда большими удобствами, чем банкетный зал герцогского дворца.

– Откуда они взяли деньги? – спросил я.

– Плата за обучение Э. К. Откуда еще? – ответил Тони.

Прежде чем выгрузить из ящиков книги, разбором которых предстояло заняться сотруднику библиотеки под наблюдением одного из коллег Джузеппе Фосси, безответственный Тони раздобыл дополнительные новости о нападении на женское общежитие.

– Говорят, что Риццио собирается подать в отставку, если профессор Элиа публично не извинится за своих студентов, – оживленно сообщил он, когда мы выходили из здания. – Уверяю вас, это будет борьба до последнего.

Не думаю, что Элиа пойдет у него на поводу.

– А говорили, я приехал в мертвый город, – заметил я. – У вас каждый день происходит нечто подобное?

– К сожалению, нет, – ответил он. – Но вот что я вам скажу. Пока ректор в отсутствии, Риццио и Элиа не упустят возможности перерезать друг другу глотки. Они друг друга терпеть не могут, и это их шанс.

Пока в без четверти час пополудни мы припарковывали машину у герцогского дворца, я увидел, что из боковых дверей выходит Карла Распа с компанией своих студентов. Она заметила меня и помахала рукой. Я помахал в ответ. Она послала студентов вперед и дождалась, когда я подойду к ней.

– Какие планы на обеденный перерыв? – спросила она.

– Никаких, – ответил я.

– Спускайтесь в ресторан, где мы с вами встретились, – торопливо сказала она. – Закажите столик на двоих. Сейчас я не могу задерживаться, мне надо отвести мою компанию домой. После того, что произошло сегодня ночью, им запрещено ходить по городу. Вы слыхали новость?

– Про взлом общежития? Да, – ответил я.

Она поспешила за своими подопечными, а я стал спускаться по виа Россини. Ресторан, как и в прошлый раз, был переполнен, но мне удалось раздобыть столик. Студентов не было. Казалось, это излюбленное место встреч деловых людей Руффано, которые не ходят домой на перерыв. Карла Распа пришла вскоре после меня и щелчком пальцев подозвала официанта. Мы сделали заказ, она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Выкладывайте, – сказал я. – Я умею хранить тайны.

– Никакой тайны, – ответила она, все же украдкой оглянувшись. – Сейчас об этом уже говорит весь университет. Синьорину Риццио изнасиловали.

Я недоверчиво посмотрел на нее.

– Это правда, – подтвердила она, подаваясь вперед. – Я слышала от одной из ее сотрудниц. Ребята, кто бы они ни были, девушек не тронули.

Заперли их в комнатах и занялись самой. Правда, здорово?

Она задыхалась от смеха. Мне было не до веселья. Тарелка с макаронами, которую поставил передо мной официант, не вызывала у меня никакого аппетита.

Мне показалось, что она наполнена человеческими внутренностями.

– Это уголовное преступление, – резко сказал я, – которым займется полиция. Кто бы его ни совершил, это десять лет тюрьмы.

– Нет, – сказала она. – То-то и оно. Говорят, синьорина в истерике и хочет все замять.

– Не получится, – сказал я. – Закон не позволит.

Она набросилась на свою тарелку с истинным удовольствием, предварительно посыпав ее содержимое тертым сыром.

– Если никто не подает жалобу, закон не может действовать, – сказала она. – Наверное, ребята догадывались о реакции, потому и пошли на риск.

Конечно, вокруг взлома поднимется шум, даже страшный шум. Но то, что случилось с синьориной Риццио, – ее личное дело. Если она отказывается подавать заявление об изнасиловании, а брат ее в этом поддерживает, никто ничего не может сделать. Вы заказали вино?

Вино я заказал. И налил ей. Она выпила его залпом, словно у нее пересохло в горле.

– Ее не заваливали, – продолжала Карла Распа. – Насколько я понимаю, об этом речь не идет. Никаких побоев. Просто мягко и настойчиво показали, что к чему.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– О, это целая история, то, что рассказывают девушки в общежитии.

Оправившись от страха перед мужчинами в масках, сами целые и невредимые, – ну, те из них, которые пока действительно целы, – они просто не могут сдержаться. Чтобы такое случилось с ней, с синьориной! Вам стоит рассказать об этом вашим ребятам-экономистам. Каковы нервы!

– И все же мне не верится, – сказал я.

– А я верю, – возразила она. – Если полицию не вызывают, а про синьорину говорят, что ей нездоровится, то это сущая правда. Как, повашему, ей это доставило удовольствие?

Ее глаза сияли. Я почувствовал легкую тошноту. Жестокость всегда вызывала у меня отвращение, но прежде всего я не понимал насилия над стариками и детьми. Я не ответил.

– А знаете, ведь она сама напросилась, – продолжала Карла Распа. – Обращалась со студентками как с послушницами, которые дали обет. Никаких встреч с мальчиками даже в гостиных общежития, уже в десять вечера двери на замке. Мне это хорошо известно, поскольку многие девушки посещают мои лекции. Они уже дошли до ручки. Понятно, что одна из них и впустила этих мальчишек. Потом подслушивала под дверью и обо всем раззвонила!

Я представил себе, как величественная, внушительных размеров особа, с которой я встретился накануне днем, с кислым видом потягивает минеральную воду. На прочее у меня не хватило воображения.

Карла Распа, сидевшая лицом к двери ресторана, наклонилась над столом и взяла меня за руку.

– Не оборачивайтесь, – сказала она. – Пришел профессор Элиа. Декан факультета Э. К. собственной персоной. С группой коллег. Интересно, придется ему подать в отставку или нет?